Косые лучи полуденного солнца выливались из широких деревянных окон, высвечивая рой пылинок в воздухе учебной аудитории и пышное тело молодой натурщицы, которая застыла на стуле с бесстрастным выражением на лице. Рядом с ней полукругом расположилось несколько десятков воспитанников академии художеств, юные дарования прилежно переносили изгибы обнажённого женского тела на бумагу, скрип их карандашей напоминал какофонию в оркестровой яме перед выступлением. Дирижёром и одновременно строгим критиком всего этого действа был преподаватель графики, бодрый мужчина невысокого роста с проплешиной, разделившей чёрные кудри, в руках которого был не смычок, а чашка растворимого кофе. Это была уже третья чашка за занятие, прихлебывая из неё, он кружил между студентами, придирчиво разглядывая их работы. Застыв над миниатюрной девушкой, он взял у неё карандаш и подправил несколько линий. С чувством выполненного долга он продолжил свой обход, одёрнув весёлого парня, смущавшего насмешливым взглядом хорошенькую соседку, вырисовывавшую женскую грудь. Возле высокого молодого человека с чистым ватманом в руках, он выразительно постучал указательным пальцем по своему запястью, где под рукавом хлопковой рубашки угадывались часы. Студент вымученно закатил глаза, давая понять, что отсутствие вдохновения мешает ему приступить к работе. Преподаватель строго покачал головой и, не говоря ни слова, прошёл дальше, собирая рисунки учеников, уже закончивших свою работу.
По окончании занятия, он подозвал неторопливого студента к себе, и, разглядывая его работу, проворчал:
– Давид, я вижу что муза, которую вы искали почти весь урок, пребывая в запредельных сферах, всё-таки попала в ваши руки под самый занавес занятия.
– Я не хотел лишить вас удовольствия, – отшутился молодой человек.
Преподаватель тяжело вздохнул:
– У меня вся жизнь состоит из таких маленьких удовольствий. Вы не для меня делаете эти рисунки. Я лишь помогаю развивать ваши способности, и хочу, чтобы вы реализовали тот талант, который в вас заложен природой и чуточку больше.
Давид согласно кивнул, длинная прядь чёрных волос скатилась на его высокий лоб.
– Лена, поди-ка сюда! – громко позвал преподаватель натурщицу.
Закутанная в цветастое кимоно девушка вальяжно подошла к ним, и мужчина для сравнения приставил к ней ватман.
– Мне снова принять образ? – капризно спросила она.
– Не надо! – отрезал преподаватель. – Давид, кого вы рисовали? Я вижу здесь совсем другую девушку, а Лену не вижу!
Молодой человек, поскоблив пальцами подбородок, произнёс:
– Я немного улучшил её. Если вы присмотритесь, то увидите, что я не так много изменил. Нос сделал меньше, губы более чётко очертил, удлинил ноги, придал чуть больше упругости ягодицам и животу.
– Действительно, совсем немного, – съязвил преподаватель. – Совершенству нет предела, и я так понимаю, что доказательству этой всем известной истины вы решили посвятить сегодняшний урок.
– Извините, я не удержался от того, чтобы сделать увиденное чуточку лучше!
– Больше так не делайте. Для вас специально позировали, чтобы вы смогли наиболее точно передать образ. Когда рисуете конкретного человека ничего улучшать не надо, в этот момент вы художник, а не Господь Бог.
Ученик снова согласно кивнул, благоразумно воздержавшись от споров.
– На следующем занятии я посмотрю, как вы усвоили наш разговор. А сейчас идите! – строго сказал преподаватель.
Только молодой человек развернулся и готов был покинуть опустевшую аудиторию, за спиной раздался звук разрываемой бумаги. Натурщица, не оценившая работу студента, в которой он улучшил её до неузнаваемости, коварно улыбнулась обидчику, звучно тряхнув в воздухе двумя кусками ватмана.
– Вот реакция – заказчик недоволен! – рассмеялся преподаватель. – Возьмите это себе на память!
Давид забрал рисунок и в мастерской сопоставил его части на рабочем столе. Девушка была выписана довольно тщательно и подробно, не верилось, что он отклонился от оригинала так, что изобразил совсем другого человека. Женщину, которой не было в его реальности. Но преподаватель сказал, что видит на рисунке другого человека таким тоном, как будто действительно знал кого-то похожего в жизни. Давид крепко задумался, что тот имел в виду.
И вскоре он это понял. На выставке живописных работ спешившего предъявить миру свои творения товарища, Давид кроме множества сокурсников встретил и своего преподавателя по графике, который представил ему очаровательную девушку. Можно было особо не присматриваться к ней, чтобы увидеть весьма точное сходство с рисунком.
– Вы раньше не видели Веронику? Она работает в этой галерее.
Девушка с интересом посмотрела на парня. Она его раньше точно не видела.
– Нет, мы никогда не встречались, – ответил Давид, разглядывая девушку на фоне живописных полотен. – Я бы запомнил, у меня хорошая память на лица.
– А у вас красивое, редкое имя, – заметила она.
– Я поменял его на совершеннолетие, когда получал паспорт.
– Вот-вот, – возбуждённо произнес преподаватель, – меня всегда подбивало об этом спросить: имя в честь статуи?
