Телефон вернул меня из диванной дремоты, но сделал это нежно. Обзаводясь новым аппаратом, главное — выбрать мелодию, чтобы не пугала внезапно и даже ночью приятно ласкала слух. Я взглянул на экран, там высветился «неизвестный контакт». Очередная реклама? Наверняка. Зачем-то ответил. Со мной заговорили по-русски. Удивил приятный мужской голос. Собеседник начал беседу с общих фраз, но почему-то я понял, что это не реклама, и продолжил разговор.
— Добрый вечер. Сергей?
— Добрый-добрый. Он самый.
— Меня зовут Леон, я представляю организацию, — он назвал, я не запомнил, уловил только что-то международное, научное и связанное с историческими исследованиями. — Нам хотелось бы с вами встретиться, вы могли бы помочь.
Странно он говорил. Русский язык чистый, никаких примешиваний слов, интонация ровная, без характерных местных восхождений в конце предложения. Он обращался без отчества, по имени, как здесь принято, но на «вы». Пока эти соображения вертелись в голове, вдруг я понял, что уже безоглядно схватил наживку и даже не захотел потрепыхаться на крючке.
— Интересно, чем я могу быть полезен, я не историк.
— Мы знаем. Можете. И к тому же вам наверняка интересно, я уверен, — собеседник перешел от загадочного и могущественного «мы — нам» к разговору от своего имени. — Давайте назначим встречу, Сергей.
— Хорошо, где вас найти?
— Вам не придется ездить далеко, наше отделение есть в этой стране. Вас устроит Иерусалим?
— Да. Когда, где?
— Послезавтра в шесть вечера, «Биньян Клаль», — назвал он имя известного здания страховой компании в центре города, и стало понятно, что собеседник не иностранец, живет здесь. — Вы свободны и даже не после дежурства.
Отлично, они уже знают. Серьезные люди.
— Я готов, куда конкретно мне прийти? — спросил я его, удивляясь собственной покорности.
— Ровно в шесть вас встретят возле лифтов на десятом этаже.
— Я могу опоздать. Пробки, парковка, знаете. Куда позвонить?
— Постарайтесь не опаздывать. Вас будут ждать.
— А я должен что-то с собой привезти, документы какие-нибудь?
Мне показалось, что собеседник тихо усмехнулся, возникла очень короткая пауза.
— Нет, не нужно. Есть только одна просьба: никому не рассказывайте о нашем разговоре и предстоящей встрече. Даже жене. Вы сами скоро поймете почему. И не подумайте, что это какая-нибудь шпионская авантюра, честное слово, ничего такого, — Он так это произнес, что будто стряхнул с себя флер могущества некоей Конторы и заговорил по-человечески. — Если не приедете, мы больше докучать вам не станем, не беспокойтесь, все лишь по доброй воле.
Судя по голосу, человек явно моложе меня, намного. Откуда эти «докучать», «по доброй воле»? Он умело попадал в меня почти каждым словом.
— Я постараюсь.
— Спасибо, Сергей! Жду вас, — сказал он тепло, избавив меня напоследок от надоевшего «мы».
— До свидания.
— До встречи.
По натуре я совсем не авантюрист. Я тихий домосед с давно устоявшимися привычками. Когда мы с женой уезжаем в отпуск туда, где еще не бывали ни разу, всякий раз ловлю себя на дурацком беспокойстве: зачем мы едем, а если там ужасно, а если мы не найдем место, а если заплутаем на незнакомых дорогах?.. Еще хуже, когда я изредка уезжаю куда-то один. Сейчас в моем распоряжении осталось меньше, чем двое суток до встречи. Мне сразу стало ясно, что поеду. Пытался лишь раскусить секрет моего поспешного согласия. Говоривший со мной явно прекрасно знал, к кому обращается. Он наверняка профи по части психологии, к тому же ему известно мое расписание на работе и даже то, что сейчас застанет меня дома одного. Жена ушла на пару часов по делам вместе с дочкой. Но я не испытывал беспокойства, которое часто с легкостью охватывает по пустякам. Оставалось дождаться и приехать.
Я подошел к компьютеру. В почте ничего интересного, «Фейсбук» сегодня оказался без красных пометок, адресованных мне. А когда я открыл страницу на «Проза.ру», то обнаружил, что некий «неизвестный читатель» пару дней назад прошелся по всему списку с интервалом в две минуты. Стало быть, скачал все разом. Не оттуда ли у этого странного звонка ноги растут? А еще прибавилaсь парa новых рецензий, открыл их. Первая — на короткую забавную байку — оказалась предельно лаконичной и пустой. «Улыбнуло». Откуда это взялось? Что за слова-то такие? Или я старею? Вторая — на повесть. Там подробнее: «Зацепило. Заходите ко мне, рекомендую начать с такого-то (ссылка)». Оставил ответы — «Рад» и «Спасибо, зайду».
2.
Я приехал даже раньше, нашел парковку, и еще осталось время прогуляться пешком. Старая улица вела к нужному зданию мимо лавок, восточных ресторанчиков и забегаловок, мимо рынка, мимо сомнительного заведения «Клуб друзей», где резались в карты. Все исхожено вдоль и поперек в прежние трудные годы, когда жили здесь. Почти ничего не изменилось, разве что рынок стал больше похож на приманку для туристов, цены — не те, что прежде. Я поглядел на часы. Успеваю. Подошел к лавке, где, как и во все времена, продавали фалафель, самый вкусный в городе. Хозяева прежние, два брата, оба сильно постарели. Взял половинку питы, и когда расплачивался, мне показалось, что хозяин вглядывается в мое лицо, будто силясь узнать. А на вкус все у них осталось по-прежнему, особенно приправы.
Я не опоздал. Получилось, что на лифте поднялся как раз ровно в шесть. На площадке меня ждал мужчина среднего роста, лет сорока на вид. На нем — джинсы и светлая рубашка, очки в легкой оправе. Он улыбнулся.
— Сергей, какая королевская точность! Здравствуйте, я очень рад вас видеть.
— Вы Леон? — зачем-то спросил я, хотя голос узнал сразу.
— Он самый. Как хорошо, вы приехали. Могу себе представить, что могли подумать. Заходите сюда.
Он открыл ключом темную дверь, а я попытался рассмотреть табличку на ней. Какая-то аббревиатура из латинских букв. Леон заметил и пояснил, что она не имеет отношения к делу. Мы вошли в кабинет. Там стоял стол с телефоном и компьютером, у стены — небольшой шкаф, а напротив — два кресла возле журнального столика, маленький холодильник. За окном открывался вид на старые кварталы снизу и большой парк вдали под заходящим солнцем. Окно приоткрыто, и оттуда нас приятно обдувал свежий ветерок.
— Как вам, наверняка отвыкли от здешней прохлады, Сергей? — спросил Леон, жестом приглашая в кресло.
Мне вновь показалось, что он читает мысли. А его осведомленности я удивляться уже перестал.
— Нет, очень даже хорошо, я только сяду не спиной к окну, — ответил я. — И еще, давайте уже поговорим о деле, а то сгораю от любопытства.
— Прекрасно понимаю. Я уже сказал, что представляю организацию, ведущую особого рода исторические исследования. Вы пока не найдете о ней открытых сведений. Но это международный проект, очень серьезный, и никаких таинственных служб тут нет, — Леон улыбнулся.
Пока он говорил, достал из холодильника две банки хорошего пива. Вопросительно поглядел на меня, я кивнул головой. Он наполнил стаканы.
— Прямо-таки никаких служб. И с этим пивом тоже случайно угадали? Знаете мои предпочтения?
— После фалафеля на рынке, да еще съеденного впопыхах, предпочтения чаще всего совпадают. Будем здоровы!
— За торжество новой исторической науки! — произнес я.
— Согласен.
— А зачем проект международный?
— Это в какой-то момент становится необходимым. Напомнить вам, Сергей, подобные исследования в медицине, в онкологии, к примеру? Вам они известны. Огромная база данных, колоссальная статистика, и в результате получаем действительно обоснованные рекомендации.
