***
а вечерняя улица околдована ранним закатом,
точно ломом раскололи красную льдину;
улица зеркально червива прошедшим дождём,
видно, как и где сшивали небо с асфальтом,
скобы, дыры, полумесяцы, швы, следы шагов,
и деревья, будто лёгкие невидимых гигантов,
наполняются воздухом, птицами, моросью,
и не сразу поймёшь, кто из нас больше живой?
я или тополь, сероликий индейский вождь
с бизоньими костями, вплетёнными
в деревянные волосы,
с выбритыми висками.
и закат отражён в стихах,
окнах, зрачках, днях,
водяные знаки на купюрах Господа,
косо скручивающие в свитки,
заверенные цветением акации,
с казначейской небрежной росписью
мокрых ветвей,
с не отмеченной суммой смысла –
сам напиши, во сколько созвездий
оценишь прошедший день?
-
а сегодняшний вечер слегка простужен,
шершав грустный кашель ворон,
сверкает, как прозрачный кусок угля,
аура прошедшего дождя,
и проспект Ленина – неразорвавшийся снаряд эпохи,
войны второй мировой,
и по капсюлю бодро стучат каблучки –
плывет ладьевидная девушка с зонтом,
и каждая минута – терпкая точка невозврата
с коричневым привкусом грейпфрута,
собирает и вновь разносит нас на атомы,
как фланирующая стая серебристой сельди,
и я ежечасно сохраняюсь
в сверхкомпьютерной игре
на выживание /зачёркнуто/ на тайную жизнь.
так свесившись с борта тихо летящей лодки
зачерпываешь кистью мягкую плоть реки,
о боги, и вдруг зажигаются огни,
каменные горгоны накрашивают веки пламенем, неоном,
но мой взгляд бесстрашен и миролюбив,
как меч, навеки вплавленный в ножны,
прихваченный сваркой в агрессивных местах.
и не нужно мне столько жестокости, забери.
сними с меня эти тёмные доспехи, Господи,
я хочу искупаться в море…
в отвесном море заката, тихой любви.
и не утонуть, не захлебнуться, как Барбаросса,
в завтрашней росе…
***
Январское солнце неуверенно:
бенгальский тигр на ледяном катке,
лапы лучей разъезжаются в стороны.
А я обнимаю тебя
и сквозь вязаный джемпер ощущаю голод кожи.
Твоя душа особенно волшебна зимой:
последний кусок шоколадки, завернутый в фольгу –
на потом, на белый день,
а столетия впереди
бредут по снегу стадом слонов-альбиносов,
и по небу перекатываются синевато-белые бугры…
И как ни крути брелок с ключами –
ты последняя надежда мира,
маяк из красного воска на краю огненного океана,
мы, поэты, – последние из могикан,
полубоги-шарлатаны,
умеем читать по губам, по глазам, по созвездиям…
Если человечество – мост,
то кто же должен по нему перейти?
Я или ты?
-
А зимние закаты скромны и хрупки,
замороженная клюква, раздавленная каблуком,
кораблик из склеенных спичек увяз во льдах –
в морозилке среди пельменей и клубники,
а рядом вздыхает жёлтая летаргическая кура.
Пусть эпоха-дура, а разум-молодец,
нам сейчас важней выжить, чем тысячу лет назад,
Вселенная увеличила ставки до максимума.
И ночь проходит незаметно,
щелчок чёрных пальцев, смазанных лимонным маслом…
И здание мэрии в янтаре рассвета
мерцает:
мозг шимпанзе, вымоченный в растворе марганцовки.
Всем мы полукровки
идей.
-
Иногда в морозной занозистой тишине звенят колокола –
скрипит музыкальным льдом небесная река,
закованная молчанием, и есть место в углу картины,
присыпанное снежком, где мы с тобой,
как роспись художника-дуриста, гуляем по парку с таксой
похожей на точилку для карандашей,
и я не ушёл, а остался и мир притворился другим,
сменил одну сварочную маску на другую – ярмарочную.