– Признаюсь, что не подумал, когда взял его – влияние Микеланджело на меня и так слишком велико, – с наигранным смущением подтвердил Давид.
– Это не самое плохое влияние. Вероника может повлиять хуже, – подмигнул преподаватель.
Немного постояв с ними, он покинул вернисаж, спеша по своим делам, после чего Давид и Вероника смогли свободно пообщаться.
– Я не искусствовед, просто люблю искусство и всё красивое. Родственница пригласила меня тут поработать, это не занимает много времени.
– Галерея – прекрасное место для работы, – заметил он.
– Вам нравится выставка?
– Посмотреть можно, – неопределённо ответил он.
– Значит, не нравится?
– Если речь идет о красоте – вы самое красивое, что здесь есть.
– Ох, спасибо! Вы и так уже заинтриговали меня своим рисунком, – она жеманно закатила глаза.
У него пересохло в горле от взгляда на неё. То, как она улыбалась, закатывала глаза – всё в ней виделось ему идеальным, и казалось странным, что никто не прикладывал к этой красоте рук, кроме слепой Природы.
– А что вы пишете? В какой манере? – поинтересовалась она.
– Я больше тяготею к монументальному искусству.
– Можно на это посмотреть? Работы где-то выставлены?
– Только в моей мастерской.
– Туда можно попасть?
– У меня нет ни от кого тайн, – с улыбкой кивнул он.
– Тогда я воспользуюсь этим. Увидимся, – Вероника сделала перед ним реверанс, и направилась к группе девушек.
Давид был очарован Вероникой и думал о следующем свидании с ней, но пока он, со всей присущей ему ответственностью, несколько дней размышлял о том, как бы лучше обставить их встречу, она опередила его самым непосредственным образом. Её телефонный звонок оторвал Давида от работы, а бойкий голос заставил об этой работе забыть. Девушка гуляла неподалёку и решила напроситься в гости.
Она стояла перед ним одетая в изящный лёгкий сарафан, напоминающий вечернее платье. Косметика на лице, которой не было во время торжественного вернисажа, красноречиво говорила, что она здесь оказалась не случайно.
– Могла бы предупредить, что придёшь. Я бы подготовился.
– Мужчина за работой выглядит прекрасно, – сказала она, оглядывая молодого человека в комбинезоне на голое тело. Ткань в складках и смуглая кожа были покрыты мраморной пылью.
С трудом оторвав взгляд от его мускулистого тела, она оглядела мастерскую, которую он делил с товарищем. На дощатом полу у стен стояли гипсовые бюсты и статуэтки, пустые бутылки из-под вина, полки шкафа заполнили книги по архитектуре, фотоальбомы, а так же всевозможная бутафория, трещины окрашенных стен украшали различные изображения – прикнопленные графические рисунки, написанные маслом портреты, акварели с городскими пейзажами, на которых узнавались достопримечательности Одессы, Москвы и Санкт-Петербурга с его знаменитыми пригородами.
– Тут не всё моё, – сказал он, как будто смущаясь, что она примет некоторые работы товарища за его.
– Но этот купидон – точно твоя работа? – она подошла к небольшой мраморной статуе, изображавшей кудрявого ребёнка.
– Кроме меня к нему никто не прикасался, – гордо ответствовал он.
– Он как живой. А мне прикоснуться можно? – увидев одобрение в его глазах, девушка кончиками пальцев дотронулась до мраморной щеки. – Тебе кто-то позировал?
– Нет, он, как Афина, родился прямо из головы.
Вероника посмотрела на скульптора и улыбнулась.
– Ты намного талантливее тех художников, что выставляются в галереях. У тебя были выставки?
– Я не спешу заявлять миру о себе.
– Это излишняя скромность.
– Мне ещё надо найти своё понимание искусства.
– В чём оно заключается?
– Я ещё не знаю. Пока просто ищу идеал.
– Ищешь себя в классическом искусстве?
– Чтобы заниматься современным, нужно пройти через классику. Но, занимаясь классикой, понимаешь, что душа к новому искусству не лежит, как бы ни было оно актуально. Ради традиционной красоты я готов пожертвовать скандальной славой. И кто знает, может быть, я приду к чему-то новому – этот путь я для себя не закрываю.
– Покажи мне тот рисунок, – попросила она.
– Он уничтожен.
– Покажи то, что осталось, – не отступала она.
– Лучше я напишу тебя с натуры.
– Потом нарисуешь. Мне интересно посмотреть на то, как ты меня увидел.
– Ладно, – сдался он и нехотя прошёл к шкафу, на полке которого лежали две половинки ватмана.
– Ничего себе, – воскликнула девушка, сопоставив рисунок. – Действительно похожа… Только не говори, что ты не видел меня раньше.
Он стоял рядом, и с удивлением смотрел то на девушку, то на рисунок. И если в её отсутствие можно было говорить о сходстве, то теперь оно было несомненным.
– Может быть, видел тебя краем глаза, – готов был согласиться он, но тут же качнул головой, – Нет, если бы я видел тебя, то не забыл бы этого.
– Наверное, – кивнула она. – Но без одежды ты меня не видел. Мне кажется ноги у меня короче, не такие красивые…
Он посмотрел на её ноги, выглядывавшие из-под сарафана до колен.
