***
точно тусклым мастерком костерка
сны замазывает день выходной
да скользит немолодая река
за ссутуленной лесною спиной
точно ветер ни о чём говорит
сам с собою в допотопных лугах
и выводит на прогулку Магритт
карасей на человечьих ногах
а позднее раскисает лубок
бродит ливень за оседлостью черт
и летает над водой голубок
ударяясь головой о ковчег
***
Орфей в аду, и на задворках ада
махнёт ему набоковская Ада
в проёме пастернаковских гардин
рукою, если тень имеет руки…
тень гимназистки с голосом старухи:
побаловаться хочешь, господин?
и в комнате, где драные обои
он за ночлег расплатится оболом
а может быть, не только за ночлег…
всё будет так, как было на Земле, и
фонарь, аптеку, тёмные аллеи
накроет утром синеватый снег
что ж… завернись в поношенную робу
проваливайся в рыхлые сугробы
пока менады в клочья не порвут
в аду, я знаю, тоже есть менады
а музыка… вот музыки не надо
и без неё намучаешься тут
ЛЮБОВНИКИ
И если призрак здесь когда-то жил,
то он покинул этот дом. Покинул.
Иосиф Бродский
1
Спустилось небо серым мотыльком
и замерло над обнажённой грудью…
Они смотрели в гулкое безлюдье,
накрытое стеклянным колпаком.
Там были только круглые холмы
и мёртвый лес, снимающий перчатку,
что возникал из этой хохломы,
со всею силой вдавленной в сетчатку.
Так, прочитав октябрь до конца,
легли они, переплетая взгляды,
и золотая мимика распада
соседствовала с музыкой лица.
Холодный свет по комнатам кружил
и тихо утро пыль с него сдувало.
И то, что третий в этом доме жил,
двух призраков уже не волновало.
2
Я буду петь декабрьский мокрый снег.
Ты будешь слушать слюдяное эхо.
Мы в старом доме встретимся во сне
и на диван повалимся от смеха.
О, этот скрип заржавленных пружин;
обои, отходящие от стенки…
Мне кажется, я здесь когда-то жил:
днем жёг камин, а ночью жарил гренки.
Смеёшься? Я и сам смеюсь. Десант
паучий опускается на плиты.
А над крыльцом бормочет зимний сад:
«Я знаю их. Два года как убиты».
Озябшей веткой тянется к звонку:
«Напомнить им?» – И мнётся, сомневаясь.
А мы уже взлетаем к потолку,
смеясь и торопливо раздеваясь.
***
этим утром снег коснётся елей
выплеснут садовую со льдом
на бульвар у маленькой молельни
и трамвайной стрелкой купидон
завладеет, может быть
вези нас
по зиме застуженный трамвай
вдоль сугробов, пахнущих бензином
розовые ветки задевай
этим утром повторенье станет
мачехой зелёных школяров
кучевые прежде, чем растаять
в небесах станцуют болеро
облака
и солнечного зайца
выведут за шиворот, когда
фонари ослепшие грозятся
перегрызть тугие провода
этим утром ватными на ватман
становясь ногами, покачай
головой, из белого серванта
извлекая хрупкую печаль
снова молод, ни на что не годен
пей портвейн в обшарпанном дворе…
этим утром я умру в Ашдоде –
городе, где ливни в январе
НЕ ГАДАЙ ПО РУКЕ
не гадай по руке, ибо линии смоет вода
в черепном коробке – отсыревшие спички стыда
Купидон на посту прижимает к груди АКМ
зубы Кадма растут в челюстях неевклидовых схем
а в Троянском коне завелись боевые кроты
и до самых корней пробирает боязнь темноты
фокусируешь взгляд, да выходит из фокуса свет
силуэты дриад растворяются в чёрной листве
и летишь до утра, простирая стальные персты
то по Лысым горам, то над лентой сухой бересты
быстрым небом разлук, провожаемый лаем собак
гастролёр-демиург с самодельною бомбой в зубах
***
открывай-ка, дружок, бестолковый словарь
на одной из последних, где ямб и январь
комментарии будут излишни
всё равно что окно растворил, а в окне
то ли медленный снег на дневном полотне
то ли это цветущие вишни
в общем, белым по белому начерно вкось
точно шарик теряет несущую ось
и становится беспозвоночным
не удержится бедный, а я не держу
я и сам, между прочим, иду по ножу
сделав ручкой чудовищам блочным
я и сам как бы взвешен и найден пустым
вместо ворота – ворон, скворешник – костыль
арлекин с валтасаровской рожей…
и летит биополем (замёрзшим, заметь)
на серебряном пони сестра моя Смерть
обволакивать брата порошей
КАМЕНЬ
Действительно, свечи каштанов
похожи на свечи, дружок.
И вечер, как очи шайтанов,
предательски ярок и жёлт.
А всё, что пыталось случиться,
вплывает в оконный проём.
И пеплом Клааса стучится
в двухкамерном сердце твоём.
И плачет оно, и трепещет,
и будто бы ходит внутри.
Сдавай на хранение вещи
и камеры плотно запри.
Запри, чтоб не вырвался вирус,
стремительный вирус стыда.
И ключик захватанный выбрось.
И не обольщайся, когда
придут бутафоры метафор
и вылепят ловкий пейзаж:
клубящийся облачный табор,
каштаны, сносящие баш…
На Осипа бледной эмали,
под музыку в Летнем саду,
поймают тебя, как поймали
философа Сковороду,
нащупав пульсацию камер,
чтоб хлынуть в ближайшую щель…
Так пой же не дерево – камень,
а лучше не пой вообще.
