Страницы моей жизни*0

Краткие воспоминания о прошлом (и пока настоящем)

Вступление

В беседах с друзьями и знакомыми о прошедшем 20 веке, богатом событиями общественного и личного характера, поднимался неоднократно вопрос о необходимости описать свою личную жизнь. Такие мысли были у меня и до этого — ведь четыре пятых 20 века ты был свидетелем и участником событий…

Потому я решил начать воспоминания с самого детства. Может быть потому, что, едучи с ярмарки, хочется вспомнить эпизоды детства и юности. Кому это надо? Сам не знаю. Возможно, внуки и правнуки прочтут, и им будет кое в чем интересно и полезно знать о прошедших событиях, и, в частности, о перипетиях еврейской жизни в бывшем Советском Союзе. Излагать свои мысли на бумаге очень непросто. К сожалению, я не вел дневника, а память часто бунтует. Попробую излагать конспективно.

Детство юность (1920 —  1941)

Я родился 6 ноября 1920 г. в городе Витебске. Это ровно три года после Октябрьской революции, и назвали меня Гдалье в честь мамы отца — бабушки Голдэ. Возможно также, о чем я слышал впоследствии потому, что мама ждала девочку. Я оказался третьим мальчиком в семье. Первым был Исаак, вторым — Абрам. С нами также жила бабушка Бейля — мать мамы.

К сожалению, свою родословную я знаю плохо, ибо, когда я об этом задумался, то моих родителей уже не было — они погибли у немцев в 1941г, а братья — на фронтах. Отрывочные сведения о родословной дали мои родственники.

Итак, мой папа Вульф Абрамович, мама его звала Велвл, родом из Полоцка. Его отец Абрам был, очевидно, богатым евреем и, конечно очень религиозным человеком. Помню рассказы отца: в субботу у них в доме двери были всегда открыты и за столом на шабес сидели человек 20-25. Дед воспитал 14 сирот, с предоставлением приданого во время их свадьбы. Вроде у него было какое-то производство, возле Полоцка (Урочище Сухой Бор). У деда было 12 детей, в живых осталось семеро: Ешиа, Лейба, Давид, Шимон, Рая, Хана, Вульф.

Отец был самым младшим, родился примерно в 1885г. Вроде до революции 1917г. работал по найму у какого-то купца или помещика управляющим, а после революции жил с семьей очень бедно. Он был по натуре человек очень мягкий и религиозный. Помню, как он по утрам и вечерам надевал талес, становился к окну в сторону Ерушалаима и молился. Это было, вероятно, в то время, когда закрывали синагоги.

Моя мама Мария Исааковна, девичья фамилия Меклер, была единственной дочерью у своих родителей, вроде кончила гимназию.

Моё детство и юность прошли в городе Витебске. У нас был деревянный дом, стоявший в глубине участка. А впереди него всегда были посажены цветы. Участок выделялся среди других именно этими цветами. Люди проходили и восхищались —  на других участках цветов не было. Ухаживали за участком папа, средний брат Абраша и я, когда подрос.

В первой половине 20-х годов, во время НЭПа (Новая Экономическая Политика), когда разрешили частную торговлю, родители, очевидно, чем-то торговали, ибо помню какой-то столик на рынке со всякой галантереей. Мне было тогда года четыре или пять. Отец до войны 1941г. работал на швейной фабрике, недавно построенной. В 30-е годы Витебск становился индустриальным городом, были построены станкоинструментальный завод, щетинощеточный комбинат и ряд других производств. В Витебске был ещё до революции, впервые в России, пущен трамвай бельгийской компанией. Кем папа работал на швейной фабрике, я точно не знаю, то ли в швейном цеху закройщиком, то ли садовником, ибо помню, что при входе на фабрику была широкая аллея, а по бокам клумбы цветов. Когда я там бывал, то отец, помню, всегда возился с цветами у клумб.

Старший брат был для меня образцом подражания. Он хорошо учился, ходил куда-то далеко на работу, на другой конец города. Этот район назывался Марковщиной. Он занимался радиоконструированием. Где-то в 1928-29г он собрал по радиожурналу детекторный радиоприемник на кристалле. Это была новинка, радио только появилось. Впервые на нашей улице он установил у нашего дома высокую мачту-антенну. Я помню, как ее ставили при помощи соседей. Собралось полно соседей, каждый брал наушники, что-то слушал, очень далеко, сквозь хрипы был слышен голос Москвы. Радости и похвал не было конца. Сейчас это трудно представить, что значило в то время самому собрать радиоприемник, при тех условиях жизни. В 1933 или 34 году Исаак уехал в Ленинград (ныне Санкт-Петербург) учиться в институте путей сообщения. Он учился на самом сложном факультете — мостостроительном. Последнее воспоминание о нем — встреча в Ленинграде в 1938 году, куда я приехал поступать в институт, а он уезжал на дипломную практику на Дальний Восток. Он был очень расстроен. Причину он мне не сказал, но впоследствии я все понял. Это были страшные 1937-38 годы, когда свирепствовал Сталинский террор против своего народа. А брата, после окончания института рекомендовали в какую-то политическую академию. Он отказался. Такие распределения тогда практиковались, ибо надо было заменять расстрелянные кадры, чтобы затем и этих репресировать. Такой отказ мог привести к приписке всякой контры, тем более для еврея, со всеми последствиями (читай книгу А.Рыбакова «Дети Арбата»). На работу после института Исаак был направлен в Киев, в проектный институт мостостроения. В 1940 году в Витебске он женился на девушке по имени Фаня. Во время войны с немцами он служил в военном мостопоезде, занимавшимся восстановлением разрушенных мостов. Погиб Исаак в 1943 году при восстановлении моста под Сталинградом. Будучи на мосту, налетела немецкая авиация, при бомбежке он упал в воду, а когда выплыл осколок ударил ему в голову, и его не успели довезти до больницы. Осталась жена Фаня с сыном Левушкой 1941г рождения. Они оказались в эвакуации в Казани, вместе с матерью Фани, ее тетей и ее мужем. В 1943г скончалась также тетя, и Фаня вышла замуж за ее мужа Изекииля Прудовского. Он усыновил Леву, и таким образом фамилия Левы стала Прудовский. После войны они вернулись в Ленинград, Лева окончил институт по специальности “атомные электростанции”, защитил диссертацию и стал в этой области крупным специалистом. Семья его: жена Мила, дочь Маша. Маша вышла замуж за немца и живет в Германии, имеет сына Даниэля.     

Мой средний брат Абраша (Абрам) был прямо-таки с детства мастером на все руки. До войны он окончил техникум и работал на щетинощеточном комбинате в Витебске технологом. Призывную службу он проходил в знаменитой в то время первой пролетарской дивизии под Москвой. В 1938г он женился, жену звали Бэлла. Хорошо помню хупу, на которой крутился 7 раз. У них была дочь Раечка (или Розочка, точно не помню). С начала войны в 1941г. Абрама тут же призвали в армию. Он погиб в 1943 году в боях под Курском (см. книгу памяти воинов-евреев, погибших в Великой Отечественной войне, том 5). Его жена с трехлетней девочкой и с моими родителями погибли в 1941г у немцев. Витебск был занят немцами уже 11 июля 1941 года.

Домик, в котором мы жили в Витебске, был небольшой, но уютный. В нем была общая комната (по-современному — салон) и две спальни. В одной спальне находились родители, в другой жила бабушка Бейля, братья спали в общей комнате, я до 12 лет спал в спальне у родителей. В 1932 году бабушка скончалась, и я с одним из братьев перебрались в спальню бабушки. Помню: в общей комнате субботние свечи, красивую белую скатерть на столе, красивый абажур под потолком. Что касается религии в нашей семье, то родители и бабушка были по-своему религиозными, то есть соблюдались традиции, праздники, папа ежедневно молился. Мне особенно запомнился Песах, предпраздничная подготовка, а также как я, младший сын в семье, спрашивал четыре вопроса (фир кашес) —  ма ништана. Но молодое поколение (братья и я) уже воспитывались в других условиях, в которых пионерам и комсомольцам нельзя было говорить о еврейских традициях, о религии тем более. Но, несмотря на это, дети нашей семьи выросли евреями, с еврейской душой. Тогда я это еще не понимал, но хорошо начал чувствовать после войны, когда антисемитизм стал государственной политикой. После же образования Государства Израиль мой интерес к еврейской жизни еще более возрос.

Как я уже говорил выше, впереди нашего дома был небольшой участок. Там было несколько грядок овощей, пара яблонь, а у самого дома большой куст сирени и георгины. На нашей улице жил трудовой люд и много еврейских семей. Сама улица называлась “Трудолюбивой”. Слева от нас жила большая еврейская семья из нескольких поколений. Я дружил с моим ровесником Менделем, а моя бабушка Бейля очень дружила с бабушкой Менделя Фрадл. Бабушки всегда сидели вдвоем и разговаривали только на идиш. Бабушка Фрадл была с юмором, и она по-доброму подтрунивала над моей бабушкой, которая плохо слышала. Обе бабушки очень любили слушать, как я им читал на идиш рассказы Шолом-Алейхема. Это было удовольствие для них и для меня. Обеих бабушек я очень любил. С большой горечью я проводил свою бабушку в последний путь. Зять бабушки Фрадл был членом бунда, а ее внук работал кем-то в Органах. Хорошо помню, как он меня, маленького, сажал на свою спину и катал на мотоцикле или велосипеде.

Напротив нашего дома жила семья грузового извозчика-балагулы. У них была лошадь с большой телегой. Я очень любил смотреть, как запрягают лошадь и пристраивают телегу. Женщина этого дома часто кричала на всю улицу (вероятно, ругалась).

Справа от нас жила белорусская семья из трех человек: муж Харитон, жена Степанида и дочь (кажется приемная). Степанида к нам часто по-соседски захаживала и была очень дружелюбна. Кто-то из них (он или она) были поляками. Оказалось, что их дружелюбия хватило лишь до прихода немцев, а затем сказалось их нутро. После войны мне стало известно, что Харитон был полицаем и страшно расправлялся с евреями. Знаю, что милиция его разыскивала, он сбежал с немцами, боясь расплаты за свои злодеяния. Дальнейшую его судьбу я не знаю.

Место, где погибли родители, жена Абрама и Раечка, я точно не знаю. Возможно, в гетто, которое было полностью уничтожено немцами в октябре 1941 года, а может быть они убежали с Бэллой в деревню. Отец Бэллы был разъездным портным, обшивал близлежащие к Витебску деревни, крестьяне его знали, относились к нему дружелюбно, и Бэлла могла уговорить моих родителей уехать в деревню. Тем более что в начале июля 1941г я получил от мамы прощальную открытку, где она сообщила, что они уезжают в деревню. Далее судьба их неизвестна. Конечно, родители могли бы эвакуироваться вместе со всеми родственниками вглубь России, но отец, переживший первую мировую войну и не веривший советской пропаганде, утверждал, что немцы вели себя очень культурно, с ними торговали, и с какой стати они будут убивать мирных граждан. Это, мол, только пропаганда. Между тем, в этом вопросе советская пропаганда оказалась реальностью.

В Витебске, в районе, который немцы полностью разбомбили, жила родная сестра отца Рая (Ревекка)с семьей своей дочери Или. Они уговаривали моих родителей эвакуироваться с ними. Отец отказался уезжать, а семья Раи сумела добраться до Урала и обосновалась в Орске. Это двоюродная сестра Иля с мужем Исааком (инвалидом двух войн: финской и отечественной) и детьми Иосифом и Яшей. Исаак был великим тружеником, он скончался в 2000 году в возрасте 90 лет. Иосиф закончил в Москве институт и стал крупным специалистом по металлургии. Иосиф женился на Гале, и у них родились сын Миша и дочь Ира. К сожалению, их обоих, Иосифа и Яши, уже нет.

