Когда профессор Воланд в «Мастере и Маргарите» говорит шепотом своим собеседникам на Патриарших прудах: «я лично присутствовал при всем этом», то надо понимать, что и Михаил Афанасьевич Булгаков тоже побывал на «балконе у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте»… Когда пишешь о чем-то всерьез, то вживаешься в описываемое так, словно ты действующее лицо той жизненной драмы. При этом тебе сразу бросаются в глаза неточности в воспоминаниях других участников тех событий.
1922 год в судьбе Вернера Гейзенберга
Оставим далекие времена Понтия Пилата и переместимся в отстоящие от нас всего на три-четыре поколения двадцатые годы двадцатого века, когда в мучительных поисках истины рождалась новая наука – квантовая механика. Для Вернера Гейзенберга, которого справедливо считают отцом этой теории, 1922 год выдался особенно насыщенным. Фактически этот год стал переломным в научной карьере совсем еще молодого человека – в декабре 1921 года ему исполнилось всего двадцать лет. Несколько событий 1922 года определили судьбу будущего нобелевского лауреата.
Начнем, пожалуй, с конца. В октябре 1922 года, к самому началу зимнего семестра в университете, Вернер Гейзенберг приехал в Гёттинген, чтобы поработать ассистентом профессора Макса Борна. Место ассистента директора института теоретической физики освободилось после того, как другой молодой ученый, Вольфганг Паули, всего на год старше Вернера, принял приглашение переехать из Гёттингена в Гамбург. И Вольфганг, и Вернер относились к тому поколению «вундеркиндов», которым было суждено продолжить дело первопроходцев: Макса Планка, Альберта Эйнштейна, Нильса Бора и их последователей, совершивших революцию в физике в начале ХХ века. Паули и Гейзенберг дружили еще со студенческих лет в Мюнхенском университете, где их учителем был знаменитый профессор Арнольд Зоммерфельд. Паули и рекомендовал Максу Борну взять ассистентом своего друга. Зоммерфельд поддержал эту идею, считая полезным для юноши «подышать воздухом другой физики».
Макс Борн так вспоминал первую встречу с Гейзенбергом:
«Выглядел он как крестьянский парень, блондин с коротко остриженными волосами, ясными светлыми глазами и очаровательным выражением лица» [Born, 1975 стр. 291].
Вернер Гейзенберг
Правда, при этом Борн добавляет: «это был, вроде, октябрь 1923 года». Ошибка мемуариста в годе понятна и простительна: приезд нового ассистента не был для профессора событием, которое нужно помнить всю жизнь. Да и сам он выразился осторожно, не утверждая ничего категорически. Гейзенберг, для которого 1922 год был судьбоносным, не ошибается, указывая в воспоминаниях, что стал ассистентом Борна именно в этом году.
Приезд Гейзенберга в Гёттинген в октябре был не первым в том знаменательном для него году. Он уже побывал здесь в июне, когда Арнольд Зоммерфельд привез своего студента в университетский городок на реке Лайне на знаменитый «Боровский фестиваль». Тогда в течение двух недель великий датский физик Нильс Бор ежедневно читал своим коллегам лекции о строении атома. Послушать Бора съехалось в Гёттинген больше сотни физиков из разных городов и стран. В то время Вернер еще не закончил обучение в университете – работал над диссертацией по гидродинамике, одновременно изучая в семинаре Зоммерфельда боровскую модель атома. Одна деталь, ярко характеризующая экономическую разруху и бедность в послевоенной Германии: на билет из Мюнхена в Гёттинген и обратно у Вернера, сына университетского профессора, не было денег, поэтому Зоммерфельд взял эти расходы на себя [Гейзенберг, 1989 стр. 169].