– Трудно сказать…
Его неуверенность как будто сделала девушку более уверенной в себе. Она быстро сняла сарафан через голову и очутилась перед ним в нижнем белье – белый лифчик, из-под которого проглядывали тёмные бугорки, на упругих бёдрах – треугольник трусиков.
– Похожа? Что скажешь?
Его лицо зарделось румянцем. Он молчал, окончательно потеряв дар речи.
– С тобой всё в порядке? – виновато спросила она.
Он кивнул и приблизился к ней, заключив девушку в объятия.
Вероника ушла от него под утро, а днём они встретились в центре города.
– Я подумала, что тебе здесь понравится, – сказала она.
Они шли по широкой гравиевой дорожке Летнего сада, между зелёными изгородями, высокие липы образовывали над ними свод из ветвей, на фоне всеобщей молодой зелени яркой белизной выделялись мраморные статуи в греко-римском стиле.
– Я часто здесь бываю. Люблю античные статуи. Там где я вырос, их почти не было, все скульптуры у нас были или как часть оформления фасадов или какая-то бутафория, украшавшая кафе.
– Мне нравится, что каждая из них обозначает какое-либо явление.
– У тебя здесь есть любимая статуя?
– Есть. Угадаешь?
– Аллегория красоты?
– Нет, – рассмеялась она.
– А какая?
– Не хочу никакую из них выделять. Я их все люблю.
– Статуя, изваянная по твоему образу, была бы лучшей.
Огонек в её глазах выдал заинтересованность:
– Ты можешь это сделать?
– Ответственная работа. Улучшить твой образ я не смогу, а повторить за Природой – придётся попотеть.
– Тебе не под силу сделать статую?
– Я создам её.
Мысленно он уже ваял эту статую. Отношения их развивались благополучно – совместные прогулки по городу на велосипедах, походы в кино на сложные фильмы не для всех и в театр на вечную классику. Они совместно провожали день и встречали рассвет.
Однажды, проснувшись рано, Вероника обнаружила, что простынь скинута с её тела. Давид лежал на боку и с внимательной задумчивостью разглядывал её тело в мягких утренних сумерках. Это был больше взгляд художника, чем любовника.
– Ты думаешь о том, как будешь делать статую?
– Думаю, что момент ещё не наступил.
– Чего ты ждёшь? Что тебя останавливает?
– Для меня работа – это немножко страдание, а тут всё кажется слишком лёгким и приятным.
– Трудно понять ход твоих мыслей, – вздохнула она.
Он погладил её по щеке.
– Я сделаю статую.
– Обещаешь?
Он поклялся увековечить свою возлюбленную.
И вскоре он лепил из гипса статую девушки. Но это была не Вероника, и это был не её заказ. Обнаженная натурщица позировала ему в мастерской для статуи нимфы, судьбой которой было украсить зимний сад особняка.
Увидев почти готовую статую, Вероника ограничилась дежурным комплиментом, но от её холодного взгляда ему стало не по себе.
– Я исполню обещанное.
– Мы почти два месяца вместе, а ты даже ни разу не нарисовал меня, – с упрёком сказала она.
Он подошёл к девушке и обнял её за плечи:
– Нарисую. И изваяю.
– Нарисуешь, куда ты денешься… Я подумаю, как тебе помочь, – сказала она.
Он не понял, что она имела в виду. Но после этого разговора почти не видел девушку. Она перестала ночевать у него, иногда он не мог до неё дозвониться. Он мог заявиться в галерею, где она работала, но Вероника встречала его без радушия, давая понять, что ему не стоит злоупотреблять визитами, которых она не могла избежать. Он хотел с ней объясниться, но в моменты редких встреч она искусно переводила разговор на другие темы.
Неужели всё действительно было из-за того, что он не рисовал её, не ваял статую? Была ли в этом странность непостижимой женской души? Задумываясь об этом, он мучился вопросом: можно ли полноценно изваять тело, не познав душу?
Ему было трудно без неё. Хотелось слышать её голос – не важно, что бы она говорила, видеть её – не важно, как бы она выглядела, знать, что они будут вместе – не важно, что когда-то кончится жизнь и их счастье. Его всегда пугала зависимость от женщины, но в случае Вероники он не видел в этом ничего страшного.
Но не менее зависим он был от работы. Благо, одной нимфой заказы не ограничились, и он лепил новую статую, забываясь в работе.
И ещё кое-что успокаивало его – он верил, что она его не разлюбила. Эта вера была так сильна, что уровнялась со знанием: он верил и знал, что они снова встретятся.
Но он не мог предположить какой будет эта встреча.
Это снова было занятие по графике в академии. Косые лучи солнца падали на подиум, где на стуле сидела обнажённая натурщица. Студенты, сидевшие вокруг девушки, воссоздавали на ватманах её образ, и Давиду было не по себе оттого, что целая толпа знакомых ему людей тщательно разглядывает его девушку не с праздным любопытством, а взглядами внимательных к деталям художников, передающих в том числе и самые интимные из них на бумагу для всеобщего обозрения.
Преподаватель графики хитро ухмылялся, глядя на своего ученика:
– Давид, «Белый квадрат» уже написан. Рисуйте… Время идёт.