Продолжу повествование о моем детстве. Из сверстников детства я помню немногих: соседского Менделя, девочку Таю (или Лею), и двух братьев, которые были несколько старше. Я с ними ходил купаться на реку Витьба (отсюда название гор. Витебск). Эта река небольшая, впадает в большую реку Западная Двина, но у нее были скрытые пороги и круговерти. Однажды я попал в такую круговерть и стал тонуть, но кто-то меня вытащил за волосы, и я оказался на берегу. С тех пор у меня осталась боязнь воды. Сама река Западная Двина проходила в центре города и делила его на две части. Эти части соединял большой красивый мост. В центре города была площадь, на которой размещался горсовет в большом красивом здании, трамвайная станция, высокая пожарная каланча с большими часами, циферблат, который был виден издалека. В парке стояла стелла памяти войны 1812 года. Наполеон, идя на Москву, был по пути в Витебске. А на берегу Западной Двины стояла большая красивая церковь или монастырь. Вблизи центральной площади находилась центральная синагога. Недалеко от нашей улицы находился сенной базар, а еще дальше на площади стояло большое красивое здание с колоннами, в котором размещался главный театр.   

В возрасте около 7 лет я начал учиться у ребе, который приходил к нам домой. Он учил меня еврейскому алфавиту (алеф-бейс), в это время хедеры уже были закрыты. С 1928 года я учился в еврейской школе, так продолжалось только 3 или 4 года, так как еврейскую школу закрыли и преобразовали в русскую 7-летку. Я успешно научился читать и писать на идиш (иврит был запрещен). Помню, что за какое-то сочинение на идиш меня хвалил директор. Фамилия его была Брук. Это был интеллигентный элегантный мужчина, который встречал каждое утро учеников, приходящих в школу.

На всю жизнь остался в моей памяти голод 1932 г. На иждивенцев по карточкам давали по 200 или 300 граммов хлеба в день, который надо было растянуть с утра до вечера. Я был младшим в семье и мама, отрывала от себя крохи, чтобы поддержать младшенького. С папой мы ходили в лес собирать ягоды, грибы, другой подножный корм, который нас и многих выручал. Мой школьный товарищ предложил мне способ подработать. Он сказал, что надо написать стихи, отнести в редакцию, и за это я получу много денег. Я что-то написал, зарифмовал, отнес в редакцию. Видимо в еврейском отделе, куда я обратился с моей поэзией, какой-то умный сотрудник, посмотрев на меня, похвалил написанное и рекомендовал продолжать писать, но не спешить печататься. На этом закончился мой заработок журналиста-поэта.

Одновременно со школьными занятиями я учился в музыкальной школе. Мне нравилось пианино. О приобретении домой пианино не могло быть и речи из-за отсутствия денег и места для инструмента. Меня определили в класс скрипки, купили скрипку-четвертушку. Я уже исполнял довольно серьезные вещи, участвовал в концертах в составе детского оркестра. После окончания 7 класса я пошел работать и учился в вечернем рабфаке (рабочем факультете). На занятия в музыкальной школе времени не оставалось. Я очень любил читать и много читал на идиш: Шолом-Алейхема, еврейских поэтов Квитко, Фефера, книгу Бергельсона «У Днепра». Со своими ровесниками несколько раз мы устраивали театральные представления для еврейских жителей нашей улицы. Как-то в библиотеке мне попалась книга стихов и рассказов для детей поэта Воробейчика. Было приятно держать в руках и читать книгу однофамильца. Дома у нас в книжном шкафу стояли тома Шекспира, и к 12-13 годам я прочел все тома, а их было 6 или 8. Также у нас были Пушкин и Гоголь. Особенно мне запомнился рассказ Гоголя «Вий». Читать приходилось при свете керосиновой лампы (электрического света еще на нашей улице не было), тени от лампы раскачивались в темноте, вызывая страх от прочитанного. И когда Вий закричал: «Вот он, хватайте его!», я даже спрятался под одеяло.

Сильное впечатление оставили у меня походы с ребятами в галерею художника Пэна. До сих пор помню картину «Часовщик», изображенные на ней детали (стеклышки, колесики и др.), которые были так натуральны, что хотелось их взять в руки. У Пэна, как известно, учился мой земляк Шагал, но это было лет за 10-15 до моего рождения.

Мне было еще неполных 15 лет, когда меня из пионеров приняли в комсомол. Я еще не осознавал всего происходящего в стране, когда 1 декабря 1934 года убили Кирова (секретаря Ленинградского обкома партии, члена политбюро), и вскоре пошли слухи о шпионах и вредителях. Вдруг исчезли наш сосед-бундовец, герой гражданской войны Шубин с женой и другие. Они были арестованы и расстреляны как якобы шпионы. Так начался в стране период репрессий, который я осознал позже. А меня в составе пионерско-комсомольской делегации послали приветствовать съезд советов Белоруссии в Минск. И я на возгласы из президиума «Будь готов» вместе со всеми бодро отвечал: «Всегда готов». Нам вручили подарки, и я, счастливый, приехал домой. А вскоре, в 1937 г. все руководство съезда советов было расстреляно.

Летом 1935г. я закончил 7 классов. Дома жили очень бедно, и я задумался над тем, как вносить свой вклад в семейный бюджет. То ли я где-то вычитал (а я к тому времени читал газеты ‘’Пионерская правда’’ и’’ Комсомольская правда’’), то ли кто-то подсказал, но не из домашних, что на телеграфе требуются ученики. Я туда пошел, и меня действительно приняли учеником телеграфиста. Вскоре я освоил все виды телеграфной работы. Телеграммы передавались при помощи разной аппаратуры; были аппараты Морзе, на которых ключом выбивались буквы азбуки Морзе на бумажной ленте, и таким образом складывались слова для передачи. Я быстро изучил азбуку Морзе и вскоре под управлением опытной телеграфистки (а телеграфистками были одни красивые девушки, которые любили с молодым мальчиком заигрывать), я стал передавать настоящие телеграммы самостоятельно. Это было очень ответственно, ибо каждую переданную телеграмму проверяла строгая контролерша (пожилая женщина в очках). За каждую ошибку она выговаривала, что было очень неприятно (если ошибку можно было еще исправить), или у телеграфистки высчитывали за брак, а оклады были маленькие. Контролершу все очень боялись.

Кроме аппаратов Морзе были еще аппараты Тремль. Это были аппараты типа пишущей машинки с буквами, расположенными в том же порядке, что и на пишущей машинке. Я это тоже вскоре освоил, и мне доверили передавать телеграммы и на аппарате Тремль. Кстати, в дальнейшем это мне пригодилось умением печатать на пишущей машинке.

Еще были аппараты Морзе-клопфер, где буквы выбивались на слух, и приём телеграмм тоже принимался на слух. Это были фактически радисты высокого класса. Я начал это осваивать, но до конца освоить не удалось, так как меня перевели учеником к механикам по ремонту аппаратуры. Там я только начал осваивать азы устройства приборов и как они работают. Относились ко мне на телеграфе с большой теплотой и вниманием. Директор телеграфа, энергичная женщина и всегда с папиросой во рту, вспомнила меня с самыми теплыми словами, когда мне надо было после войны получить документ о работе на телеграфе.

Очень хорошо помню, как дома сначала не поверили, что я устроился на работу на телеграфе, а когда я получил свою первую получку и принес маме подарок — это был такой сюрприз, что мама долго плакала от радости….

Как я сказал ранее, одновременно с работой на телеграфе осенью 1935г. я поступил на вечернее отделение рабфака. Это давало возможность получить среднее образование. Этот рабфак был при Ленинградском институте железнодорожного транспорта (ЛИИЖТ). Высококвалифицированный преподавательский состав рабфака давал высокий уровень знаний студентам и слушателям вечернего отделения, что в дальнейшем помогло мне поступить в институт.

Должен сказать, что работа на телеграфе мне очень помогла в освоении русского языка и географии. Для передачи телеграмм требовался грамотный русский язык, а он у меня был не ахти, потому я очень был благодарен контролерше за указание ошибок. Кроме того, чтение русской литературы и учеба на рабфаке дали свои результаты. А по географии я был отлично натаскан, так как телеграммы подавались по всему Советскому Союзу, на телеграфе висела большая карта, и я часто отмечал города и городишки вблизи Витебска в Белоруссии, а также крупные города союза. На телеграфе я проработал три года, до лета 1938г. За это время я успешно закончил рабфак и получил аттестат о среднем образовании. Передо мной встал вопрос о дальнейшей учебе. В то время я увлекался радио и решил поступать в институт связи в Москве. И вот я впервые прощаюсь с родителями, братом Абрашей и пускаюсь в дальний неведомый мне путь. У меня был адрес брата отца, дяди Лейбы, который жил в Москве. Дядя Лейба жил с дочерьми Розой и Фаней напротив кремля на Манежной улице. Мои двоюродные сестры Роза и Фаня были старше меня на 10-15 лет, они жили в Москве с 1924 года. Дядю Лейбу я помню добрым, внимательным человеком, с красивой бородой. Ночевал я у третьей дочери дяди Лейбы — Гали, которая жила возле площади Маяковского. Когда я пошел сдавать документы для поступления в институт связи, выяснилось, что этот институт преобразовали в Академию и туда принимают учиться только военных. Я уехал в Ленинград и хотел поступить в кораблестроительный институт. В связи с большим конкурсом для поступления в этот институт мне посоветовали подать документы в технологический институт пищевой промышленности и получить специальность инженера-механика. Я имел смутное представление о специальностях, и меня на эту специальность не тянуло. Мой старший брат Исаак окончил Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, и я решил идти по его стопам. Окончание мной рабфака при ЛИИЖТе давало мне дополнительные льготы при поступлении. Кроме того, в этом институте предоставляли общежитие на время сдачи вступительных экзаменов. Экзамены я сдал успешно. Я был четвертым в списке среди принятых в институт. Но, несмотря на хорошие результаты вступительных экзаменов, меня зачислили только на факультет «Водоснабжение и канализация», вопреки тому, что я подавал заявление на факультет «Электрификация железных дорог». Через 2 года успешного обучения, по моему настоянию, меня перевели на желаемый мной факультет.

Поступив в институт, я приехал домой в Витебск, к радости мамы и папы, которые мною очень гордились. К началу первого учебного года, 1 сентября 1938 года, я вернулся в Ленинград, получил общежитие в гор. Пушкин (бывшее Царское Село). Общежитие было примерно в 40 км от Ленинграда, куда я добирался по железной дороге с Витебского вокзала. В комнате общежития нас было шестеро, жили мы весело и дружно. Соседом по койке был Иван из Белоруссии, высокий красивый парень. Другой сосед был взрослым музыкантом, он вечерами подрабатывал в ресторане игрой на трубе (по сравнению с ним мы были зелеными юнцами) и часто бывал под мухой. Ещё один сосед — Афоня — был из-под Смоленска, курировал двух приехавших вместе с ним девчат. Ещё был еврейский парень из Молдавии (г. Балта), имя его не помню, он был несколько взбалмошный и ребята часто над ним подтрунивали, но по-доброму.