— Да, но это в медицине. А история?
— А что история? Это тоже наука, гораздо важнее, чем полагали прежде. Согласитесь, Сергей, пренебрежение к ней дорого обходится. А она может излечить человечество от многого, для начала — от повторения ошибок. При изобилии современного оружия слишком накладно их повторять, вы согласны?
— Согласен. Hо что от меня требуется? Это все, извините, общие слова. Давайте, Леон, к делу перейдем. А то у меня не вагон времени.
— Сергей, какое столетие вам наиболее интересно?
— Родное двадцатое.
— Извините, это был формальный вопрос. Знаем, — он опять перешел на «мы», хотя внешне не выглядел павлином, распушающим хвост.
— Но я лишь прожил несколько десятков лет в двадцатом веке, вот и вся моя перед ним заслуга. Знаю то, что знают все.
— Дело не в знаниях. Нам нужно другое, ваше участие, — Леон разлил остатки пива.
— В чем? — я смотрел на него внимательно.
Он медлил с ответом, пригубил немного пива, посмотрел на меня.
— Сергей, дело такое, наука на месте не стоит. Сейчас появилась возможность проникновения. Не смейтесь, я говорю серьезно. Да, теперь начинаем отправлять экспедиции как геологи, вулканологи, этнологи. Нам нужны для этого люди, но не все кто попало, — Леон произносил медленно и смотрел мне в глаза.
— Стоп, не понял, вы что, машину времени придумали? Сюжет как-то староват, согласитесь.
— Сюжет нe новый. Но над этим долго и серьезно работали без рекламы, без шума и сенсаций.
— Я фантастику почти не читал, это не мое.
— Да знаем мы все: и что читаете, и что предпочитаете. Не любите фантастику? Вот и хорошо. Кстати, это довольно важный критерий, по которому выбор пал на вас. Один из них.
— И что? Мне теперь кем побывать, Белкой или Стрелкой?
— Они уже давно свою часть проделали, Сергей. И люди тоже. Все работает. Эксперименты закончились, мы приступили к рутине. У многих найдется желание где-нибудь оказаться, увидеть самому, услышать, встретить. Сразу оговорюсь, мы пока не можем таких как вы посылать туда, где опасно, происходят боевые действия, где террор, не подпускаем близко к местам принятия каких-то важных решений. Вообще пока желательно свести к минимуму появления в больших городах, особенно в столицах.
— А можно выбрать? — робко и уже всерьез спросил я.
— Конечно. Мы полагаемся на взаимный интерес. Вам очень хочется побывать там-то и тогда-то. Если это возможно и с нашей стороны, отправим вас. А после вам нужно будет рассказать, у нас специально составляют вопросы. Даже какие-то мелочи не менее ценны, чем грунт с Луны или Марса. Историки потом поработают с вашим материалом, а их самих туда не посылаем, поняли, что так лучше. Даже они в итоге согласились.
— А как же предупредить последствия? Я еще в детстве читал, что неосторожный шаг, слово, сорванная травинка могут лихо изменить будущее.
— А все поддается расчету. Давно создали программу, по которой компьютер определяет вероятность воздействия того или иного события на искажение будущего. Мы теперь не слепы. Есть то, чего делать нельзя, а есть то, что можно. Этому обучаем. Поверьте, ничего сложного. Сразу хочу предупредить об одном. Вы не попадете туда, где опасно. Я читал вашу переписку на сайте, где вы проронили, что мечтали бы оказаться на одной премьере. Сразу отвечу. Нет. Музыка музыкой, но СССР и тридцать седьмой год — это не для вас. Мы считаем, что разумнее выбрать начало века и не столичные города, как я уже сказал. Лучше — в провинцию. Вы как-то намекали об одном направлении такого рода, верно? Это не задание, поверьте, вы едете туда, куда мечтали попасть, а все необходимое нам получим из ваших ответов на вопросы. Вы придумали направление?
— Да. Пожалуй.
— Страна?
— Россия.
— Хорошо. Год и место?
— Тысяча девятьсот тринадцатый, Тамбовская губерния.
— Так, тринадцатый год, Россия. А какое сегодня число?
Как же, поймаешь ты меня! Я открутил тринадцать дней назад и назвал дату по старому стилю, будто и не задумался. Леон слегка приподнял бровь.
— Неплохо для начала. А почему такой выбор? Семья?
— Да. И не одна.
— Лучше выбрать одну.
— Они живут рядом.
— Сергей, не хочу быть голословным. Вы когда дадите нам конкретные координаты, прогоним через компьютер и скажем да или нет. Поймите, мы за вас тоже отвечаем.
Беседа незаметно перетекла в русло обыденности. Оказалось, что отправляют по нескольким уже существующим каналам. Перед этим есть небольшой курс обучения, для каждого свой особенный. Если я соглашаюсь, то со мной начнут заниматься.
— Леон, позвольте спросить, почему вы меня разыскали? — я спросил и не был уверен, получу ли честный ответ.
— А вы нам подходите, — лаконично ответил мой собеседник. — Вас учить почти не придется. Только некоторые мелочи отработать.
Ответ мне показался вполне честным, хотя и туманным. Я продолжал смотреть на Леона, будто все еще он не закончил фразу. Намек он понял и постарался вкратце объяснить, что у меня давно заметили сильное желание оказаться в ином времени, причем не просто оказаться, а прочувствовать нутром. Я был польщен. А еще он мне буквально на пальцах показал, как в наш компьютерный век любой человек, выходящий в Сеть, и тем более оставляющий там записи — как на ладони, весь, тепленький. Не нужно больших усилий, чтобы узнать подробно. Когда стали подбирать кандидатуры на маршрут «Россия накануне Первой Мировой Войны», меня обнаружили почти сразу.
— Смотрите, Сергей, ваше желание — раз, круг интересов — два, зрелый возраст и крепкое здоровье — три, без лекарств пока что обходитесь. Это — требование страховой компании. Bы очень легко ориентируетесь, попадая в новые места, — четыре.
— Стоп, откуда вам известно?
— От людей, неважно. Не отвлекайте. В детстве вы занимались в театральной студии, имеете представление о предлагаемых обстоятельствах — пять.
— Да, но я ни одной роли не сыграл.
— Сыграете. Зато видели, как другие это делают. Это иногда полезнее, чем самому. Опять отвлекли. По-русски вы говорите так же, как ваши дедушки-бабушки, это плюс, давно живете не в России, как ни странно — тоже плюс, язык сохранили прежним. Я могу много пунктов назвать, среди них одна мелочь, но важная, сами назовите, Сергей.
— Кажется, догадался. Старая орфография. Верно?
— Верно. Мало, кто ее знает. А вы — среди них. Напишете диктант запросто. И внешность вполне подходящая.
— Ага, меня с детства повсюду за своего принимают. Странно?
— Нет, бывает. Съездите как-нибудь в Японию, вдруг и там тоже?
— Смешно.
— Извините, вы прервали. Так что, внешность? Она подходит. Мы не гримируем, только переодеваем. Достаточно вам этого? Убедил?
— Вполне. А что за учеба? Мне сюда приезжать каждый раз?
— Нет, устроим поближе к дому или работе. Вы не должны отлучаться. A наши занятия — о разном. Кстати, вы Москву хорошо знаете?
— Плохо. А при чем здесь Москва?
— Наш канал в Россию — через Москву, другого нет, Никакого Петербурга не увидите, не просите, вам нельзя. В Москве случится сам переход. Вы оттуда сразу отправитесь поездом в направлении Тамбова. С какого вокзала?
Я задумался и, скорее, методом исключения робко предположил:
— С Павелецкого?
— Да, но только тогда он назывался Саратовским. Изучайте мелочи. Москвой займетесь самостоятельно. Мы вам дадим примерный маршрут от точки перехода до вокзала, и там желательно знать все.
— Интересно.