Раздались смешки товарищей, прекрасно понимавших, что к чему, ведь слухи среди студентов быстро расходятся.
И только Вероника продолжала сидеть в позе, как будто ничего не происходило, застыв как камень и демонстрируя бесстыжую красоту.
Скрипели грифели молодых художников. Поёживаясь от этой какофонии, Давид один не принимался за работу, рассматривая модель, которая в этот момент олицетворяла всё то равнодушие, которое он пережил с её стороны. Но это была его девушка, живой человек, а не статуя, он хотел, чтобы она его заметила.
И дождался-таки от неё знака.
На миг она повернула к нему лицо, улыбнулась, показав кончик языка, выразительно подмигнула правым глазом и снова приняла каменную позу, как будто и не было ничего.
Но ему этого было достаточно, и окрылённый художник принялся за работу.
По окончании занятия преподаватель подозвал его к себе:
– Достойная работа. От меня – высший бал. Рисунок я отдал Веронике, она хочет его прокомментировать.
Давид зашел в подсобку, где Вероника, уже одевшаяся, в полумраке сидела на краешке стола, сжимая в руках его рисунок.
– Что это было? – недовольно произнёс он.
– Так трудно заставить тебя нарисовать меня. Приходится идти на отчаянные поступки.
– Это было лишним!
– Лишним? – нахмурившись, она посмотрела на его рисунок: – А мне нравится.
Он приблизился к ней, положил руку на выглядывавшее из-под юбки голое колено. Они слились в объятии и поцелуях.
Ночь они провели вместе, вечером девушка снова пришла к нему.
– Ты всё не можешь расстаться с моим рисунком? – спросил он, глядя на большой лист бумаги в её руках.
– Это немного не то, – ответила она.
– Покажи… – он взял у неё свернутый вдвое лист и развернул.
Это оказалась афиша его будущей выставки.
– Я подумала, что только требую от тебя. И вот решила что-то для тебя сделать.
– Спасибо! Но мне пока рано выставляться…
– Ты можешь делать прекрасные работы, значит не рано.
– Но мне нечего показать!
Она нахмурилась.
– Ты совсем недооцениваешь себя. У тебя есть работы.
Девушка смогла убедить Давида в том, что материала для выставки у него достаточно. Они договорятся с хозяевами проданных работ, чтобы те одолжили их на время выставки, а новые скульптуры уйдут к заказчикам чуть позже. Несколько сделанных не на заказ скульптурных работ, не говоря о картинах, есть в мастерской. Вероника надеялась, что привлечёт внимание заказчиков к нему, благо она знала, кому это можно показать.
Всё произошло так, как она задумала. Лучшие работы Давида заняли места в галерее, пришло множество гостей, включая местных репортёров, которым молодой скульптор рассказал о себе и о своем видении искусства.
Один из гостей, вокруг которого Вероника крутилась так долго, что Давид начал ревновать, внимательно рассматривал его скульптуры и графические рисунки.
– Так странно, – медленно проговорил он, оказавшись возле Давида, и не отрывая при этом глаз от наброска обнаженной Вероники, – алмаз в природе получается из грифеля. Ценный камень. Но и грифель при определённых условиях может быть ценнее алмаза.
– Алмазом шлифуют другие алмазы, из которых делают бриллианты, – нашелся парень. – При желании можно и алмазом такое нацарапать, что дух захватит.
– Верно! Тут заслуга не грифеля или алмаза, это заслуга художника, – громко сказал тот и протянул Давиду руку.
Они немного пообщались, и позже молодой человек узнал, что это был известный в городе архитектор. Вероника с воодушевлением нахваливала его – у него всегда много состоятельных заказчиков, которых вдохновляет садово-парковая и дворцовая архитектура старого города и его богатых пригородов. Но этот архитектор, горячо подчёркивала она, всегда стремится уйти от слепого подражательства, стараясь внести что-то новое и оригинальное, и потому подающий большие надежды молодой художник сможет с ним сработаться.
На следующий день Вероника встретила Давида в галерее с охлажденной бутылкой шампанского. Клиент архитектора приобрёл скульптуру купидона и решил заказать ещё несколько работ, за которые обещал щедрое вознаграждение.
Всего пара клиентов архитектора завалила Давида работой на долгие месяцы вперёд. Ставшему востребованным скульптору уже не хватало места в мастерской, график работы становился ненормированным, и он договорился с товарищем, что будет снимать помещение в одиночку. Приходилось выполнять сразу несколько заказов, уже готовые скульптуры стояли в мастерской и ждали своего часа.
Однажды Давид взял Веронику с собой на объект заказчика, известного политика федерального масштаба, строящийся особняк которого ей очень хотелось посмотреть. А самоуверенный заказчик не сводил глаз с девушки, и когда скульптор принялся обсуждать с ним будущий фонтан, попросил сделать нимфу с Вероники. Довольная девушка вскарабкалась на постамент из мешков с цементом, демонстрируя, как будет выглядеть будущий фонтан.
Наблюдая сцену осчастливленной вниманием модели и пораженного её красотой заказчика, Давид молчал, ревниво играя желваками. Но его сдержанное негодование не могло сравниться с тем, что выплеснула из себя Вероника, увидев его вскоре за работой.