Во время «Боровского фестиваля»
Именно во время «Боровского фестиваля» Нильс познакомился с Вернером Гейзенбергом, которого Зоммерфельд представил как молодого человека, имеющего обоснованные возражения к некоторым построениям Бора. Датчанин, который обожал научные беседы и не очень любил лекции, пригласил юного физика на пешеходную прогулку по склонам возвышенности Хайнберг (Hainberg), расположенной в западной части гёттингенского леса. Гейзенберг вспоминал потом:
«Эта прогулка оказала сильнейшее воздействие на мое последующее научное развитие, или даже, вернее сказать, все мое научное развитие, собственно, и началось с этой прогулки» [Гейзенберг, 1989 стр. 170].
Еще одним важным для Гейзенберга событием того года было участие в работе юбилейного съезда Общества немецких естествоиспытателей и врачей, который проходил в сентябре в Лейпциге. Это старейшее объединение немецких ученых разных специальностей было создано в 1822 году. Многие сообщества по отдельным научным дисциплинам – математическое, физическое и др. – существовали поначалу как секции этого большого Общества. И даже выделившись в самостоятельные объединения, они по традиции продолжали проводить свои съезды совместно со своей «материнской организацией».
Руководство Немецкого физического общества решило отметить роль эйнштейновских идей в науке: пленарный доклад поручили сделать самому автору теории относительности. Это был главный пункт программы съезда, именно ради него отец Вернера на последние деньги купил ему билет от Мюнхена до Лейпцига и обратно. Для экономии Вернер поселился в самой дешевой гостинице в одном из худших районов города. Денег на еду уже не было, хорошо еще, что до начала заседания оставалось немного свободного времени, и голодного студента подкормила сливами на лужайке перед памятником Битвы народов «некая юная девица», о которой он вспоминал почти полвека спустя [Гейзенберг, 1989 стр. 174].
Едва войдя в помещение, где вечером должно было начаться заседания съезда, Гейзенберг почувствовал непонятное напряжение, разлитое в воздухе, обстановка разительно отличалась от той, что царила во время «Боровского фестиваля» в Гёттингене. Вернер не знал тогда предыстории этого заседания, ставшего кульминацией противостояния двух выдающихся ученых, двух нобелевских лауреатов – Альберта Эйнштейна и Филиппа Ленарда. Это противостояние подробно описано в моей книге «Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века» [Беркович, 2018]. Опираясь на эту книгу, расскажем кратко, как развивался конфликт и почему с выступлением Эйнштейна был связан страх какого-то скандала.
Антиподы: Ленард и Эйнштейн
Поначалу отношения двух ученых были уважительными. Альберт ссылался на опыты Ленарда в своей знаменитой работе 1905 года о фотоэффекте, за которую он в 1921 году поучил, наконец, Нобелевскую премию. Филипп посылал Эйнштейну оттиски своих статей. Единственное, с чем не мог смириться профессор Ленард, было отрицание Эйнштейном существования мирового эфира, без которого нельзя было представить классическую физику. Ленард со своими учениками долго пытался доказать реальность эфира, конечно, безуспешно. Эйнштейн твердо верил в свою теорию относительности, выбросившую эфир из научного обихода.
Филипп Ленард
Отношения между двумя учеными резко обострились после 1919 года, когда справедливость общей теории относительности была экспериментально подтверждена. Две экспедиции английских астрономов, руководимые директором астрономической обсерватории в Кембридже сэром Артуром Эддингтоном, отправились летом того года в Южное полушарие, где наблюдалось полное солнечное затмение. Оно позволило измерить отклонение световых лучей, идущих от далеких звезд, в результате прохождения вблизи такого массивного небесного тела, как наше Солнце. Результаты измерений оказались в полном соответствии с теорией Эйнштейна. Эддингтон докладывал о полученных результатах на заседании Королевского общества (британской Академии наук) 6 ноября 1919 года. Сообщение Эддингтона произвело настоящую сенсацию, о теории Эйнштейна писали газеты всего мира, новость обсуждали на улицах, в пивных, на вокзалах…
Эйнштейн не очень любил публичность, но быстро понял, что против прессы выступать бесполезно. Любое его высказывание тут же попадало в газеты, любой его поступок становился предметом обсуждения. В письме другу Максу Борну от 9 сентября 1920 года он сравнивал себя с царем Мидасом: «Как у персонажа из сказки все, к чему он прикасался, превращалось в золото, так и у меня все становится криком газет» [Einstein-Born, 1969 стр. 59].
