(Светлана Василенко «Дневные и утренние размышления о любви» – М., Союз российских писателей, – 2016)
У Светланы Василенко, писателя известного и даже в начале ХХI столетия прогремевшего, вышел большой однотомник, обширно озаглавленный «Дневные и утренние размышления о любви» (2016). Однако, открыв книгу, мы убеждаемся, что это не однотомник, это много книг в одном большом томе; то есть, можно даже сказать, «юбилейное» собрание сочинений. Светлана в юности очень любила В. Маяковского, и у неё, – читаем в книге, – «…был такой огромный том его избранных произведений в почти 600 страниц…» вот и у неё самой, волею судьбы, «родился» и пошёл по свету её собственный шестисотстраничный гигант.
Весь текст «возглавлен» романом-житием «Дурочка» (1993-98). Когда он вышел впервые, журнально, в «Новом мире», то сразу был замечен, о нём говорили. Многие почуяли в этой «безприютной фантасмагории» особую искренность, исповедальность, жёсткость, трагичность. Казалось бы, в повести жизнь при поверхностном чтении предстает вполне реальной, – тётка Харыта привозит устраивать в детский дом немую девочку. Она всё время молчит. Не умеет говорить. Но, бывает, песни поёт. Появление этой девочки было чудесным – «На плоту приплыла, по реке, в колыбельке. На малиновой подушечке, как куколка, лежала. Я лошадку поила, смотрю – плывёт, я мужиков покричала, выловили. Она ещё грудная была, всем селом выкармливали… Сейчас кормить нечем, голод кругом, вот сдаю…». В появлении героини «жития» сразу заданна сказочность, – вот так, из водной стихии, обретались на Руси чудотворные иконы, приплывали по реке, становились местночтимыми святынями… Но героиню-девочку – зовут её Ганна, ожидает не радость домашнего уюта, а мытарства и испытания. Судьба ведет её по белу свету как юродивую, её глазами мы постепенно начинаем видеть причудливый, жутковатый мир. Ей открываются «бездны», такие как – убийство сторожем детдома мальчика, как смерти людей, её приютивших, аресты… Было от чего оглохнуть к этому миру, уйти в себя, впасть в… – современным словом – аутизм. Но Ганна широко открытыми глазами видит людей, видит природу. Вот как она прямо медитативно разглядывает стрекозу – «У стрекозы было лёгкое, почти не весомое, будто не нужное ей, сухое тело. У стрекозы были лёгкие, прозрачные, как воздух, крылья. На круглой голове её помещались два огромных глаза. Они были во всю голову и вместо головы – глаза. Она будто думала глазами. Стрекозу, словно лёгкую и невесомую душу, спустили с небес на землю – смотреть». И мы начинаем понимать, что Ганна – никто иная, как Душа. В присутствие Души всё оживает, становится антропоморфным, – «река, сверкая и извиваясь, вдруг улыбнулось Ганне злобно сверкающей, лукаво ускользающей змеиной улыбкой…». И та же река в прозе у С. Василенко может обрести особую «оптику» образа – «речка сверкала на солнце и становилась всё меньше и меньше, будто усыхала у неё на глазах. Её уже всю можно было поместить в кружку. Хотелось выпить речку».
Разворачивается, постепенно, строится событиями и характерами тканый холст народной жизни – тут и бой кулачный на льду реки, и гибель убиенного священника в проруби и сияющий солнечно ледяной крест! Текст всё более мифологизируется. Появляется из небытья легендарный Стенька Разин – кузнец рассказывает девочке, что Стенька был такой – «В острог запрячут – возьмёт уголь, на стене лодку нарисует, попросит воды испить, плеснёт – река станет. Сядет на лодку, кликнет товарищей и уж плывёт Стенька». И в повести, развернувшейся, начинают входить в права чудеса, то девочку, убогую дурочку деревенскую, за русалочку из реки Ахтубы примут, то стихия повествования сделает её «дочкой ханской, мамайской». Потом, претерпев насилие, учинённое над нею бандитами, она в сонном видении видит Божью Матерь. «– Ты любимая дочь Господа, – сказала Ганне. – Я? – удивилась Ганна. – Но почему я? – Ты страдала, легко сказала Божья Мать». И тут, вопреки мыслимым канонам, в Ганне воссияла, раскрылась способность творить чудеса, излечивать. Нет, мёртвых она не воскрешала, но исцеляла. Да, читатель, вот где всё-таки понимаем, что это все-таки «житие». Тело её осквернили, Душа осталась невинной. К концу повести Ганна чудом оказывается в своей родной семье. Повествование ведётся уже от лица её родного брата. Следует будто опрощение юродивого, очень русского по своей органике образа – и не целительница она уже, не чудодейница, а простая беременная дурочка. Именно в этой, последней части текста, когда Надька снова, замкнувшись в себе, входит в обычный повседневный мир, брат её говорит, что он «…чувствует Надькину добрую прекрасную душу, на которую накинули зачем-то глухое и немое тело, будто засадили в тюрьму, где ни звука, ни крика». И самым важным, самым главным апофеозом всей повести стала заключительная сцена, в которой деревенская Дурочка возносится над землёй, обхватив свой живот, как воздушный шар, и этим спасает планету в миг вселенской опасности, когда мир очутился на пороге Конца Света. Тут есть потрясающий сопутствующий фон этой картины – «стояли овцы, подняв свои кроткие лица к небу», – мы слышим чуть не библейское, либо иконописное по тональности звучание. Надька-Ганна своим непостижимым для неверующих «вознесением» спасает Землю, она рождает огромное красное солнце, новое Солнце. Смерти не будет, не будет ядерной войны, наступит новый, обновлённый духом, мир!...Тут не «софийность», а через страдание и муки рождения – явление миру сокровенной Природы Планеты. Вот такая скромная вселенская мистерия от Дурочки! И совсем не удивительно, что критика по выходе «Дурочки» открыто говорила, что «не понимает» последней сцены. Духовное, даже чисто художественное, понять на фоне «горизонтальных», современных, густо метафорических текстов – нелегко.