Мы еще побеседовали с полчаса. Леон попросил освободить несколько дней в марте и апреле от дежурств. Потом он открыл шкаф и достал что-то вроде методички, где на обложке карандашом уже кто-то небрежно накалякал мое имя, попросил ознакомиться дома. Леон повторил, что я обязан срочно заняться Москвой, читать мемуары и заметки современников, особенно не увлекаться Гиляровским, детали там находить, но не смаковать, просматривать фотографии и как можно больше. А еще использовать Street view, запоминать хотя бы современные улицы зрительно.
Я уже собрался попрощаться, как вдруг осенило:
— А под каким предлогом я исчезну, вы подумали? У меня семья, работа. Как с этим?
— А вы никуда не исчезнете, дорогой Сергей. Разве что на полдня. Время нужно лишь до Москвы долететь, там вас быстро до «точки» довезут и тут же — обратно на ближайший рейс. Остальное случится в ином времени. Вы в больнице у себя дольше пропадаете иной раз.
3.
А после со мной занимались разные люди, и я много читал. Изучал центр Москвы, выискивал мелкие подробности быта в книгах, читанных прежде и совсем для меня новых. Однажды для занятий меня позвали в театр «Габима», где встретили у служебного входа, проводили в костюмерную. Там ждали костюмы, рубашки, шляпы. С меня сняли мерки. Пожилая костюмерша подобрала образцы, а моя сегодняшняя наставница, строгая женщина с недовольным взглядом, попросила оставить только летнее. Так я понял, что отправлюсь летом. А мне ведь этого не говорили. Я обратил внимание, что наставница принесла с собой пакет, но не открывала. Когда они отобрали одежду, моя строгая попросила оставить нас на часок вдвоем. Костюмерша удалилась, и лишь тогда из пакета извлеклa белоснежную стопку мужского нижнего белья. Мне было приказано отправиться за ширму и приступить к делу. Попытки отшутиться и, тем более, возразить, не принимались. Когда напялил аутентичные подштанники, проклиная отсутствие резинок и бесконечные пуговицы, почувствовал себя клиентом купринского публичного дома. Прочую одежку надевать было занятно, но белье стало проклятьем. Я терпел. Не люблю шмотки, ненавижу покупки, примерки, привычную одежду предпочитаю донашивать до дыр, а моя жена зорко следит, чтобы этого не случилось. В тот вечер я напереодевался на всю жизнь вперед. Наставница составила список того, что мне пригодится, а к белью велела привыкать. Поинтересовалась очками для чтения, тоже записала. Она говорила без интонаций, делала пометки в блокноте, на меня смотрела не выше уровня воротника, а когда дело дошло до шляп, то перевела взгляд выше лба. Шляпы мне противопоказаны, предупредил ее, но она настояла, чтобы перемерял несколько штук. Я выполнил покорно, она поморщилась и что-то у себя записала.
Я устал, с облегчением покинул стены театра и вышел на улицу. Стемнело. До моей парковки — минут пять пешком по бульвару. Со стороны моря потянул легкий ветерок. Улыбчивые собаки тащили на поводках своих полубогемных хозяев, тихо катили велосипедисты. Публика потянулась в кафе, на скамейке бульвара музыканты заиграли что-то веселое. Тель-Авив — «город без перерыва» — встретил очередной вечер.
Меня учили. Что-то оказалось интересно, что-то с трудом влезало в голову. Заставили написать диктант, длинный и с подвохами. Показалось, что с ним справился. Диктовал мне текст человек с кислой миной на лице. Когда проверял, сохранял ее, но разок усмехнулся.
— «Ипостась» через ижицу? Голубчик, двадцатый век наступил, опоздали, — вяло проговорил он. — Возьмите Грота, полистайте на досуге.
Мог бы еще рассказать про учебу, но это не интересно. Те, кто в проекте со мной занимался, как на подбор оказались либо недовольными, либо строгими, либо с кислой физиономией. От Леона они сильно отличались. Но дело свое делали, хотя видом своим давали мне понять, что их отвлекли от чего-то более важного, и тратят на меня свое драгоценное время.
В какой-то момент определились сроки. Сошлись на начале июня, что лично меня устраивало. По заведенному правилу должно быть полное сезонное совпадениe, иначе легко можно заболеть. Мне сообщили, что где-то в мастерских, не здесь, уже сшили одежду по размеру, подобрали обувь, приготовили саквояж. Мне было интересно, как решится вопрос денег, но та сторона упорно молчала. А я уже успел изучить тогдашние цены, примерно рассчитал, сколько придется потратить. Выбрал удобный момент, чтобы спросить, и меня насторожил уклончивый ответ, что все попозже решим, это мелочи. Спросил снова. Мне ответили, что деньги мне обменяют по курсу перед отъездом. По какому еще курсу? Кто его составляет? Ведь рубль тогда — это валютища, ого-го какая, во всяком случае, по моему представлению. Читая книжки, выискивал все упоминания о ценах. Это не давало полной картины. То казалось все невероятно дешевым, а то вдруг — наоборот. В Интернете нашел целые таблицы. Получалось, что еда дешевая, если не кутить по ресторанам, а вот, к примеру, билеты на поезд — дорогие. Многого вообще не нашел.
За день до отъезда состоялась последняя встреча с Леоном. То ли он нервничал, то ли мне это показалось. Он распечатал электронный билет до Москвы и обратно. Вылет завтра ночью. Леон достал тощий конвертик, сказал, что там тридцать рублей, настоящих. Назвал курс обмена, довольно-таки кусачий.
— Это откуда курс такой взялся? — спросил я, не пытаясь скрыть раздражение. — Где та биржа?
— Это расценки коллекционеров, — ответил Леон. — У нас возникла проблема недавно. В экспедиции нашего человека чуть не поймали на поддельных купюрах, чудом обошлось. Мы недооценили их возможности. Не хотим рисковать, Сергей.
— А мне этого должно хватить?
— Не знаю. В крайнем случае сможете что-нибудь там продать, если потребуется. Только помните…
— Конечно, начну с айфона. А где обещанный саквояж?
— Он ждет вас в Москве, все готово.
Дома я достал старый семейный альбом и просмотрел еще раз фотографии. Одну извлек наружу. Большое семейство моей бабушки. Отец и мать сидят рядышком посередине, старшие дети стоят позади них, младшие рядом, самый маленький — на руках у мамы. Бабушка, коротко остриженная пятилетняя девочка, стоит возле младшего брата. Почему-то у нее взгляд то ли испуганный, то ли серьезный. Маленький Давид готов нашкодить в любой момент (и так потом всю жизнь), старшие сестры смотрят серьезно, брат Боря явно что-то задумал, во взгляде — хитринка. Мать располнела, выглядит уставшей. Ее как раз после появления младшего начало тревожить сердце. А отец, крепкий худощавый человек, смотрит в камеру, довольный, усмешку скрывает. Комната убрана ветками, цветами. На обороте сохранилась надпись на иврите очень красивым почерком прадеда: «Канун праздника Шавуот (Пятидесятница), год 5673 в буквенном обозначении». В уголке — «И.Ильинскiй. Мастеръ фотографiи. Кирсановь». И мелким шрифтом указана премия фотографической выставки в Витебске, а чуть ниже — «Большая улица, соб. домъ». Есть зацепка, и для уездного городка — не столь уж малая. Я сверился в Интернете. От Сотворения мира 5673-й год — oн же 1913. А когда праздник? Получилось, что одиннадцатого июня, а по старому стилю — двадцать девятого мая. Я, кажется, успеваю.
Потом я втихаря достал семейную шкатулочку. Там лежала мамина цепочка, царский червонец, золотое кольцо, что осталось от одного из прадедов по маминой линии, висюлька для цепочки. И еще два кольца с камнями, одно из них моя жена надевает в дни особых торжеств, а другое, более скромное, по-своему изящное, осталось от бабушки. Дочки пока его не захотели взять, показалось старомодным. Особо не задумываясь, я вытащил второе колечко. На всякий случай.
4.
