Круизы0

Толковые словари определяют «круиз» как морское путешествие, обычно по замкнутому кругу, с радиальными поездками из портов стоянки во внутренние районы страны, предпринимаемое преимущественно ради удовольствия, а также с познавательными целями. Названные два фактора — получение удовольствия и удовлетворение любопытства путешествующих — позволяют включить в эту категорию странствий также и речные круизы, была бы река большая и представляющая интерес (к примеру, как Волга, или Нил, или Рейн). Далее естественным выглядит расширение понятия «круиз» на иные водные поверхности — озера, проливы, заливы, фиорды. Одним словом, плавали — знаем (здесь первое лицо множественного числа — это моя жена и я).

И тут же оговорюсь: данный конкретный материала, равно как и все прочие мои травелоги, представляет собой только и исключительно изложение личного опыта, ибо, как справедливо заметил Иван Андреевич Крылов, «мы истории не пишем» (а уж тем более не составляем путеводители и прочие справочные издания).

Плывем, качаясь…

Черноморский круиз (1988 г.)

Первый мой круиз — по Черному морю. Время действия: 1988 год. Маршрут: Одесса — Ялта — Сочи — Сухуми — Батуми — Одесса. Наш пассажирский теплоход «Федор Шаляпин» был построен в Великобритании и спущен на воду в 1954 году. Длина 185,3 м, ширина 24,4 м, осадка 8,7 м, скорость хода 19 узлов. [Следует заметить, что приводимые здесь и далее по тексту цифры дают возможность вдумчивому читателю сопоставить технические характеристики использовавшихся плавсредств.] Укажем также, что этот круиз пользовался совершенно безумной популярностью в кругах советской теневой экономики, особенно у одесских дельцов известное дело какой национальности. Из всех советских пассажиров этой самой национальности я был, наверное единственным, кто отправлялся в плавание не для развлечения, а по деловой надобности, и мне даже заплатили некоторую денюжку за работу в качестве переводчика. А дело обстояло следующим образом. Один видный профсоюзный функционер (на союзном уровне) был к тому же знатоком и любителем джаза. И вот как-то во время посещения Великобритании он завел речь о своем хобби с лидером одного из английских профсоюзов. А тот возьми и предложи: хочешь, мы пришлем к вам коллективчик — ну, пусть не из самых звездных, но вполне добротный. Полет за наш счет, пребывание — за ваш. Покатаются они дней десять, подудят в саксофоны во славу профсоюзной дружбы двух стран — приятное, так сказать, с полезным. Предложение было с энтузиазмом принято, и заинтересованные стороны разработали скромный маршрут: три концерта в Москве, потом выступление в Одессе, а потом весь коллектив, с трубами, барабанами, бас-гитарой, солисткой, переводчиками и административной группой садится на пароход и плывет до Батуми и обратно, давая концерты по пути следования.

Плавание вышло просто прекрасным. Джазмены так те вообще чувствовали себя на верху блаженства — все родное, включая раздельные краны для горячей и холодной воды в умывальниках; а встречающиеся на каждом шагу — для вящего удобства пассажиров — указатели со стрелочками, чернью на медных, до блеска начищенных табличках: Bow, Aft, Starboard, Port (то есть, соответственно, «Нос», «Корма», «Правый борт», «Левый борт») прямо-таки создавали атмосферу романов Фредерика Марриета.

Не меньшее удовольствие выпало на долю сопровождающих лиц (ну, и вообще советской аудитории): классический джаз, солистка — темнокожая вест-индийская красотка Лорна, распевающая хиты из «Кошек» Эндрю Ллойда Уэббера. Надобно заметить, что с творчеством Уэббера народ был знаком тогда в ограниченном объеме (разве что «Иисус Христос — суперзвезда» в магнитофонной записи у узкого круга любителей), а тут каждый вечер такое пиршество. И ко всему прочему — веселые и компанейские музыканты с неисчерпаемым запасом анекдотов, плюс приятное общество джазового администратора Кена, с которым мы прекрасно спелись и весело проводили время, вовсю подначивая друг друга, как за обеденным столом, так и за столиком на открытой палубе теплыми темными ночами, когда света крупных южных звезд и горящих вполнакала фонарей палубного освещения вполне хватало, чтобы не пролить мимо стакана — а уж мимо рта мы как-нибудь не пронесем…

Тут я позволю себе примечание (или замечание) личного характера. Эта джазовая поездка была деловой по определению и финансировалась за казенный счет — таким образом, я, естественно, плыл без жены. В отличие от всех других моих — в смысле, наших — круизов, честно оплаченных из семейного бюджета. Потому не следует удивляться, что в качестве иллюстративного материала вниманию читателей предлагаются наши совместные (а какие бы ещё?) фотографии. Уж что есть — то есть, и что на витрине — то и в магазине.

Круиз по Волге (1991 г.)

Первый наш (совместный с женой, то есть) круиз пришелся на август 1991 года, по самому, пожалуй, популярному в те времена маршруту Москва — Астрахань — Москва. Это и три недели расслабленного отдыха, и немалое число неизвестных городов — то есть, куда как известных, просто доселе нами непосещенных, и комфорт каюты со всеми удобствами, и над всем над этим завораживающее пастернаковское

Был утренник. Сводило челюсти,
И шелест листьев был, как бред.
Синее оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет.

Хотя формально стихотворение и говорит о плавании по левому притоку Волги, но названо оно вполне обобщенно — «На пароходе» и тем самым допускает более широкое толкование, распространяемое на весь Волжский бассейн. Тем более, что в процессе работы над этим материалом я наткнулся (в ВИКИ) на поразившую меня фразу: «Согласно большинству гидрологических признаков (возраст рек, высота истоков, длина, полноводность), Кама является главной рекой, а Волга — ее крупнейшим притоком».

Круиз начинался в Северном речном порту, то есть, в Химках, и плыли мы первые сутки по каналу им. Москвы, непрерывно шлюзуясь согласно непростому рельефу местности. Шлюз № 3, расположенный возле города Яхрома (55 км к северу от Москвы, по Савеловской железной дороге), является, по всей видимости, самым известным гидротехническим сооружением водной системы: его башни украшены скульптурами флагманской каравеллы Колумба «Санта-Мария». В городе прошли юные годы автора этого текста, а именно, в доме, где на первом этаже находилась городская аптека, а на втором — квартира управляющего аптекой, его (то есть, моего) деда.

Порты захода нашего корабля — это и Ярославль, один из старейших русских городов, отметивший в 2010 году свое тысячелетие. И Кострома, ведущая отсчет своей истории с XII века, «Кострома, мон амур», как утверждает Борис Гребенщиков. Равно как и — строчкой выше, в той же песне «Аквариума» — «Самара, сестра моя». (Кстати — или некстати, решайте сами — «Кострому» БГ написал в Тель-Авиве, во время одного из своих многочисленных странствий по свету.) Самара, пожалуй, самое сильное впечатление круиза, торжество архитектуры модерна, пользуясь расхожей фразой популярных путеводителей. Есть в Самаре здания, заставляющие вспомнить архитектуру венского сецессиона; лучшее из них — это «дом со слонами». А каков Самарский театр драмы, здание в классическом «русском стиле», из красного кирпича с белокаменной отделкой. И нельзя не упомянуть удостоенный статуса «объект культурного наследия РФ» краснокирпичный Жигулевский пивоваренный завод, родину «советского жигулевского».

В числе других портов круиза был, разумеется, и Ульяновск, сохранявший это название, хотя гидесса, в процессе посещения домика Ульяновых, уже спокойно рассказывала народу о директоре Симбирской мужской гимназии, где учился юный Володя, то есть, о Федоре Михайловиче Керенском, который самолично испортил аттестат почти золотого медалиста, поставив ему единственную четверку (по логике). Впрочем, справедливости ради следует добавить, что в 1887 году, уже после ареста и казни Александра Ульянова, он дал брату государственного преступника Владимиру Ульянову характеристику для поступления в Казанский университет. Сын Федора Михайловича, Александр Федорович Керенский, хотя и младше Владимира Ильича Ульянова на целых 11 лет, стал 20 июля 1917 года министром-председателем Временного правительства, то есть главой российской исполнительной власти — напомним, что другой выпускник Симбирской гимназии занял аналогичный пост (председателя Совета народных комиссаров) лишь 8 ноября 1917 года.

