1, пролог
Абсолютная тьма. Ни черта не видно. Кроме Сидорова, освещённого индикаторами. Пространство и обстановка даже не угадываются, но – странно! – Сидоров, точнее, его рожа… видна совершенно отчетливо.
– Ш-ш…
Сидоров вертит настройки…
– Ш-ш…
Приёмник у Сидорова более чем странный. По форме напоминающий… а, чёрт знает что напоминающий!
– Ш-ш…
Сидоров щёлкает выключателем.
– Транзистор не тот? Что? Всё – по схеме.
Сидоров включает приёмник.
– Ш-ш…
Сидоров трясет приёмником. Яростно и зло.
– Ш-ш!
Торжествующее шипение на всех частотах. На всех частотах – шипение!
Сидоров скрипит зубами… швыряет приёмник во тьму.
Вспышка…
Молчание…
Смеющийся голос отчетливо произносит:
– Эх, Сидоров…
И всё…
И молчание, и тьма – абсолютны.
2
В кухне, несмотря на вспыхнувшую лампочку, довольно сумрачно и пусто. В ней – ни черта, кроме урчащего холодильника, стола, накрытого газетою, раковины и… зевающего Сидорова. Рослого, но сутулого малого в майке и спортивных трусах.
Рожа у Сидорова явно похмельная, кислая и т.д.
Сидоров сладко зевает и распахивает холодильник.
– Да-а-а, – тянет Сидоров, обозревая не вполне привычную пустоту.
К урчанию холодильника примешивается урчание…
– Ну, чего, чего?
Сидоров поглаживает выступающий над трусами животик.
Урчание делается тише…
Сидоров кивает и распахивает морозильную камеру.
– Эх…
Камера, разумеется, пуста.
Урчание рвётся из животика с новыми силами. Оно торжественно и полно вытесняет из кухни урчание холодильника. Но холодильник не сдаётся. Он ещё и тар-р-рахтит открытыми дверцами.
Сидоров отключает холодильник и – распахивает тяжеленные шторы.
Солнце хлещет сквозь окна…
Сидоров потягивается, хрустя суставами, и протягивает к Солнцу свои бледно-розовые ладони.
– Хорошо…
Урчание постепенно стихает.
3
– Хорошо…
Сидоров потя-а-агивается… в спине что-то щёлкает, и Сидоров застывает с искаженною рожею.
Сидорову больно. Пот выступает на его бледной коже.
– Ну, мать…
Сидоров семенит в переднюю. К телефону. Набирает 03. Слушает длинные гудки.
– Спят, что ли?
Сидоров длинно и смачно ругается. Но спотыкается на очередной «бляди» – и умолкает. Ему становится ещё больнее. Наверное, от усилия.
Длинные гудки становятся ещё длиннее…
– Су…
Сидорова корёжит.
– Су…
Сидоров роняет прозрачные слёзы.
– Суки! – кричит Сидоров и – теряет сознание.
Он заваливается на спину. И в это же время в трубке, которую он, падая, прижимает к груди, звучит женский голос:
– Да! Я вас слушаю.
4
Сидоров на лавочке у подъезда пьёт «Жигулевское». Ему – хорошо. У ног его стоит потрёпанный портфель. Рядом сидит его коллега Гаврилов.
Гаврилов в завязке. Он смотрит на то, с каким наслаждением тянет Сидоров белопенную влагу, он считает глотки…
– Первый, второй… Ты, Сидоров, совсем обнаглел! Обязанностями манкируешь! Третий… Четвёртый!
Сидоров жмурится и – глотает…
– Жалуются на тебя… А, Сидоров? Жалуются, говорю…
Гаврилов чертыхается, вырывает у Сидорова бутылку… смотрит через неё на небо, осушает одним глотком…
Сидоров крякает: по-нашему, мол. И достаёт ещё одну. И ещё! И ещё! И все из портфеля.
Вскоре вся скамейка оказывается уставленною «Жигулёвским».
Сидоров и Гаврилов потирают руки, готовясь к «заплыву»…
Звучит гром…
Сидоров вздрагивает и – приходит в себя.
5
– Да! Я вас слушаю.