Самолет сделал широкий вираж перед посадкой. Час ранний, а уже светло, солнечно, июнь. В Москве сейчас тринадцать градусов, но день ожидается теплый. Я закрыл электронную книжку и уставился в окно. Молчавший всю дорогу сосед вдруг решил заговорить со мной:
— Давно был в Москве в последний раз?
— Очень, лет двадцать пять прошло.
— Надолго?
— На день.
— Всего-то? Что успеешь?
— По делу нужно. Работа. В другой раз погуляю.
— Ну, давай, работай.
На том беседу и закончили.
Со своей легкой сумочкой я почти первым оказался на паспортном контроле, получил штамп, обойдясь без вопросов, нырнул в «зелёный коридор» таможни и выскочил в Зал ожидания. Один из встречающих держал над головой табличку с моим именем. Мы поздоровались, представились:
— Алексей.
— Сергей.
Мы пожали руки, и он повел меня прочь поскорее к ожидавшей машине, настойчиво повторяя, что должны поторопиться, пока нет пробок.
— А что, в полседьмого утра пробки? — удивился я.
— Нет, но когда обратно поедем, появятся, — ответил он. — Мне сказано тебя до места довезти, во дворе дождаться и через полчаса ты назад выйдешь. Опаздывать нельзя, мне работу серьезные люди дали, я с ней забыл про этот долбанный кризис.
Мы почти бегом добрались до машины. Он гнал быстро, насколько позволяло движение. В дороге молчал. Мне поначалу, когда мчали по Ленинградскому шоссе, хотелось вздремнуть, но когда уже покатили по городу, сон выветрился. Утренняя Москва, пока немноголюдная в ранний час, под утренним солнцем показалась чистой и приветливой. Я действительно не был здесь очень давно. Но и прежде случалось приезжать короткими наскоками. Более трех дней в столице сам не выдерживал, ее шум и темп утомляли. Пока что-то вспоминал, узнавал или не узнавал за окном, машина приближалась к центру. Нужный дом находился в Малом Козихинском, я помнил. Водитель уже нырнул в лабиринт московских переулков, кляня одностороннее движение и вынужденно замысловатую траекторию. Пока он проползал через переулки, меня ненадолго посетило знакомое томление: «Зачем еду, куда еду, а вдруг не найду?» К нему прицепилось еще новое: «А вдруг не вернусь?», но прошло столь же быстро, как и первые три. Мы въехали во двор старого, явно отремонтированного недавно дома, нашлось место припарковаться возле нужной двери.
— Тут домофон, номер восемь-пять-один-семь, а квартира сорок пятая. Я жду здесь, не задерживайся, — сказал мне водитель.
— Спасибо, Алексей, пока! — я захлопнул дверь.
Возле двери беседовали две бабушки с маленькими собачками. Когда я прошел мимо них, они замолчали, посмотрели выразительно.
Набирая код домофона, я услышал за спиной шепот:
— И этот наверняка в сорок пятую. Как только сдали квартиру, каждый день новые приходят-уходят, туда-сюда. Вот увидишь, Андреевна, через полчаса уйдет.
— Обратиться бы куда, пусть проверят, что ли.
Я захлопнул дверь, мысленно попросив их еще полчаса никуда не обращаться. Судя по лестнице, ремонт сделали косметический и только фасада. Старая лестница оказалась мрачноватой, но сохранила черты былого великолепия. Я поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Мне сразу открыли. Женщина средних лет сделалa приглашающий жест, а сама продолжила разговаривать по мобильному, точнее, выслушивать собеседницу, чья скороговорка слышна была даже мне в тихой прихожей. Я захлопнул за собой дверь и остановился.
— Подожди, Таня, подожди, ко мне пришли, я на работе, перезвоню через пару минут, — она закрыла телефон, а меня попросила пройти за ней.
Меня она привела в небольшую комнату без окна, включила свет. В комнате стоял шкаф, стол и пара стульев. Еще две двери выводили из этой комнаты. Из шкафа она извлекла саквояж, вешалку с одеждой, с полочки сняла пару белья, знакомого мне по репетициям, а с другой — полотенце. Пару штиблет достала снизу. Потом она вспомнила и достала зонтик.
— Вы сначала пройдите в душ, здесь, левая дверь. Потом переодевайтесь, я все приготовила. Свое уберете в шкаф, это вам с собой. Когда будете готовы, проходите в правую дверь, там кресло увидите. Сядете в него и ничего не трогайте. А когда вернетесь, снова сможете помыться и переодеться в свое. Я никуда не ухожу, позовете. Только распишитесь здесь.
Она протянула мне бланк с перечнем полученного, а сама другой рукой включила обратно мобильный.
— Таня, это я, ну, и что он?
Я не стал перечитывать, расписался и отдал бумагу хозяйке. Дверь захлопнулась. Я осмотрелся в комнате. Кроме глазка камеры наблюдения ничего нового не заметил. Открыл саквояж. В него уложили белье на смену, рубашки, еще одну пару легких брюк. Нашел там портмоне, сразу переложил привезенные тридцать рублей, кольцо спрятал в кармане легкого пиджака. Там же обнаружил документ. Вид на жительство на собственное имя, адрес в Санкт-Петербурге. Документ в меру затрепанный, с фотографией, подписями, печатями, отметками. Сбоку в саквояже расположились очки, часы, зубная щетка, порошок, мужской несессер, бритвенный прибор. Последний мне не нужен, но я уже расписался и выложить не посмел.
Я быстро принял душ, переоделся, отправил жене SMS, что захожу на долгую операцию, выключил мобильный, убрал свои вещи в шкаф. Проверил часы — они шли точно, подзавел, надел на руку. Посмотрел на себя в зеркало и шагнул к правой двери. Обстановка напомнила очень продвинутый зубоврачебный кабинет: кресло посередине и много техники вокруг. С саквояжем и зонтиком я уселся туда, услышал механический голос, прямо как в рентгенкабинете: «Вдохнуть и не дышать». На мгновение сделалось темно, потом — легкая вибрация, щелчок, вновь свет. «Дышите. Можете встать».
Я встал, вышел из двери. Та же комната, но без шкафа и стола, пустая. Возле двери — связка ключей. Взял, вышел в пустой коридор, запер комнату, потом открыл входную дверь, оказался на лестнице, табличка с номером “45” меня успокоила. Повернул дважды большой ключ, убедился, что все в порядке и пошел по ступенькам вниз, стараясь привыкнуть к штиблетам. Знакомая лестница помолодела, к тому же ее совсем недавно вымыли. Я оказался на улице. Возле парадной беседовали две женщины. Я поймал на себе колкий взгляд. Проходя мимо них, поздоровался, а за спиной услышал шепот, что опять по утрам незнакомые выходят.
— Наверняка от этой новой жилички из сорок пятой, — шепнула первая.
— Бесстыжая, — ответила вторая.
— Суфражистка она, точно, — догадалась первая.
Я уже удалился и остального не слышал. Солнечное утро обещало погожий день. Оказавшись в переулке, сразу сообразил, в какую мне сторону, пошел потихоньку. Редкие повозки проезжали мимо меня, цокот копыт звучал как родной, словно оказался в кино. Я хорошо выучил маршрут, не зря тренировал себя на Street view. Различий оказалось меньше, чем я полагал. Помня, что у меня нет времени на прогулки, все-таки оттягивал поездку к вокзалу. Я почти дошел до Большой Садовой, как извозчик благообразного вида постарше меня, поравнявшись, остановил лошадь:
— К какому вокзалу торопитесь, господин хороший? Подвезу быстро и недорого.
— К Саратовскому, сколько?
— Сегодня — целковый, садитесь.