– Что это? – обиженным тоном спросила девушка, созерцая изваяние мужчины, который склонился над камнем и с восхищением протягивал ладонь к канавке для стока воды.
– Это Нарцисс. Он будет смотреть на своё отражение в протекающей воде. Мне пришло в голову сделать его вместо избитого сюжета с нимфой, и заказчик эту идею одобрил.
– Он красивый, – ледяным тоном промолвила она, запустив руку в его мраморную шевелюру. – Он больше достоин чести быть увековеченным, чем я.
– Это не то! – сказал он, но Вероника отказалась обсуждать изменившийся заказ и покинула мастерскую.
Давно прошла весна их знакомства, и пролетело лето. Они провели это время вместе, но никуда не ездили, как вначале планировали. Давид был увлечён работой.
– Я у тебя даже не на втором месте. Второго места у тебя попросту нет, – пожаловалась как-то она.
– Скоро все изменится. Всё будет хорошо, ведь я тебя люблю.
Как-то девушка проснулась поутру и увидела, что возлюбленный задумчиво рассматривает её.
– Думаешь – делать ли с меня статую?
– Думаю, что уже пора увековечить твою красоту.
– Что значит «уже пора увековечить»? Я что, по-твоему, начала стареть?
– Нет, конечно. Но мне кажется, что сейчас ты идеальна. Лучше не может быть.
– Ну, спасибо.
Он усмехнулся.
– Почему ты всё время откладываешь работу?
– Ты для меня идеал. Твои формы. Я действительно тебя люблю и восхищаюсь тобой…
– И?
– Это должна быть идеальная работа. А идеальная работа убивает художника. Он уже ничего лучше после неё не создаст.
– Вот оно что ты вбил себе в голову, – вздохнула она. – Но ты не прав. Идеальная работа увековечивает художника.
– Увековечивает его память, но живого убивает.
Она села в кровати и, глядя ему в глаза, с серьёзным видом спросила:
– Ты не готов ради меня умереть?
– Готов. Но пожить ещё хочется, – рассмеялся он.
Он прижал надувшуюся девушку к себе. В этот момент она показалась ему холодной как камень.
Через несколько дней, вернувшись к себе с занятий, он обнаружил записку. Вероника написала, что плохо себя чувствует, и решила пожить у родителей.
Телефон её не отвечал. Снова она пряталась от него.
Он решил не быть навязчивым. Пройдёт время и снова всё будет как прежде.
Он получил новый заказ, в который ушёл с головой. Высекая скульптуру, он думал о том, что время и пространство, окружающее его – это тоже камень, и, совершая определённые поступки, можно убрать всё лишнее, и получить нужную форму. Главное наносить правильные удары в нужном месте и не отбить лишний кусок, отсутствие которого не позволит придать идеальную форму своему будущему.
Он смотрел в будущее и видел его таким, как хотел. Он сделает статую, без модели это будет сложно, но он сможет. Она увидит её и сомлеет, будет поражена и снова будет с ним.
Он был полностью уверен в себе и спокоен.
Но случилось так, что внешнее воздействие всё разрушило.
Однажды в дверь позвонил немолодой мужчина, которого он впервые увидел. Он был высокого роста, крепок физически, чёрные с сединой волосы зачёсаны назад.
– Я отец Вероники, – сказал он. – Хочу забрать её вещи.
– Где она сама? Я хочу с ней поговорить, – сказал Давид.
Мужчина смотрел в его глаза уничижающим взглядом и, не дождавшись приглашения, шагнул в прихожую.
– Вероники больше нет. Она умерла.
Новость эта ошарашила молодого человека. Он потерял дар речи, и пока приходил в себя, отец девушки собрал в сумку немногие её вещи, которые остались.
– Отчего она умерла? – спросил Давид на пороге.
– Проблемы с сердцем, – бросил мужчина и ушёл.
Давид остался один. Теперь совсем один.
Он перестал работать. Смысла в этой работе больше не было. Заказчик его не торопил и всё понял, как будто знал о случившемся несчастье ещё раньше него.
Давид чувствовал, что виноват в смерти девушки. Что он мог изменить?
Больше любил работу, чем её? Но, наверное, она это понимала и смирилась.
Не выполнил обещание сделать статую? Но он собирался её сделать, в голове образ статуи давно кристаллизовался и кристалл этот был твёрже мрамора. Да и не могла она из-за такой ерунды…
Но было ли это ерундой? Он к своей работе относился более чем серьёзно, безупречно выполненная работа могла увековечить его, и его модель.
Он должен был это сделать. Если не тогда, то сейчас.
Снова он размышлял о ней. Была ли она идеальной, если один изъян, невидимый снаружи, погубил её? И тут он приходил к странному выводу, что её слабое сердце могло откладывать отпечаток хрупкости на внешность, и это придавало её красоте особую уникальность. Ведь в этом грубом мире идеальная красота не может не быть хрупкой.
Ему нужно было меньше размышлять и скорее браться за работу.
Но работа не шла. Он даже нарисовать её не мог. Мысли скакали в голове, иногда казалось, что девушка где-то рядом, и он сомневался, что её нет среди живых. Вдруг она жива, а это всё какой-то дикий розыгрыш?