Сидоров, не понимая, вертит говорящую трубку.
– Да!
– Э…
– Да?!
Сидоров мучительно подбирает слова.
– И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия…
В трубке слышится покашливание. Уже мужское.
– Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!
– Гражданин!
– Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
Сидоров не узнает собственного голоса. Он не понимает, что происходит, но продолжает «вещать».
– Гр-р-ражданин! – голос «из трубки» становится металлическим.
Сидоров икает…
– Гражданин?!
Сидоров вертит рокочущую трубку… швыряет её на рычаг. Встаёт с пола… потя-а-агивается…
– Норма! – Сидоров хочет выругаться, но… прикусывает язык.
6
Сидоров пробирается к балкону. Пробирается с пачкою папирос.
Вообще, квартира Сидорова – воплощённый Хаос. Причём – планетарного масштаба.
Какие-то железки, разобранные приёмники… радиодетали, с десяток паяльников, километры олова… Радиотехнический Хаос!
Сидоров спотыкается о банку припоя…
– Ах ты!
И продолжает свой путь.
На самом видном месте, т. е. на разложенном диване, лежит огромная, довольно подробная схема. Это – радиоприёмник. Но какой-то чересчур специфический, если исходить из количества деталей, вписанных в схему рукою Сидорова.
А вот и балкон…
Сидоров задерживается у закрытой двери… надевает сварочные очки, задерживает дыхание и – раз, два! – выскакивает на балкон.
Сквозняк сбрасывает с дивана загадочный чертёж. Под ним обнаруживается выцветшая фотография. На ней – Сидоров. Он смотрит в объектив и – улыбается. А за его спиною распахивается огромное ласковое небо…
7
Сидоров разглядывает пачку папирос.
– Курение опасно…
Сидоров смеётся, смеётся и – заходится кашлем…
Кашель у Сидорова мокрый и какой-то слишком основательный. Кажется, он выворачивает Сидорова наизнанку.
– Ну, гра-кха-кха, Минздрав… ну, гра-кха-кха…
Сидоров кашляет в платок. Сквозь ткань проступают странноватые розовые пятна… Но это – не кровь, т.к. пятна бледнеют на Солнце, исчезают без следа.
Сидоров задерживает дыхание, поправляет очки…
Кашель сгибает его пополам, но Сидоров сдерживает его…
Мгновение, другое…
Сидоров выбивает из пачки папиросу, закуривает её… затягивается через кашель…
– Опасно… А, может, я и хочу…
Кашель не то чтобы оставляет Сидорова, – он становится сухим и отрывистым.
– Так-то… – выдыхает Сидоров и дым, и слова.
8
– Товарищ Сидоров!
Сидоров инстинктивно прячется за сохнущим халатом.
– Товарищ Сидоров, вам же нельзя…
Сидоров торопливо гасит папиросу, прячет окурок в пачку, а пачку – в карман всё того же халата.
– Товарищ Сидоров!
Сидоров широко… ещё шире улыбается и – отбрасывает халат.
– Чего нельзя?! Я тут, знаете ли, облаками любуюсь!
Улыбка у Сидорова фальшивая, и он знает это.
– Облака, знаете ли…
Сидоров, не глядя, тычет пальцем в совершенно пустое небо и подмигивает при этом соседке Леночке.
Леночка – довольно серьёзный ребенок лет 8, не обращает внимания на палец. Она настолько серьёзна, что её не обманывает ни улыбка Сидорова, ни его облака.
– Вы же курили! А вам – нельзя!
Сидоров начинает раздражаться.
– А что можно? Кефир и прогулки с зонтиком? И… и… что?!
Леночка выслушивает Сидорова, не перебивая. Она не только серьёзна, но и воспитана.
– Что?!
– Товарищ Сидоров…
Леночка стоит как раз под балконом Сидорова и смотрит на него, задрав кверху веснушчатый нос.
– Вы поражаете меня, товарищ Сидоров! Курите дрянные папиросы, пьёте дрянное пиво… И всё это не соответствует ГОСТу! Вы торчите на балконе в одних трусах, не опасаясь ОРЗ и ветрянки… Вы ругаетесь разными неприличными словами…
Сидоров зевает. Довольно открыто.