Обложка «Иллюстрированной газеты» (Берлин)
Портреты Эйнштейна печатали крупнейшие журналы и газеты мира. Так, «Берлинская иллюстрированная газета» в номере от 14 декабря 1919 года поместила фотографию ученого на первой странице [Sugimoto, 1987 стр. 60].
Такая популярность имела и оборотную сторону: она сделала великого физика мишенью для недоброжелателей и сторонников иных политических взглядов. Ленард тяжело переживал необычайную популярность своего научного противника, но до поры до времени оставался в рамках научной этики. Зато некоторые проходимцы от науки, вроде Пауля Вайланда, прикрываясь именем Ленарда, устроили настоящую травлю Эйнштейна, не стесняясь открыто провозглашать антисемитские лозунги.
В конце концов, автор теории относительности не выдержал и опубликовал в газете «Берлинер Тагеблатт» (Berliner Tageblatt) обширную статью под названием «Мой ответ антирелятивистскому предприятию». Впоследствии он сожалел о том, что не удержался и нанес в этой статье болезненный удар по репутации Ленарда, который, как оказалось, не участвовал в антисемитской кампании против Эйнштейна. Узнав о статье, Ленард, естественно, возмутился. Ну, скажите, как именитый ученый, директор Института физики в Гейдельберге, нобелевский лауреат может вынести такой удар со стороны коллеги, даже нобелевской премией еще не удостоенного:
«Я восхищаюсь Ленардом как специалистом по экспериментальной физике; но в теоретической физике он еще ничего не совершил, и его возражения против общей теории относительности настолько поверхностны, что я до сих пор не считал нужным обстоятельно на них отвечать» [Goenner, 2005 стр. 183].
Окончательный разрыв отношений Ленарда и Эйнштейна произошел на первом после недавно закончившейся мировой войны съезде Общества немецких естествоиспытателей и врачей, который проходил в сентябре 1920 года в маленьком курортном городке Бад Наухайме. Доклады о теории относительности в рамках совместного заседания Немецкого физического и Немецкого математического обществ были запланированы на 23 и 24 сентября. Вот тогда-то и состоялась давно ожидаемая очная дискуссия между Ленардом и Эйнштейном. О предстоящей дискуссии Эйнштейн объявил в статье в «Берлинер Тагеблатт» 27 августа 1920 года и пригласил туда «каждого, кто осмелится выступить перед научным форумом, изложить свои возражения» [Fölsing, 1995 стр. 26].
Все время, пока длился съезд Общества, Эйнштейн жил у Борнов во Франкфурте на Майне. Вместе с Максом они каждое утро ехали поездом в Бад Наухайм, а вечером возвращались назад. У друзей было время обсудить все происходящее на заседаниях. Борн вспоминает:
«В секции физики Филипп Ленард допускал острые и злые выпады против Эйнштейна с неприкрытым антисемитским подтекстом. Эйнштейн позволил вовлечь себя в острую полемику, и я припоминаю, что я ему подыгрывал» [Einstein-Born, 1969 стр. 60].
Макс Борн
Мне представляется, что память и здесь подвела Макса Борна: выпады Ленарда против Эйнштейна стали антисемитскими двумя годами позже и продолжались далее до самой смерти гейдельбергского профессора. Во время же съезда в Бад Наухайме его выступления хоть и были резкими и эмоциональными – обида на злосчастную статью в «Берлинер Тагеблатт» давала себя знать, – но оставались в рамках обсуждения физических проблем, а не личности и национальности оппонента. Ни одна из публикаций о заседаниях в Бад Наухайме ничего не говорит о том, что Ленард в научном споре лично оскорбил Эйнштейна. Как отмечает биограф Эйнштейна Фёльзинг, «не только Эйнштейн, но и Ленард вели себя на подиуме так, будто никакой статьи в „Берлинер Тагеблатт“ никогда не было» [Fölsing, 1995 стр. 526].