Всё очевидней становилась необходимость поговорить с родителями девушки.
И вскоре он приехал к ним. Это была квартира в старом доме возле одной из набережных, дверь открыл её отец, он провёл гостя на кухню, где налил чай, к которому молодой человек притронулся только символически.
– Как это произошло? – спросил Давид, пряча глаза от сидевшей напротив матери девушки, которая испепеляла его взглядом.
– Во сне. Судя по всему. Мать нашла её утром…
– Простите меня…
– У неё было слабое сердце. Это был единственный её недостаток. Но она никогда не жаловалась на сердце… Это случилось как-то быстро, неожиданно. Это несправедливо!
Мужчина ударил рукой по столу, слеза скатилась с его щеки, он расплакался.
Давиду стало неловко, он заёрзал на стуле. Мать Вероники встала и строго посмотрела на гостя.
– Шли бы вы. Веронике уже ничто не поможет.
Давид покраснел до кончиков ушей и скосил глаза на мужчину, который плакал всё сильней и начинал захлёбываться слезами.
– Да, конечно, вы правы. Я пойду.
Он встал:
– Простите меня…
– Бог простит, – ответила женщина и выпроводила гостя.
Давид чувствовал себя проклятым. Придя в мастерскую, он схватил молоток и разбил почти готовую мраморную статую ангела, от которой остались одни ступни на камне.
Склонившись у постамента, он обнял их и стал целовать. Они были похожи на ступни Вероники – Давид допустил это сходство не задумываясь, он внутренне уже давно готовился к своей главной работе.
Он сделает эту работу.
Но время шло, а он не приступал.
Ни к этой работе, ни к другой. Учёбу забросил, но после новогодних праздников наверстал отставание.
Весной попробовал забыться в любовном романе с сокурсницей, не дававшей ему прохода. Но быстро поняв, что это не приносит ему удовлетворения и причиняет девушке незаслуженную боль, убедил её расстаться.
Он ещё не вышел из отношений с Вероникой.
Он знал, что должен для этого сделать. Но всё откладывал. И так бы продолжалось вечно, если бы не отец девушки.
На самом исходе весны он неожиданно заявился к Давиду домой, потревожив ранним звонком. Молодой хозяин поприветствовал нежданного гостя и спросил, чем может быть полезен.
– Близится годовщина смерти Вероники. Мы хотим поставить на её могиле памятник.
Давид уже понял, о чём его будут просить. И не ошибся.
– Мы хотим заказать у вас её скульптуру. Это возможно?
Парень сглотнул слюну.
– Я никогда не делал надгробных памятников. И не хотел бы делать такую скульптуру с изображением Вероники.
– Это не должен быть памятник. Сделайте так, как хотели бы её увидеть, – быстро проговорил мужчина и продолжил: – Мы будем довольны, если вы возьмётесь за эту работу. А с ней вы справитесь. Мы в этом не сомневаемся. Назовите цену – деньги не вопрос. Скажите, какой нужен мрамор и вы его получите.
– Любой мрамор, какой считаете нужным…
– Вы согласны?
– Вы считаете, что это должен делать я?
Мужчина опустил голову.
– Жена была против, но на днях ей несколько раз снилась дочь. Вероника категорично сказала матери, что статую должны изваять вы.
Давид кивнул. Мужчина твёрдо посмотрел на него:
– Мы не примем возражений. Это должны быть вы.
– Я не возражаю. Я буду рад сделать эту работу, – сказал он.
Через неделю к нему в мастерскую привезли брусок белого мрамора. Камень куском горы возвышался в помещении, глядя на него, Давид терял уверенность в том, что сможет покорить эту вершину.
Пока молодой скульптор пребывал в творческих раздумьях, отец Вероники не преминул позвонить, чтобы узнать, когда работа будет закончена.
– У меня сейчас срочные заказы, которые надо доделывать, – соврал Давид. – После них я смогу точно сказать…
Его заказчик ничего не ответил, но всего через несколько минут, позвонил архитектор и потребовал выполнить заказ на памятник. Он прекрасно знал, что та работа, которая есть у Давида, подождёт, пускай он уже и получил за неё свои авансы. Главное – памятник.
Давид понял, что все они связаны. И заказы архитектора, щедрые гонорары – заслуга Вероники.
Он был обречён на эту работу.
И он настраивался на то, чтобы сделать лучшую работу в своей жизни.
Несколько дней он ходил вокруг камня. Фигура девушки в мраморной глыбе просила его об освобождении.
Он слышал голос, который раздавался внутри камня.
Голос звал его, призывал к работе.
И он взялся за зубило и молот.
До глубокой ночи он сбивал мрамор, подбираясь к очертаниям образа Вероники. Когда он обессиленный закончил – в мраморе можно было представить фигуру человека в мешковатом саване.
На следующий день он продолжил работу. День за днём, ночь за ночью – он уже сбился со счёта. Наконец мраморный саван был сброшен и на постаменте оказалась фигура, напоминающая человеческую.
Наступал самый творческий и самый сложный этап работы. Давид едва касался мрамора, дни проходили в бездействии.