Назовем еще места нашей стоянки. Это и отпраздновавшая свое тысячелетие в 2005 году Казань, с ее Кремлем, белокаменным — кроме башни Сююмбике, сложенной из красного кирпича и сходной по очертаниям с Боровицкой башней Московского кремля. И Волгоград, город, превращенный в руины той «большой войной не на живот» (Бродский), и потому его главное памятное место — Мамаев курган, где шли самые ожесточенные бои. И, разумеется, Астрахань, где Волга впадает, наконец, в Каспийское море, город, бывший центром торговли Золотой Орды, полностью разрушенный Тамерланом, а в XVI веке ставший торговыми воротами России в Азию. По инициативе Петра I, побывавшего здесь в 1722 году, началось активное развитие города как Волго-Каспийского порта. Обеспечение целостности городской территории, изрезанной рукавами и протоками волжской дельты, потребовало сооружения многочисленных мостов, что также роднит Астрахань с Петербургом.

Желающих познакомиться с видами этих городов я отсылаю к всемирной паутине, поскольку в то время у меня не было физической возможности самостоятельно запечатлеть, хотя бы и на пленку, все эти красоты. Не забудьте посмотреть там и монументально-классический Нижний Новгород, с его величественным Кремлем. (Между прочим, в Горьком как таковом мне, формально говоря, побывать не довелось, поскольку Нижний носил имя А. М. Пешкова в ограниченный период 1932-1990 гг.)

Тут я позволю себе небольшое, отчасти лирическое, отступление. У нас, москвичей, особых проблем с названием родного города не было и нет. Проблемы наличествовали у жителей городов на Неве и на Волге — ввиду имен собственных, предварявших слово «град». Наши родственники, жившие в первом из них, обычно говорили «Питер», что вошло и в мой обиход; во время волжского круиза я слышал — от нашей интеллигентной гидессы, в частности — «Царицын», и меня это вполне устраивало. Собственно, это название город носил со времени основания в 1589 году и по 1925 год, после чего был переименован в честь лучшего друга всех волгарей и в таковом качестве пребывал до 1961 года, когда в рамках борьбы с культом и последствиями стал именоваться глухо-топонимически: Волгоград.

Сказав же «Питер» (да еще и добавив, как бы невзначай, «бока повытер»), легко было добиться благосклонности всего моего тогдашнего (впрочем, довольно узкого) круга общения — водителей туристических автобусов, гостиничного персонала и даже изысканных питерских гидесс.

Теперь же выходцы из города над вольной Невой, из числа входящих в мой нынешний, иерусалимский круг общения, услышав из моих уст слово «Питер», слегка поднимают брови как бы в легком недоумении. А некоторые при этом замечают, мягко и наставительно: «Мы родились в Ленинграде». Вот и Городницкий, кстати:

Колыбельная на три такта
Возвращает меня назад,
На родную мою Итаку,
В мой покинутый Ленинград.

И Сергей Шнуров, великий и ужасный Шнур, даже не думает менять название своей, мягко говоря, эпатажной группы: «Ленинград» она с 1996 года и по сегодняшний день.

Ну, а в впрочем — не знаю. Не знаю. Интересно, что в означенном кругу моего нынешнего общения «весьма многие, очень многие» (© «Иван Федорович Шпонька и его тетушка») предпочитают Иерусалиму ивритское «Иерушалаим».

Средиземноморский круиз (1993 г.)

Следующий наш круиз (1993 год), согласно программе московского турагентства, именовался Средиземноморским, поскольку восемь портов посещения омывались водами Средиземного моря (это не считая Стамбула и порта отплытия Одессы, находившегося тогда уже на территории незалежної Украйни и относящегося — во все времена — к Черноморскому бассейну). Характеристики нашего теплохода «Тарас Шевченко»: длина 175,77 м, ширина 23,6 м, высота 13,5 м, осадка 7,80 м, скорость хода 20 узлов, водоизмещение 20 027 регистровых тонн (для зануд вроде меня сообщу, что одна регистровая тонна эквивалентна 2,88 куб. м).

Маршрут круиза включал четыре страны (Турция, Египет, Израиль, Кипр), восемь портов стоянки и существенно большее количество городов, в которые тебя вывозят из каждого порта (они перечислены в скобочках). В хронологическом порядке это турецкий Измир (Эфес), греческий Пирей (Афины), египетский Порт-Саид (Каир), израильские Хайфа (Назарет) и Ашдод (Иерусалим, Вифлием, Тель-Авив — Яффа), кипрская Ларнака, турецкие Анталия (Аспендос, Перг) и Стамбул. Одним словом, насыщенная программа.

Пересекли Черное море, прошли, согласно учебнику географии, по Босфору, Мраморному морю и Дарданеллам, и вышли в Эгейское море. Первая стоянка в турецком Измире (более известном под своим древнегреческим названием Смирна), с выездом в Эфес — город, который до 356 г. до н. э. славился одним из семи чудес света, храмом Артемиды, а после этого приобрел скандальную известность как местожительство некоего грека по имени Герострат, который сжег то, чему остальные поклонялись.

Следующий порт стоянки — Пирей, морские ворота Афин. Утром вышли на палубу и ахнули: море как на картинке: синее-синее, яркого, густого оттенка. Но разве сравнить эту живописную картинность с хрестоматийной картинностью афинского Акрополя: фигуры и барельефы богов и богинь, памятные еще со страниц школьных учебников истории, а потом из «Мифов и легенд» Куна — Афина, опирающаяся на копье, Посейдон, Аполлон и Артемида, сидящие в расслабленных позах, словно на деревенских посиделках… И тут же известнейшая статуя юноши, явно не божественного происхождения, взвалившего на плечи теленка (помнится, меня всегда поражало сходство выражения лиц несущего и несомого, тем более что оба изображены анфас и головы их находятся на одном уровне). Вообще первое впечатление человека, поднявшегося на 156-метровую высоту Акрополя: но я же это где-то видел! И не сразу осознаешь, что всё, виденное тобою прежде, на страницах самых разных изданий, имеет единственный источник, а точнее, первоисточник. И вот ты сподобился к нему обратиться. Наконец-то ты добрался до оригиналов, ибо всё прочее во всем мире — копии.

После Греции (и перехода через Средиземное море продолжительностью более полутора суток) — Египет. Стоянка в Порт-Саиде, откуда бросок через пустыню — в Каир и к пирамидам. А в Каирском музее — повтор ощущения, испытанного в афинском Акрополе: въявь увидеть ту самую фигурку писца, который, скрестив ноги, неизменно сидит на соответствующей странице учебника истории Древнего мира, выдержавшего вот уже которое издание. Гидесса подсветила ему глаза маленьким фонариком — зрелище поразительное: белки из какого-то полудрагоценного камня, с красными прожилками, глаза человека, уставшего от чтения и письма, да плюс к тому мастерски выделанные, пристально глазеющие зрачки государственного чиновника. Но главное, разумеется — это содержимое гробницы Тутанхамона, выставленное для вдумчивого осмотра в большом зале и еще в параллельно идущем этому залу широком коридоре. Там, в коридоре, в отдельной витрине находится один из самых примечательных (как мне казалось на основе заочного книжного знакомства) экспонатов: Тутанхамон на черной пантере. Правда, при ближайшем знакомстве композиция не столь впечатляет, потому что на картинке она казалась меньшего размера и более сообразной; к тому же черная деревянная пантера растрескалась и выглядит отчасти ободранной. Зато никакие фотографии не в состоянии передать поразительную прелесть золотого фараоновского трона, с подлокотниками в виде золотых же пантер, чьи изумрудные глаза так и лезут тебе в душу. А вот самая-самая классика, золотая маска фараона, неизменно изображаемая на обложках всех книг, посвященных его жизни и деятельности, особого впечатления не произвела — как, впрочем, и в первый раз, еще в Москве, на выставке «Сокровища гробницы Тутанхамона».