Вскоре я познакомился с достопримечательностями гор. Пушкина: парком, Екатерининским дворцом, пушкинским лицеем. Лишь позже я стал знакомиться с самим Ленинградом. Он произвел на меня потрясающее впечатление (после провинциального Витебска): Невский и другие проспекты, река Нева, разводные мосты, каналы, скульптуры, Дворцовая площадь, Эрмитаж, Русский музей и многое другое. Ленинград — это музей мостов. Вскоре увидел Петергоф (Петродворец) с его фонтанами — Самсон! Вообще гуляние по историческим местам, по Дворцовой площади, по набережной Невы, у Исаакиевского собора, у памятника Петру — все это очень впечатляло. Сам Эрмитаж и Русский музей я посетил позже, ибо занятия в институте были очень напряженными. Надо еще привыкнуть к полностью самостоятельной жизни, как в учебе, так и в быту. Студенческой стипендии хватало на 10-15 дней, поэтому, мы, студенты, собирались бригадой и ходили на железную дорогу выгружать вагоны. Как правило, нам давали вагоны с углем, редко с овощами и фруктами, которые и нам попадали в рот. Это были работы в ночные часы. В общежитии ребята допоздна играли в карты, а я выполнял домашние задания, на первом курсе было очень много работ по черчению и начертательной геометрии, и это занимало почти все свободное время. Как-то после получения стипендии опытные игроки меня тоже втянули в картежную игру, и вскоре я лишился месячной стипендии. Компенсировать пришлось разгрузкой вагонов. Это был для меня хороший урок, и больше я никогда не играл на деньги.

На лекциях надо было научиться слушать лектора и одновременно конспектировать. Задания по предметам строились на умении самостоятельно работать с учебником (книгой). Основным учебным материалом для подготовки к экзаменационным сессиям служили конспекты лекций. Вскоре я всему этому научился.

В институте лекции читали нам профессора высокого уровня. Например: физику читал академик Кикоин, захватывающе интересно читал лектор по геодезии (это был общестроительный курс), гидравлику читал профессор Владимир Николаевич Евреинов. Это был очень интересный, импозантный человек, с красивой бородкой, напоминавшей мне отцовскую. Он завлек меня на свою кафедру научно-исследовательской работой, что было для меня большой честью.

Владимир Николаевич поручил мне изучить статью в специальном техническом журнале и затем доложить о ее содержании на заседании кафедры. Это приучило меня к самостоятельной работе с книгой. Во время войны, будучи в Тбилиси, я узнал, что проф. Евреинов эвакуировался с институтом в Тбилиси. Я нашел его, и он был очень рад нашей встрече.

Начиная со второго курса, я получил общежитие в самом Ленинграде, наступило облегчение с точки зрения быта. В общежитии я подружился с товарищем по фамилии Яновский, евреем. В войну он остался в блокадном Ленинграде и, к сожалению, дальнейшую его судьбу я не знаю. Также я дружил с еврейским парнем по фамилии Калиш. Его отец работал в газетном киоске при входе в институт и часто разговаривал со мной очень дружелюбно на идиш. Сам парень умер в блокадном Ленинграде.

Летние каникулы 1939-40 учебного года я проводил дома в Витебске. Когда на вокзале меня встретила мама, нашей обоюдной радости не было конца. Тогда никто не знал, что это будет наша последняя встреча. В начале июля 1941 г. в Ленинград ко мне каким-то чудом пришла открытка от мамы. Эту открытку я храню до сих пор с другими ценными документами.

К сожалению, фото мамы и папы у меня не сохранились, все сгорело в Витебске. Кто-то из родственников передал мне фото мамы. На этой фотографии мама молодая и такой я ее не помню.

Наступил 1941 год. В мае я сдал экзамены за третий курс. В начале июня группа студентов, в которую включили и меня, была направлена на практику на железнодорожную станцию Резекне, недалеко от Риги. Мы жили в общежитии, недалеко от самой станции. В субботу 21 июня мы договорились, что с утра 22 июня поедем в Ригу и там проведем день. Латвия недавно стала республикой в Союзе, в Ригу пропускали только по пропускам. Утром 22 июня, приготовившись уже ехать в Ригу, я включил радиоприемник, и мы услышали немецкие военные марши и повторяющиеся выступления немецких бонз о разгроме Советского Союза. Стало ясно, что началась война. Официально о начале войны мы услышали в 12 часов в выступлении министра иностранных дел Молотова. Заключительные слова министра, произнесенные с пафосом, были: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». В Ригу, к нашему счастью, мы уже не поехали, вскоре там были немцы. Закончилась мирная жизнь, наступила эпоха Великой Отечественной войны.

Великая Отечественная Война (1941-1945 г.)

Итак, 22 июня 1941г. началась война. Но до сознания это еще не дошло. Мы были уверены, в соответствии с тогдашней пропагандой, что наша армия будет воевать только на чужой территории и побеждать малой кровью. Между тем бомбили наши города и по нашей земле наступали немцы.

Два дня мы еще были в Резекне, жали каких-то указаний. Но вскоре заметили, что в городке стало безлюдно. Наших руководителей практики найти не удалось, была такая зловещая тишина (перед бурей). Мы поняли, что ждать указаний не от кого, надо самим добираться до Ленинграда. Поезда перестали ходить, и мы стали добираться на попутных машинах, с большим числом пересадок. Прибыв 25 или 26 в Ленинград, многие из нас, в том числе и я, пошли в военкомат, боясь опоздать на фронт. Ведь война должна была закончиться за 1-2 недели. Такое было тогда сознание. Но вскоре это помутненное сознание стало меняться и соответствовать реальности. Опережая события, скажу, что Суворов в своей книге «Ледокол» полностью разоблачил тезис о внезапном нападении немцев; просто Гитлер опередил Сталина на несколько недель. Сталин готовил только наступательную войну, а к оборонительной он не был готов. Отсюда и огромные наши потери в начальный этап войны.

Я очень жалею, что не вел хоть какого-нибудь дневника в военные годы. Регулярно это нельзя было делать, но хотя бы была отметка главных событий, дат, названия мест, фамилии людей и пр. Это очень бы облегчило воспоминания, а так приходится пользоваться только памятью.

Прибыв в Ленинград, у меня из головы не выходила мысль: что же с родителями, ведь немцы вовсю наступали, и уже стали известны их зверства по отношению к евреям. Витебск был занят немцами 11 июля 1941 года. Но вдруг, в первых числах июля я чудом получил открытку от мамы из Витебска, что они уезжают в деревню. Это был для меня сильнейший удар: я понял, что они не эвакуировались, а отъезд в деревню произошел под влиянием жены брата Абраши Бэллы, а также нежелания отца эвакуироваться (ведь немцы культурные люди, это все пропаганда и т.д.). Долго у меня было убийственное настроение, и так я до сих пор не знаю, где они нашли свой мучительный конец, вместе с Бэллой и трехлетней внучкой.

Итак, я с товарищами пошли в военкомат. Там нам сказали, что из добровольцев будет сформирован специальный курс, и чтобы мы ждали вызова. 2-го июля нас вызвали, оформили призывные документы и сообщили, что это будет спецкурс при военно-транспортной академии, а срок сборов будет уточнен. Между тем надо было жить, денег не было, и по прибытии в Ленинград я устроился в своем ЖЭКе каким-то дежурным сантехником. В основном это были ночные дежурства на случай налета немецкой авиации. Это дежурства с призывом на спецкурс вскоре закончились. Спецкурс состоял примерно из 100 студентов, закончивших 3-й и 4-й курсы ЛИИЖТа. Жили мы при военно-транспортной академии, нас одели в военную курсантскую форму, но почему-то ремней не выдали, и мы были похожи на заключенных. Разбили нас на бригады, и весь июль и начало августа мы занимались погрузкой оборудования академии в вагоны: помощь в демонтаже, укладке в ящики, погрузка на грузовики, выгрузка и погрузка в железнодорожные вагоны. Таких эшелонов нами было погружено три. Работали с раннего утра до позднего вечера. Куда дальше мы двинемся — никто не знал. Вскоре два эшелона вместе с нами — грузчиками тронулись в путь. Двигались очень медленно. Примерно через 5-7 дней прибыли в пункт назначения — в Кострому. Здесь весь курс был размещен в одном большом зале школы, и опять, с раннего утра до позднего вечера мы занимались разгрузкой оборудования. В Костроме, в отличие от Ленинграда, где нас прилично кормили, начала чувствоваться недостаточность питания. Кроме чая и каши-затирухи из геркулеса на воде нам давали норму хлеба, которая все время уменьшалась. Ходили мы в гимнастерках без ремней, вроде заключенных. Ремни наши оказались в третьем эшелоне, который не успел проскочить через немцев. После окончания разгрузочных работ нас начали обучать военному делу: муштровка, изучение винтовки, стрельба, атака, ночные тревоги и т.п. Были также специальные предметы: заградительные работы на железной дороге, разрушение и восстановление железных дорог. Мы должны были стать командирами взводов и выше, нас стремились сделать злыми, требовательными к подчиненным. Особенно буйствовал начальник курса и один из наших студентов Розанов, который по окончании получил на одну звездочку больше нас. Такие напряженные занятия длились три месяца (сентябрь — ноябрь). Продолжительность учебного дня была с 6 утра до 11 ночи. Большинство из нас стремилось скорей попасть на фронт, покончив с муштровкой и голодухой. В октябре 1941 г. мы приняли присягу. В начале декабря пришла радостная весть: курс направляется на фронт. Началось контрнаступление под Москвой. На фронте нас сразу назначили командирами взводов. Немцы, отступая, бомбили всё что могли, взрывали железнодорожные пути, устройства связи, водокачки, служебные здания и пр. В нашу задачу входило: не отставая от передовых частей, под бомбежками и обстрелами все это восстанавливать для обеспечения в первую очередь подвоза боеприпасов. Вместе с наступающими войсками мы дошли до Клина и города Калинин (Тверь). Здесь я впервые увидел варварское разрушение немцами деревень, в которых все было сожжено дотла. И лишь вдоль дорог остались остовы печей. Наступление наше остановилось в середине января 1942 года. Наше задание было выполнено в феврале. К сожалению, нас снова вернули в Кострому. Еще три месяца продолжалась муштровка, учение и полуголодный быт. В апреле 1942г. нам присвоили звание офицера — техник-лейтенант (2 звездочки), и каждый получил направление на соответствующий фронт. Я с небольшой группой однокурсников получил направление на Закавказский фронт (штаб в г. Тбилиси). Почти 2 месяца (май-июнь) ушли на передислокацию от Костромы до своей воинской части. Мы добирались до своей части через всю центральную часть России, Среднюю Азию и Закавказье. Наш путь по железной дороге начался в Костроме и проходил через Горький (Нижний Новгород), Ульяновск, Куйбышев (Самара), Оренбург, Актюбинск, Аральск, Чимкент, Ташкент, Ашхабад, Красноводск, паромом по Каспийскому морю до Баку, далее по железной дороге до Тбилиси, где находился штаб Закавказского фронта. В пути часто приходилось пользоваться подножным кормом. Проезжая через центральную часть России, мы почти не встречали мужчин, не было привычной торговли на станциях продуктами питания, как это было до войны. Проезжали эшелоны с измученными женщинами и детьми, эвакуировавшимися вглубь страны. В отличие от центральной России в Средней Азии была другая жизнь, много мужчин, рынки были завалены фруктами и овощами. В Ташкенте запомнилась такая картинка: узбек, продававший с высокой арбы виноград, складывал вырученные деньги в большой мешок. Когда я проходил мимо, мешок был заполнен больше чем наполовину. После войны, при первом обмене денег в 1946г. деньги эти пропали. Самое ужасное на всю жизнь впечатление оставил вид города Красноводска. Стояла сильная жара, пекло солнце, а все улицы были забиты эвакуированными так, что было даже трудно ходить по улицам. И всё это при отсутствии воды для питья. Воду привозили в цистернах из Баку, один раз в день, в виде теплой жижи. Над городом летали стаями крупные черные мухи, как саранча, и спасения от них не было никакого. На паром, который шел по Каспию в Баку, мы пробрались с боем. Никакие доводы, что мы едем на фронт, не воспринимались, да и большинство людей на пароме не понимали русского языка. После Красноводска Баку нам показался раем, но мы спешили в Тбилиси в штаб фронта. Жизнь в Тбилиси шла спокойная, замедленная, не в пример России. Даже в штабе фронта мы не почувствовали спешки. На улицах, особенно вечером, было полно молодежи. Улицы были освещены, проспект Руставели сиял. И вообще, казалось, что война где-то там далеко, хотя немцы были уже на Кавказе. Молодежь, очевидно, не спешила идти в военкомат. Я был участником диалога с хозяйкой кафе. Хозяйка кафе, приняв меня за грузина, сказала: «смотри-ка, такой молодой и красивый и идет воевать». Я ответил: «А кто же должен идти воевать? Старики?» Это вызвало у нее большое недоумение.