Наиболее убедительным свидетельством того, что Ленард не пытался обыграть еврейское происхождение Эйнштейна, являются записи самого Филиппа, сделанные в разные периоды его жизни.
Сразу после съезда Общества немецких естествоиспытателей и врачей Ленард подготовил к печати третье издание брошюры «Принцип относительности, эфир, гравитация», в которую внес примечание, озаглавленное так: «Дополнение, касающееся дискуссий в Бад Наухайме о принципе относительности» [Lenard, 1921 стр. 37, примечание 1]. Тон этого комментария был острее, чем в предыдущих работах, но в нем не было ни одного антисемитского высказывания и каких-либо политических ярлыков. Все оставалось в рамках корректного научного обсуждения.
Совсем иначе выглядит эта же работа, появившаяся в четвертом томе собрания сочинений Ленарда, вышедшем в 1938 году. Там оказалось такое примечание автора:
«Я рассматривал тогда еврея как нормального арийского человека и соответственно с ним обращался, и это было ошибкой (даже в специальных вопросах). Такова была моя точка зрения в то время (работа Гюнтера о расовой теории появилась только в 1922 году). Но даже если бы расовая теория в то время была уже известна, то все равно бы в профессорском собрании ничего не изменилось, так как господа даже сегодня (1938) еще слепы. Председателем во время дискуссии был Планк; ей предшествовали три утомительных доклада в пользу Эйнштейна» [Schönbeck, 2000 стр. 30].
Из этого замечания можно сделать вывод, что только с 1922 года в своих публичных выступлениях Ленард стал обращать внимание на национальность оппонента. С этого времени антисемитская риторика вошла в его оборот. В Бад Наухайме ее еще не было.
По существу научная дискуссия там не содержала ничего принципиально нового, по сравнению с уже опубликованными доводами обеих сторон. Ленард настаивал на необходимости эфира, без которого физика теряет свою наглядность и выходит из подчинения здравому смыслу. Теория, которая не может на простые вопросы дать ответы, использующие простые понятия, он считал неудовлетворительной. Эйнштейн, который не выступал с докладом, но был активен в дискуссиях, убедительно опровергал все возражения Ленарда. Насчет наглядности автор теории относительности тогда заметил, что совсем не очевидно, что считать наглядным, а что нет, и добавил:
«Я думаю, что физика строится больше на понятиях, а не на наглядности. Как пример изменяющегося отношения к наглядности я вспоминаю мнения о наглядности механики Галилея в различные времена» [Fölsing, 1995 стр. 527].
В целом, подавляющее большинство присутствующих физиков оказались на стороне Эйнштейна. Ленард чувствовал себя непонятым и одиноким. В уже упомянутом «Дополнении, касающемся дискуссий в Бад Наухайме о принципе относительности» он писал:
«Ликвидация эфира была объявлена как достигнутый результат на общем собрании при открытии заседания. Не смешно. Я не знаю, было бы все иначе, если бы объявили о ликвидации воздуха» [Lenard, 1921 стр. 37, прим. 1].
Альберт Эйнштейн
После того, как Планк объявил дискуссию закончившейся, многие физики попытались успокоить гейдельбергского профессора и сгладить его конфликт с Эйнштейном. Как вспоминал Ленард в конце жизни, Вальтер Нернст особенно старался убедить его, что «Nos amis sont vos amis»[2]. Макс фон Лауэ тоже сделал попытку погасить ссору, заявив: «Эйнштейн же – просто ребенок». На что Ленард жестко возразил: «Дети не пишут статьи в„Берлинер Тагеблатт“!»