– Вы зеваете, не уважая своего собеседника… Вы – крайне невоспитанный тип! И моя мама запрещает мне разговаривать с вами.
Сидоров пожимает плечами: тоже, мол! Запрещает!
– Но вы же… вы же…
– Я же?
– Вы же погибнете! – констатирует крайне серьёзная Леночка и грозит здоровенному Сидорову маленьким пальчиком. – Но я…
Леночка вздыхает…
– Я не стану безучастно смотреть на ваше падение. Я вас…
Сидоров ухмыляется. Довольно едко и зло.
– Спасу!
Сидоров снимает очки. Солнце ударяет его по глазам. Но он не закрывается, он щурится… смотрит на Леночку, поводит плечами… Поводит ещё раз. Резко разбрасывает руки и начинает смеяться!
– Спасти! Ха-ха! Меня!
Сидоров взмахивает руками и – отступает в сумрак своего радиоэлектронного Хаоса.
Смех его вскоре захлёбывается кашлем…
9
Сидоров набирает какой-то необыкновенно замысловатый номер. В трубке звучит… Бах. Довольно громко. Потом Баха сменяет еле слышное сопение.
– Гаврилов, ты?
Сопение удаляется.
– Гаврилов, сволочь! Это ты мне её подсунул?!
В трубке молчат.
– Леночка, значит… Эх, Гаврилов… Гад ты! Гад!
– Кхе-кхе… – покашливает трубка. Вежливо и сухо.
– А, всё-таки ты…
– Кхе-кхе…
– Гаврилов! Ты чего ко мне привязался? А? Ну… ну, не могу я, Гаврилов! Никак не могу!
– Кхе-кхе…
– Гаврилов, я тебя… как брата, прошу, отстань ты от меня…
Но в трубке уже звучит Бах. Ещё громче прежнего.
Сидоров срывается:
– Сука ты, Гаврилов! Сука… Су-у-у-ука! – верещит Сидоров и – падает в обморок.
10
Всё на той же скамейке пьяненький Гаврилов хлопает по плечу мертвецки пьяного Сидорова.
Сидоров икает и заваливается на спину… Над скамейкою торчат только его косолапые ножищи в домашних тапочках.
Гаврилов не замечает отсутствия Сидорова.
– Это… ик, не я… Веришь? Не я!
Гаврилов бьёт себя в грудь кулаком и – тоже заваливается на спину.
– Это, ик… не я…
Сидоров уже не говорит, он только моргает в ответ. Довольно яростно: да, мол, как же…
– Не я…
Сидоров моргает…
– Не я… Ну, с чего бы? Ты же брат… бра-а-ат же… – поскуливает Гаврилов.
Небо над ними затягивается тучами…
– Я же… с тобою, а? Разом, а?!
Ударяет гром…
– Я же…
Небо как будто отдаляется от них, поднимается над ними. Всё выше. Всё быстрее. Вкупе с молниями.
Грома уже не слышно…
– Вместе… Вместе! – кричит Гаврилов.
Небо поднимается так быстро, что Сидорова мутит. Гаврилову тоже нехорошо. Оба они закрывают глаза.
И в оглушительной тишине падают на них первые прозрачные и какие-то сверкающие изнутри капли…
11
– Дурак ты, Сидоров… – говорит Леночка, поливая Сидорова водою из маленькой лейки. – Дурак!
– Дур-р-р-рак, – отзывается трубка и заходится хохотом.
Сидоров приходит в себя. Смотрит на Леночку.
– Ну, Сидоров…
У Сидорова удивительные… совершенно прозрачные глаза.
– Ну, Сидоров… – Леночка забывает о лейке, переворачивает её, и вода льётся на Сидорова сплошным потоком.
– Глаза у вас… странные…
Сидоров закрывает глаза. Шевелит губами. Явно ругается. Потом открывает глаза… Они, как и прежде, – мутные, больные.
Леночка фыркает, убирает лейку.
– Ну, точно… дурак! – и добавляет, но уже вежливо. – Вы!
12
У Леночки помимо лейки – целая пачка «документации».