Однажды к нему в гости зашёл товарищ по академии, поболтать и узнать, куда тот пропал, и был поражён изнурённым видом молодого скульптора. Он поинтересовался в порядке ли Давид, тот ответил, что сейчас его интересует статуя, а не он сам.
Молодой мастер готов был сделать перерыв в работе, чтобы развеяться. Но начав ваять скульптуру, он не мог остановиться – это было сильнее его, он должен был закончить работу.
Сейчас ему не хватало Вероники ещё и в том смысле, чтобы с неё делать статую. Он часами смотрел её фотографии, но этого было недостаточно.
Он мог бы сделать её по памяти, приблизительно. Очень похоже. Такая работа удовлетворила бы заказчика, он был бы рад. Но Давид был перфекционистом, он не простил бы себе халтуры, даже самой малой небрежности.
Его заказчик снова интересовался продвижением работы. Давид сказал, что она близка к завершению. И это действительно было так, но он никак не мог закончить её.
Казалось, что ему поможет лишь чудо. И чудо произошло.
В одну из бессонных ночей он снова услышал голос любимой девушки. И обернувшись, увидел её в своей мастерской.
Обнажённая девушка стояла на фоне тяжёлых карминовых штор, обратив к нему взгляд.
– Я схожу с ума, – произнёс он.
– Ты давно сходишь с ума, – улыбнулась она.
– Если я схожу с ума и вижу тебя так реально, – он подошёл к ней и коснулся плеча девушки, – значит, в этом сумасшествии нет ничего плохого.
– Ты можешь видеть больше чем другие, ведь у тебя видение художника, – сказала Вероника, откинув за плечи волосы, закрывавшие грудь.
Он с восхищением смотрел на неё.
– Не трать времени, приступай к работе, – повелительным тоном произнесла она.
И он вернулся к статуе.
Молодой скульптор уверенно обрабатывал ноги изваяния, стали тоньше пальцы на руках статуи, отчетливей проявились контуры ногтей. Он проводил рукой по телу призрака, и кожа её показалась ему тёплой, и может, не призраком она была. Прикасаясь к её груди, наполняя ими свои ладони, он высекал грудь мраморную. Желание охватило его более сильное, чем тяга к работе. И она позволила ему утолить эту страсть.
– А теперь приступай к работе, – сказала она обмякшему на дощатом полу любовнику.
И он снова приступил к работе.
Стали полнее и более очерченными губы на мраморном лице. Выразительней глаза в щёточках мраморных ресничек, так тонко сделанных, что сразу думалось – первым, что испортит бесконечное время, это, пожалуй, их. И от осознания этой хрупкости перед вечностью, глядя в её глаза, становилось грустно, хотя не выражал грусти её взгляд.
Чувственность лица, к которому он без конца прикасался, пробуждала в нём ответную чувственность. И снова они сближались, растворяясь друг в друге, и снова он лежал на полу обессиленный, так, точно умер, и возрождался в другом мире.
И он понимал, что снова жив – продолжая работать над статуей.
Всё отчётливей становилась бесконечность её волос, струившихся по плечам и груди. И укрощение этой бесконечности приближало его к завершению работы, достижению своего идеала.
В очередной раз они слились в объятиях. Изнурённый работой и любовью он заснул.
Лежа на кушетке в той же позе, в которой на неё свалился, в позе, по которой угадывалось наличие на этом ложе ещё одного тела, которого в реальности не было, словно оно растворилось с приходом рассвета, он спал так долго, как никогда не спал в своей жизни. Пробудившись от сна, он пытался определить свои координаты во времени и пространстве. В животе ныло от голода, пупок едва ли не соприкасался с позвоночником, наверное, он уже несколько суток не ел, питаясь только любовью, которая стала так велика, что приобрела некоторые почти физические параметры, измерявшиеся в калориях, отчего могла наполнять его энергией, давая силу к жизни.
А может, он жил и питался грёзами? Вспомнив о девушке, явившейся к нему, вспомнив своё лихорадочное состояние, далёкое от состояния обычного человека, он с ясностью пробуждённого понимал, что пережитое было в лучшем случае сном.
Он встал с кушетки, подошёл к столу, с которого взял бутылку с водой. Руки и всё тело были в мраморной крошке. Глянув на статую, он испугался так, точно увидел призрак.
Но это была статуя. Уже готовая. Или почти готовая.
Значит, это был не сон?
Рука коснулась его плеча, звонкий голос произнёс:
– Ты готов продолжить работу?
Его модель была с ним. Снова его руки прикасались к ней, чтобы приблизить к идеалу камень.
Снова они валились на пол, в порывистых объятиях. И тут он уже не мог отличить реальность от фантазии.
Проснувшись в одиночестве, он первым делом бросил взор на статую. С кушетки она виделась практически готовой.
Выпил воды – он уже приноровился обходиться без еды, преодолев чувство голода.
Только голод к работе ощущался им. Он готов был продолжать, но Вероники нигде не было. Обыскавшись её, он сел на стул перед статуей и любуясь, ждал прихода своей модели.
Но пришла не она, а её отец. Мужчина вошёл в незапертую мастерскую и застыл за спиной скульптора.
– Превосходно, – сказал он, разглядывая мраморное изваяние дочери. – Я не представлял, что такое возможно.
– Она ещё не закончена, – сухо сказал Давид, не отрывая глаз от статуи.