Что же до пирамид, то основное чувство, вызванное ими — подавленность. На их фоне что люди, что верблюды кажутся ничтожными букашками — похоже, в этом и заключался замысел древних строителей. Да и сама кладка стен как-то неуловимо создает ощущение смерти и царства мертвых. На общем мрачном фоне разительным контрастом выглядят сыны пустыни в белых бурнусах, исполненные воинственного оптимизма и атакующие туристов как в пешем строю, так и верхом на верблюдах. Наиболее популярен следующий простейший аттракцион: предлагается прокатиться на корабле пустыни за символическую цену в один доллар. Погонщик укладывает верблюда на колени, ничего не подозревающий турист карабкается в седло, и верблюд встает на все четыре. Собственно, в этом-то и заключается фокус: посидев малость на верхотуре, незадачливый всадник высказывает пожелание вернуться на землю; в ответ же ему сообщается, что один доллар — это сесть на верблюда, а вот полный цикл (влезть-слезть) стоит уже пятерочку.

За Египтом последовал Израиль, наше первое посещение страны предков — два дня стоянки в Хайфе и два в Ашдоде. С утра до вечера в автобусах, но напряженная программа дала свои плоды — нас провезли по всем ключевым местам иудаизма и христианства. От Стены плача и Старого города до Вифлеема и Назарета, включая Капернаум. Прикидывая ретроспективно маршрут нашего пребывания, я теперь осознал, что на обратном пути из Бейт-Лехема нас провезли мимо нашего дома в иерусалимском квартале Гило, в котором живем — да уж, почитай, четверть века. Счастливое совпадение, думаю; не хотелось бы употреблять высокие слова типа «предзнаменование» или «судьба».

Следующий порт круиза — Ларнака. То есть, Кипр. Первой в жизни шок от реального соприкосновения с левосторонним движением (отголосок британского владычества на острове). Нога не поднималась заходить в автобус через дверь, расположенную на том месте, где по всем канонам должен быть вход для водителя. Тем не менее, вошли. И поехали в столицу греческой части острова, в Никосию. По дороге местная гидесса особо упирала на то обстоятельство, что местная церковь — автокефальная, то есть самостоятельная в административном отношении, и потому ее архиепископ имеет право носить такую же красную мантию, как и византийский император, и подписывать соответствующие распорядительные документы красными чернилами. На обратном пути гидесса остановила автобус в некоторой (не хочу утверждать голословно, но — по-моему — в произвольно выбранной) точке прибрежного шоссе и торжественно заявила, что именно здесь появилась из морской пены Афродита. И напомнила, что потому-то богиня зовется «Киприда» — то есть, в буквальном переводе, «кипророжденная».

Круиз наш завершается в той же стране, где и начался — в Турции. Порт стоянки — Анталья. Как выяснилось в ходе длительной и насыщенной экскурсии, не обязательно было ездить в Грецию, потому что здесь, на территории Малой Азии, вполне можно насладиться видом самых что ни на есть древнегреческих памятников. В Перге и Сиде усилиями наших современников созданы очень живописные уголки, где, на фоне полуразрушенных зданий и башен, стратегически грамотно размещены различные обломки колонн, с пьедесталами и без, пьедесталы без колонн, сравнительно мало поврежденные статуи, вазы, да и просто достаточно древние камни непонятного назначения. Все это в целом создает привлекательный ландшафт, и туриста так и тянет сфотографироваться в обнимку с каким-нибудь каменным львом или другим зверем. Но помимо живописных развалин имеются и вполне целые и весьма грандиозные сооружения, в числе которых наиболее известен античный театр в Аспендосе — равного ему не найти и в Греции. Интересно, что в свое время театр был отреставрирован по личному указанию Ататюрка, которые осознавал не только важность идеи национальной независимости, но и понимал, что иностранный туризм — это один из надежнейших способов материального обеспечения такой независимости.

Последние два заграничных дня мы провели в Стамбуле, поближе познакомившись с городом — поскольку предварительное впечатление мы составили, любуясь им с борта корабля, когда на второй день круиза шли Босфором. Мечеть Сулеймана Великолепного смотрится лучше, чем Айя-София с ее гладкими красноватыми стенами. Фасад выходящего прямо на Босфор султанского дворца Долмабаче чем-то напоминает Питер (фразу, безусловно, следует рассматривать как комплимент). Что же до султанских сокровищ, демонстрируемых во дворце Тонкапы, то впечатление примерно такое же, как и от посещения летнего дворца Бейлербей. То есть, если оставить в стороне политкорректность и не мучить себя подбором слов, то хочется спросить напрямую: «Как, и это всё? А где же восточная роскошь — не говоря уже о восточной красе и изяществе?» Нет, дамы и господа, зажрались мы! Развратили и распустили нас красоты питерских дворцов и богатства кремлевской Оружейной палаты вкупе с Алмазным фондом. Насмотрелись мы на российское смешение византийского великолепия с западной утонченностью. Или просто задали себе еще с юных лет определенные стандарты и каноны, слишком высоко подняв планку. Ведь и в Версале, и в Шенбрунне мы тоже морщим нос. Впрочем, хорошо это или плохо — не здесь обсуждать.

Корабль наш стоял на шварту в двухстах метрах от моста Галата, откуда до пресловутого стамбульского рынка — рукой подать. Выскажемся и по этому поводу. Да, название Grand Bazaar полностью соответствует действительности. Базар действительно большой и отвечающий вроде всем потребностям заинтересованной части человечества — хотя, если входить в детали, то: либо цвета нужного не найдешь, либо фасон не отвечает запросам, либо размер надо поискать. Однако в целом все эти проблемы решаемы в процессе достаточно длительных и настойчивых поисков.

Круиз по Нилу (1994 г.)

Если первый наш речной круиз был по самой длинной реке в Европе, то второй (1994 год) — по самой длинной реке в мире, каковой формально является Нил. Маршрут круиза — от Асуана до Луксора, то есть вниз по реке (или вверх по карте). Наш корабль, «Горизонт», считался — во всяком случае, в те времена — самым большим круизным судном всей Нильской флотилии. Заказчик определил его размеры следующим образом: взяв минимальную ширину самого маленького шлюза на Ниле (а вообще шлюзов там значительное количество), вычел из нее два метра. Иными словами, чтобы между бортом «Горизонта» и стенкой шлюза оставалось расстояние порядка одного метра — ведь меньше уж и некуда. Можно себе только представить, хотя и не без труда, какое виртуозное мастерство требовалось от капитана, чтобы вписаться в камеру такого шлюза.

Во время этого круиза мы повидали — не то, чтобы весь Древний Египет, но уж существенно больше стандартной программы, ограниченной тремя пирамидами (Хеопса, Хефрена и Микерина) и сопутствующим сфинксом, расположенными в Гизе, то есть, практически на окраине Каира.

Итак — Асуан. А точнее — остров Филы. А еще точнее — остров Агилика, потому что остров Филы оказался затопленным при сооружении Асуанской ГЭС, и все древнеегипетские чудеса оттуда перевезли на остров Агилика, расположенный ниже плотины. Первоначально были проведены немалые земляные работы, чтобы придать ему очертания острова Филы, затем все здания (распилив их на части, так что получилось 40 тысяч блоков), равно как и все статуи и прочую мелочевку переместили на новый остров и установили там в прежнем порядке. Впрочем, не все — храм, посвященный богу солнца Амону, египтяне подарили Испании в знак признательности за активное участие в строительстве Асуанской плотины, и теперь желающие могут видеть его в одном из парков Мадрида.

Далее мы приплыли в Ком-Омбо и посетили храм, патронами которого одновременно являются и Гор (бог-покровитель царской власти), и Себек (божество воды и разлива Нила). Сооружение одно на двоих, справа — Гор, изображенный с головой сокола, а слева — Себек, в виде крокодила.