– Значит, так…
Леночка знает, чего она хочет, и потому говорит напрямую, без обиняков.
– Я за нею присматриваю. Тоже, знаете ли… Нет, она – хорошая.
Леночка протягивает Сидорову «документацию», в которой помимо справок ещё и фотографии.
– Тут – всё! В полный рост, профиль… анфас… Обратите внимание на фигуру!
Сидоров, не прекословя, разглядывает фотографии.
– Рожавшая женщина! Понимаете? А выглядит?!
Сидоров показывает большой палец: женщина на фотографиях необычайно красива.
– Далее – дипломы… ВУЗ, поощрительные… Справка о составе семьи…
Сидоров листает «документацию» и ни черта не понимает.
– Понимаете?
Сидоров машинально кивает.
– Но при этом… – Леночка тычет в потолок указательным пальцем. – Верит…
– Что? – Сидоров совершенно запутался.
– Верит! – патетически восклицает Леночка. – Во всякую чушь! Понимаете? Как девочка.
– И что?
– Как что?! Приходится присматривать.
– Кому?
– Да мне же!
– За кем?
– За мамою!
– А я – причём?
– Сидоров, вы притворяетесь?
– Нет…
– Проще присматривать… если вы рядом… – Леночка краснеет. – Вы же… холостяк?
Сидоров кивает…
– Ну…
Сидоров смотрит на Леночку… на «документацию»… Поводит плечами.
– Сидоров?
Сидоров… начинает реготать.
– Сидоров?!
– Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
– Сидоров, вы… дурак! – констатирует Леночка и – хлопает дверью.
– Присматривать… Ха-ха-ха! За мною… Хо-хо-хо! – регочет Сидоров, обмахиваясь «документацией».
Дверь приоткрывается:
– Я их пока не забираю. Т.ч. – посмотрите, подумайте.
Дверь аккуратно притворяется.
13
Сидоров перелистывает «документацию».
– 32 года. Окончила Педагогический. С отличием.
Сидоров озирается…
Никого!
– В замужестве Петрова. Дочь – Елена. Игоревна.
Сидоров понимает, что голос идёт из телефонной трубки… Причём он словно прорывается сквозь шелест дождя. А периодически всё это перекрывается громом.
– Разведены по решению суда.
Голос, принадлежащий Гаврилову, возвышается, он звучит всё явственнее, и не только из трубки, – отовсюду:
– 90/62/90…
Сидоров трясёт трубку. Голос начинает булькать. Уходит в трубку. Целиком уходит в трубку.
– 90/62… 90… 90… 62…
Сидоров кладет трубку на рычаг. Забрасывает «документацию» на антресоли:
– 90/62… 90…
Сидоров вздыхает и – снимает трубку:
– Эй, Гаврилов!
В трубке привычное гудение. Однотипное, неживое.
14
Сидорову нужно работать. Он берёт в руки громадный чертёж. Читает пометки.
– Резистор на 200… Транзистор…
Сидоров роется в радиодеталях.
– Не то! Не то!
Находит необыкновенную деталь странной формы. Она сделана из прозрачного стекла. Довольно толстого и всё же прозрачного. В середине её – светящийся шарик.
– Что за…
Сидоров обращается к Справочнику. Листает его.
Ни черта похожего…
– Что за хрень? – вопрошает Сидоров пространство.
Пространство молчит.
Сидоров стискивает деталь в кулаке.
– Ах ты!
Сидоров роняет светящуюся деталь и дует на обожжённые пальцы.
Деталь светится так ярко, что Сидоров надвигает на глаза привычные очки.
Топчет деталь, пытаясь погасить нестерпимо яркое свечение.
– Ух! Ух!
Стекло выдерживает, но свечение постепенно уходит…
В комнате становится не только темно, но и зябко.
Сидоров поёживается. Клацая зубами, забирается под одеяло. Сидорова колотит.
Сидоров натягивает одеяло под самое горло и закрывает глаза…
15
– Это же… – лопочет Гаврилов.
Сидоров икает.
– Это же слёзы!
– Ка…а…акие?