Видя, что усилия коллег не приносят успеха, Эйнштейн сам догнал Ленарда в гардеробе и попросил прощения. На что обиженный профессор только бросил: «Сейчас это уже слишком поздно» [Schönbeck, 2000 стр. 31].
Съезд в Лейпциге по воспоминаниям Гейзенберга и на самом деле
Реванш за поражение в Бад Наухайме Ленард собирался получить на том самом съезде в Лейпциге, на который Вернер Гейзенберг приехал в 1922 году по билету, купленному ему отцом.
Ленард надеялся, что ему удастся убедить коллег перестать восхищаться теорией Эйнштейна и признать ее фикцией. Об этом говорит его интенсивная переписка с Максом Планком, Вилли Вином и другими именитыми физиками. Но все усилия оказались тщетными, специалисты по-прежнему высоко ценили теорию относительности и отдавали должное гениальности ее автора. Директор гейдельбергского института физики был глубоко разочарован. Это видно по тону его «Предупреждения немецким естествоиспытателям», добавленного в качестве предисловия ко второму изданию брошюры «Эфир и праэфир», опубликованной в июле 1922 года, специально к съезду в Лейпциге [Lenard, 1922].
В «Предупреждении» Ленард критикует физиков и математиков, придающих слишком большое значение теории относительности, которая, по его мнению, есть просто гипотеза. Книга Ленарда, считает ее автор, делает эту гипотезу просто ненужной. С тем, что о ней трезвонят газеты, еще можно было бы смириться, но куда опаснее, что ее восхваляет научное сообщество:
«Есть разница, когда безобразие (имеется в виду реклама теории относительности и Эйнштейна) творится только на страницах газет, и когда в этом участвует общество, от которого ожидают разумного и взвешенного приговора» [Lenard, 1922 стр. 5].
Теорию относительности, считал Ленард, поддерживают математики, которые видят в ней одну из форм схоластики: «они стремятся к знанию в своих головах, вместо того, чтобы экспериментировать собственными руками и наблюдать природу собственными глазами» [Lenard, 1922 стр. 6-7].
Летом 1922 года Ленард, не забывший обид Бад Наухайма, сводит счеты со своими обидчиками. Своих критиков он скопом обвиняет в нечестности, саркастически подчеркивая их еврейское происхождение: «Известна еврейская черта – легко переводить деловые вопросы в область личной перебранки» [Lenard, 1922 стр. 9].
Ленард, естественно, не замечает, что сам переводит «деловые вопросы в область личной перебранки». Особенно раздражает его наглость Эйнштейна в Бад Наухайме, когда тот сравнивал «свою собственную недоказанную гипотезу», как называл Ленард теорию относительности, с прославленной и многократно проверенной системой Галилея, лежащей в основе классической механики.
С лета 1922 года Ленард начал отрицать справедливость даже специальной теории относительности, хотя раньше его возражения вызывала только общая теория. Заодно все достижения Эйнштейна объявляются плагиатом. То, что автору теории относительности удается ввести в заблуждение такое множество людей, Ленард объясняет «подменой понятий, которая постоянно витает вокруг господина Эйнштейна, представляемого в качестве немецкого естествоиспытателя» [Schönbeck, 2000 стр. 35]. Эта подмена очевидна знатоку расовой теории, замечает автор «Предупреждения немецким естествоиспытателям».
Через много лет, редактируя в 1940 году собрание своих сочинений, Ленард сделал в этом месте рукописное примечание, что указание на расовую теорию «в то время столкнулось с диким сопротивлением».
Написанное в июле 1922 года «Предупреждение» знаменует поворотный пункт в жизни Ленарда. До этого он не позволял себе в научных публикациях хотя бы в малой степени проявиться антисемитским чувствам. Теперь же юдофобия Ленарда стала публичной. «Прозревший» под влиянием националистической пропаганды, он начинает видеть в творчестве своего научного антипода, прежде всего, еврейский дух, смертельно опасный для здорового немецкого творчества. Как раз в это время в голове Ленарда закладываются основы нового учения, которое он назовет «немецкая», или «арийская», физика. Расистский взгляд на науку, развитию которого гейдельбергский профессор посвятит все оставшиеся годы жизни, будет поначалу одобрительно встречен руководством Третьего рейха, пока бесперспективность и научная бесплодность такого подхода не станут очевидными даже далеким от физики людям.
