Александр Исаевич очень высоко ценил знаменитый сборник «Вехи», вышедший еще в 1909 г. Он называл его «несравненным» («Двести лет вместе» т. 1. М. 2001, с. 460), почитал » книгой из будущего» («Образованщина» «Из-под глыб» 1974 г.), можно сказать, видел в нем книгу будущего, урок идущим за нами.
Именно там, в «Вехах», авторы высказали предупреждение против гибельных последствий непримиримой социально-политической борьбы общества (интеллигенции) с государственной властью (монархией).
Выходит, Александр Исаевич — веховец? Посмотрим.
Вот первый российский «обвал», обвал 17-го г. Интеллигенция тогда не вняла мудрости «Вех». Она, — писал Александр Исаевич, — утвердилась во мнении, будто «нет другого пути, кроме социальной борьбы и разрушения существующих общественных форм». («Образованщина» — «Публицистика» т. 1, Ярославль, 1995 г., с. 90). Все беды, считала она, «от сегодняшнего неустройства и потому требуются только внешние реформы. За все происходящее отвечает самодержавие» (там же, с. 91). И интеллигенция просто «опьянилась борьбой». Революцию (Февральскую) «определил страстный конфликт общества и власти… Все назревание революции было не в военных, не в экономических затруднениях как таковых, но — в интеллигентском ожесточении многих десятилетий, никогда непересиленном властью» (Размышления о Февральской революции, — там же, с. 499).
А ведь российские либералы и демократы раскалили свою борьбу с властью в годы, когда самодержавия практически уже не существовало. Парламентаризм и конституция были не за горами, когда, говоря словами Александра Исаевича, режиму и был нанесен «крушащий удар». За ним-то и совершились события, приведшие к огромным жертвам и «извратившие всю Россию» (там же).
Итак, с позиции «Вех» (и с точки зрения Александра Исаевича) первый «обвал» — крушение монархии и последовавшие за ним события — было для России катастрофой. Далекие от народа, чуждые исторической государственности, завороженные «ценностями Запада» либералы раскачали Россию до космического взрыва…» («Образованщина» с. 92). Да, это вполне веховский подход, веховская трактовка.
***
Но вот грянул второй обвал — крушение Советской власти в конце 80-х — начале 90-х гг. Тут надо подчеркнуть, что, «Вехи» не представляют собой документ, связанный только с эпохой борьбы власти и общества в России начала 20-го в. «Веховство» — это историософия, как сказал сам Александр Исаевич, «книга на все времена», а значит на все «обвалы». И было бы неверно ограничивать ее хронологическими рамками. В предисловии к «Вехам» указывалось, что общей платформой его авторов «является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства… То же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители» («Вехи » М. 1990 с. 4).
Так как же с веховско-солженицынских позиций выглядел второй российский обвал?
Царизм, мы видели, по Александру Исаевичу не заслуживал опрокидывающего удара, он к тому же демократически эволюционировал. Совсем иное дело советский режим. Он от начала (от Октября) и до конца, в интерпретации Александра Исаевича, представлен тираническим, тотальным, чуть ли не сплошь «гулагизированным», и потому, как он убежден, было не только допустимо, но и необходимо его устранение, даже силой. Верно ли это? Например, период сталинизма — в очень многом иное, чем 60-80-е гг. Те «совки», которые тогда не просто побывали, а жили за границей и могли наблюдать изнанку жизни «массы», видели, что она мало чем отличалась от Советской. А главное, «Вехи», как уже отмечалось, в принципе отвергали политическую борьбу против государственной власти.
Еще в конце гражданской войны некоторые антибольшевистские идеологи поняли неизбежность эволюции и трансформации большевизма. Первыми об этом внятно заговорили сменовеховцы (Н. Устрялов и др.). Им виделся и результат постепенного «преобразования» большевизма. Россия представлялась им современной страной, развивающейся на самобытных исторических, национальных и культурных корнях. Устрялов писал «Не о второй же Америке размышляли лучшие люди Европы и не для того тосковал одинокий Чаадаев, метался в духовной лихорадке Герцен, пророчествовали славянофилы, горел и сгорел Белинский, бредил вещий Достоевский, не для того же творилась русская история и созидалась русская мысль, чтобы после величайшей из революций русский мужик приобщился идее свободного накопления, а русский интеллигент — духу умеренного мещанства» (Н. Устрялов. «Былое — революция 1917 г. Воспоминания и дневниковые записи». М. 2000, стр. 58).
Александр Исаевич оценивал сменовеховство как движение, выражавшее «узкополитические интересы», как стремление его сторонников «прислонится к чужому плечу» победителей, т.е. большевиков. («Образованщина» с.87 «Россия в обвале » с. 45). Но, как представляется, суть дела заключалась в ином.
Сам Ленин внимательно изучал работы Устрялова и других сменовеховцев. Он связывал их с возможно новым этапом социалистического развтия страны в условиях НЭПа, этапом борьбы с бескультурьем, прежде всего в экономике. А это предполагало устранение «рубак» и «конников» эпохи революционного переворота, гражданской войны и замену их не только образованными партийцами, но и «спецами» сменовеховства. Болезнь и смерть Ленина помешали России войти в этот вполне вероятный для нее этап…
Многие эмигрантские газеты писали, что «для восстановления старого строя уже просто нет кирпичей, из которых он был сооружен» и что ненавидя большевиков, страстно желая им скорейшего падения» Россия вместе с тем боится повторения революционного опыта 1917-1921 гг. (цит. По: Ю.Емельянов. С. П. Мельгунов в России и эмиграции. М.1998 г. С. 74).
Савлы, конечно, не превращались в Павлов, но пройдя через революции 1905 и 1917 гг., через гражданскую войну, они осознали, что еще один обвал может закончится для России катастрофой.