– Ангельские, дура! – выдыхает совершенно отрезвевший Гаврилов и отодвигается от Сидорова. На самый краешек скамейки.
Дождь уже прошёл… Или небо настолько отдалилось от Сидорова, что капли не достигают земли.
Сидоров смотрит вверх…
Вверху – бескрайнее, бездонное нечто. Неба не разглядеть.
– Слёзы ангельские! Источник энергии! Perpetuum, мать его… Тряхни его… только тряхни его… Ишь, светится!
Сидоров обнаруживает в своих руках проклятущую деталь. Собирается выбросить её. Подальше!
– Эй! Ты чего? Рванёт же!
Гаврилов сползает на землю, забирается под скамейку…
– Эй!
Сидоров смотрит на Гаврилова, на деталь… на Гаврилова…
Раздумывает…
– Швырнуть бы, а? И всё! А?!
Гаврилов взвизгивает…
– Всё!
Сидоров стискивает деталь. Ладонь его начинает дымиться. Сквозь пальцы просачивается нестерпимо чистый, пленительно белый…
– У-у-у! – воет из-под скамейки Гаврилов.
Сидоров разжимает кулак, и всё поглощает пленительно чистый, нестерпимо белый…
16
– Ну, бля…
Шторы не просто распахнули, – их сняли… и замочили в пластиковом тазу.
– Ну…
Сидоров отбрасывает одеяло, садится на кровати… и не узнаёт собственной комнаты.
Все радиодетали аккуратно разложены по ящичкам и ящикам. То же и с припоем, чертежами, Справочниками, оловом. Всё разложено и протерто.
Сидоров не понимает, ему кажется, что он спит…
– У…
Сидоров трясёт головою, щиплет себя за ляжку.
– Ай!
Значит, не снится, – решает Сидоров и… принюхивается.
– Котлеты, что ли? И компот… И борщ?!
И всё это – из кухни. В которой – ни черта, кроме пустого холодильника. Снова урчащего?
– Гаврилов?!
Сидоров берёт в руки свёрнутый трубкою гигантский чертёж, затаивает дыхание и – на цыпочках отправляется в кухню.
17
– Проснулись?
Леночка машет оторопевшему Сидорову поварёшкою и возвращается к приготовлению борща.
– Сидоров, я не понимаю…
В кухне идеальный порядок, как и в комнате. И шторы… сняты и замочены.
– Вы же интеллигент. Книжки читаете. Справочники. А порядку у вас…
Сидоров разводит руками. Он даже как-то уменьшается по отношению к Леночке, поразившей его воображение замоченными шторами и т.д.
Леночка чувствует, что Сидоров немного уменьшился и тотчас переходит на «ты».
– Никогда бы не подумала, что ты… такой умный… Схемы чертишь! Детали всякие!
Леночка, не глядя, тычет в Сидорова проклятущею деталью. Правда, теперь она не светится и кажется обычною лампою от ч/б телевизора.
– Да! – Леночка сует деталь в нагрудный карман. – Я тут без фартука, так я у тебя…
На Леночке – рабочий комбинезон Сидорова. С подкатанными рукавами и штанинами.
– Только он странный… Дырки на спине! Симметричные. На уровне лопаток.
Сидоров переглатывает и судорожно поводит плечами.
– Но ты не переживай… я их зашила! Да! Я карманы ещё вытряхнула… Перья какие-то, белые… Куриные, что ли?
Сидоров кивает…
– А ты, Сидоров… умный, оказывается…
Леночка орудует поварёшкою.
– Ладно, иди руки мыть. Обедать пора!
Сидоров собирается выругаться, но Леночка открывает кастрюлю с борщом, и Сидоров ведёт носом и восхищённо причмокивает.
– Руки, Сидоров!
Сидоров зажимает нос и отправляется в ванную.
18
Сидоров моёт руки. Тщательно. Со вкусом. Мыло у него хозяйственное. Самое простое. Зато – отмывает.
– Гм…
Руки у Сидорова большие, сильные и в какой-то краске, каком-то мазуте… В общем, хорошие руки! Правильные!
Сидоров трёт свои правильные руки хозяйственным мылом. Сидоров развеселился. Он подмигивает своему отражению.