Я прежде уселся, поставив возле себя саквояж, а после подумал, что рубль — это дорого. Но раз уже поехали — поздно. Вот мы и на Садовой. Здесь многолюдно, народ спешит, повозки, экипажи — один за другим. Заметил несколько автомобилей, пытавшихся гудками клаксонов завоевать себе мостовую. Стоял чем-то приятный запах навоза и несмолкаемый шум. Окликая звонками, трамваи медленно катили по рельсам, один за другим. На стенах домов повсюду вывески, реклама. На некоторых фасадах от них места живого нет. Магазины, мастерские, лавки. Уличные торговцы неторопливо расхаживают. Я вертел головой во все стороны, радуясь каждой вывеске.
«ТАП — Т-во автомобильнаго передвиженiя, прокатъ автомобилей, каретъ и открытых экипажей», «Зубной порошок Маевскаго…», «Перуинъ — средство рощенiя волосъ» и так без конца. Каждое радовало по-своему. «Лучшiя галоши — фабрика “Треугольникъ”, Санктъ-Петербургъ» — родной и еще не «Красный», где дед всю войну и всю жизнь…
До этого возница не поворачивал ко мне головы, а теперь обернулся и спросил:
— Давно в Москве не были?
— Да уж. Очень давно, — ответил я, не прекращая пожирать глазами вывески. — Много лет.
— А откуда вы, если не секрет?
— Далеко отсюда, очень далеко, — честно произнес я, помня, что врать не умею.
— А вы учитель или по ученой части? — спросил он уже почти без охоты.
— Я врач.
— Уважаю, — сказал возница тихо.
Разговор наш растаял. А шум вокруг сделался сильнее. Лошадь ступала медленно. Вокруг стало народу еще больше, посередине дороги прямо на мостовой рядами расселись торговцы. Бесчисленные повозки, экипажи тянулись медленно, трамваи выстроились друг за другом, звонили часто и нервно. Я посмотрел вперед, где ввысь поднялась остроконечная громада. Мы к ней приближались медленно, шагом, остановились. Справа со Сретенки чинно выехал трамвай, все его пропустили, и он, прыснув букетом искр, лихо нырнул под арку в основании Сухаревой башни, ловко продевая ее, как нитка игольное ушко. Взгляд мой проводил исчезающий вагон, окинул еще раз причудливую красавицу. Я позабыл о ней, но узнал сразу. И мне вдруг стали не интересны вывески. Свое верчение головой и любопытство показались чем-то неприличным, будто поддался дурному искушению и решил поиграть в интуриста. Я не гость, я домой еду, ну, почти так, я там прежде не бывал, это не имеет значения. Взглянул только на колоннаду того, что потом станет «Склифом», а после всю дорогу пытался придумать, как доеду, как найду их, только ли подсмотрю со стороны или осмелюсь войти. Мне нельзя раскрывать себя, но вдруг они догадаются сами? Встреча являлась мне тем или иным образом, снилась не один раз, но теперь становилась абсолютно реальной. Мне оставалось лишь нащупать верный путь. Придумывал на ходу, отвергал, сомневался, пытался представить иначе. И знал, что все эти размышления достаточно бесплодны, вот приеду на место, а там оно как-то само получится. Так происходило со мной почти всегда. Главные решения в жизни приходили случайно, внезапно, необдуманно. А потом оказывались верными. И я уверовал в их неслучайность. Но сейчас не получалось отвлечься на что-то иное. Не могу сказать, сколько времени прошло, но вид приближающейся и узнанной привокзальной площади вернул к реальности. Я поблагодарил возничего, расплатился и сошел на тротуар. Площадь и вокзал я узнал, но они при этом сильно отличались от просмотренных дома фотографий. Солнечно, ярко, шумно, живо, здесь и сейчас.
Я помнил, что учили никогда ничего сразу не предпринимать. Попадая в новое место, прежде всего осмотрись, постарайся сам увидеть то, что тебе нужно. А еще проследи, чем заняты другие. Я оказался в здании вокзала, неторопливо обошел главный зал, внимательно читая все вывески, присмотрелся к тем, кто вошел вместе со мной. Обнаружил, где вывешено расписание поездов, изучил его. Тот, что отправлялся в Саратов через четыре часа, мне почему-то понравился. В Тамбов он прибывает утром, а это значит, что в Кирсанове остановится чуть позже. Я заметил: рядом со мной господин средних лет глядит на те же строчки в расписании. Когда он отошел, я решил последовать за ним. Он оказался у касс, и я — туда же. Он брал билет до Ртищева, а я запоминал детали. Он отошел, а я, повторяя его слова, попросил билет во втором классе на нужный мне поезд до Кирсанова. Худой и педантичный кассир заполнил необходимую форму, принял от меня тринадцать с полтиной и выдал билет, повторив четко вслух время отправления, номер вагона и номер пути. Мне оставалось его поблагодарить, убрать билет поближе к портмоне и отойти в сторону. В моем распоряжении почти четыре часа. Нужно где-то поесть, и у меня — полное право прогуляться по Москве.
Я еще толком не выбрал, куда бы пойти, пока что отправился дальше по Валовой, шел вперед. Внедряться в улочки Замоскворечья мне не особо хотелось, а здесь мешали многолюдье, шум и бесконечное движение по мостовой. Дома вокруг особой красотой не радовали. Низкие, основательные, если в три этажа, то такие уже казались высокими. И деревянных немало. От площади зачем-то я свернул в Коровий Вал, там сделалось тише. Увидел кинотеатр «Великан», тоже маленький, приземистый, и отчего-то гулять дальше расхотелось. Ничего не изменилось, Москва, как и всегда, утомляла меня быстро и неуклонно. Я не знал, где бы уже сесть и поесть. Выбор оказался велик, но мне не захотелось ни в одно из заведений, что попадались на пути. Я вернулся к вокзалу, купил себе несколько газет, журналы «Нива» и «Огонек», отправился в ресторан, намереваясь просидеть там как можно дольше.
5.
Оказалось, что я отвык от поездов. Ожидал приятной поездки, но она таковой не получилась. В купе сначала читал газеты, потом пришлось беседовать с попутчиком, несимпатичным одышливым господином, оказавшимся каким-то чиновником из Саратова. Точнее, говорил все время он, ругал всех и вся, слышал исключительно сам себя, а я либо поддакивал, либо вставлял для приличия слова восклицания, изумления, согласия. Мне довольно трудно было понять, о чем речь, кое-что я улавливал. К счастью в ожидании отправления я успел пролистать все купленные газеты, поэтому те новости, что на слуху, мне уже были ведомы. В какой-то момент сосед перешел на скользкую тему грядущего суда над Бейлисом в Киеве. Суд ожидался через пару месяцев, а дело тянулось уже два года и успело вызвать общественные страсти. Я помнил, что обязан промолчать, таковы условия, поэтому бесстрастно, насколько возможно, я выслушал соседские сентенции о грядущей справедливой и долгожданной каре, которая неизбежно настигнет подсудимого, а огромная страна воспрянет духом. Я пытался предложить попутчику журнал или газету, он брал неохотно и ненадолго, зато можно было воспользоваться громким заголовком и сменить тему беседы. Во всех газетах сплошь сообщали о новых выходках суфражисток в Англии. На мое счастье эта тема его возбуждала ничуть не меньше, и сосед пускался в рассуждения о том, что нас ждет, если их не остановить. Я слушал его, снова поддакивал, но сам пытался представить, что его самого ожидает лет через пять. Хотел было найти в себе мотив сострадания, не нашел. Вечером он проголодался, позвал в вагон-ресторан. Мне не захотелось, и он ушел один. Я наслаждался тишиной, пролистывал «Ниву». Сосед вернулся скоро, сообщив мне, что ужин оказался плох. Я изобразил изумление на лице, сослался на мнение несуществующего приятеля, который с восторгом отзывался о вагоне-ресторане на этой дороге. Сказав, что успел проголодаться, я с облегчением покинул купе. Ужинал я снова долго, мне там понравилось. Заплатил официанту указанную сумму без всякого сожаления и оставил на чай. Когда вернулся в купе, сосед лег спать. И я последовал его примеру. За окном все еще было светло. Конец мая по старому стилю, а по новому — июнь. Колеса стучали так, как и раньше в детстве, радуя меня. Так радует все, что остается в этой жизни неизменным. Я уснул легко, сказалась бессонная ночь накануне и суматоха Москвы. Снов не увидел.