На следующий день нас разбудили ни свет ни заря, усадили по четверо в фаэтоны и повезли в храм Эдфу, также посвященный Гору, встречать восход солнца. Украшение храма — известнейшая статуя Гора-сокола, о размерах которой можно судить по тому, что высеченная из того же монолита статуя жреца, в полный рост, едва достигает птице до груди. На одной из стен храма — серия фресок, изображающих этапы сооружения типового египетского культового здания: фараон выделяет участок земли под храм, фараон лично делает первый удар мотыгой, приступая к рытью котлована, фараон закладывает первый камень фундамента, фараон посыпает фундамент солью — отгоняя тем самым злых духов…

К вечеру мы прибыли в Луксор — город, возникший на месте «стовратных» Фив, столицы Древнего Египта во времена Среднего и Нового царства. Фивы стали столицей культа Амона, бога солнца; вместе со своей женой Мут, богиней неба, и сыном Хонсу, богом луны, они составляли фиванскую триаду. Священным животным Амона был баран, и потому более десятка статуй баранов, символизирующих также плодородие и процветание, красуются вдоль аллеи, ведущей в Карнак. Сам Карнак — это воплощение нашего представления о древнеегипетском величии: помимо храмов Амона, Мут и Хонсу, украшенных гигантскими барельефами, огромная территория буквально переполнена обелисками и колоннами (имеющими форму пальмы, лотоса цветущего и лотоса-бутона). Там же не знающий себе подобных в мире (особенно по соотношению размеров оригинала и изваяния) памятник скарабею, священному навозному жуку, считавшемуся символом движущей силы солнца. Но на этом же, Восточном, берегу — еще один, не менее величественный, храм — Луксор, давший название современному городу. Сфинксов там — не один, как в Гизе, а целая аллея, и на гигантской стене под стать ей барельеф: Рамсес II на колеснице, поражающий своих врагов, хеттов, — еще одно изображение, обязательно присутствующее во всех школьных учебниках истории. В числе жемчужин Луксора был островерхий обелиск высотой метров двадцать пять, весь изукрашенный искусно вырезанными иероглифами, прославляющими деяния Рамсеса II, но в 1830 году (год «болдинской осени» Пушкина) египетский король решил преподнести его в дар королю Франции, и древнеегипетский памятник установили в центре парижской площади Согласия — в том самом месте, где совсем недавно (каких-то четыре десятилетия, срок ничтожный на фоне египетских тысячелетий) стояла гильотина, на которой обезглавили Людовика XVI и его супругу Марию Антуанетту, вошедшую — вернее, влипшую — в историю своей фразой насчет пирожных, которыми народ запросто может питаться вместо хлеба.

Но сколь бы ни были значимы чудеса Восточного берега, главное ждет туриста на Западном берегу: гробницы Долины знати, Долины цариц и Долины царей. Как известно, в Древнем Египте была такая профессия, опасная, но очень доходная: грабители пирамид. Они не боялись ни проклятий и заклинаний жрецов, ни всяческих вполне материальных ловушек, устроенных хитроумными строителями; многие гибли, но это не останавливало еще многих и многих. Наконец, фараоны Нового царства (после XVI в. до н. э.), не вынеся постоянно нависавшей над ними опасности быть потревоженными после смерти, отказались от концепции пирамид, склонившись к идее гробниц, которые вырубались в известняковых горах, к западу от Стовратных Фив. Именно здесь похоронены и Аменхотеп III, при котором могущество страны достигло высшего расцвета; две двадцатиметровые статуи, воздвигнутые перед несохранившимся до наших дней заупокойным храмом фараона, известные как «колоссы Мемнона» — первое, что встречает туриста, сходящего с парома, который доставил его с Восточного берега на Западный. И Тутмос III, восстановивший владычество Египта в Сирии и Палестине. И Тутанхамон — не самый могущественный фараон во всей египетской истории, но, безусловно, самый известный — главным образом, потому, что его гробница, открытая в 1922 г., оказалась совершенно нетронутой грабителями и наглядно продемонстрировала как египтологам, так и всему человечеству, что значит подлинное фараоново великолепие.

На невысоком, в человеческий рост, сероватом каменном заборе — скромная желтая табличка с черной надписью: «Tomb of Tut Ankh Amon». Спускаешься в гробницу, и первое, что поражает — ее сравнительно небольшие размеры. Совершенно непонятно, как она могла вместить все то богатство, которое сейчас экспонируется в Каирском музее; здесь, в Долине царей, оставлен только средний (из трех) саркофаг и еще кое-что, по мелочи. Впрочем, в полупустой гробнице лучше смотрятся стенные росписи — в первую очередь, узнаешь шестерых пресловутых обезьянок, по три в ряд, в изголовье саркофага.

У входа в гробницу Тутанхамона

Кстати о росписях. Рассматривая книги по египтологии, на уровне чисто подсознательном трудно отделаться от мысли, что это очень похоже на раскрашенные картинки. Но вот ты входишь в первую же гробницу и застываешь в изумлении: все краски с тех самых пор (ведь, считай, прошло добрых четыре тысячи лет!) сохранили свою яркость и свежесть. Вся эта киноварь, лазурь, охра, золото, контрасты черного и белого… Начинаешь лучше понимать то мистическое почтение, которое египтологи испытывают к своему предмету. Кстати, когда будете в Каирском музее, загляните на пару минут в зал, что находится справа от коридора Тутанхамона, и там вы увидите, как именно создавались все эти стенные росписи. Оказывается — проще простого: главный художник делал рисунок в цвете на пластине сланца примерно полметра на полметра (вроде той, что выставлена здесь в витрине); потом эту, выражаясь современным языком, мастер-копию элементарно расчерчивали на клеточки, точно также, на квадратики, расчерчивали стену гробницы — и вперед.

В этой связи интересна история, связанная с гробницей, условно говоря, премьер-министра вроде бы фараона-реформатора Эхнатона (могу и ошибиться, хотя чей именно он был министр, не столь уж важно для сути рассказа). Как известно, сооружение гробницы, будучи самым важным жизненным делом египтянина, начиналось еще при его жизни. Вот мы спускаемся в министерскую гробницу и видим, что она, как принято говорить в статистических сводках, «незакончена строительством». Настенные росписи разворачиваются от входа по часовой стрелке: первые пять или шесть сцен вполне завершенные, затем идет фреска раскрашенная, но с еще не стертой сеткой клеточек, следующая фреска — только набросаны контуры рисунка, а пространство следующей фрески лишь расчерчено на квадратики. И все! Фараон умер, министр оказался не у дел — значит, финансирование его гробницы закрыто, потому что надо срочно бросить все силы на роспись гробницы ныне действующего премьера.

И еще пара слов о крокодилах. «Здесь у нас крокодилов нет, — заявил мне египетский собеседник, — они имеются только там… (он неопределенно машет рукой в южном направлении) там, в Африке!» Конец цитаты. Ладно бы еще такую фразу услыхать в Каире, на северной оконечности Африканского континента, но в Асуане, то есть практически у Тропика Рака… Вообще с этими гигантскими пресмыкающимися (нильский крокодил достигает, согласно Брему, семи метров от носа до кончика хвоста) ситуация в Египте неясная. Ты заходишь в любую сувенирную лавку — там в широком ассортименте представлены фигурки животных, воплощающих египетских богов: шакал-Анубис, сокол-Гор, ибис-Тот, кошка-Баст, бык-Апис, и так далее, и так далее. При этом следует подчеркнуть: в древнеегипетском пантеоне имелось, наряду с прочими, божество Себек, отвечавшее за воду вообще и за водные ресурсы Нила в частности — но вот его отображения-крокодила в сувенирных лавках не сыскать. Ни в Каире, ни на периферии. Заметим также, что в Ком-Омбо (о котором шла уже речь выше), в отдельной пристроечке к храму, желающим туристам за те же деньги показывают мумии храмовых крокодилов. То есть, это я все к тому, что вроде бы есть крокодилы в стране — или, во всяком случае, водились и были в почете. Однако же когда мы впрямую спрашивали не только торговцев сувенирами, но и других граждан АРЕ (Арабской республики Египет) насчет крокодильской статуэтки, никто не смог дать внятного ответа. Или не захотел?