С таким настроением прибыл Ленард в сентябре 1922 года на юбилейный съезд Общества немецких естествоиспытателей и врачей в Лейпциге.
Эйнштейн хорошо понимал важность выступления в Лейпциге. Ради него он отказался участвовать в совместной немецко-голландской экспедиции в Батавию (нынешняя Джакарта) для наблюдения полного солнечного затмения. На этой поездке, сулившей укрепление позитивного образа Германии в мире, настаивало министерство иностранных дел. В письме директору департамента министерства Фридриху Хайльброну (Friedrich Heilbron) от первого июня 1922 года Эйнштейну пришлось объясняться:
«Я согласился на доклад перед собранием естествоиспытателей, что препятствует моему участию в экспедиции по наблюдению солнечного затмения, только после многократных уговоров моего коллеги Планка и после длительного внутреннего сопротивления. Если я теперь откажусь, то это вызовет серьезную размолвку, в том числе, между мной и частью ведущих немецких физиков, в отношениях с которыми и без того имеется постоянное напряжение, отчетливо проявившееся во время съезда естествоиспытателей в Бад Наухайме. В интересах доброго согласия с моими местными коллегами я должен избегать всего, что приведет к срыву моего доклада» [Grundmann, 2004 стр. 222].
Стерпеть почет, оказанный ненавистной теории, было выше сил Ленарда. Он и еще восемнадцать его единомышленников – профессоров и докторов наук – сделали специальное заявление для прессы и подготовили яркую листовку на плотной красной бумаге, которую раздавали всем желающим у дверей в зал заседаний. В заявлении и в листовке говорилось:
«Мы, нижеподписавшиеся физики, математики и философы, решительно протестуем против впечатления, будто теория относительности представляет собой высшую точку современного научного исследования. Считаем это несовместимым с серьезностью и достоинством немецкой науки, когда в высшей степени спорная теория поспешно, на манер базарного зазывалы, вносится в мир дилетантов и профанов» [Goenner, 2005 стр. 193].
Такую листовку вручили при входе в зал заседаний и Вернеру Гейзенбергу. Вот как он описывает это в воспоминаниях «Часть и целое»:
«Когда я собирался войти, какой-то молодой человек — как я позже услышал, ассистент или ученик известного профессора физики из южнонемецкого университетского города — сунул мне в руку типографски отпечатанный красным шрифтом листок, предостерегавший не доверять Эйнштейну и его теории относительности. Эта теория, говорилось в листке, вздорная спекуляция, разрекламированная еврейской печатью и всецело чуждая немецкому духу» [Гейзенберг, 1989 стр. 174].
Вернер Гейзенберг
Гейзенберг не называет Ленарда по имени, ограничиваясь легко понятным эвфемизмом: «известный профессор физики из южнонемецкого университетского городка» (Гейдельберга). Слегка отличается и описание листовки: историки говорят о «плотной красной бумаге», а Гейзенберг говорит о листке, отпечатанном «красным шрифтом». Думается, оба описания – в пределах ошибок памяти, главное, что листовка бросалась в глаза красным цветом.
Вернер сразу оценил демагогию текста и низость его авторов. Действие листовки оказалось противоположным замыслу Ленарда и его единомышленников. Гейзенберг пишет в воспоминаниях:
«Что до содержания листовки, то оно произвело во мне то естественное действие, что я отбросил все сомнения относительно общей теории относительности, обрисованные мне в свое время Вольфгангом [Паули], и был теперь непоколебимо убежден в правильности этой теории. Ибо я уже давно по своему опыту мюнхенской гражданской войны усвоил, что о том или ином политическом направлении никогда нельзя судить по целям, которые оно громко провозглашает и к которым, возможно, действительно стремится, а только по средствам, которые оно применяет для осуществления целей. Дурные средства показывают, что их инициаторы сами уже не верят в убеждающую силу собственных идей. Средства, примененные здесь ученым-физиком против теории относительности, были так дурны и демагогичны явно оттого, что противник Эйнштейна заведомо не надеялся опровергнуть его теорию с помощью научных доводов» [Гейзенберг, 1989 стр. 175].