Мы пробыли в Тбилиси около недели, и вся наша группа была назначена в 1-ю гвардейскую железнодорожную бригаду, но в разные батальоны. Я получил назначение в 11-й Отдельный путевой батальон, находившийся в районе Моздока, командиром взвода. В июле 1942г. я, наконец, добрался до своей части в районе Невынномыская, доложился командиру батальона гвардии подполковнику Пошенову и получил в командование взвод. В начале мне было нелегко, но вскоре я нашел взаимопонимание с солдатами взвода. В конце июля немцы перешли в наступление с целью захватить весь Кавказ. Начались непрерывные налеты авиации и отступление наших войск. Наша бригада входила в состав Управления военно-восстановительных работ (УВВР-20) Северо-Кавказского фронта. Начальником был генерал-майор Борисов Н. В.. Части красной армии отходили на Туапсе. Под огнем немцев нами была разрушена станция Кавказская, был нами взорван путепровод и мост через реку Кубань. Это временно приостановило продвижение немцев к Армавиру. Заградительные работы продолжались также на участке Гулькевичи-Кубанская, где нами было сожжено большое количество вагонов, взорваны железнодорожные пути и связь. Одновременно велась эвакуация людей и оборудования непосредственно под огнем противника. Часть бригады отходила на Туапсе, а часть на Минеральные воды. В конце августа из состава железнодорожных войск на базе 11-го батальона был сформирован сводный батальон под командованием Пошенова. Сначала он был передан в распоряжении командующего черноморской группы войск, а затем в подчинение командующего 56 армии, с задачей обороны перевала Михайловский, контроля шоссе Михайловский перевал —  Геленджик —  Новороссийск и подготовки к разрушению мостов и узких мест шоссе. Затем нас перебросили на организацию круговой обороны перевала Пшадский и обеспечения стыка с 47 армией, чтобы прикрыть все высоты, тропы, дороги, с круговым обстрелом. Около месяца мы были в обороне Пшадского перевала. Наш 11-й батальон организовывал также противодесантную оборону в районе Ольгино: подготавливал окопы, блиндажи, дзоты и др. В конце ноября был направлен на строительство военно-полевой узкоколейки, так как других дорог для доставки боеприпасов и всего необходимого для войск не было. Для выполнения этого задания наш батальона совершил в дождливую погоду 80-ти километровый марш-бросок и поднялся на Лазаревский перевал, покрытый сплошным покровом снега. Одежда наша обледеневала на ветру и морозе. Строительство узкоколейки проходило в горных условиях. Шпалы и рельсы доставлялись в тыл врага и ночами мы их переносили под дождем на своих плечах через болота. Продукты доставлялись по тропам, продовольственный паек стал равным четверти нормы. Узкоколейка, проходившая через болото, продолжалась автогужевой дорогой. Все эти работы выполнялись нами при непрерывных бомбардировках немцами наших позиций. Но все попытки немцев прорваться в Туапсе были сорваны. 11 января 1943 г. наш 11-й гвардейский батальон прибыл на Грозненский железнодорожный узел.

Период нашего отступления и проведения заградительных работ был для меня наиболее тяжелым в этой войне. Даже полученная в дальнейшем контузия была не так удручающа. В это время я ничего не знал о родителях, но мы были уже наслышаны о зверствах немцев. При проведении взрывных работ наш взвод часто оказывался в арьергарде, немцы были прямо на носу, а приказы о подрыве из штаба не поступали. Без приказа, при выполнении подрывных работ, можно было попасть под военный трибунал, т.к. военная обстановка часто менялась, а по приказу Сталина нельзя было оставлять врагу ничего. После выполнения взрывных операций надо было догнать свою часть, часто даже не зная, где она.

После разгрома немцев под Сталинградом Верховное командование хотело окружить группировку немецких войск на Кавказе. Немцы поняли это и начали спешно отступать, а наши войска их преследовать. За январь мы продвинулись вперед на 600 км. Были дни, когда мы наступали по 40 км в день. В результате была освобождена магистраль от Гудермеса до Тихорецкой (см. Карту). Наша бригада восстанавливала движение по трассе Гудермес —  Моздок —  Минеральные воды —  Нальчик —  Армавир —  Гулькевичи —  Тихорецкая. При подходе к Батайску завязались очень сильные бои. Наше продвижение вперед замедлилось. Немцы сумели взорвать большие мосты через Дон у Батайска и на подходе к Ростову-на-Дону. Однако в результате наступательных операций Северокавказского фронта немцы были выбиты с Кавказа, и 12 февраля 1943г. нашими войсками был освобожден Ростов-на-Дону. При отступлении немцы уничтожили все сооружения, линии связи, здания, минировали гражданские сооружения. Восстановительные работы велись нами днем и ночью при свете костров. Первое время работали под артиллерийским обстрелом немцев.

 Темп восстановления был порядка 12-15 км в сутки. Затем наша бригада получила задание по восстановлению мостов через Дон, которые имели большое стратегическое значение. На этих работах были заняты все батальоны по специализациям: мостовики, путейцы, связисты, эксплуатационники. Наш 11 батальон занимался восстановлением путей на подходе и на самих мостах. Все эти работы проводились под беспрерывной бомбардировкой авиацией немцев по несколько раз в день. Часто приходилось проделывать заново уже выполненные работы. Восстановление мостов со всеми подходами и сооружениями, были готовы к эксплуатации к 30 марта 1943г. Это было восстановление по временным нормам строительства. Так, например, быки, на которых держались мосты, были деревянные.

С апреля 1943г. наша бригада была в составе 4-го Украинского фронта и участвовала в Донбасской операции. Были восстановлены железнодорожные участки от станции Морская (Таганрог) до Запорожья, через станции Мариуполь и Волноваха. Станция Волноваха —  это огромный разветвленный узел с десятками основных и вспомогательных путей. На всех этих путях немцы, отступая, оставили составы вагонов с большим количеством снаряжения, боеприпасов и продуктов питания. Авиация немцев бомбила узел. Сильно страдала железнодорожная и служебная воинская связь.

В мае в бригаде была создана Отдельная рота связи, и я был переведен в эту роту начальником связи. Формально я числился командиром взвода. Командиром роты был назначен капитан Акакий Котария (грузин). Будучи в армии с 1939 года, он встретил войну в Харькове и был с первых дней формирования железнодорожной бригады в ее рядах. Прошел с ней весь боевой путь, участвовал в боях под Луганском (Ворошиловград). За эти бои бригада получила звание «1-я Гвардейская железнодорожная бригада». Это была единственная гвардейская бригада во всех железнодорожных войсках нашей армии. Котария очень тепло встретил меня, и в дальнейшем мы с ним прошли весь боевой путь до Берлина. Мы с ним очень подружились. В октябре 1943 года нашу роту связи преобразовали во 2-й Отдельный батальон железнодорожной связи (2 ОБЖДС). Командиром батальона был назначен подполковник Дыгин, а зам. командира по технической части —  капитан Котария, который сразу же взял меня в свое подчинение. По должности я был назначен инженером технической части, а по званию старшим техником-лейтенантом. В 1944 году я был назначен начальником связи батальона. Функции батальона резко расширились. Кроме восстановления путевой связи добавились работы по СЦБ (сигнализации, централизации и блокировке), а также связью подразделений со штабом бригады. Выполняя эти функции, я сотрудничал с интересными людьми —  связистами из штаба бригады, в частности с харьковчанином майором по фамилии Плющ и его заместителем старшим лейтенантом Бетелиным Анатолием Ивановичем. Плющ был высококвалифицированным связистом, и весь свой многолетний опыт он старался привить мне и Котария. Даже в условиях временного восстановления связи Плющ тщательно следил за теми кажущимися мелочами, которые обеспечивают качественную связь. С москвичом Бетелиным после войны мы общались на встречах ветеранов войны в парке им. Горького в Москве.

При выполнении задания на станции Волноваха я попал под сильную бомбежку. Одна из бомб упала вблизи меня (вероятно, на расстоянии метров 10-15), но, вонзившись глубоко в землю, не взорвалась. В случае её взрыва этих заметок бы не существовало. Сильный удар подбросил меня в воздух и, падая, я сильно ударился головой и потерял сознание. Контуженный, я оказался в санчасти батальона. Это было 23 октября 1943 года. В санчасти батальона меня уже оформляли на отправку в госпиталь. Я стал возражать, так как хотел остаться в своей части, а после лечения в госпитале меня могли направить неизвестно куда. Мою просьбу удовлетворили, и я остался долечиваться с санчасти своего батальона. В дальнейшем, после войны, как следствие этой контузии, я потерял один глаз, и дважды была проведена операция на втором глазу. Как результат, медкомиссия признала меня инвалидом Отечественной войны сначала третьей, а затем второй группы.

Продолжу о дальнейших военных событиях. Мы теперь наступали теми же путями, которыми отступали в 1941-42 годах. На пути к Запорожью пришлось заниматься восстановлением моста (и подходов к нему) через реку Мокрая Московка. Этот мост имел большое значение для фронта, наступавшего на Крым. Нас сильно обстреливали артиллерией и минометами с острова Хортица. Много бойцов было ранено и убито. В конце ноября мост был готов. Три месяца (декабрь 1943г. по февраль 1944г.) мы восстанавливали железнодорожный узел Запорожья и мосты через Новый и Старый Днепр. Мостовой переход через Днепр составлял около 11 км. Около мостов были сплошные минные поля. Кроме того, наступила оттепель, пошел ледоход, резко осложнивший работу. Часто приходилось тянуть связь в ледяной воде. Эти работы были, пожалуй, самыми ответственными и тяжелыми после восстановления мостов у Ростова-на-Дону.

В марте —  мае мы занимались восстановлением магистралей от Запорожья через Кривой Рог, Николаев до Одессы. Мы дошли до Южного Буга и готовились вступить в Румынию.

Из письма из Орска от Или я узнал, что недалеко от местоположения моей части, находится госпиталь, в котором служила сестра Или (моя двоюродная сестра) Гита. Я разыскал этот госпиталь, и у меня была горячая встреча с военврачом Гиточкой. Мы вспоминали всех наших родных и родной Витебск. За время войны Гита получила богатейший опыт хирурга и в дальнейшем, в Орске, стала известным в городе врачом-хирургом.