И это притом, что в лавках, вообще-то, можно найти все, что угодно. Не сомневайтесь, что за хорошую плату вам представят если не сосуд с джинном, то, во всяком случае, относящийся к соответствующему историческому периоду пустой кувшин, в котором в свое время пребывал джинн — о чем свидетельствуют фрагменты Соломоновой печати на горлышке: «Вот, сэр, возьмите лупу и посмотрите: явственно различимы слова “Сулейман ибн-Дауд, мир с ними обоими”. Ах, вы не читаете по-арабски? Жаль, сэр, очень жаль…» И обалдевший турист уходит из лавочки, накупив каменных скарабеев и анубисов, а также новодельные папирусы с изображением безошибочно узнаваемых Тутанхамона и Нефертити. Папирусы эти, кстати, вполне соответствуют настоящим, музейным — и по точности рисунка, и по гамме красок. Их можно вешать на стену — или, уж во всяком случае, одаривать ими родных и знакомых.

Встречаются в этих лавочках и вещи совершенно неожиданные. Некоторые торговцы для пущей важности и придания своему заведению интеллектуального оттенка ставят при входе полку с книжками, не раз уже сменившими владельца. В поисках дешевеньких английских детективов я проглядывал эти книжные развалы, надежно укрытые густым слоем пыли (Каир вообще очень пыльный город, и это не удивительно, если учесть, что пустыня начинается уже в пригородах). В основном там были издания на арабском; на английском практически ничего найти не удалось — но зато я видел своими собственными глазами «Архипелаг ГУЛАГ» на немецком и книгу Дмитрия Сергеевича Лихачева о древнерусском искусстве, изданную в Бухаресте (естественно, на румынском). Прав Хемингуэй: «Никто не знает, что понадобилось леопарду на этой высоте!»

Переправа через Ла-Манш (2003 г.)

Согласно британской традиции, переправа через Английский канал (который на картах, по проискам французов, именуют Ла-Манш) обычно приравнивалась к морскому путешествию. Это, конечно, не сопоставимо с плаваниями сэра Фрэнсиса Дрейка или хотя бы с регулярными рейсами чайных клиперов в Индию и обратно. Это даже не «Путешествие в Индию» Эдуарда Моргана Форстера. Но все-таки, как свидетельствуют многочисленные произведения классиков английской литературы, даже такое не столь продолжительное плавание дает возможность проявить британский характер (тем, у кого он имеется), по-новому взглянуть на свет (тем, кто прежде ни разу не ступал на корабельную палубу) и вообще трезво оценить себя и свои возможности (тем, кто в состоянии произвести подобного рода оценку). Самое страшное описание этого плавания, пожалуй, принадлежит перу Ивлина Во: представив для начала широкую панораму того, как тоскуют, мучаются, лезут на стенку и попросту, без моральных переживаний и затей, блюют пассажиры обоего пола, вне зависимости от возраста и социальной категории, он переносит уже достаточно запуганного читателя на капитанский мостик, где старшие корабельные офицеры обмениваются меланхолическими репликами типа: «Ветер свежеет…» — «Да, через пару часов может покачать по-настоящему…» И читатель полностью вырубается от ужаса: если описанное — последствия всего лишь свежего ветерка, что же тогда будет в настоящий шторм? Неужто по Стерну? «Тошнит! тошнит! тошнит! тошнит! О, меня до смерти укачало! Лучше бы я был на дне моря…»

Так вот, довелось и мне плыть на Континент, из Дувра в Кале. По пути, как проторенному, так и описанному многими и многими. Ну, например, хотя бы Козьмой Прутковым:

С сердцем грустным, с сердцем полным,
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.

Только это было уже в эпоху гигантских морских паромов, которые в принципе игнорируют качку — тем более что и море в тот раз было спокойным. Первым делом мы поднялись на открытую корму (строго говоря, на ют) и сфотографировались на фоне белых меловых скал Дувра, видом которых любовался еще Гай Юлий Цезарь. А потом отправились бродить по кораблю, да только мало чего интересного удалось выходить. Открытых прогулочных палуб на пароме не полагается, огромные пассажирские салоны похожи на холлы столичных гостиниц и лишены какого бы то ни было намека на морскую экзотику, за окнами ровная водная гладь, безмятежность которой напрочь отрицает саму мысль о романтических приключениях… Так что часть плавания мы посвятили тривиальному английскому чаепитию, а еще часть — стыдно сказать — протолклись в дьюти-фри, не имея ни малейшего намерения что-либо купить, а просто для тупого времяпрепровождения. Впрочем, соблазненные хорошей скидкой, ухватили фунтовую (в смысле, весом в фунт, то есть, в 453,6 грамма — извините за скрупулезность) плитку шоколада Cadbury, с орехами и изюмом. Ладно, уж лучше такая скучная обыденность, чем штормовые неприятности.

Меловые скалы Дувра

Что же касается опыта плавания в штормовую погоду, то имеется в моем активе морской переход продолжительностью порядка суток, при волнении до семи баллов. Это было на исходе вышеупомянутого Средиземноморского круиза 1993 года. Отплыли мы из Стамбула к вечеру, и пошли себе ужинать. Прощальный ужин, с выпивкой в меню. «Вот и окончилось всё — расставаться пора», этакий флер легкой грусти, не более. Ничего страшного в перспективе не представлялось. Ну, выпьем сейчас, потом чуть повеселимся, а завтра еще целый день будем расслабляться на палубе, пересекая Черное море. Правда, когда подали вторую перемену блюд, официант Саша сказал: «Начинает качать…», но никто не придал этим словам того значения, которое они заслуживали. А ведь это он сигнализировал нам, что судно вышло из Босфора и окунуло свой форштевень в воды Черного моря. Встав из-за стола, мы решили сделать традиционный большой круг по прогулочной палубе и обогнуть весь корабль вдоль бортов — а потом отправиться в салон и принять посильное участие в прощальном веселье. Прошли мы совсем немного и вдруг почувствовали, что палуба уходит из-под ног. Вся поразительная прелесть этого выражения заключается в том, что лишь столкнувшись с ним в суровой действительности, осознаешь его убийственную точность. Действительно, ты делаешь шаг — и в этот момент корабль ныряет в морскую пучину. И твоя стопа не находит палубу, пол, опору, твердь — в том месте и в тот момент, где и когда все это должно было бы оказаться в нормальных условиях. Твой вестибуляр немедленно реагирует на подобное безобразие и начинает нашептывать: «Иди и ляг… В койку…»

В горизонтальном положении как-то и впрямь стало полегче, и вскоре мы, умотавшиеся за день беготни по Стамбулу, заснули. Достаточно мирно. Утром встаем — качает. К тому же в каюте темно, и мы осознаем, что извне не попадает ни единый лучик света — видимо, во время ужина силами экипажа (ну, в смысле, нашей горничной) были приняты соответствующие меры. Тут же всплыла фраза из Станюковича: «Иллюминаторы задраить по-штормовому!», и никакой радости эта ассоциация не принесла. Ну, делать нечего, включили свет. Я побрился, умылся и… И лег снова. Уже на весь день. Но жена, жена! Она пошла на завтрак — и ничего. И ведь позавтракала, а потом погуляла на палубе. Потом, правда, вернулась в каюту и тоже прилегла. Но только до обеда. А к обеду снова вышла в ресторан, как ни в чем не бывало. А я что? Я — ничего. Нет, в самом деле, ничего. Правда, в лежачем положении. Но ведь, если по-честному, то многие спутники блевали во всю прыть — как выяснилось потом уже, в ходе дележки воспоминаниями на твердой земле. Причем кто, допустим, вставши с койки — а ведь кто и прямо так… Стало быть, я оказался не хуже всех.

Адриатический круиз (2011 г.)