Когда я дошел до этого места в воспоминаниях Гейзенберга, мне стало ясно, что он точно появлялся перед аудиторией, в которой должен был состояться доклад Эйнштейна, и держал в руках листовку, написанную будущим автором «Арийской физики» и восемнадцатью его единомышленниками. Но тут же меня уколола другая фраза из воспоминаний «Часть и целое». Гейзенберг пишет:
«Доклад Эйнштейна состоялся в большой аудитории, куда, словно в театральный зал, можно было входить со всех сторон через маленькие двери» [Гейзенберг, 1989 стр. 174].
Стоп! Вот эта фраза точно написана не очевидцем. Я даже сверил перевод с оригиналом, ведь бывает, что переводчик искажает написанное автором. Но нет, и в немецком тексте воспоминаний Гейзенберга стоит: «Доклад Эйнштейна состоялся…» [Heisenberg, 1969 стр. 66]. А ведь это неверно: Эйнштейн на съезде в 1922 году не выступал! Несмотря на высказанное ранее желание, автор теории относительности не появился в Лейпциге. В последний момент он отказался от выступления, и доклад «Принцип относительности в физике» читал Макс фон Лауэ. Друзья Альберта убедили его не рисковать, очень надежные источники утверждали, что великий физик, друг недавно убитого министра иностранных дел Вальтера Ратенау, тоже внесен организацией «Консул» в «черный список» приговоренных к смерти. В письме Максу Планку от 7 июля 1922 года ученый объяснил свой отказ:
«Так как я принадлежу к той группе, против которой националистическая сторона планирует покушения… Теперь ничто не поможет лучше, чем терпение и отъезд в путешествие» [Grundmann, 2004 стр. 175-176].
Другу еще по бернским временам Морису Соловину Альберт пояснял: «меня все время предостерегают, я официально в отъезде, но на самом деле еще здесь. Антисемитизм очень силен» [Grundmann, 2004 стр. 175-176].
Президент Немецкого физического общества Макс Планк сразу понял, что опасения Эйнштейна основательны, и в письме Максу фон Лауэ жаловался:
«Эти люмпены довели дело до того, что они уже в состоянии зачеркнуть событие немецкой науки мирового значения» [Grundmann, 2004 стр. 223].
На согласие фон Лауэ заменить Эйнштейна Планк реагировал с облегчением:
«С чисто практической точки зрения эта замена, вероятно, имеет и преимущество, ибо те, кто вечно думают, что принцип относительности есть, по сути, еврейская реклама для Эйнштейна, получат хороший урок обратного» [Grundmann, 2004 стр. 223].
Моя версия
Итак, не вызывает сомнения, что Вернер был в фойе того зала, где должен был состояться доклад Эйнштейна. Так же очевидно, что сам доклад об общей теории относительности Гейзенберг не слышал. Ибо он, конечно, не мог спутать известного уже на весь мир физика с профессором Максом фон Лауэ. О содержании доклада в воспоминаниях Гейзенберга нет ни строчки, хотя другой своей встрече с Эйнштейном, состоявшейся четырьмя годами позже, он посвятил целую главу в книге воспоминаний, запомнив каждое слово великого ученого.
Свое молчание о докладе 1922 года Гейзенберг оправдывает тем, что расстроился, прочитав «красную листовку»:
«Но после такого разочарования я уже не мог как следует вслушаться в доклад, а по окончании заседания не предпринял никакой попытки познакомиться с Эйнштейном, что мог бы сделать, скажем, воспользовавшись рекомендацией Зоммерфельда» [Гейзенберг, 1989 стр. 175].