И что зимы тревоги и радости нашей?
И кто мы такие, как не маски,
не чаши для волшебного огня?
И тогда понимаешь, что зима однажды закончится,
но ты – никогда.
И перепрыгнет строка со старого на молодого –
как кузнечик, как талантливая блоха…
Зима-зима-зима – звенят скобы на поломанной руке –
но душа крылата –
не жирная трясогузка, не ракета «земля-воздух»,
но…
***
от летящего снега за окном –
наискось, громадными хлопьями, белоснежной челкой –
комната казалась прочным мыльным пузырём,
капсулой космического корабля,
и в ней комфортно обжились ты и я,
любовные астронавты.
и зимняя тишина –
броня на слонах Ганнибала, обмотанная мешковиной,
при переходе через Альпы жизни – внушала доверие,
а твои кремовые, сонно-водопадающие шторы – уют.
в такие вот зимние,
от снегопада лихо искривлённые, неэвклидовы вечера
объёмно чувствуешь свои корни,
точно сосна, уходишь на жутковатую глубину тысячелетий,
чёрной многорукой молнией.
и сколько той цивилизации?
бабочка зевнула…
жменю конфетти, мишуры
бросили на кусок сырого мяса…
-
помнишь, еще до Р.И. /Рождества Интернета/,
вечером отключали свет во всём доме,
и мы вдруг становились старше на тысячу лет,
по-звериному мудрей и темней.
но нас освещал лёгкий внутренний свет,
обычно невидимый среди иллюминаций.
как слепцы, живущие на ощупь, перстотыканьем.
крадущиеся бородавочники,
мы зажигали свечи, искали книги, семейные воспоминания,
таинственные разговоры: вслушивались в шорохи,
в капли звука, падающие на озёрную гладь,
вздрагивание холодильника,
стук двери на лестничной клетки,
мерцающие ленты голосов в бетонном колодце,
или журчание собственных кровеносных систем,
как в утробе.
помнишь, пятнадцать лет назад внезапно погасла люстра,
будто королевский золотистый осьминог
внезапно скончался от инфаркта,
и кассетный магнитофон замер:
мелодия Паганини оборвалась,
скрипачу мгновенно отсекли руку
и побелевшие пальцы ещё долго и крепко сжимали смычок,
но музыка себя продлила – в мозгу, в тишине.
-
и кто же мы на самом деле?
потерпевшие кораблекрушения на островах души:
не уходим вглубь хищных джунглей, держимся пляжа,
где нас могут спасти /ты в это веришь?/,
и у леопардов меньше шансов нас переловить,
бултыхаемся, загораем, ловим рыбу,
ссоримся, маемся одиночеством среди себе подобных,
но так точно и не знаем, что находится за нашими спинами.
сколько комнат, перетекающих в другие миры?
иногда, точно Буратино острыми носами,
протыкаем нарисованный огонь,
чувство звёздного голода нас приводит к двери,
но нет ключников вокруг, кроме самозванцев,
ибо мы сами и есть ключи от всех дверей
от всех дыр во времени и пространстве.
***
…и наволочка в слезах,
обмочившийся щенок лица
пристыжено машет ресницами.
загустевшим безумием, как ржавой проволокой,
протыкаю седьмые небеса.
слёзы сверкают, как стекловата.
отталкиваю тебя,
чтобы лучше рассмотреть.
я дерево, а ты – отросток на моём теле,
слепо огибаешь железные прутья ограды
деревянной бугристой змеей.
так кошка кусает себя за плечо.
так мы ругаемся,
перебегаем трассу, мокрую, чёрную после дождя,
словно дети или бродячие собаки,
а мимо фурами проносятся жестокие фразы,
давят на клаксон, мощные, злые, рычащие.
пролетают закованные в хитин безумцы
на мотоциклах междометий.
сбивают настроение,
разбиваются, окровавленный пластик.
ух, чуть не убили друг друга словами…
светает…
