***
В каждом имени, в каждом слове и в каждом жесте
Скрыта бездна подтекстов, чёртова прорва смыслов.
Ветер дует, покуда не лопнут щёки, гуляет над нашим мысом,
Громыхает кровельной жестью.
Ты сегодня сказала, поставив красную чашку на край сушилки,
Что неплохо бы всё, что открыли – закрыть обратно,
Школьный глобус укутать снегоподобной ватой
И убрать подальше, и не повторять ошибок.
Мы выходим из дому и не затворяем ставни.
Мы идём по песчаному берегу, влажной холодной кромке,
А вода стекленеет, а воздух становится хрупким, холодным, тонким.
По-другому уже не станет.
Мы идём и ветер стихает, а берег затягивает туманом,
Проступают на картах белые пятна, истаивают границы.
Мы идём, мы сжимаем друг другу руки, не плачем и не боимся.
Мы играем в антиколумбов, в неправильных магелланов.
Вместе с птицами движутся к линии горизонта
Имена, как финальные титры фильма: Гудзон, Марко Поло, Беринг…
Волны катятся к мысу, волны терзают берег,
Чайки вторят далёким звукам туманных гонгов.
***
Так поднимешь лицо, пальцы нервные сцепишь замком…
На потом – стопка тонких тетрадок, исписанных крупно.
За окном – школьный двор, пересыпанный снежною крупкой
И мальчишеский треп пересыпан лихим матерком.
В горле ком.
И отложишь проверку тетрадей на завтра.
Комковатая снежная каша поспеет на завтрак,
А покуда – крупа и горячий прислаженный чай,
А покуда – немое кино за двойным переплётом,
И следишь за сюжетом, как будто бы задал вам кто-то
На вопросы о главных героях потом отвечать.
По пустым коридорам рассыпался шум переменный,
На углу у пельменной работяги толпятся, смолят, собираются есть.
Школьный двор по периметру снегом очерчен.
В классе чисто и пусто. Окончена первая четверть.
И отличники есть.
А реке остается полмесяца течь. В школе топится печь
И синеют за белыми рамами сумерки хмуро,
И течёт над дворами родная постылая русская речь,
И всё прочее – литература.
***
Письма в провинцию. Нож костяной.
Я первым долгом читаю постскриптум
И прислоняюсь к стене. За стеной –
Маленький мальчик, терзающий скрипку.
Вспомнишь, что каждый вот так начинал:
Помесь любви и рутинной работы.
Сколько их мается по вечерам,
Мальчиков, не попадающих в ноты?
Кажется, это уже седина,
Тронешь ладонью – всего лишь белила.
Настежь балкон, над балконом – луна.
Глубже вздохнуть и вцепиться в перила.
Тянутся между столбов провода,
Словно линейки из нотной тетради.
Жизнь не закончится. Нет. Никогда.
Мальчик, играй бога ради.
***
По скатерти катятся бусы и сны,
И лампы в гостиной пока не потухли.
Надтреснутый смех у фарфоровой куклы.
Как холодно. Как далеко до весны.
Провинция. Скука. Декабрьская мгла.
Признаться, не радостна что-то картина.
Над детской кроваткой цветёт скарлатина.
Ты глаз не смыкаешь, ты сходишь с ума.
Замри на секунду. Перо – на весу.
Как будто забудь о ребёнке и муже…
Я, право, не знаю, что может быть хуже
Зимы и бессонницы в третьем часу,
Где тянутся ветви герани больной
И сыплются сотни соцветий скарлатных,
А ты их с ковра поднимай аккуратно,
Читай… И пока оставайся немой,
И верь, что хорошее всё-таки есть,
Не век же метаться в бреду и в истоме…
Ты после напишешь о маленьком доме,
Где, словно герань, отцветала болезнь.
***
По ночам фонари на улицах не горят,
Ход вещей и стрелок здесь навсегда нарушен.
Говорят, что здесь вечно холодно. Говорят,
Будто бы от удара под дых выдыхаешь душу
Разом. Резко. А после – долгая немота.
Ты невидящим взглядом смотришь на стены, крыши,
После этого долго держишь ладонь у рта
И никак не можешь поверить, что снова дышишь.
Шум в ушах. В поседевших висках метрономный стук.
Постепенно в мир возвращаются цвет и звук.
Силуэты теней на стене проступают тушью.
Я как сердце города. Я в нём почти не бьюсь.
Если спросят меня однажды, чего боюсь,
Я отвечу и не задумываясь – удушья.
***
Скажи, как научиться забывать
И заново придумывать слова?
Нас здесь с тобой оставят зимовать
И вечностью покажется зима.
И будут звёзды зреть над головой
И волки будут по лесам стенать.
Нас в комнате поселят угловой.
Там будет вечно промерзать стена.
Там будет ливень по стеклу стегать
И как ребёнок плакать по ночам.
И нам самим придётся постигать
Науку на звонки не отвечать,
И весточки по почте получать,
И обещать прийти до темноты,
И, чтоб с собою не носить ключа,
С соседями переходить на «ты».