Следующий круиз мы уже совершили с израильской турфирмой, на корабле «Золотой Ирис»: спущен на воду в 1975 году, переоборудован в 2009 году, водоизмещение 16 852 регистровых тонн, длина 165 м, ширина 23,2 м, осадка 5,8 м, скорость хода 20,5 узлов. Иными словами, кораблик не из самых крупных — что хорошо видно на прилагаемой фотографии, где он — справа.

Наш корабль у Санторина — он справа, маленький

Плыли мы по Средиземному, Эгейскому и Адриатическому морям, следуя маршрутом: Хайфа (Израиль) — Ханья (о.Крит, Греция) — Корфу (Греция) — Бари (Италия) — Венеция (Италия) — Триест (Италия) — Котор (Черногория) — Санторин (Греция) — Хайфа.

В гавани города Ханья находится один из самых старых маяков мира — но наша корабельная русскоязычная гидесса ничего про это не сказала. А повезли нас к «пасторальному озеру Курнас» (это цитата из проспекта турфирмы-организатора круиза; ниже, когда у меня не будут хватать слов, я также позволю себе обращаться к этому источнику — вы без труда опознаете его по возвышенному стилю). Ну, озеро как озеро — не Кинерет, не Байкал, не Виктория-Ньянза. Потом «пешая экскурсия по очаровательным улочкам и свободное время для покупок» — последняя фраза вставляется в проспекты подобного рода как аналог известной актерской реплики «Что говорить, когда нечего говорить».

Следующая стоянка — остров Корфу (или по-гречески Керкира). Гвоздем — нет, все-таки жемчужиной программы стал Ахиллеон, летний дворец красавицы Елизаветы Баварской, супруги императора Франца Иосифа I, более известной народу под уменьшительно-ласкательным именем Сисси. Основные характеристики архитектурного стиля дворца — легкость и изящество, причем читателям, не бывавшим на Корфу, предлагается вспомнить сходный с ним Ливадийский дворец в Ялте (южную резиденцию российских царей), несомненно, виденный многими во время своих летних крымских отпусков.

Сисси была очарована культурой Древней Греции, и потому украсила свой дворец фресками и скульптурами на мифологические сюжеты, а композиционным центром садов Ахиллеона стала мраморная статуя «Ахиллес умирающий» работы немецкого скульптора, современника императрицы.

После трагической гибели Сисси дворец перешел во владение немецкого кайзера Вильгельма II, который, в числе прочих нововведений, пригласил своего скульптора для создания своего Ахиллеса — бронзового, твердо стоящего на обеих ногах и обращенного лицом к городу. Наряду с этим он распорядился убрать из сада поставленный тщаниями Сисси памятник Гейне — по нескрываемым антисемитским мотивам.

Наша корабельная гидесса неотчетливо представляла себе историю европейского противостояния конца XVIII — начала XIX вв. и расклад сил в Средиземноморском бассейне, да к тому же вряд ли смотрела столь любимый в наши юные годы фильм Михаила Ильича Ромма «Корабли штурмуют бастионы». Целесообразно в этой связи напомнить, что Ионические острова находились тогда под властью Франции, и Наполеон считал Корфу, главный остров арихипелага, неприступной крепостью. Силам антинаполеоновской коалиции удалось сбросить французское господство, причем сам Корфу был взят Федором Федоровичем Ушаковым благодаря уникальной операции, в ходе которой корабельная артиллерия использовалась против сухопутных укреплений. В известном и часто цитируемом послании Ушакову Суворов писал, с нескрываемым восхищением: «Зачем не был я при Корфу, хотя бы мичманом!».

Ни словом не обмолвилась гидесса и о жившем на Корфу в 1935-1939 гг. семействе Даррелов; такое ощущение, что вряд ли она читала книгу Даррела-младшего, Джеральда, «Моя семья и другие звери», посвященную этим годам, не говоря уж о романах его старшего брата, Лоренса, занимающих весьма достойное место в английской литературе. Во время, отведенное программой для «покупок и прогулок среди кофеен, шикарных магазинов, колоритных рынков» мне удалось — видит Бог, совершенно случайно и безо всякой посторонней помощи — наткнуться на эту в известном смысле историческую мемориальную доску, знак глубокой признательности греков семейству Даррелов.

Корфу, дом семейства Даррелов

Что касается следующей стоянки, в итальянском Бари, то — страшась повторов — отсылаю читателя к своему тексту «Как на вулкане…», где говорится об этом городе Николая Чудотворца, или Николая Угодника, и о таких персонажах, как Санта-Клаус, Дед Мороз и Ханукальный Гарри.

Продолжив путь по Адриатическим волнам, мы прибыли в «Веденец славный». Это было наше третье посещение Венеции, но два предыдущих — бегом, наскоком, по полдня, а тут двухдневная стоянка. И еще — размер все-таки имеет значение — нашему кораблику, как малышу на фоне прочих круизных лайнеров, выделили пирс ближе к центру. То есть, ближе к площади Святого Марка, Дворцу дожей, мосту Риальто и прочим достопримечательностям, определяющим Венецию как «город прекрасный, город счастливый». Нам досталась замечательная карта, на которой четко обозначены все мосты через каналы и подходы к ним, так что надо было просто заранее определить маршрут и потом стараться не сбиться с дороги. И мы отправились в путь, к площади Святого Марка, сначала, естественно, по городским задворкам — поскольку морской порт расположен отнюдь не в центре города. И это хорошо, поскольку удалось повидать кое-какие непарадные, нетуристические места Венеции. Вот, смотрите: на фотографии — конечно же — не Мост Вздохов (хотя чисто внешнее, структурно-формальное, так сказать, композиционное, сходство и прослеживается), и переброшен он не через Дворцовый канал, и здание, которое слева — не Дворец Дожей. Мы на венецианской окраине, и я даже не выяснил, как называются этот канал и этот мост — вся штука в том, что Венеция — она «венецианка» (по определению Пастернака) в любом своем уголке.

Венецианская окраина

Что же до Дворца Дожей, то нам удалось, наконец, вдумчиво и без спешки, познакомиться со всем этим внушительным комплексом госучреждений, где находились резиденция дожа, выборного главы Венецианской республики, заседали Большой совет и сенат, проходили сессии Верховного суда и неустанно стояла на страже государственных интересов тайная полиция. И тут же — чтобы далеко не ходить — была обустроена тюрьма. Я многократно щелкал затвором фотоаппарата, снимая и фасад Дворца, и его роскошные интерьеры — да только аналогичные фотографии можно найти в десятках и сотнях изданий, а вот такой снимок тюремной камеры в дворцовом подвале, думается, достаточно редок.

Венецианская тюрьма

Следующая наша стоянка — Триест, город с почтенной историей, упомянутый еще Цезарем в «Записках о Галльской войне». Вниманию туристов здесь предлагают и римские, и средневековые развалины; до 1382 года Триест принадлежал Венецианской республике, после чего перешел во владение Габсбургов и на долгое время стал основным портом империи. Карл VI (кстати, последний потомок Габсбургов по прямой мужской линии) в 1719 году объявил Триест вольным имперским городом, что, впрочем, не очень изменило его отчасти захолустный облик. Истинный расцвет Триеста связан с именем старшей дочери Карла VI, эрцгерцогини Марии Терезии — умнейшей и одной из самых влиятельных женщин восемнадцатого века, чье правление справедливо именуется эпохой Просвещения и активных реформ. (Можно напомнить в скобках, что Мария Терезия была также матерью 16 детей; ее пятнадцатый ребенок и одиннадцатая дочь, Мария-Антуанетта, стала супругой Людовика XVI и королевой Франции; 16 октября 1793 года она, уже вдова Людовика Капета, окончила жизнь на гильотине.)

Так вот, эрцгерцогиня Австрии Мария Терезия приняла решение сделать из Триеста новый город и современный порт, с широкими улицами и зданиями в венском стиле. Главная площадь города, площадь Единства Италии, по достоинству гордится своим дворцами и впечатляющим зданием муниципалитета, чей фасад обращен к морю. Триест всегда был многонациональным и мультиконфессиональным городом, для строительства и католических храмов, и православных церквей приглашались видные архитекторы, а Большая синагога Триеста (1912 г.) в самом деле является одной из самых больших в Европе. И, к тому же, одной из самых красивых. Пускают туда только экскурсии — так что вот вам (в смысле, нам) и польза от организованного тура.