В романной повести у Светланы немало сопутствующих главному образу персонажей, тут и боголюбивая, жертвенная тётка Харита, и добрая, душевная баба Маня, и злобно-одномерная дочь советской эпохи, атеиствующая Тракторина; выпуклы и детские лица, и эпизодические, проходные… Действие во времени смещается, то это советские тридцатые годы с соответствующим духом времени атрибутами, а к концу – начало 1960-ых, Кубинский кризис, мир на грани атомной войны. Эта тема для творчества Светланы давно магистральная – в новой книге не раз она возвращается к своему родному городку Капустин Яр в Астраханской области, у речки Ахтубы, к пережитым там событиям. Василенко стала полноправным и, думаю, единственным летописцем этого местечка, по которому чуть не ударили американские ядерные ракеты. И тогда все они, жители, особенно дети, при ожидании неминуемой смерти, пережили нечто жуткое и великое. Ужас предсмертья учит. Жрецы древнего Египта вводили себя искусственно в предсмертное состояние, чтобы познать мудрость Жизни. А простые люди, пережив смертное ожидание удара, унесли в будущие дни своё невольное душевное «посвящение», своё прикосновение к тайне.
Эта тема событий близ даты 28 октября 1962 года прописана и в другой краткой повести – «Город за колючей проволокой», и тут С. Василенко верна себе в том плане, что по её страницам непринужденно расхаживает другая Дурочка, попроще, зато на смену той, «основной» Дурочке явлен трогательный дурачок, сирота Леша, немного юродивый, тут эта тема юродства и беззащитной и тонкой «надмирности» тепло продолжена. Сей образ есть и в особом по жанру ритмико-прозаическом опыте Светланы, в её «Прозе в столбик», то есть в её верлибрах, где и речка Ахтуба, и посёлок, и её родственники, и сны. И автобиографичность, и исповедальность, – это у Светланы непременно есть во всех озаглавленных разделах её «собрания сочинений».
То, что Светлана закончила помимо Литинститута Высшие сценарные и режиссёрские курсы, чувствуется по тому, как выпукло и динамично, одновременно естественно строятся лица, характеры в её больших и малых «сказах». Они очень кинематографически зримы, и это сразу обличает талант писателя и подкупает. А есть у неё черты, не связанные с кинематографом. Это, например, особое умение эффектно, афористично заканчивать свою текстовую протяженность, – с чувством, с нажимом, со всею глубиною внезапно блеснувшего смысла. Это качество ей исключительно редко изменяет.
Есть в составе книги и глубинно-психологические вещи, к ним относится повесть «Звонкое имя», рассказывающая о молодых годах героини Светланы – на сей раз почтальонши Натки. В повести терпко и остро показана стихия мыслей Женщины в её инстинктивном противостоянии менее чуткому (с её точки зрения) мужскому началу. И её жажда любви, и обнажёно скользкая дорога двух взрослых людей на пути непрочного, болезненного сближения друг с другом…
Не только повестями «житийными» и реальными, не только рассказами, за которые не раз была премирована и отмечена автор, полны «Дневные и утренние размышления о любви». Нет, тут масса наблюдений, лирики, жизненных наблюдений и «горестных замет». Этот дробный и очень легко читающийся свод малой прозы эссеистичен по своей сути. Столь же краткую эссеистику, ещё до того, как этот жанр так назвали, писал В.В. Розанов, самый свободный в своём самовыражении русский мыслитель, мне о нём его друг, А.И. Цветаева давным-давно говорила, что он был человеком «интимного собеседования». Вот и у Светланы Василенко многие страницы дышат именно этим «интимным собеседованием», в котором малое может нежданно стать большим чем большое, а большое сравняться с малым… Речка Ахтуба может влиться в кружку, и её может выпить душою юродивая Дурочка, глядя на небо… Светлана допускает чудо на свои страницы, и ожидание чуда дремлет в её героях, не растерявших души посреди вяло текущей повседневности. Эти души живые. Они живут благодаря чуткому, прозорливому, одарённому перу Светланы Василенко.