По шороху на лестнице шагов
Друг друга научиться различать.
На нашей кухне запах пирогов
И крепкий чай. Горячий сладкий чай,
А в праздник – рюмки красного вина.
Зима. На окнах настывает лёд.
Холодная промёрзшая стена.
Наш первый год. Счастливый первый год.
***
Я не Эльза, не Эльза. Эльза клялась молчать,
Эльза плакала и на рубашки рвала крапиву…
Проживаю в доме из серого кирпича.
У меня соседи – клинические кретины.
За окном (об этом вам скажет любой поэт)
Ночь снимает чулок и оголяет голень.
Между братом и мной ничего кроме писем нет,
Ничего такого, что можно считать любовью.
Я не Эльза, не Эльза, а на щеке – не слеза,
Я пишу и жизнь умещается в двух абзацах.
А у Эльзы был замок, братья, костёр… Глаза
Дымом ело. Теперь у Эльзы глаза слезятся…
Только я не Эльза. Зачем мне рыдать в дыму?
Я работаю, письма пишу и вношу квартплату…
А ещё я сегодня выеду в Кострому –
Отвезу рубашку очередному брату.
***
Скрип колёс.
Первый шаг по бетонке несмел и робок.
Первый вдох – как будто воздух берёшь на пробу.
У стоящих в ряд типовых бетонных коробок
На балконах – лепнина, вьющаяся лоза.
Небольшой городок, постсоветское моё детство,
Приезжаю сюда раз в год, наплакаться, наглядеться,
Убедиться, что вот он, стоит, никуда не делся,
А потом вздыхаю и отвожу глаза.
КПП, военторг, ателье, детский сад, больница…
И чужому сюда ни пройти, ни проехать, ни дозвониться.
Он остался таким, как был, он ещё хранится,
Как секретик под изумрудным куском стекла:
Едет мальчик по солнечной улице, крутит себе педали.
На балконах – виноградники Цинандали.
И пора коротких, неловких наших свиданий
Истекает, но покамест не истекла.
***
Ты читаешь по-мандельштамовски список гомеровских кораблей,
размышляешь, где взять «парабеллум» или «веблей».
Золотая рыбка – подарок себе на последние сто рублей –
понимает всё. И главное – не болтлива.
А ты дружишь с этой рыбёшкой. Вот и сюжет готов.
Твой приятель рыж, веснушчат и бестолков.
Пробурчал, мол, лучше бы ты завела двадцать пять котов,
пошутил, что рыба неплохо идёт под пиво,
Рассказал тебе байку солёную словно море, и попросил «налей»,
а потом ушёл. Ты слышала – долго топтался с той стороны дверей.
За вечерним окном, опутан цепочками фонарей
город неуловим, расплывчат и акварелен.
С каждым днём поднимается выше в реке вода.
Жизнь похожа на пресную пьесу. И первый акт не закончится никогда.
И сюжет этой пьесы, как за окном бегущие провода
он не то что неинтересен, он параллелен.
Решено. Вот бог, вот порог, чемодан, вокзал.
Этот город тебе давно всё, что мог, сказал.
Просто время пришло, надо как-то решиться и выйти за
ту черту, которую ты когда-то сама рисовала мелом.
В первый раз ощути под ногой не ступень, а сладкую пустоту.
Вот ключи в кармане, баул на плече, карамель во рту.
Ты выходишь из дома, прижав аквариум к животу.
Да плевать ты на всех хотела.
НАБРОСОК ПО МОТИВАМ САШИ СОКОЛОВА
Называй меня веткой, Ветой, я-то знаю наверняка,
Что беременна будущим летом и крушеньем товарняка.
Я сижу у окна, качаю на коленях девятый том.
Я бесслёзна, я беспечальна, помню всё, что будет потом.
Помню, как забытые всеми мы глядели на поплавки,
Длилось время, катилось время плавным ходом большой реки,
Ворковали в ветвях голубки, наливались в садах плоды,
Прилипали к коленям юбки, тяжелевшие от воды
В небе плавали звёзды-рыбы, в рощах плакали соловьи,
Повторяли реки изгибы золотые пальцы твои.
Помню дачу, сосны, дремоту, душный полдень, тягучий сад,
Жизнь пропахшая креозотом, солнца луч на медных весах,
Помню родинок тёмных россыпь выше локтя и у плеча,
Тёплый день, жужжащие осы, золочёная алыча.
Называй меня Ветой, веткой, птицей в зарослях ивняка,
Пересчитывай ребра клетки, струны, родинки на руках,
Помни, жди, забывать не надо. Загудят от жары виски,
Будут падать крупинки града на фарфоровые пески,
Помни рельсов тугие ленты, речки медленной плотный шёлк,
Козодоя, дачную Лету. Будет страшно и хорошо.
Не бери никуда билета, мы уедем за просто так.
Хлещет ливень, танцует Вета деревянному сердцу в такт.