Триест. Большая синагога

В свободное плавание — «для прогулки по улочкам города среди магазинов» — нас отправили, как водится, уже ближе к отходу судна, но времени хватило для того, чтобы пройтись по просторной городской набережной.

Вот куда мы не попали, так это на пляж Педочин, являющийся в определенном смысле сбывшейся мечтою фундаменталистов. Это уникальный, единственный в Европе пляж, где места и загорания, и купания разделены на мужскую и женскую половины уходящей в море бетонной стеной, пусть и не очень высокой, порядка трех метров — а существуют такие порядочки аж с 1900 года.

И еще: в Триесте туристам обычно показывают дом, в котором Джеймс Джойс работал над «Улиссом» — но, как я уже неоднократно отмечал, у нас не было обычной, пусть и обзорной, экскусии. Не случилось — что ж поделаешь. Впрочем, Джойс сложен для чтения, даже в большей степени, чем Лоренс Даррел, так что чего уж там…

Триест стал крайней северной точкой нашего круиза, и оттуда началось возвращение домой, в южном направлении, все по тому же Адриатическому морю, но держась уже его восточного берега.

Команда «лево руля!» — и мы входим в Которский залив, традиционно именуемый «самым южным фьордом в Европе», который был включен (в 2000 году) в список «двадцати пяти красивейших заливов мира». Хорош, кто бы спорил…

Которский залив

Имейте в виду, что мы уже не в Италии, а в Черногории (или, на итальянский манер, в Монтенегро). Исторически сложилось, что основной род деятельности местного населения — мореплавание и заморская, то есть, внешняя, торговля, причем достижения здешних купцов вызывали профессиональную зависть их веницианских коллег. В 20-е годы XV века в Которе, опасаясь вторжения османов, приняли решение добровольно перейти под защиту Венецианской республики, и на протяжении четырех столетий город оставался под ее управлением — о чем свидетельствует, в частности, и типично венецианская архитектура. Город окружает крепостная стена, проходящая частично и по окрестным горам — между прочим, согласно утвеждению ряда источников, вторая в мире по величине после Великой китайской.

Водила нас очень милая гидесса, московская дама, вышедшая в свое время за однокурсника-югослава (думается, на зависть подружкам — ведь в те годы Югославия занимала как бы промежуточное положение между миром капитализма и соцдействительностью). Она нам, в частности, поведала, что Котор считается городом котов, которые зовутся «мацьками», и отзываются, соответственно, не на «кис-кис», а на «маць-маць».

Что до последней стоянки нашего маршрута, то с названием этого острова имеются некоторые сложности: согласно большинству справочников и энциклопедий, он зовется Тира (или, вовсе по-нашему, Фира), но также и Санторини, и Санторин — впрочем, в мире туризма предпочтение отдается последнему названию, тем более и гиды подчеркивают его происхождение от имени покровительницы острова, Святой Ирины (Sancta Irеnе).

Кстати, в России популярностью пользовалось сантуринское вино (определяемое справочными изданиями как «сладкое вино с острова Санторин, Греция»), которое, как отмечали современники, было по вкусу молодому Чехову. Да и Козьма Прутков, устами одного из своих героев (см. «Осада Памбы») говорит:

Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским

История этих мест трагична: в середине второго тысячелетия до н. э. произошло извержение островного вулкана, сопровождавшееся мощным землетрясением; вода хлынула в раскаленные разломы земной коры, следствием чего стал взрыв, эквивалентный по мощности примерно 200 тысяч атомных бомб, сброшенных на Хиросиму.

В наши дни Санторин — символ тишины и покоя, дорогостоящее место отдыха туристов со всех концов света. На острове, при площади около 20 кв. км, располагается несколько городков, и нас привезли в самый северный из них, Ия, жители которого, числом около полутора тысяч человек, называют себя — обобщенно — «художники», не делая особого различия между теми, кто производит сувениры, и теми, кто торгует ими.

Белые стены Санторина

Круиз по Рейну (2012 г.)

Рейн, в отличие от Волги и Нила, не относят к категории «самых-самых» ни по какому из гидрологических параметров — разве что Рейнский водопад, находящийся в его верхнем течении, считается самым большим равнинным водопадом в Европе. Вместе с тем, это весьма важная незамерзающая транспортная магистраль Западной Европы, и общая длина водных путей в бассейне Рейна достигает 3 000 км. Протекает Рейн по территории шести европейских государств: Швейцарии, Лихтенштейна, Австрии, Германии, Франции, Нидерландов (и круиз дал возможность посетить четыре из них — исключая Лихтенштейн и Австрию). В общем, не даром Рейн издавна зовется в народе Отцом.

Наш корабль, принадлежавший в группе «Амадей», назывался «Принцесса» (оба имени собственных значились на его корме и спасательных кругах); спущен на воду в 2006 году, длина 110 м, ширина 10,8 м, осадка 1,3 м, скорость хода 13,5 узлов.

Начался круиз в Базеле (Швейцария), городе, знаковом для каждого еврея и израильтянина, поскольку именно там, в конце августа 1897 г., Теодор Герцль, совместно с Максом Нордау, организовал Всемирный сионистский конгресс, где была принята Базельская программа, определившая цели и содержание сионистского движения, а также основана Всемирная сионистская организация. Герцль, избранный президентом ВСО (и остававшийся на этом посту до самой смерти), писал: «Если бы нужно было подвести итог Базельскому конгрессу одним коротким предложением, я бы сказал: “В Базеле я создал Еврейское государство!”».

Пересмотрев (как обычно, готовясь к поездке) более двух десятков источников, я нашел одну только ссылку, указывавшую на место заседания Конгресса — а именно, концертный зал базельского казино. Интересно было бы посетить это место (с экскурсионно-познавательными целями) или хотя бы глянуть на здание — о чем я и сказал гиду, на иврите, разумеется, поскольку рабочим языком круиза был именно иврит (детали см. ниже, в разделе «Гиды и информационное обеспечение круиза»). К своему, мягко выражаясь, удивлению я услышал — от пары стоявших рядом членов группы (могу уточнить: женского пола), что вряд ли целесообразно тратить время на всякие малосущественные детали, после чего гид театрально развел руками: дескать, сами видите, народу это не интересно. Я, будучи человеком настырным, а также ощущая себя частью народа, честно заплатившего за тур, повторил просьбу, на этот раз по-английски. И услышал — от гида, что он не может заниматься индивидуальными просьбами, идущими вразрез с пожеланиями группы. После чего я заткнулся, осознав, что начинающееся плавание будет — в рамках складывающихся обстоятельств — автономным.

Таким образом, по прибытии во французский Страсбург, стоящий на реке Иль (один из левых притоков Рейна), мы, не теряя времени и никого не дожидаясь, бодро отправились в путь. (И кстати о названии города: доминирующие ныне языковые нормы предписывают обходиться без конечного «г». Однако «страсбургский пирог нетленный» взывает к разумному консерватизму — и потому ниже все-таки будет Страсбург». Город называют перекрестком, или центром Европы, потому что отсюда ближе до Франкфурта, Цюриха и даже Милана, чем до Парижа. Сейчас в Страсбурге находятся такие важнейшие структуры, как Европейский парламент и Совет Европы. Но главное, разумеется, не это, а кафедральный собор, наш самый любимый из всех виденных доселе, то есть, вплоть до написания этих строк, памятников церковной архитектуры, превозносимый нами за красоту. Или, если хотите, за мрачную красоту. И вместе с тем, за изящество и соразмерность — притом, что его Северная башня является шестой по высоте в мире (142 метра).

После Собора и центра города мы отправились в Маленькую Францию, один из старейших и самых красивых кварталов Страсбурга, с его фахверковыми домиками, типичными скорее для Германии. Да вот только в свое время здесь находилась узко специализированная больница исключительно для сифилитиков — так «французская болезнь» дала название этой части вполне немецкого города, пересеченной каналами не хуже Венеции.