***
Видимо, все же чувствуя, что говоря о втором (советском) обвале, он отходит от веховства, Александр Исаевич утверждал, что не только никогда не призывал к тому, чтобы покончить с советской властью силой оружия («Россия в обвале» с. 199-200), но и вообще к ее устранению. Почему же? А потому, что у него якобы «дымились перед глазами крушение России в 17-м году, безумная попытка перевести ее к демократии одним прыжком». («Угодило зернышко промеж двух жерновов» -» Новый мир» 1998, N 9, c. 63.) Здесь уместно заметить, что эти уверения принадлежали Александру Исаевичу того времени, когда он стал очевидцем тяжелых последствий крушения ненавистного ему советского режима.
Совершенно очевидно, что будучи общественным и политическим деятелем (а свою «политическую страсть» Александр Исаевич признавал «врожденной» — (см. «Угодило зернышко…» с. 54), он придавал своим публицистическим да и художественным произведениям определенную политическую направленность. И он, как и сурово критикуемый им антицаристский лагерь, «опьянился» борьбой с этим правлением. Отвечая В. Шаламову, назвавшему его «дельцом», Александр Исаевич писал о своей бескомпромиссной борьбе с властью, с коммунистическим режимом («Новый мир» 1999, N 46 c. 168).
В «Жить не по лжи» он наставлял на идеологическое неповиновение. Но разве непонятно было, что лозунг «Жить не по лжи» — совершенная абстракция? У тех, кто «жил по лжи», проповеди такого рода вызывали только ухмылку. Что же касается призыва вождей «отойти от идеологии», то Александр Исаевич сам признавал, что это являлось лишь «реальным расчетом». («Угодило зернышко…» с. 62). Главное для Солженицына-публициста и писателя заключалось в том, чтобы нанести действенный удар «проклятому большевизму», долголетнему злодейству» («Угодило зернышко… с. 91).
Литературовед и критик И. Золотусский считал, что «Солженицын прямо и открыто явил собой писателя-мстителя, гения мщения.» Понятие «враг» — писал он, —коренное понятие его биполярной прозы («Независимая газета» 11 декабря 1998). Для Александра Исаевича «история сокрушения врага, обессиливания и опорочивания его — это иде-фикс, тот конечный верстовой столб, до которого, хоть и скрипя зубами, надо во что бы то ни стало дойти, а может быть, обдирая в кровь руки, и доползти» (там же).
Доктор философии П. Гуревич даже характеризовал Александра Исаевича как одного из разрушителей Советского Союза. «Его «Архипелаг Гулаг», — писал он, — «не хуже атомной бомбы ударил по Совдепии, но вместе с ней подкосил и Россию» (» Литературная газета» 2010, № 37). Это, пожалуй, немалое преувеличение, но сам Александр Исаевич готов был принять такого рода утверждения. Когда за рубежом издали «Архипелаг Гулаг», победный клич вырвался из груди Солженицына: «Я увидел перст Божий. Значит, пришли сроки. Как предсказано Макбету: Бирнамский лес пойдет!» («Бодался теленок с дубом» Paris, 1975, c. 611). Где же здесь веховство?
Именно в роли непримиримого борца с коммунизмом, поражение которого обрушит СССР как великую державу, приветствовали Александра Исаевича на Западе. Их охлаждение к нему наступило тогда, когда они пришли к выводу, что в своей борьбе с Советами он — не демократ, разделяющий «горбачево-общечеловеческие ценности», а русский националист. Вот тогда-то «бодавшийся с дубом теленок» превратился в зернышко «угодившее меж двух жерновов».
Во всем этом нет философии «Вех». Здесь видится настоящий революционный, лучше сказать, контрреволюционный подход — этих близнецов-братьев. Так бывает: когда долго и бескомпромиссно борешься с противником, незаметно становишься похожим на него.
Русский мыслитель, философ, историк Г. Федотов с поразительной точностью описал то, что придет с падением большевизма. «Нет, — писал он, — решительно никаких разумных человеческих оснований представлять себе первый день России после большевиков как розовую зарю новой свободной жизни. Утро, которое займется над Россией после кошмарной революционной ночи, будет скорее то туманное седое утро, которое пророчил умирающий Блок… Утро расплаты, тоски, отсталости, рабства, может быть, национального унижения. Седое утро.» (Г. Федотов «Завтрашний день.» Современные записки» 1938, № 66, с. 362). Федотов, конечно, сгустил краски, но похожее все-таки было. Не даром те годы многие сравнивали со смутой начала 17-го в.
Мудр народ в своих пословицах, которые так любил Солженицын: «Не пори, коли шить не знаешь» («Россия в обвале» с. 19). Тут уж действительно «выше ветру голову не носи» (там же).
***
Крушение советской власти сопровождалось выраженными обманом, народу внушалось чувство неизбывной исторической вины, интеллектуальной и моральной ущербности. Психологический шок потряс общество. И что же теперь? Сам Александр Исаевич признает: «Мы сломали не только коммунистическую систему, но доламываем и остаток нашего жизненного фундамента» (там же, с. 200). И совсем трагическое: «Русский вопрос… стоит очень недвусмысленно: быть нашему народу или не быть» («Русский вопрос к концу 20-го в.») Так при большевиках «русский вопрос» не стоял никогда.
***
В декабре 1968-го г. эмигрантский писатель Борис Зайцев писал Александру Исаевичу: «Вы — в линии великой русской литературы 19-го в.с ее глубоким дыханием любви и сострадания». Но он проницательно предупреждал, что «пафос политической обличительности» может увести от «высокого художества» (» Знамя» 1998, № 3, с.56). Он и увел.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer4-gioffe/