– Так-то, брат…
Отражение остается холодным и, кажется, не особенно земным.
– Кислишь, брат? Ну, кисли, кисли! А меня… борщ ждёт! – хвастает Сидоров и демонстрирует отражению сияющие руки.
– Вот!
Снова подмигивает…
Из кухни доносится голос Леночки. Леночка рассуждает о Сидорове.
– Он, конечно, странный… Очень. Но и мама… странная… В сказки верит.
Леночка шумно вздыхает.
– Хорошая пара… Да! И даже фамилия ничего. Простая, звучная! Сидорова Лена, а?
– Сидорова…
Сидоров застывает с открытым ртом… А отражение, наоборот, улыбается. Строит Сидорову глазки.
Сидоров грозит отражению кулаком. Выходит из ванной.
Отражение смотрит ему вслед, не спеша покидать зеркало. Отражение захлебывается беззвучным смехом.
19
– Комплексные обеды, Сидоров! Ты же не знаешь…
Леночка, как по писанному, цитирует «Поваренную книгу». Причём – с расстановкою. С чувством.
– А) салат из моркови и яблок; б) рассольник «Домашний»; в) котлета с гарниром; г) кисель из клюквы.
Сидоров проглатывает слюну.
– А это? А) гречка отварная с овощной поджаркой; б) рыба тушёная в томатном соусе…
Следуют многочисленные вариации…
– А это? А) гарнир из жареных овощей: кабачки, помидоры, чесночный соус; б) лангет говяжий…
Сидоров облизывается…
Названия кажутся вкусными. Но питательными?
– А…
Сидоров мрачнеет лицом.
– А…
Сидоров давится слюною и – теряет сознание, успевая услышать:
– И всё это – в приложении к порядку и… ну, вы же помните? 90/62/90!
20
Гаврилова нет…
Сидоров озирается:
– Эй!
Гаврилова нет. Вообще.
Только теперь становится понятно, что скамейка Гаврилова находится в замкнутом дворике-«колодце», составленном из типовых многоэтажек. Самая обыкновенная скамейка, самые типовые многоэтажки. И никакого Гаврилова.
– Эй! – что есть силы, багровея, кричит Сидоров.
Хлопают многочисленные балконные двери…
– Товарищ!
– Товарищ!
– Това-а-арищ!
Сидоров втягивает голову в плечи.
– Это – невоспитанно!
– Это – невоздержанно!
– Это – чревато… ато… ато… ато…
Сидоров вскакивает на ноги. Его аж бросает от стенки к стенке, – так яростны многочисленные голоса. Их обладатели совершенно безлики. Как и многоэтажки.
– Су-у-уки!
Сидором сосредоточенно мечется по дворику-«колодцу» в поисках выхода…
Увы, Сидоров не обнаруживает ни единого даже подъезда. Его окружает сплошная типовая стена из типовых блоков…
Сидоров мечется по кругу, и со всех сторон сыплются на его взлохмаченную голову упрёки и проклятия…
21
– Обязанностями манкирует… ет… ет…
– Коллегу с пути сбивает… ет… ет…
– Да, да! И в туалете у него… хе-хе, – хихикает знакомый голос. – Spiritus vini, хе-хе… Как раз за порошками-с!
Сидоров останавливается…
– Что, уже оприходовал?
На скамейке сидит Гаврилов. В руках у него тарелка с борщом. Гаврилов облизывается и нюхает борщ…
– Хорошо-с! И перчик! И капустка! Всего в меру-с!
Сидоров с облегчением выдыхает:
– Ты!
– Ну, я!
Гаврилов исследует борщ.
– И соли – в меру!
Сознательные граждане перестают «поливать» Сидорова и принимаются вторить Гаврилову.
– И соли в меру!
– Соли?
– Соли, товарищи!
Гаврилов заливает в себя – прямо через край! – замечательное, густое… с перчиком и капусткою…
Швыряет пустую тарелку куда-то вверх.
– 90/62/90 в сочетании с перчиком и капусткою… Дурак ты, Сидоров!
Сидоров отмахивается:
– Да пошёл ты!