— Тамбов, господа, прибываем в Тамбов, — огласил проводник. — Стоянка тридцать минут.
В коридоре началось движение, чей-то чемодан нечаянно стукнул в дверь нашего купе. Сосед храпел. Я проснулся за пару минут до объявления. Спал глубоко, потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, где я оказался. Встал быстро, оделся тихо, проверил, на месте ли часы и портмоне. Когда пассажиры покинули вагон, я вышел вслед за ними на перрон пройтись и немного размяться. От вокзального буфета долетал соблазнительный аромат, я поспешил туда, взял крепкий кофе и свежайшую выпечку. Утро нового дня вновь встретило теплом, ясным небом. После кофе я прошелся по перрону. За зданием вокзала начинался цветущий сад, подошел поближе и услышал гудящих пчел. Я вернулся в вагон, сосед проснулся, спросил, где мы. Узнав, что стоим в Тамбове, начал объяснять мне, чем и этот город так плох. Я уже его не слушал. Поезд тронулся. Я сидел возле окна, смотрел на уходящий перрон, на служивого человека в форме с флажком в руке. Cнова сад медленно проплыл мимо меня, в городе яркие купола и колокольни возвышались над крышами добротных домов, на дороге пылил колесами смешной автомобиль, от него шарахнулся в сторону зазевавшийся жеребенок, чья мать в упряжке покачала укоризненно головой. Город мельчал и удалялся. Мне оставалось ехать еще час-полтора.
Минуты тянулись лениво. За окном — бесконечные возделанные поля, ровно зеленеющие молодой пшеницей, холмистые перелески. Впереди показался городок, поезд замедлил ход, робко приблизился к его окраине, и, словно боясь разбить хрупкую игрушку, решил обогнуть справа. Паровоз дал гудок. Проводник заглянул в купе.
— Кирсанов, прибываем в Кирсанов.
— Благодарю вас, — ответил я, а сам уже был готов выходить.
Меня удивил большой вокзал. Построен недавно и с размахом. Красивое здание, широкие окна. Взглянул на часы, вспомнил, что пора и свои подзавести. Народу в зале оказалось немного. Я потихоньку стал искать расписание поездов и нашел почти сразу. Через два дня в четверг тридцатого мая я должен уехать. Удобный поезд на Москву уходил отсюда в пять часов пополудни. Я сразу решил купить билет. Заодно спросил, где найти Большую улицу, мне посоветовали идти к собору, он виден издалека, или взять извозчика. Я пересчитал остаток в кошельке и понял, что осталось мало, проблему эту придется решить поскорее. Вышел на привокзальную площадь. Было солнечно, но не жарко. Легкий ветерок освежал. Вокзал расположился на окраине, и в город от него вела прямая улица. Купол собора с колокольней — там же, я решил пойти пешком. Вдоль улицы стояли добротные деревянные дома с палисадниками. Ветки распустившейся сирени поднимались выше оград и кокетливо маячили передо мной. По улице медленно проезжали телеги, за спиной часто слышались короткие гудки маневрового паровоза на станции. Желтая бабочка сопровождала меня, то пролетая над головой, то садясь чуть впереди на ветку, где подрагивала крылышками, изображала ко мне полное безразличие; но стоило мне приблизиться, снова поднималась и переносилась вперед, будто показывала дорогу.
Возле собора я увидел площадь. Здесь на улицах больше встречались дома каменные, солидные. Длинные торговые ряды друг против друга напомнили архитектурой Никольский рынок в Петербурге. Вывески разукрасили фасады почти как в Москве. Пробежав глазами по ним, я обнаружил гостиницу, запомнил. Неподалеку расположились магазины, солидные лавки. То, что мне нужно, заметил почти сразу: «И. П. Серебряковъ. Часы. Ювелирныя украшенiя». Подошел поближе. Мелкими буквами указано, что здесь же — скупка и ломбард. Я потянул дверь, приятно звякнул колокольчик. Сидевший за прилавком пожилой мужчина в пенсне привстал, посмотрел на меня удивленно и поздоровался.
— Добрый день, чем могу вас порадовать? Ищете подарок жене, дочери?
— Не совсем. Я…
— А, знаю, хотите купить сыну часы, он наверняка диплом получил, так? — хозяин смотрел весело, поедая любопытством. — Верно?
— Нет, послушайте, это не сейчас. Я хочу продать кольцо. — И извлек его из кармана пиджака.
Хозяин сделался серьезен, принял кольцо, рассмотрел, взял увеличительное стекло, оглядел камень, задумался.
— Да. Понял. Бриллиант небольшой, огранка немецкая, золото. Много тут никак не получится, могу дать за него…
Он назвал цену. Много это или мало, я не знал. Указанная сумма решала мою проблему и позволяла не беспокоиться. А торговаться я все равно не умею, есть такой грех, хотя через два поколения и произошел от купцов. Я согласился. Хозяин умело скрыл усмешку, принял кольцо и расплатился. Прежде чем уйти, я спросил, не подскажет ли он мне, как найти дом Ильинского.
— Фотограф? Конечно, здесь неподалеку. Вот выйдeте, повернете направо и по этой же улице пешком минуты три, легко найдете.
— Благодарю вас. Всего доброго.
— И вам. Заходите. Найду хороший подарок, когда потребуется.
Я взглянул вдоль улицы, подумал, не зайти ли мне прежде в гостиницу, но неведомая сила заставила пойти все же разыскать Ильинского. Его дом определил сразу по вывеске, такой же, как на уголке старой фотографии. И про ту же премию в Витебске упоминалось. Ею мастер явно гордился. Возле его дома стояла небольшая повозка с ожидавшим кучером. Я собрался было постучать в дверь, но та открылась раньше, вышел маленького роста полноватый мужчина лет сорока на вид, в руках держал деревянную треногу. Увидев меня, поставил ее на землю и посмотрел удивленно:
— Вы ко мне?
— Да, к вам, вижу, что не вовремя, может, в другой раз? Вы уезжаете?
— Да, со мной давно договорились, ждут. Большая семья, уважаемые люди. Евреи. У них праздник свой наступает. Я должен успеть, дорогой заказ.
Я догадался и услышал, как забилось сердце. И я, кажется, успел. Вдохнул поглубже, постарался успокоиться.
— Ничего страшного, я могу и в другой раз. А что за семья такая?
— Меерович, Семен или как у них, Симха Хаимович. Торговля зерном, серьезное дело. Небось слышали про них? Их здесь очень уважают.
— Как же, наслышан. А мне самому нужно попасть совсем недалеко от их дома, может, я составлю компанию?
— Да ради бога, положите это в повозку, — он отдал мне треногу и вернулся в дом.
Фотограф аккуратно вынес громоздкий аппарат, уложил на приготовленную солому, прикрыл тряпицей, вынес из дома небольшой баул. Мы забрались в повозку и лошадь тронула. Я попросил остановиться за три дома до конечной их остановки.
Фотограф в дороге начал было расспрашивать, кто я и откуда, старался отвечать ему односложно. К счастью нашлась спасительная соломинка, чтобы сменить тему:
— А расскажите-ка мне, как вы получили премию в Витебске? Я слышал, что такая очень ценится.
Он начал рассказывать подробно, и рассказ его занял почти весь недолгий путь. Я слушaл вполуха, кивал, а сам запоминал обратную дорогу. Я вышел за три дома, сделал вид, что ухожу в сторону, а сам проследил, где повозка снова остановилась, в какие ворота Ильинский стал вносить свои принадлежности. Запомнил.
6.