В Румынию нам вступить не пришлось, хотя мы уже изучали по разговорникам румынскую речь. Пришел приказ, и всю нашу 1-ю гвардейскую железнодорожную бригаду перебросили на 1-й Белорусский фронт, в распоряжение маршала Жукова. Это было в июле 1944г. Мы наступали по маршруту Бобруйск —  Барановичи — Брест. Немцы, отступая, разрушали железнодорожные пути, мосты, связь, водоснабжение, подвижной состав (паровозы, вагоны). Все подходы к железнодорожным узлам были заминированы, и перед началом восстановительных работ приходилось заниматься разминированием. Это выполняли специальные подразделения. В помощь этим специальным подразделениям были направлены небольшие группы минёров, которые были в нашем батальоне. Количество мин было огромно. К сожалению, при разминировании не обходилось без людских потерь. В октябре 1944г. мы перешли границу и начались восстановительные работы в Польше. Пришлось перешивать узкоколейную железную дорогу на советскую (1524мм.), чтобы наши составы могли без перегрузки на границе следовать к фронту. После Бреста мы двигались по маршруту: Седлец —  Минск Мазовецкий —  Варшава. Наши войска, в том числе наша бригада, остановились в восточной части, в предместье Варшавы, которая называется Прага (не путать со столицей Чехословакии —  Прагой). Там мы были до 17 января 1945 года. В отличие от основной Варшавы, которая была полностью разрушена, восточная Прага была относительно цела. На подходе к Варшаве восстановительные работы часто велись в районе боевых действий, когда, например, требовалось перегнать бронепоезд на передний край нашей обороны. Восстановление вблизи Праги велось под артобстрелом. Части нашей бригады вошли в Прагу совместно с боевыми частями, и за овладением крепостью Прага бригада была награждена орденом Кутузова. При отступлении немцы взорвали мост через реку Висла, и Прага была отрезана от основной Варшавы. До наступления на Варшаву наша бригада начала подготовку к восстановлению моста. Подвоз материалов проводился ночами под обстрелом. Скрытно от немцев были подготовлены механизмы, материалы. Но восстановление самого моста стало возможным только после взятия Варшавы.

14 января 1945г., значительно раньше запланированного срока, по просьбе Черчилля (войска союзников находились в Нормандии в критическом состоянии), 1-й Белорусский фронт перешел в наступление, форсировал Вислу и 17 января была освобождена Варшава. При наступлении наша бригада действовала в стыке с армией Войска Польского. У них не было минеров. Первыми начали действовать наши минно-подрывные взводы и взводы связи нашего батальона, идя впереди частей Войска Польского. Эта армия состояла из граждан Польши, эвакуировавшихся в начале войны на восток Союза.

С освобождением Варшавы сразу начались работы по восстановлению моста и связи через реку Висла. Работы велись и днем, и ночью. Очень помогла предварительная подготовка, проводившаяся перед наступлением. Помогали бригаде пригнанные на работу местные поляки. Наш батальон связи в основном занимался установкой опор связи через Вислу, что составляло сложную инженерную задачу. Кроме того, батальон обеспечивал связь подразделений с бригадой и командованием. Сильно затруднились работы в связи с начавшимся ледоходом. Он чуть не снес уже восстановленный мост, ведь он строился на временных деревянных опорах. Была вызвана авиация, которая бомбила лед, и мост был спасен. Командование фронтом следила за готовностью моста, так как это было связано с дальнейшим наступлением на Берлин. 21 января 1945г. на строительство моста прибыл маршал Жуков со свитой. Восстановление моста и всего сопутствующего хозяйства заняло всего 11 суток. И все это проходило при непрерывных бомбардировках немецкой авиацией. 29 января мост был готов, и сразу же по нему пошел поток грузов на фронт.

За форсирование Вислы и восстановления моста путей и связи, нашей бригаде было присвоено звание Варшавской. Ее полное название стало: 1-я Гвардейская Варшавская ордена Кутузова железнодорожная бригада. Многие, отличившиеся в Варшавской операции бойцы и офицеры, были награждены орденами и медалями. Я был награжден орденом — Красная Звезда —  и боевой медалью «За освобождение Варшавы». Вручение ордена проходило позже в торжественной обстановке, а медаль догнала меня в Москве и была вручена в военкомате.

Обстановка в Польше была очень сложная. В нашем тылу оставалась вражеская армия польского правительства, находившегося в изгнании в Лондоне и враждебного СССР. Кроме того, в Польше находились различные группировки фашистов, партизан, диверсантов. Неоднократно были попытки взорвать мост, завязывались местные бои, в которых были убитые и раненые с обеих сторон.

Вместе с наступающими войсками наша бригада прошла Польшу и с 11 февраля 1945г. начались восстановительные работы на территории Германии. Мы вышли к реке Одер в районе Франкфурт-на-Одере, где нас ждал разрушенный немцами мост. Железнодорожные пути, подводящие к этому мосту с востока, нами были восстановлены ранее.

При нашем продвижении на запад, начиная примерно с западной Польши, и особенно, когда мы вошли на территорию Германии, по всем дорогам: железнодорожным, шоссейным, шли толпы людей (мужчин, женщин). Это были освобожденные нашей армией пленные, подневольные работники, угнанные в рабство в Германию. Они после освобождения шли к себе домой, на восток. Это были очень измученные люди, но мы по лицам и ответам на наши вопросы чувствовали их радость освобождения. Они не ожидали никакого попутного транспорта, и пешком все шли и шли на восток.

Шоковое впечатление оставило у меня на всю жизнь пребывание в лагере уничтожения в Треблинке в Польше, где нам пришлось по свежим следам увидеть горы обуви, детских ботиночек, горы очков, подъездные пути с грузовыми вагонами, куда подвозили евреев, и сами газовые бараки для уничтожения людей. Между тем существуют еще на земле люди, которые это все отрицают.

16 апреля 1945г. началась операция по наступлению на Берлин. Неизгладимое впечатление оставил след от света тысячи зенитных прожекторов, ослепивших немцев при одновременной артиллерийской подготовке из тысяч орудий. Это был психологический и боевой удар по немцам. 23 апреля был взят Франкфурт-на-Одере и началось восстановление моста через Одер. Был использован опыт работ на Висле (предварительная подготовка и «участие» местного населения). Мы восстановили весь железнодорожный участок от Франкфурта-на-Одере до Берлина. Когда мы вошли во Франкфурт-на-Одере, мы увидели опустевший город. Немцы так убедили жителей города в том, что русские войска, занимая города, уничтожает всё население, что люди убегали из городов, оставив открытые дома, квартиры, и часто даже еду на столах. Очевидно, в городе жили богато. В подвалах сохранилось огромное количество консервированных заготовок из мяса, различных фруктов, компотов и т.п. В шкафах была оставлена разнообразная одежда и вещи. Нашим солдатам было разрешено посылать домой посылки до 5 кг. И все это добро было разграблено. Наш генералитет не ограничивал себя посылками в 5 кг и отправлял вагонами награбленное в Россию. Впрочем, это была мизерная доля того, что немцы вывезли из России.

Запомнился также небольшой чистенький городок Швибус на подходе к Берлину. Банковские работники, очевидно, упаковали в банках мешки с деньгами и не успели их при бегстве вывезти. Наши солдаты играли этими мешками в футбол. Деньгами были усыпаны все улицы. А между тем эти деньги после войны еще долго были в ходу. Но никто не мог этого предвидеть. В Швибусе мы также натолкнулись на несгораемый сейф. Открыть его мы не смогли и вырезали отверстие сварочным аппаратом. В сейфе оказалась одна бутылка коньяка 100-летней давности, которую мы тут же распили. 25 апреля наши войска вступили в Берлин. Начались ожесточенные уличные бои внутри города, которые продолжались до 2 мая 1945г.

28 апреля, в разгар боев, вместе с батальоном я был уже в Берлине. Мы начали работы по обеспечению функционирования железнодорожной связи на Силезском вокзале (восточная часть конца магистрали Варшава —  Берлин) и обеспечению связи с командованием бригады. Эти работы проводились при непрерывных артобстрелах и пожарах. У нас были большие потери раненными и убитыми.      

И вдруг 2 мая наступила неимоверная тишина. На всех зданиях, во всех окнах домов свешивались белые флаги, белые полотенца, белые простыни. По выражению однополчанина Стукалова Петра Ивановича, мы оказались в стране белых флагов. Мгновенно наступившая тишина после грохота постоянных артобстрелов, бомбежек, глубоко врезалась в память. Мы все бросились к Рейхстагу и стихийно стали оставлять автографы на его стенах. Там была и моя подпись. Мою фотографию у Рейхстага, кажется, сделал Контария.

День Победы 9 мая наш батальон связи встретил в Потсдаме. Наш лагерь расположился возле замка Сан-Су-Си, где впоследствии проходила историческая Потсдамская конференция Сталин —  Рузвельт —  Черчилль. Вечером, когда еще не совсем стемнело, наши солдаты и офицеры открыли стрельбу в честь Победы из разного оружия, которое было у них в руках.

Рядом с нашим лагерем стояла воинская часть американцев, в лагерь которых мы могли проходить свободно. Руки американских солдат были увешаны различными часами, ожерельями и т.д. Все это предлагалось на продажу. Это немного напоминало не воинскую часть, а цыганский табор. С нашими бойцами и офицерами американцы были дружелюбны. Наша же воинская часть охранялась, и доступ туда был закрыт.

Восстановление Берлинского узла мы должны были закончить в Потсдаме. Кроме восстановительных работ нашему батальону было поручено наблюдение и контроль над нормальной работой железнодорожной связи на магистрали западной от Берлина до Лейпцига и на восточной магистрали до Варшавы. В моем распоряжении была самоходная дрезина и полевой телефон для контроля связи. На этой дрезине вдвоем с бойцом Стукаловым мы объехали всю западную магистраль до Лейпцига и восточную до Варшавы. Под Лейпцигом мы познакомились с живым фермером (помещиком). Это был средних лет немец, который был очень дружелюбен с нами, что было неудивительно после нашей победы. Он показал нам свою огромную ферму, поля, хозяйство, технику. На ферме он в основном трудился сам со своей семьей, и только при сборе урожая он временно нанимал несколько человек. Это был настоящий трудяга, а не эксплуататор, как нам вдалбливали с детства. Я был также в городах Галле и Дрездене. Дрезден был разрушен до основания бомбардировками американских ВВС. Это было уже в самом конце войны и никаких военных объектов в Дрездене не было. Нашими войсками была спасена и вывезена в Москву известная Дрезденская художественная галерея. Впоследствии, где-то в 60-х годах Советский Союз вернул галерею немцам.

Также я был на Эльбе, на месте встречи наших войск с американцами. Среди американцев было много чернокожих. С нами они были очень дружелюбны, и повсюду слышалось их хау-ду-ю-ду.

С самого начала взятия Берлина, он находился под полным контролем советских войск. Город лежал в руинах, полевые кухни раздавали немцам еду. Запомнился такой эпизод: я с командиром отделения шел в свою часть, держа в руках завернутую буханку хлеба. Несколько немецких девиц увязались за нами и не давали проходу. И пока мы им не отломали полбуханки хлеба, они от нас не отстали.