Мне кажется, что дело в другом. Мы уже упоминали, что до начала заседания у Вернера было несколько свободных часов, и кроме приятной встречи с юной девицей у памятника Битвы народов, он мог по какой-то надобности заглянуть в свою гостиницу. Там его ждал неприятный сюрприз: все его вещи были украдены. Он пишет об этом в воспоминаниях, относя посещение гостиницы ко времени после заседания, а не до:
«…мне пришлось констатировать, что все мое добро, рюкзак, белье и второй костюм, украдено. К счастью, мой обратный билет оставался у меня в кармане. Я пошел на вокзал и сел в первый же поезд до Мюнхена. Всю дорогу я пребывал в полном отчаянии, поскольку знал, что не могу взвалить на своего отца столь большую финансовую потерю» [Гейзенберг, 1989 стр. 175].
Другими словами, Вернер не был вечером на заседании съезда. Но признаться в том, что деньги отца на билет из Мюнхена в Лейпциг и обратно были потрачены зря, он не мог. Поэтому и придумал, а потом поверил, что видел Эйнштейна, но «не мог как следует вслушаться в доклад».
Гордый юноша по приезде в Мюнхен нашел себе работу лесоруба в лесном районе к югу от города. Там на сосновый лес напал жук-короед, и требовалось рубить больные деревья и сжигать их кору. Только заработав таким способом достаточно денег, чтобы компенсировать лейпцигские потери, он смог снова вернуться к физике.
***
Так как же оценить достоверность чьих-то воспоминаний? Как увидеть в них вольные или невольные ошибки памяти? Простой рецепт уже дан: нужно самому вжиться в описываемые события так, будто ты в них участвуешь, стоишь на балконе у Понтия Пилата или бродишь в фойе аудитории, в которой скоро будет выступать Эйнштейн.
Литература
Born, Max. 1975. Mein Leben. Die Erinnerungen des Nobelpreisträgers. München : Nymphenburger Verlagshandlung, 1975.
Einstein-Born. 1969. Albert Einstein – Hedwig und Max Born. Briefwechsel 1916-1955. München : Nymphenburger Verlagshandlung, 1969.
Fölsing, Albrecht. 1995. Albert Einstein. Eine Biographie. Ulm : Suhrkamp,, 1995.
Goenner, Hubert. 2005. Einstein in Berlin. München : Verlag C. H. Beck, 2005.
Grundmann, Siegfried. 2004. Einsteins Akte. Wissenschaft und Politik – Einsteins Berliner Zeit. Berlin, Heidelberg, New York : Springer-Verlag, 2004.
Heisenberg, Werner. 1969. Der Teil und das Ganze. Gespräche im Umkreis der Atomphysik. München : R.Piper & Co. Verlag, 1969.
Lenard, Philipp. 1922. Über Äther und Uräther. 2. Auflage. Leipzig : Verlag Hirzel, 1922.
—. 1921 . Über Relativitätsprinzip, Äther, Gravitation. Hildesheim : 3.Aufl., 1921 .
Schönbeck, Charlotte. 2000. Albert Einstein und Philipp Lenard. Berlin : Springer Verlag, 2000.
Sugimoto, Kenji. 1987. Albert Einstein. Die kommentierte Bilddokumentation. Gräfelfing vor München : Verlag Moos&Partner, 1987.
Беркович, Евгений. 2018. Революция в физике и судьбы ее героев. Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века. М. : URSS, 2018.
Гейзенберг, Вернер. 1989. Физика и философия. Часть и целое. М. : «Наука». Главная редакция физико-математической литературы, 1989.
Примечания
[1] Сокращенная версия этой статьи была опубликована в газете «Троицкий вариант», №6 (250) 27 марта 2018 года, стр. 12.
[2] Nos amis sont vos amis (фр.) – Наши друзья – твои друзья.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer4-berkovich/