Я ушел от того места, мысленно прикидывая, сколько времени займет фотосессия. Полчаса, больше? Повозка осталась ждать, значит, на ней Ильинский вернется обратно. Пойти в гостиницу или дождаться? Не хотелось удаляться отсюда. Я сделал круг по соседним улочкам, возвратился. Повозка стояла на месте. Я отправился по новому кругу с другой стороны, это заняло минут на пять больше. Солнце стояло высоко, захотелось пить. Когда вернулся, увидел, что фотограф кладет обратно в повозку аппарат. Я постоял за углом, пока они не тронулись, а сам потихоньку направился к воротам. Их еще не закрыли. Мне было страшно, но я шагнул и постучал зачем-то в полуоткрытый створ. Хозяин стоял прямо передо мной, в хорошем костюме, который я сразу узнал. Он смотрел на меня с каким-то добрым изумлением, словно видел впервые, но дожидался давно.
— Здравствуйте, вы Симха Хаимович? Я вас искал, я — Сергей Борисович.
— Здравствуйте, проходите, чем могу помочь? — Он очень внимательно смотрел на меня. — Мы прежде не встречались, как мне кажется.
— Вы правы, я здесь впервые, можно сказать, случайно оказался по делам. Меня просили заглянуть к вам, привет передать, с праздником поздравить, — и я назвал фамилию мужа его сестры, а там семейство такое большое и разбросанное по всему белу свету, что всех никто не упомнит.
И я добавил поздравление на иврите, откорректировав привычный выговор на старый ашкеназский.
— Сергей Борисович? Надо же, благодарю, и вас сердечно поздравляю. Вы издалека приехали?
— Из Москвы, сегодня утром. Я врач, есть кое-какие дела здесь.
— Пойдемте в дом, вам отдохнуть нужно, воды напиться, вы же с дороги.
Он провел меня в дом. Эту большую комнату нельзя было не узнать. Ее украшали ветки, снопы, букеты на стенах и на полу. Они только что сфотографировались. В доме было тихо, что мне показалось странным. Мой прадед ходил легко. Я прикинул: по возрасту он на данный момент младше меня, хотя на вид мы скорее ровесники. Он усадил меня за стол, сам принес кружку холодной воды. И продолжал странно смотреть, не отпуская меня взглядом.
— Вот, от нас только что фотограф ушел. Я решил на праздник снимки сделать. И чтобы все вместе, и каждого по отдельности. А сейчас у детей урок. Учитель приходит. Мои там, и еще три семьи. Он строгий, но дело знает. Дети его боятся.
— Палеев? — сорвалось у меня.
— Как, и вы о нем слыхали? — спросил прадед, но удивление показалось мне притворным.
— Слышал случайно, подходя к вам, как мальчишка забрался на дерево и оттуда крикнул другим: «Палеев идет!» — соврал я, пересказывая слышанное прежде в детстве от бабушки.
— Это мой Борька, за ним такая привычка водится. Сорванец еще тот. Всей компанией верховодит.
— А что, все дети вместе на уроке?
— Нет, самая старшая дома, у нее уже другие занятия. И младшенький еще не дорос до учебы, у мамы на руках. А остальные там. Учитель каждому свое задание придумывает, а когда рассказывает — они его слушают. Праздник только вечером наступит, пусть делом займутся. Зато я все дела на пару дней отложил.
— Правильно, — заметил я после того, как опустошил кружку воды.
— А где вы остановились? — спросил он.
— В гостиницу собираюсь.
— Ни в коем случае! Вы останетесь у нас, не возражайте.
— Что вы, неудобно. У вас сегодня праздник, а я …
— У нас сегодня праздник. Мои родственники вам про меня рассказали наверняка?
— Да, наслышан, — вполне честно заметил я.
— А что значит мое слово, можно не объяснять? — он смотрел строго. — А я его уже сказал, вы остаетесь.
— Хорошо.
— И дел у вас в городе никаких нет, я прав? — шепотом спросил он, глядя мне в глаза.
— Нет, так, проездом, — залепетал я, отводя взгляд.
— То-то же. А как ваша фамилия?
— Левин.
— Надо же, соседу моему не родственник?
— Нас много, все мы где-то родственники, — стал я уводить в туман и снова заметил пристальный взгляд прадеда, будто пришла ему в голову шальная мысль.
Хозяин позвал жену. Она зашла, держа малыша на руках. Он не спал, но был к тому близок, пальчиками трогал брошь на маминой блузке. Прадед представил меня моей же прабабушке. Муж называл ее Циля, а ей нравилось полное имя Цецилия. О ней я знал куда меньше, она прожила недолго. Сейчас уже я увидел немного оплывшее лицо, нездоровую полноту. Болезнь начиналась исподволь, развивалась постепенно, лечение помогало, облегчало на какое-то время ее состояние. Ей не суждено будет увидеть, как младший сын из ребенка превратится в юношу.
Хозяева захлопотали вокруг меня, позвали старшую дочь. Та вышла из своей комнатки, где неустанно занималась. Уже взрослая девушка.
— Нехама, подойди, познакомься, у нас гость. Он — врач, — сказал ей прадед, а мне тихо сообщил, что дочь мечтает учиться медицине.
Я знал, что Нехама, а для нас тетя Нина, своего добьется, выучится, проработает долго, но останется одинокой, помогая сестрам, братьям, отцу. Пройдет всю войну, станет подполковником медслужбы во фронтовом госпитале, а в пятьдесят третьем ее вышвырнут с работы по «Делу врачей», и обиды этой она не снесет, начнет постепенно угасать, хотя на склоне лет продолжит всем помогать, меня успеет понянчить. Я не мог ее помнить, потому что когда умерла, я был немногим старше, чем маленький Додик сейчас.
Мой саквояж подхватили и меня повели в комнатку для гостей, велели располагаться, показали, где смогу помыться. Женщины ушли хлопотать на кухне. Я занялся собой.
Когда я снова вернулся в гостиную, там стоял шум. Дети вернулись с урока, с ними пришли и соседские. Они росли вместе, играли вместе, дружили крепко. В компании мальчишек верховодил Боря, подвижный рыжеватый парень с лицом, обсыпанном веснушками. Новая страсть охватила вожака: в моду входила игра «футбол», мяч уже раздобыли, теперь пришла пора создавать команду. В соседской семье Левиных мальчишек было больше, с ними и еще несколькими получалось собрать команду. Сейчас они скучились вокруг него, а Боря делился планами. Я знал, что один из них — мой дед, пытался определить, казалось, что догадался, но эти братья друг на друга так похожи, мог запросто ошибиться.
Деда я не застал. Он умер за три года до моего рождения после тяжелой срочной операции. Если бы диагноз вовремя поставили — жил бы долго. И фотографий той семьи не осталось. Дед мой с братьями и сестрами уехали учиться, их родители перебрались в другое место. Оба моих прадеда, что прежде жили по соседству, детей обучали вместе, дела вели серьезные, платили ежегодную взятку за проживание вне «черты», людьми были друг на друга не похожими. Симху живо интересовали любые новые веяния, и он при всей приверженности традициям привык с малолетства все обдумывать самостоятельно и с ходу ничего не отвергать. Второй прадед был несколько замкнут, более зашорен, нового опасался, в своей вере склонялся к предопределенности судьбы. В начале войны он с женой остался в своем маленьком городке под Брянском (там жили на склоне лет), где их и убили.
Когда я вернулся в гостиную, отец громко сказал детям, чтобы поздоровались с гостем. Мальчики повернули головы, сказали «здрасьте», продолжили свой разговор. Средняя рыжеволосая девочка подошла, посмотрела серьезно, поздоровалась и ушла к маме. Младшую я нашел не сразу, точнее, она меня заметила первой и смотрела, широко открыв глаза. Худенькая, коротко остриженная, одетая в светлое легкое платье, подошла ко мне сама, держа в руках книгу. Отец стоял рядом, смотрел на нее с нежностью.
— Миреле, подойди, не бойся, Машуля, чудо мое большеглазое. Видите, младшая, ей пять лет, робкая. Зато с книжкой не расстается.
Моя бабушка продолжала смотреть на меня с интересом.
— Здравствуй, дорогая, покажи-ка мне свою книгу. Хочешь, я тебе почитаю?
— Хочу, — с радостью ответила она.