Вскоре Берлин был разделен на 3 сектора: советский, американский и английский. Наша бригада, также как и другие воинские части, занималась демонтажем оборудования на предприятиях немецких фирм, находившихся в советском секторе (Сименс, АЕГ и др.). Оборудование грузилось в ящики и направлялось в Брест. В Бресте, под открытым небом, была создана перевалочная база. Впоследствии многое из ценного немецкого оборудования пришло в негодность, но охрана магистрали Берлин —  Варшава — Брест была усилена. Проверяя связь на этой магистрали, я обнаружил на перегоне между станциями разобранный участок пути. Зная, что по этому пути вскоре должен был пройти эшелон с оборудованием из Берлина, мы связались по полевому телефону с ближайшей станцией, и предупредили их. Сам я побежал с фонарем навстречу поезду, сообщая круговыми движениями о необходимости остановки. Пробежав тормозной путь поезда (около 800 метров) мне действительно удалось остановить состав до разрушенного участка пути. Так было предотвращено крупное крушение поезда с оборудованием и людьми. За этот поступок я был награжден знаком «Почетный железнодорожник», а мой командир батальона —  орденом. Знак «Почетный железнодорожник» — в дальнейшем дал мне и моей будущей жене право бесплатного проезда по железной дороге, в любом направлении, один раз в году.

В июле 1945 года я получил от своего командира командировку в Брест для проверки оборудования. Я воспользовался этой командировкой и помчался в Витебск (где поездом, где попутной машиной). Немцы захватили Витебск 11 июля 1941г., а советские войска освободили его 26 июня 1944г., то есть 3 года Витебск находился под немецкой оккупацией и местными полицаями. Центр города сохранился, а район, где мы жили, был полностью уничтожен. От улицы, где я родился и провел детство, ничего не осталось, и я с трудом нашел пустырь, где находился наш домик. Наш сосед Харитон был полицаем и жестоко расправлялся с евреями. После освобождения Витебска он сбежал вместе с немцами. Место гибели и захоронения моих родных найти мне не удалось. Один очевидец рассказал мне, что немцы всех евреев согнали в ров в районе Пескавацика и расстреляли.

Осенью 1945г. нашу часть перебросили в Закарпатье, в город Станислав (переименованный в Иван Франко). Там шли бои с бандеровцами. Это были партизаны, воевавшие против советской власти. Они часто подрывали железнодорожные пути, убивали представителей советской власти, председателей колхозов, милиции и др.

 Хотя война кончилась, в том числе и с Японией, нашу железнодорожную бригаду не распустили. Лишь когда я заболел в апреле 1946г. меня отпустили в отпуск. Я уехал в Орск к семье Цомик. Тетя Рая, Иля с мужем Исааком и детьми, а также с Гитой, сумели в свое время эвакуироваться из Витебска на Урал, в Орск, где и осели. Там мне удалось демобилизоваться с помощью Гиты. Она после демобилизации работала в больнице хирургом. 17 мая 1946г. я был демобилизован Орским военкоматом. После этого я вернулся в свою часть, там приказом по штабу железнодорожных войск от 30 мая 1946г. был демобилизован окончательно.

Итак, закончилась моя пятилетняя военная эпопея и мое участие в Великой Отечественной войне 1941-1945гг. Но это конспективное описание будет неполным, если я хоть кратко не расскажу о многих однополчанах, с которыми пришлось в той или иной мере совместно воевать, сотрудничать, дружить. Это был мой непосредственный начальник капитан Котария Акакий, о котором я кратко рассказал ранее. Это был высокий красивый офицер, требовательный, но справедливый. Это был капитан Спирин Трофим Иосифович. Он был инженером батальона, а я начальником связи, и все технические вопросы мы решали совместно. Он был очень знающим и опытным электриком. Вместе мы делили все трудности и радости военного быта, вместе, как правило, ночевали, где придется в походной жизни. Котария, Спирин и я — это была очень дружная тройка офицеров. Я был младшим и по возрасту, и по званию, во многих случаях они меня опекали. С Котария наша дружба продолжалась и после войны: мы переписывались, а в 80-х годах была у нас незабываемая встреча в Тбилиси, с ним, с его семьей, с его родственниками и друзьями. Со Спириным связь после демобилизации, к сожалению, оборвалась.

Я уже ранее говорил, очень интересным человеком был технический куратор штаба бригады майор Плющ. Он был уже в годах (около 50), до войны ведал в Харькове управлением связи, имел определенные человеческие странности. С ним всегда работал Анатолий Иванович Бетелин. С Бетелиным мы регулярно встречались в День Победы. Моими помощниками были Литвинов Василий Семенович (бывший учитель из Харькова), старший сержант Костин, рядовой Косогин Федор Ефимович — бывший доцент (в шутку мы его называли «наш профессор»). Он прекрасно разбирался в военной обстановке на фронтах. В свободное время с ним было интересно беседовать по любым вопросам. К этим беседам всегда примыкал рядовой Стукалов Петр Иванович, человек с оригинальным мышлением, с юмором, бывший участник гражданской войны 20-х годов. В каких частях Стукалов служил — у белых или красных, — осталось неясным. Стукалов был намного старше нас всех, но благодаря своему веселому нраву мог поднять настроение в любую трудную минуту. Со Стукаловым мы много ездили после окончания боев на дрезине по железной дороге, контролируя линии связи на участке Берлин — Варшава. После войны, в День Победы, Петр Иванович, как правило, приходил к нам в квартиру на Арбат. Он был мастером крепко выпить и рассказывать байки. До глубокой ночи мы с ним вспоминали наш боевой путь. Также я дружил с начальником финансовой части батальона Борисом Исаевичем Славуцким, бывшим финансовым работником в Харькове; медсестрой санчасти Розой Абрамовной Мармер — красивой еврейкой из Ленинграда. Периодически за ней присылал свою машину генерал Борисов. У нас в батальоне были два интересных кавказца: Егиазарян и Мелконян. Бывая у нас в штабе, они беседовали с Котария на грузинском или армянском языке. Мне приходилось с ними иметь дело в боевых условиях по служебным делам. В путейском батальоне мне помнятся командир батальона подполковник Пошенов, сержант Николай Аскольский (бывший председатель колхоза в Краснодарском крае), а также один рядовой еврей, имя которого я запамятовал.

Это только небольшая часть однополчан, с которыми я был наиболее близок за годы войны. В 1944-45 гг. в наш батальон прибыли девушки, которые служили связистками и в санчасти. В быту они себя вели по-разному: кто скромно, а кто и без всякой совести. Были и серьезные романы.

В последний год войны, помимо основных моих функций, я выполнял работу дознавателя. Для этой работы я в штабе бригады в течение недели проходил юридический курс. Нас познакомили с основами юриспруденции, в основном в области воинских преступлений по уголовному кодексу. Дознаватель части — это следователь низшего звена. В это время среди бойцов, выходцев из Среднеазиатских республик (узбеков, казахов, туркмен), появилось много самострелов, которые ранили себя в руки или ноги, чтобы уволиться из армии. Этих людей арестовывали, и требовалось начальное юридическое оформление. Этими вопросами занимался дознаватель, заполняя стандартные анкеты. Я тоже оформил несколько таких анкет. Был единственный случай, когда мне пришлось заняться расследованием. Один из командиров роты Седов, уже после войны, во время охоты, смертельно ранил в лесу старушку. Этот случай был взят на контроль высоким начальством. Чтобы добраться до истины, мне пришлось много потрудиться. После опроса многих свидетелей. Седова оправдали. За это расследование я получил благодарность приказом прокурора фронта. Таким образом, пришлось в жизни ознакомиться с военным уголовным кодексом.

Подведу итоги моей военной эпопеи. Моя военная служба началась после окончания 3 курса института путей сообщения, в июле 1941 г. в Ленинграде. Затем военное обучение продолжалось в Костроме на спецкурсе военно-транспортной академии. После боевой трехмесячной стажировки на фронте Московской битвы, я получил в мае 1942 г. офицерское звание техника-лейтенанта. Далее мой боевой путь продолжался на Кавказе, в горах под Туапсе, в Донбассе, Украине, Белоруссии, Польше, Германии. Конец войны я встретил в Берлине. Этот боевой путь я прошел в составе 1-й гвардейской железнодорожной бригаде, единственной гвардейской в составе железнодорожных войск советской армии. 23 октября 1943 г. я был контужен и впоследствии был признан инвалидом Отечественной войны 2-й группы. Наиболее тяжелым временем, как в моральном плане, так и физически, был период отступления.

Война — это не только бои. Это выполнение тяжелых повседневных работ: рытье окопов, землянок, разворачивание линий связи, вождение разных транспортов, вынос раненых и т.д. и т.п. Но основное отличие этих работ состояло в том, что они проходили в экстремальных условиях: артобстрелов, бомбардировок, взрывов, пожаров, длительного отсутствия питания, отсутствия отдыха в течение нескольких суток подряд и т. п. Нас больше всего донимали бомбардировки и артобстрелы.

Последнее мое военное звание — старший техник-лейтенант. Последняя должность в армии — начальник связи батальона. Эта должность в технических войсках соответствует званию капитана, но, так как у меня не было законченного высшего образования, мне его не присвоили. Награды мои делятся на боевые и юбилейные. Боевые: орден Красной Звезды, орден Отечественной войны, знак Почетного железнодорожника, и боевые медали: За оборону Кавказа, За освобождение Варшавы, За взятие Берлина, За участие в Отечественной Войне 1941-1945гг. Юбилейные медали я получил и в России и в Израиле. См. Приложения к главе в конце заметок.

       Мирная жизнь после демобилизации (1946-1950 гг.)

Итак, в марте 1946г. я получил армейский отпуск и поехал в Орск к единственным родственникам, оставшимся из Витебска после войны, к семье двоюродной сестры Или Цомик. В семье было 5 человек: Иля, ее муж Исаак (инвалид Финской и Отечественной войн), двое детей Иосиф 15 лет и Яша 5 лет. С ними жила сестра Или Гита. У них была двухкомнатная квартира в фабричном доме, которую получил Исаак, работавший на южно-уральском машиностроительном заводе (ЮУМЗ). Иля работала в лаборатории при больнице, а Гита работала хирургом, и уже славилась в городе как высокопрофессиональный специалист. Дети учились в школе. В этой семье я оказался шестым. Жили очень дружно.

Там я задумался о своей дальнейшей судьбе. Чтобы продолжить учебу в институте с 1 сентября этого года надо было, прежде всего, демобилизоваться. Посоветовавшись с родными, я решил оформить демобилизацию в Орске. У меня не было уверенности, что, вернувшись в свою часть, меня демобилизуют. Хотя прошел год, как кончилась война, но железнодорожные войска не спешили распускать по разным причинам. В Орске я прошел медкомиссию и получил военный билет. Окончательный приказ по демобилизации я должен был получить в своей части. Моя часть стояла в Станиславе. Когда я приехал в часть, я понял, что я не ошибся, оформив предварительную демобилизацию в Орске. К этому времени, а это был май 1946г., никого из офицеров еще не отпустили. Так как у меня были оформлены все демобилизационные документы, меня не стали задерживать. Я попрощался с друзьями.