Мужчина приблизился к изваянию, обошёл его со всех сторон. От созерцания статуи, столь похожей на умершую дочь, он не смог сдержать слёз.
– Что ещё нужно сделать?
– Остались маленькие детали.
– Сколько времени это займёт?
Не отрывая глаз от статуи, так, точно он говорил с ней, Давид ответил:
– Может быть одна ночь. Может быть… один год.
– Это невозможно! – воскликнул мужчина.
– Она будет готова, но мне нужно время.
– Времени уже нет. Прошёл год, мы должны поставить памятник.
– К чему эта суетливая спешка? У этого камня впереди вечность, главное, чтобы работа была идеально сделана, – с раздражением сказал молодой человек.
Мужчина подошёл к нему, его красные слезившиеся глаза поймали взгляд скульптора:
– У камня есть вечность, а у нас вечности нет. Возможно, что, работая с камнем и увлекаясь теориями вечного искусства, вы об этом забыли!
– Я не прошу вечности, я прошу времени закончить работу.
– Нет! – заказчик скульптуры, ещё только что готовый принять условия мастера, теперь категорически решил не идти на уступки странному парню. – Я вызываю грузчиков, статую нужно забрать отсюда, прямо сейчас.
В его руке появился мобильный телефон, он начал искать в записной книжке нужный контакт.
Давид вскочил со стула и тряхнул мужчину за плечи:
– Вы, кажется, не поняли? Работа ещё не завершена!
– Парень, да ты с ума сошёл! Что ты себе позволяешь? Я не уйду отсюда без статуи.
Давид схватил незваного гостя за руку и потащил к двери. Тот сопротивлялся, но немолодому мужчине было трудно бороться с крепким скульптором, силы которого как будто удесятерились.
Он громко протестовал, но Давид был неумолим и выкинул мужчину на лестницу.
Громко захлопнулась дверь. Скульптор остался наедине со своим творением – мог ли он желать большего?
Статуя ждала. Осталось выполнить лишь самую малость. Но ему была нужна её помощь.
Он сел перед своим незавершённым творением, понурив голову, уже раскаиваясь в том, что был, возможно, излишне жесток и груб с её отцом.
– Всё нормально, – холодная рука легла на его плечо. – Ты работаешь, чтобы создать идеал. Мало кто это понимает, но я это ценю.
И снова он работал. И снова они любили друг друга.
Его руки меняли тёплую податливую кожу девушки на холодный твёрдый мрамор. И мрамор поддавался, приближаясь к идеалу.
– Смелей. Иди ко мне, шлифуй этот мрамор. Он должен быть гладким как моя кожа.
Все детали были выполнены, статуя стояла перед ним во всей своей красе. Осталось только отшлифовать мрамор.
– Шлифуй его! – настойчиво твердила красавица. – Убирай с него царапины, лишние слои. Молекула к молекуле, атом к атому. Когда форма статуи не будет отличаться от формы моего тела, моя душа войдёт в камень и оживит его.
Давид полировал мрамор от кончиков пальцев до мочек изящных ушей. Такая работа одновременно изнуряла и возбуждала его.
– Давай, не останавливайся, – подгоняла она. – Ещё немного и я буду твоей.
Она щедро давала ему авансы любви. Каким-то чудом ничком лежащий скульптор находил в себе силы встать и продолжить работу – любовь и желание завершить начатое, приблизиться к идеалу, двигали им.
– Я твой идеал, – многократно повторяла она, словами своими, вводя его в транс.
И он продолжал натирать идеальные формы статуи, к этому идеалу приближаясь.
Увлечённый работой, он неожиданно понял, что работа доведена до конца. Мрамор под его пальцами стал податливым, упругим, точно кожа.
Могло ли такое быть?
Со страхом он отшатнулся от статуи. В этот момент Вероники уже не было в помещении, но что-то ему говорило, что она присутствовала здесь – внутри мраморного тела.
Статуя пришла в движение – опустились её белые руки, лицо обернулось к нему, моргнули щёточки-ресницы.
– Ты это сделал. Ты создал идеальную форму, – сорвался гудящий шепот с её губ.
Она простёрла руки:
– Иди ко мне…
Теперь он сам застыл как статуя и не мог, да и не хотел пошевелиться.
– Иди ко мне, – настойчиво повторила она.
Он стоял.
– Не бойся приблизиться к своему идеалу. Я идеал, цель твоего существования – приблизиться ко мне.
Он сжал пальцы в кулаки и шагнул к ней. Улыбка разгладила мраморные уста:
– Иди ко мне.
Он приблизился к ней и взлетел на пьедестал – он не мог противиться этому желанию.
Статуя обняла его, прижав к себе, и кости его захрустели в каменных объятиях, а тело ослабло и обмякло.
Он был уже мёртв, но она не выпускала его, держа в своих руках. Было ли то желание выпустить его, или просто трещина прошла по затвердевшему мрамору. Каким-то образом он смог передать камню хрупкость, что была присуща его девушке, не прижившейся в этом мире и столь рано его покинувшей. Камень громко затрещал, и рассыпающаяся статуя кусками обрушилась на дощатый пол вместе со своим создателем.
Он всё сделал идеально.