Гаврилов смотрит на него, вытирает рот рукавом… загадочно улыбается, щёлкает пальцами…
– Тр-р-рах!
Это обрушивается им под ноги пустая тарелка. Обрушивается и разлетается на куски… или брызги солнечного света…
– На счастье! – кричит Гаврилов. И его подхватывают сознательные граждане.
– На счастье!
– На счастье!
– На счастье… тье… тье…
Сидоров смотрит вверх, в сторону отдаляющегося неба, и – кричит, кричит… и захлебывается криком, и кричит, кричит…
22
– Ты чего?
Леночка смотрит на Сидорова влажными глазами.
– Я…
– Ты, Сидоров, ты!
– Я… ничего… Совсем… совсем ничего! – Сидоров поводит плечами. Поводит, хрустя суставами.
– Я тебе про обеды, а ты… глаза зака-а-атил… Во мне аж перевернулось… все…
Леночка роняет первую слезу…
– Я даже испугалась. За тебя. Чего это он, думаю? Я же про обеды… Ну, и про маму немного… Но в основном…
Сидоров молчит. Он смотрит, как разгорается за окнами и за спиною Леночки… какое-то странное сияние… Глаза его неподвижны. Совершенно.
– Сидоров, ты не бойся! Мама не знает… ну, что я – тут. Она тебя ангелом почитает! Дурочка… Ты – нечёсаный, пьёшь… куришь… а она тебя – ангелом?! Странная…
Сияние становится нестерпимым. Но Леночка не замечает его, хотя и утопает в нём, а Сидоров… Сидоров плачет. И слезы его высыхают. Тут же! У глаз!
– Да, и про 90/62/90… ну, это – так… Ты не подумай, что я навязываюсь. А? Сидоров?
Сидоров встает с табурета, молча подходит к окну, пройдя сквозь говорящую Леночку… распахивает его…
– Но знаешь, я всё же… Ну… – Леночка как будто не видит того, что делает Сидоров.
– Может, и зря я… о спасении… Ведь я не тебя, Сидоров… маму спасаю… Или – себя? Сидоров?
Леночка оборачивается, видит распахнутое окно…
– Сидоров?!
Сидоров дёргается и – бросается… в нестерпимое, яркое…
И вслед ему летит отчаянный шепот Леночки:
– Сидоров… ну, Сидоров же… Я – дура! Я! Сидоров…
Летит и обрывается вздохом. Лёгким, практически невесомым…
23, эпилог
Сидоров сидит на скамейке. Рядом сидит Гаврилов. Над ними – привычное, вернувшееся небо. Оно закрыто тучами. Начинается дождь…
Гаврилов ёжится. Ему холодно и неловко:
– Она плачет…
Сидоров запрокинул голову, Сидоров смотрит в небо. Ловит первые капли. Ртом и руками.
– Она плачет…
Сидоров усмехается:
– Ты же этого и хотел!
Гаврилов шумно сморкается, вытирает пальцы о взявшийся ниоткуда потёртый халат.
– И не говори, что я… Вообще – не говори!
Гаврилов кивает, закутывается в халат.
– Надоели вы… хуже редьки… Я услышать хотел, чтобы Он сам… ко мне… Приёмник придумал! Услышать Его!
Дождь всё пуще и пуще…
– А вы?!
Сидоров сидит прямо посредине скамейки. Слева от него сидит нахохлившийся Гаврилов. Справа… Леночка.
У Леночки в руках какая-то белая хламида. Или простынь. Или крылья.
Леночка и Гаврилов вздыхают. Разом.
– А эти? – Сидоров кивает в сторону многоэтажек… и улыбается: многоэтажек нет.
Есть дождь и бескрайнее поле. И скамейка. И Сидоров. С хламидою. Или простынею. Или крыльями. И – всё! Ни Гаврилова, ни Леночки!
Сидоров потягивается. Без хруста. Набрасывает хламиду на плечи.
– Ну, черти…
Дождь обрывается. Резко. Или, скорее, уходит куда-то на юг. Или север.
Сидоров приглаживает мокрые волосы и уходит следом. Нет, не уходит… он бежит! И смеётся!