Встал вопрос — куда ехать? Надо было окончить институт, но специализироваться по железнодорожному профилю мне не хотелось. Меня интересовал радио-профиль. В Ленинграде у меня никого не было, в Витебске все погибли, и я решил дальнейшую учебу продолжить в Москве. В Москве были родственники, дочери брата отца Лейбы (Роза, Фаня, Галя) и его сын Самуил с женой Славой Исааковной. Также в Москве жила моя двоюродная сестра Соня (дочь сестры моего отца) с мужем Гилелем. Эти семьи после войны жили очень тяжело, и я не хотел стать для них обузой. Посоветоваться и обмолвиться в Ленинграде живым словом было не с кем. Из Станислава я поехал в Ленинград, забрать свои довоенные учебные документы в ЛИИЖТе. Затем я поехал в Москву и подал их в Московский Энергетический институт на радиофакультет. Приняли меня условно. Об учебе на 4-ом курсе не могло быть и речи, так как специальные предметы резко отличались от тех, которые преподаются на 4-м курсе ЛИИЖТа. Для того чтобы учиться на 3-м курсе, мне надо было сдать специальный раздел математики и английский язык за два курса.

В Москве я познакомился с дядей Лейбой, со всеми двоюродными сестрами и братом Самуилом. Ко мне все относились очень тепло. Ночевал я поочередно то у одних, то у других. В Москве, после подачи документов в институт, я был недолго и вернулся в Орск.

К сыну Или – Осе – приходила учительница английского языка Евгения Христиановна. Она согласилась позаниматься со мной английским, и она со мной занималась 3-4 недели. По национальности она была немкой и знала в совершенстве 5 языков, жила до войны в Ленинграде. В начале войны ее выслали на Урал и притесняли во всем. Ей было в то время под 50, а выглядела на 30 лет, так как очень за собой следила. В 1947 г. она уехала в Ташкент начальником кафедры иностранных языков. Ее занятия со мной были очень полезными, и я успешно сдал экзамены в МЭИ за 2 курса.

В Орске я увидел наяву настоящее наводнение. Река Урал вышла из берегов и затопила почти весь старый город. Люди сидели на крышах домов, а по улицам разъезжали на лодках. Цомики жили в новой части Орска — в Соцгороде, который не пострадал от наводнения. Исаак получил садовый участок от работы, и мы всей семьей ездили его осваивать. В конце июля я начал собираться к отъезду в Москву, и со мной решила ехать Гита. Это был с ее стороны опрометчивый шаг. Она бросила жилье, работу, своих ухажеров и двинулась в неизвестность. В вагоне у нее украли чемодан с вещами и документами. В Москве мы заехали к родной сестре Гиты — Соне. Семья Сони ютилась в маленькой комнате коммунальной квартиры. Их было трое —сама Соня, муж Гилель и сын Моня (Миша). Наш приезд был принят недружелюбно, в особенности со стороны Гилеля. Я ничем не мог помочь Гите, так как сам не был устроен и должен был готовиться к экзамену по математике. На время подготовки к экзаменам мне дали общежитие, которое я должен был тут же освободить после экзаменов. Днем я занимался в библиотеке. Гита, сильно намаявшись в Москве, решила уехать в Чернигов к Лазареву. Они нажили сына и дочь, но счастливой семьи не получилось. Он вскоре начал сильно пить, водка его доконала, и он скончался, а Гита осталась одна мучиться с двумя детьми. Дети до сих пор, к сожалению, устроены плохо, а сама Гита работала врачом в поликлинике до 80 лет, сейчас на пенсии, и до сих пор тянет семьи своих детей.

В конце августа я сдал экзамен по математике доценту Даревскому. Но вопрос о моем поступлении на радиофакультет не был решен, ибо возражала зам. декана Тамара Локшина, мотивируя это тем, что демобилизованные тянут показатели успеваемости факультета вниз. Сам декан доцент Гальперин был в отпуске (вскоре его сменил на этом посту академик Котельников Владимир Александрович), а Тамара-мара-мара, как ее звали студенты, имела свои соображения. Я записался на прием к директору института. Это была Голубцова Валерия Алексеевна, жена Маленкова, тогдашнего премьер-министра правительства, ярая антисемитка. Но в данном случае мне повезло: прием вел зам. директора института профессор Чиликин, сам ученый, человек либеральных взглядов. Он сказал, что надо пойти навстречу фронтовику-орденоносцу, и меня зачислили, но без общежития. Что делать? Стал советоваться с моими двоюродными сестрами. Все они жили в тяжелых условиях, и у себя приютить меня не могли, но они уговорили Самуила и Славу принять меня в их двухкомнатную квартиру. В их семье всем командовала Слава Исааковна. Самуил был человек очень мягкий, интеллигентный и ни одному слову Славы перечить не смел, только слышно было: «Славушка, Славушка». Слава была полной ему противоположностью, со сложным характером. К тому же детей у них не было, а у Самуила росла дочь на стороне. Это еще более осложняло ее характер. Но она была известная в Москве детский врач, и ее часто приглашали на частные визиты. Кстати, Слава еще до первой мировой войны, где-то в 1912-14 гг., посетила Палестину (будущий Израиль).

Славу уговорили, и вначале, внешне, она меня приняла хорошо, но вскоре стала меня выживать. Понять ее можно было. Она привыкла жить в квартире одна, Самуил был главным инженером крупной стройки вне Москвы, и все время бывал в командировках, а дома —  лишь наездами. Я старался быть у Славы минимум времени, в основном —  ночевать. Одновременно я ходатайствовал о предоставлении общежития. Через полгода я этого добился, и тут же переехал в студенческое общежитие МЭИ, около Лефортово, недалеко от института. После этого отношение ко мне со стороны Славы Исааковны резко изменилось к лучшему, и она не могла мной нахвалиться.

В общежитии меня поселили в двухкомнатную квартирку. В проходной комнате стояли 3 кровати, а за проходной — была маленькая комнатушка на 2 человека. Из 5 человек все кроме меня, учились на 4-ом курсе. Я, Володя Кармазин и Иосиф Кацман были фронтовиками. Мы трое жили в проходной комнате. За проходной жили Женя Фрыжов и Рем Кондаков. Первым вопросом, с которым встретили меня ребята при входе в квартиру, был: «Играешь ли ты в преферанс?». Оказалось, что ребята каждый вечер играли в карты. А у меня был в подсознании проигрыш первой стипендии на первом курсе в 1938 году в ЛИИЖТе. Не помню, в первую или в последующую ночь, меня спящего, раздетого, подняли с кровати, посадили к столу и сказали: «Играй, у нас не хватает 4-го». Женя Фрыжов был человек хитрый, некомпанейский, после окончания института я с ним не встречался. Кармазин работал в Подмосковье, иногда мы встречались с ним по служебным делам. Рем Кондаков был парень простой, вскоре он женился на симпатичной студентке Ире. Женю Фрыжова переселили в нашу проходную, а маленькую комнату отдали молодой паре. Я, Володя Кармазин и Ося Кацман были компанейскими и жили дружно, хотя Кармазин был несколько в душе с антисемитским душком. С Ремом после окончания института мы иногда встречались. Он стал сильно пить, с Ирой семейная жизнь у него не наладилась.

С Иосифом Кацманом у меня была крепкая дружба. Ося и я были единомышленниками до последних дней его жизни, которая оборвалась 3 марта 1993 года. Он устроился работать в Ленинграде, там женился (почти одновременно со мной), у них рос сын Илья. Илья, после окончания института, стал работать коммерческим директором крупной фирмы. Бизнес стал его стихией.

Первые месяцы учебы в институте были для меня крайне тяжелыми. На лекциях я с трудом воспринимал материал. После 5-ти летнего перерыва в учебе усвоение нового материала для меня оказалось кошмаром. Учебные предметы были новые, для меня незнакомые. В памяти были слова зам. декана Тамары-мары, что демобилизованные обычно являются отстающими. При поступлении я ведь утверждал, что я не буду отстающим студентом. Настроение было отвратное. Было два выхода: продолжать учебу или уйти из института. Куда идти? Специальности нет, где работать, а жить надо. Я переборол себя, стал упорно заниматься по всем предметам, и в результате успешно сдал сессию за первый семестр 3-го курса. Я почувствовал себя равным с остальными. Занятия на радиофакультете были трудными, но интересными. Лекции нам читали высококвалифицированные лекторы: профессор Казанцев, академик Котельников, доктор технических наук Айзенберг, основоположники радиолокации Кобзарев и Богомолов, профессор Браудэ, Евтянов, Корчагина и ряд других. В основном мы занимались по учебникам, написанными нашими лекторами.

В нашей группе занималась девушка, которая мне очень нравилась, звали ее Оксана Кризенталь. Мать у нее была русская, а отец-эстонец. Однажды, когда я был у нее дома, отец Оксаны, признав в друге дочери еврея, с такой ярой ненавистью в глазах посмотрел на меня, что я понял —  места для меня в их доме нет. И действительно, в конце учебного года Оксана вышла замуж. Через год Оксана развелась. У меня создалось впечатление, что Оксану срочно выдали замуж, так как опасались появления жида в их семье. Отношения с самой Оксаной у меня остались чисто дружескими.

После окончания 3-го курса я получил путевку в институтский санаторий ‘Энергетик’ в Алупке в Крыму. В Крыму у нас была веселая дружная компания, мы очень хорошо проводили время, купались, загорали, ходили в горы, веселились. Там я впервые познакомился с моей будущей благоверной — Лизой Барман. Она училась на другом факультете, но примкнула к нашей компании. В дальнейшем наши встречи продолжались в Москве. Мы подружились, часто ходили в театры. В Большом театре мы просмотрели почти весь репертуар опер и балетов. Мы брали самые дешевые билеты на галерку и садились на хорошие свободные места. Мы бывали также и в еврейском театре ГОСЕТ Михоэлса, в театре сатиры и других театрах. В 1948г. Лиза закончила теплоэнергетический факультет МЭИ и стала работать по распределению на заводе Энергодеталь. Она занималась проектированием автоматических регуляторов тепловых процессов.

В 1948 году, я, будучи на 5-м курсе института, стал задумываться о своих жизненных дальнейших планах. Лиза к этому времени была для меня родным, близким человеком. Свободное время мы проводили вместе, делились всеми новостями. Когда я предложил ей соединить нашу совместную жизнь и выйти за меня замуж, она охотно согласилась.

Мы начали готовиться к свадьбе, хотя внутренне я еще не был готов к семейной жизни. Я привык к друзьям, свободному образу жизни, территориальной близости к институту и т.п. Однако когда я почему-либо долго не видел Лизу, я беспокоился, думал о ней, меня тянуло к ней. 11 декабря 1948г. мы зарегистрировали наш брак в ЗАГСе. Лиза, сменив фамилию Барман, стала моей женой Воробейчик.

Свадьба состояла в комнате Лизы. Это была большая 25-метровая комната в коммунальной квартире на Арбате в Калошином переулке. На свадьбу собрались все родственники с моей и Лизиной сторон и близкие друзья. Свадьба прошла шумно, весело, всего было человек 40, в том числе мой друг Иосиф Кацман. Все сидели с двух сторон длинного стола, устроили хороший стол, с вином и закусками (это было довольно тогда сложно). По еврейским традициям требовалась хупа, но в то время о ней и разговору даже не могло быть.

Мать Лизы, Анна Трофимовна (Нехама Танфелевна), была членом компартии с 1917 года, мои двоюродные сестры были тоже членами компартии с 1924г. Меня приняли в партию на фронте в 1943 году. Я хорошо помнил еврейские обычаи и хупу на свадьбе моего брата Абраши. В 1948 году, после убийства Михоэлса, началось официальное гонение на евреев, и соблюдение еврейских обычаев стало небезопасно. Несмотря на это в синагоге проводились свадьбы с хупой.