Мы сели с ней возле окна. Книга красивая, сказки Ш. Перро со множеством иллюстраций. Я и ее вспомнил.
— Какую сказку ты хочешь?
— Про Золушку! — не задумываясь ответил ребенок.
Я читал ей и замечал каждое ее движение. Многие жесты так никогда и не изменились, я их помнил. Вскоре мать позвала всех поесть. В преддверии праздничной вечерней трапезы решили подать легкий обед. Меня усадили возле хозяина. За столом было тихо. Прадед с удовольствием ел свекольный суп с зеленью, а я узнал его ложку.
После обеда меня уговорили пойти отдохнуть в комнате. Я прилег, испытывая блаженство.
Вечером все готовились к празднику, и я помогал. В гостиной белой скатертью накрыли большой стол. Как и положено в этот праздник, трапеза ожидалась молочная. Запахи, приходившие из кухни, обещали что-то необыкновенное. Комнату еще украсили. Все ждали отца. Когда он вернулся, позвали к столу.
Я заметил в какой-то момент, что гостем себя уже не чувствую. Все знакомо, всех знаю давно. Угощения — те же, что я помнил с детства. И мне показалось, будто все семейство точно так же видело во мне не гостя. Я оказался среди родных, я люблю их, а они — меня. Мне рассказывали наперебой про все, и я что-то рассказывал, делая отчаянное усилие над собой не болтануть лишнего. И даже пребывая в полнейшем растворении от происходящего, замечал на себе очень внимательный взгляд прадеда. Мне снова показалось, что тот о чем-то догадывается.
Младших пора было укладывать спать. Мать занималась Додиком, я пообещал еще одну сказку Мире (для меня — Маше). Она лежала, я читал ей, вспоминая, как бабушка читала мне. Я наверняка повторял ее интонации. Она слушала внимательно, под конец сказки стала засыпать. Я поцеловал ее, снял очки, закрыл книжку, затушил керосиновую лампу и тихо закрыл за собой дверь. Мы еще посидели со старшими за столом, потом с прадедом вышли во двор. На улице стало прохладно, на небе — звезды.
У меня оставалось неполных два дня, которые я провел с ними, запоминая каждое мгновение. Мира-Маша почти все время крутилась рядом. Снова приходили соседские ребята, я схитрил, попросил девочку рассказать про каждого из них. Так я окончательно узнал, кто же из них Зелик, мой дед. Когда Мира показала на него, заметила серьезно, что этот, который на три года ее старше, слишком много о себе воображает.
7.
Праздник закончился. В последнее утро отец очень рано уехал по своим делам, у детей снова уроки, жизнь вернулась в привычный ритм.
После полудня я собрал свой саквояж. Мы пообедали, еще посидели, поговорили. Когда мне пришел час двигаться к вокзалу, глава семейства вернулся домой с намерением проводить на поезд. Дети тоже хотели составить компанию, но отец был тверд, только он сам.
Я попрощался с каждым. Когда сказал Мире-Маше «до свидания», ощутил простой изначальный смысл этих слов. Мне хотелось заплакать, постарался сдержаться, не совсем получилось, и не все заметили. Мы вышли за ворота, сели в ожидавший экипаж, я на прощание еще раз помахал рукой. Tронулись. Поначалу прадед молчал, и я не знал, заговорить ли первым о чем-нибудь или тоже помолчать. Он явно хотел со мной побыть наедине не просто так. Наконец, он решился:
— Скажи-ка мне честно, — он внезапно перешел на «ты» и обращался как старший к младшему. — Ты же приехал к нам?
— Да, — глухо произнес я, забывая все предостережения.
— Я узнал тебя, ну, точнее, я понял, что родной нам, не знаю откуда ты, но родной, меня не обманешь. И дома у нас все это поняли. Мы правы?
— Правы. Но я не могу, пойми.
— А я все понимаю, не говори, сам догадываюсь. Я за свою жизнь успел кое-что понять, а главное, — нет ничего невозможного. А кто думает иначе — пусть вспомнит, как совсем еще недавно того, к чему мы привыкли, и вовсе не было, даже не верилось. Я правильно рассуждаю?
— Не стану спорить.
— И не о чем спорить. Раз ты родной, но я прежде не знал, то, как понимаю, ты — потом придешь, позже, даже, может быть, не скоро. А если я тебя сейчас увидел, то мало ли что нам кажется невозможным? Я просто рассуждаю, не отвечай, если не можешь. Не подводи тех, кто тебе помог, они и нам помогли, так получилось. Поблагодари их. Не бойся, я не стану спрашивать у тебя, что нас ждет. Каждый сам должен своё застать. Так-то.
— Спасибо тебе, — никакого иного ответа не нашлось.
Он молчал. Уже мы оказались недалеко от вокзала. Я посмотрел на циферблат.
— Во сколько твой поезд? — спросил он.
— В пять. Я как раз успеваю.
— Мне нужен твой совет, Сережа, — он смотрел на меня. — Погляди, я купил для Мирки подарок. Не сейчас хочу подарить, а когда вырастет, рано ей пока такие. А я сегодня его увидел, и мне так понравилось! Не удержался.
Он извлек маленькую коробочку. Я открыл ее и обнаружил то самое кольцо, с которым расстался пару дней назад.
— Ну, что ты думаешь? Ей понравится, станет носить?
— Да.
Мы приехали. Он сказал, что попрощается здесь и вернется домой, до перрона не пойдет. Мы обнялись и расцеловались. Я забрал саквояж и зонтик, так мне и не понадобившийся ни разу. Возничий тронул, прадед помахал мне рукой. Я направился к дверям вокзала и услышал вдалеке гром. На горизонте уже собралась туча. Поднялся и ветер. Я спрятался в здании. А когда пора было на перрон выйти, тут и зонтик впервые понадобился.
Поезд прибыл точно по расписанию. Я удачно оказался совсем рядом со своим вагоном. Поднялся, зашел в купе, там никого не было. Поставил саквояж, сел. Я устал. Как хорошо, что он оказался мудрее и не заставил меня ни о чем рассказывать. И я бы не смог рассказать, что двое сыновей его погибнут на войне, что средняя дочь сойдет с ума, что самому ему скоро придется все бросить и скитаться несколько лет с больной женой и детьми в разорении и жестокости Гражданской войны, а потом начинать все заново, с трудом, и так еще пару раз уже гораздо позже. А каково это узнать, что внуков у тебя будет гораздо меньше, чем детей?
Обратный путь ничем мне не запомнился. Я устал, хотел только, чтобы без сюрпризов вовремя добраться до Москвы, взять извозчика, вернуться в Малый Козихинский. Надеялся в поезде выспаться, но с трудом засыпал. В Москву прибыли ранним утром, было прохладнее, чем прежде, я легко взял извозчика и точно так же за рубль меня доставили к нужному дому. Я поднялся, открыл ключом сорок пятую квартиру, из коридора вошел в нужную комнату, а оттуда — в следующую, где ждало знакомое кресло. «Вдохнуть и не дышать». Вперед. Приехали.
Я вышел из душевой, вытерся, достал свежую пару своего нормального белья, оделся. Когда я приоткрыл дверь в коридор, услышал знакомый голос:
— Таня, у меня батарейка садится, перезвонишь мне потом? — Она увидела меня.
— Вернулись? Все в порядке?
— Да. Вы проверите вещи? — спросил я.
— Я вижу, что все на месте, Я уберу. Своего ничего не забыли?
— По-моему, нет. Документ, часы, кошелек, одежда, зонт.
— Идите, а то Лешка заждался. До свидания.
Водитель сидел в машине и ждал. Мы отправились в аэропорт, в городе собирались пробки, ехали мы до Шереметьева долго, но успели вовремя. На табло отправлений высветилась строчка моего рейса, я пошел на регистрацию.
Глядя на облака сверху, вдруг понял, что мудрый Симха Хаимович меня выручил. А дома я открыл шкатулку — там все на месте.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer4-serglevin/