Я стал серьезно задумываться над своим еврейством после ареста известных еврейских писателей в 1950г. и делом врачей в 1952г. В НИИ-17, где я работал, начали увольнять самых талантливых, способных инженеров-руководителей только за то, что они были евреями. Меня оставили на работе, т.к. я был молодым специалистом. О политике государственного антисемитизма и его роли в жизни русских евреев надо отдельно сказать несколько слов для читателя будущих поколений.

Это началось чувствоваться в начале 30-х годов. Закрывались еврейские школы, был запрещен иврит (буржуазный язык!?). В ряде престижных институтах была установлена процентная норма приема евреев. В 1937-39 гг. начались массовые аресты и казни евреев-руководителей. Антисемитизм особенно развился после создания в 1948 г. государства Израиль. Годы 1948 — 1953 были для евреев страшными. Были закрыты еврейские издательства по стране, еврейские театры. Убиты члены антифашистского еврейского комитета и многое другое. Готовилось полное уничтожение еврейского народа в Советском Союзе. Все это вызвало дополнительно массовый бытовой антисемитизм. Вся эта вакханалия затихла со смертью Сталина (март 1953г.). Врачи были выпущены на свободу, из концлагерей освободили многих заключенных. Это было настоящее пуримское чудо. Вскоре к власти пришёл Хрущев, стали открыто известны злодеяния Сталина, наступила так называемая оттепель.

После свадьбы мы остались втроем. Я с Лизой в углу, отделенным старым буфетом, а в другом углу у окна находилась мать Лизы. Отец Лизы жил с другой семьей, женой и сыном Лёней на бульваре Чистые Пруды, недалеко от метро «Кировская». Брат Лизы Борис жил с молодой женой Фелиной и дочкой Таней в районе Малых Кочек. Тётя Лизы — Берта Трофимовна (сестра матери Лизы) жила с мужем Максимом Борисовичем и приемной дочерью Светой в соседней комнате на Арбате. Их комната была перегорожена от нашей легкой стенкой, так что все, что делалось в наших комнатах, было слышно на той и другой стороне.

Надо несколько описать нашу коммунальную квартиру, довольно характерную для Арбатских коммуналок. Наша квартира до революции 1917 г. была обычной квартирой для одной семьи. Там были 2 большие комнаты, спальня, кухня, ванная комната, туалет, коридор. Общая площадь порядка 120-150 кв. м. После революции началось уплотнение, и в этой квартире нагородили ряд комнат и комнатушек. Из 2-х больших комнат сделали 4, из спальни — 2, из ванны выделили комнатушку. В широком коридоре пристроили еще одну комнату. Всего теперь жило 10 семей — 28 человек. В туалет и ванную, особенно по утрам, надо было занимать очередь. На кухне стояли 10 столиков со своими примусами и кастрюлями. Каждая семья имела свой электросчетчик. Общим был телефон, висевший на стене в коридоре. Бывший хозяин квартиры Николай Юльевич Дрибинович, вроде крещеный еврей, до революции был владельцем кинотеатра на Арбате. Он по-прежнему считал себя хозяином квартиры, а остальных жильцов — временными съёмщиками жилья, а потому на правах хозяина считал своим долгом каждому указывать и делать замечания по поводу тушения света в коридоре, использования воды в ванне и т.п. Между жильцами в основном были нейтральные отношения. Иногда возникали конфликты на почве длительного занятия ванны, туалета, пропажи какой-нибудь общественной вещи, занятия общественного телефона, использования без спроса чужой кастрюли. В квартире жили официально признанные психически ненормальными 2 женщины. Одна бабушка — тихая, но все время гонявшаяся за чертями, которые всё время ее одолевали. В конце концов, погнавшись за чёртом, она выпрыгнула из окна и разбилась (наша квартира находилась на 3 этаже). Вторая женщина тоже периодически устраивала сцены, но за ней следил ее муж. Она тронулась на базе ареста ее мужа в 1938 году. Он видимо настолько был невиновен, что его выпустили через год. В то время освобождение было чудом. Еще в одной семье жил пьяница, который периодически устраивал буйства. В квартире жили 5 еврейских семей: Музыканские, Дименштейны, Дворкины, Воробейчики и Дрибиновичи. Лишь у нас и у Дворкиных чувствовалась какая-то еврейская закваска, а остальные были полностью обрусевшие.

1949 год был в продовольственном отношении очень тяжелым годом. Но весной мы получили огородный участок в 2 сотки для посадки картофеля. Это было в районе Фили, в конце Кутузовского проспекта (в то время проспект туда еще не был застроен). В дальнейшем, после 1967 г. это оказалось вблизи нашей квартиры на ул. Генерала Ермолова. Посадка картофеля оказалось для нас непростым мероприятием: землю надо было вскопать, для чего потребовался соответствующий инвентарь. Необходим был семенной картофель, а это было большим дефицитом. Затем сама посадка, окучивание, опрыскивание. Все это надо было делать в нерабочее время. После сбора урожая возникла проблема хранения мешков с картофелем в коммунальной квартире. Преодолев все трудности, мы были обеспечены едой в зиму 1949-50 г.

Должен особо сказать добрые слова о матери Лизы, моей тёще. Анна Трофимовна относилась ко мне как к родному сыну, ухаживала за мной, ходила за мной буквально по пятам. Особенно я чувствовал это во время выполнения дипломной работы. Я был очень занят и не мог уделять достаточной помощи в быту. К великому сожалению, Анна Трофимовна собранную нами осенью 1949г. картошку уже не ела. 3 августа 1949г. она скончалась от тяжелой болезни — рака поджелудочной железы, не дождавшись рождения внука всего один месяц.

Но жизнь продолжалась. 3 сентября 1949 г. в роддоме им. Грауэрмана на Арбате родился наш первенец Вова. Лизу с Вовой мы встречали вместе с отцом Лизы и племянником Осей Цомик. Иосиф в это время учился в Москве, в институте стали и сплавов. Жил он в общежитии, но часто бывал у нас.

Я продолжал заниматься дипломной работой, и для этого проходил преддипломную практику в НИИ-17. Это был основной центр исследований и разработок авиационной радиолокации. НИИ-17 был закрытым учреждением — почтовым ящиком, как тогда назывались подобные институты. Радиолокация была новой отраслью, развивавшейся после войны. Наша страна сильно отставала в этой отрасли от Запада, особенно от Америки, а в это время уже началась холодная война между двумя блоками — стран НАТО и Варшавского. Моя дипломная практика проходила в одной из лабораторий НИИ-17. Я был включен в группу разработчиков радиотехнических схем для одного из блоков радиолокатора. Впервые я столкнулся не с учебными, а с действующими схемами, и участвовал в их разработке. На базе этой разработки я выполнил диплом и успешно его защитил. Впоследствии моя дипломная работа полностью вошла в один из разделов научно-технического отчета по разработке нового локатора. Это было весной 1950 г. Руководство НИИ-17 послало запрос в министерскую комиссию по распределению о направлении на постоянную работу в их институт меня и еще двух студентов, проходивших дипломную практику в других лабораториях НИИ-17. Комиссия удовлетворила просьбу НИИ-17. Так получилось, что все трое были евреями и москвичами.

Приложения:

Мой боевой путь

Контрнаступление под Москвой: Москва — Калинин — Клин.

Кавказ: Армавир — Туапсе — Грозный — оборона, отступление.

Гудермес — Моздок — Минеральные воды —  Армавир —  Тихорецкая —  Батаск —  Ростов-на-Дону — наступление.

Донбасс: Таганрог —  Мариуполь —  Волноваха — Запорожье.

Украина: Кривой Рог —  Николаев —  Одесса —  Южный Буг.

Белоруссия: Тимковичи —  Барановичи — Брест.

Польша: Седлец — Минск Мазовецкий —  Прага (пригород Варшавы) —  Варшава — Познань.

Германия: Франкфурт-на-Одере —  Фюрстенвальде —  Швибус —  Берлин —  Эльба —  Потсдам —  Лейпциг —  Галле — Дрезден.

Зап.Украина: Закарпатье. Станислав (Ивано-Франковск).

Должности

Курсант военно-транспортной академии: июль 1941 — апрель 1942 г.

Командир взвода 11 путейского батальона: июль 1942 — апрель 1943 г.

Начальник связи 2 Отдельной роты связи: май — ноябрь 1943 г.

Инженер-начальник связи 2 ОБЖДС: ноябрь 1943 — 17 мая 1946 г.

Периоды боевого пути

Июль 1941г: призыв в Красную армию, Ленинград.

Июль — август 1941: курсант ВТА, погрузка и разгрузка имущества академии. Ленинград — Кострома.

Сентябрь-ноябрь 1941: курсант спецкурса при ВТА, Кострома.

Декабрь 1941 — январь 1942: командир взвода (стажировка). Контрнаступление под Москвой.

Февраль — апрель 1942г: курсант, присяга, звание офицера: техник-лейтенант.

Май-июнь 1942: передислокация на Закавказский фронт, Кострома — Тбилиси.

Июль — декабрь 1942: командир взвода 11 ПБ, отступление до гор. Туапсе.

Январь — март 1943: командир взвода 11 ПБ, наступление от Грозного до Батайска.

Апрель — ноябрь 1943: начальник связи 2 отдельной роты связи. Наступление от Ростова на Дону до Запорожья.

Декабрь 1943 — март 1944: инженер —  начальник связи 2 ОБЖДС, Запорожье — Одесса.

Апрель — май 1944: начальник связи 2 ОБЖДС. Одесса —  Тирасполь —  Южный Буг.

Июнь 1944 — январь 1945: начальник связи. Брест — Варшава, 1-й Белорусский фронт.

Январь — апрель 1945: начальник связи, Польша: Варшава до Франкфурт на Одере.

Апрель —  2 мая 1945: начальник связи 2 ОБЖДС, Франкфурт на Одере до Берлина.

Май — Сентябрь 1945: начальник связи 2 ОБЖДС. Берлин — Лейпциг, Берлин — Варшава.

Октябрь 1945 — май 1946г.: начальник связи 2 ОБЖДС. Станислав.

17 мая 1946г.: Орск — Станислав — демобилизация.

 

Операции, в которых пришлось участвовать

Наступление под Москвой, декабрь 1941 — февраль 1942.

Северо-кавказская оборонительная операция, июль — декабрь 1942г.

Северокавказская наступательная операция, январь 1943г.

Ростовская операция, февраль 1943г.

Донбасская операция, август — сентябрь 1943г.

Запорожская операция, октябрь 1943г.

Одесская операция, март — апрель 1944г.

Белорусская операция, июнь — август 1944г.

Висло-Одерская и Варшавско-Познанская операции, январь —февраль 1945г.

Берлинская операция, апрель — май 1945г.

Освобожденные города, в которых я был

Клин — 15.2.1942г.

Калинин (Тверь) — 16.2.1942г.

Грозный, Моздок — 3.1.1943г.

Нальчик — 4.1.1943г.

Батайск — 7.2.1943г.

Ростов на Дону — 20.2.1943г.

Таганрог — 30.8.1943г.

Донецк, Волноваха — 10.10.1943г.

Запорожье — 14.10.1943г.

Одесса — 10.4.1944г.

Барановичи — 8.7.1944г.

Брест — 28.7.1944г.

Минск Мазовецкий — 19.8.1944г.

Седлец — 20.8.1944г.

Варшава — 17.1.1945г.

Лодзь, Краков — 18.1.1945г.

Франкфурт-на-Одере —  23.4.1945г.

Берлин — 25.4-2.5.1945г.

Лейпциг, Галле, Дрезден — май 1945г.

 

Иерусалим (Израиль) 2001 —  Саусфилд (США) 2002