Страсбург, Маленькая Франция

А еще Страсбург — это город «Марсельезы», национального гимна Франции. В апреле 1792 года революционная Франция объявляет войну последнему императору Священной Римской империи, и мэр Страсбурга предлагает капитану Клоду Жозефу Руже де Лилю написать патриотическую песню для поднятия духа бойцов. Так в ночь с 25 на 26 апреля создается эта песня, текст которой вобрал революционные лозунги городских стен: «К оружию, граждане!», «Вперед, сыны Отчизны!», и получает она естественное название «Военный марш Рейнской армии». Когда же 30 июля 1792 года с ней вошел в Париж Марсельский добровольческий батальон, песня стала называться «Марсельезой»; именно ее Конвент выбирает 24 ноября 1793 года в качестве государственного гимна Франции.

Следующая наша стоянка на берегу Рейна — Шпайер (население около 50 тысяч человек). Основной достопримечательностью этого небольшого городка является Императорский собор — самое большое сохранившееся романское сооружение Европы. Когда Шпайер заняла наполеоновская армия, Наполеон было распорядился снести храм. От разрушения собор спасло заступничество церковных властей, что не помешало французским солдатам использовать здание в качестве конюшни и склада — дело, впрочем, для бывшего совчеловека знакомое.

Славен город своим Музем техники, бесчисленные экспонаты которого раположены в ангарах площадью 25 000 кв. м и на 150 000 кв. м открытых площадок. (Прежде чем переходить к безудержным похвалам, не могу не заметить с грустью, что это второй из числа известных мне музеев — после Дрезденской галереи, — где не существует билетов со скидкой для пенсионеров.)

По периметру выставочных ангаров расставлены паровозы, ближе к стенам теснятся маломерные военные плавединицы, включая дизельные подводные лодки, под потолком укреплены самолеты и вертолеты, гражданские и военные, от старых моделей до новейших образцов. Под открытым небом — крупные летательные аппараты: это и АН-22, с размахом крыльев 64 метра, что делает его самым большим винтовым самолетом в мире, и «Джамбо Джет», Боинг 747, подаренный авиакомпанией Люфтганза, и ТУ-144, и советский космический корабль многократного использования «Буран» (строго говоря, не сам побывавший в космосе «челнок», а его полноразмерный аналог).

Наиболее широко представлена в Музее автомобильная техника различного рода. Это и пожарные автомобили, и амфибии, и мотоциклы, и автобусы. И, разумеется, легковые автомобили разных лет — в основном немецкие марки. Да, и не забудем гоночные автомобили. А на обособленной площадке — ну, как же! — выставлены «роллс-ройсы».

Одним словом, провели мы в Музее добрых три часа — зрелище завораживающее, словно сбылись заветные детские мечты. И жена не только не сказала ни единого слова поперек, а напротив — сама выискивала в скоплении этих изящных машинок самые приметные, ярче всего сияющие лаком и хромом, и только подталкивала меня: «А вот эту сними! И эту! И еще эту!» Сделел я таким образом никак не менее двух сотен кадров.

Наша следующая стоянка — Мангейм, один из важнейших речных портов Европы; город расположен на месте впадения Неккара в Рейн — строго говоря, на правом берегу Рейна и на обоих берегах Неккара. Улицы исторического центра города образуют прямоугольную решетку, рисунком напоминая пересекающиеся стриты и авеню Манхэттена — откуда и прозвище Мангейма «Quadratestadt», то есть, город квадратов. Из числа памятных дат: в 1886 году по городским улицам проехал первый в мире автомобиль, сконструированный местным жителем Карлом Бенцом. До того самым, пожалуй, значимым событием в истории города была премьера «Разбойников» Шиллера (январь 1782 года).

Мы тоже проехали по улицам Мангейма (на автобусе, оснащенном англоязычным гидом и микрофоном), и этим знакомство с городскими достопримечательностями ограничилось — времени было в обрез, поскольку программа предусматривала выезд в Гейдельберг, город на Неккере, с посещением тамошнего Университета, который является одним из самых престижных учебных заведений на территории современной Германии и, безусловно, старейшим (основан в 1386 году). А еще мы посетили Гейдельбергский замок, носящий почетной титул «самые знаменитые руины Германии», и спустились в замковые подвалы, чтобы посмотреть на самую большую в мире винную бочку.

Гейдельберг, вид с университетского холма

Затем мы были отпущены на часок для самостоятельного изучения Старого города, имеющего одну из самых больших пешеходных зон в Европе (1,6 км); прогулка была омрачена дождем, из числа тех, что «временами», но зато периодически возобновляющиеся осадки давали законный повод заглядывать в многочисленные — по большей части, сувенирные — магазины, где удивлял богатый ассортимент елочных украшений, хотя на дворе был лишь конец лета.

Следующая стоянка — Рюдесхайм, на правом, то есть, восточном берегу Рейна, город виноделов, причем восходит это почтенное занятие к римским временам.

Сердце города — мощенная булыжником узкая улочка длиной ровно 144 метра, с названием Drosselgasse, то есть, Дроздовая — легким, скачущим, как и сами птички. Винные таверны и кабачки — вплотную, дверь к двери, окно к окну, а в теплое время года столики расставлены на вольном воздухе так, что места едва хватает для уличных оркестрантов. Массовое веселье начинается здесь уже после полудня и длится не то, чтобы до следующего утра (не Париж все-таки), но сильно заполночь. Правда, без нас: мы обязаны были вернуться на борт к ужину.

На следующий день наша «Принцесса» причалила в Кобленце, где Отец Рейн принимает воды Дочери Мозель. При слиянии двух рек обычно образуется мыс, или коса, а точнее говоря, стрелка (мы знаем, к примеру, Стрелку Васильевского острова в Питере или Стрелку Оки и Волги в Нижнем). В Кобленце стрелка носит название Немецкий угол, и ее площадь была увеличена благодаря искусственной насыпи — с тем, чтобы воздвигнуть здесь (в 1897 году) конный памятник немецкому императору Вильгельму I, поистине исполинской величины (высота всего монумента — 37 м, высота статуи — 14 м). В конце Второй мировой войны американские артиллеристы использовали монумент в качестве подручной мишени; восстановлен он был в 1993 году, с сохранением исходных гигантских размеров.

Во дворе ратуши Кобленца красуется фонтанчик, статуя которого — без пьедестала, разумеется — раз в десять меньше императорской. Известный как «Плюющийся мальчик», он, несмотря на свои достаточно скромные размеры, пользуется не менее скандальной популярностью, чем его брюссельский кузен, «Писающий мальчик», и выпускает (изо рта, разумеется), с минутными интервалами, струйку воды.

В Кобленце имется еще один — по-своему любопытный — монумент. Когда «двунадесять языков» вторглись в пределы Российской империи, отцы города, опережая события, воздвигли на подведомственной им территории внушительную стеллу из черного камня, на которой римскими цифрами была выбита дата «1812», а ниже, по-французски, «В память о походе против России». Когда же контрнаступающие русские войска вошли в Кобленц, российский командующий отдал распоряжение выбить под этой надписью другую, тоже на французском: «Видел, одобрил. Русский комендант города Кобленц. 1 января 1814».

Следующая наша стоянка — Кохем на берегу Мозеля, который, с населением в 5000 человек, считается одним из самых маленьких городов Германии. У Кохема славное прошлое; будучи расположенным на границе Германии и Франции, он господствовал над главным путем, связывавшим эти два государства. Основная достопримечательность города — имперский замок Райхсбург Кохем, возвышающийся более чем на 100 м над уровнем Мозеля. История замка, этой высотной крепости, насчитывает более десяти веков. В свое время река перекрывалась здесь мощной цепью, приводимой в действие с помощью системы блоков прямо из крепости, и трудно было придумать более эффективный пункт таможенного контроля.

Нам посоветовали отправиться в замок сразу же после завтрака, чтобы не пропустить назначенный к полудню городской парад духовых оркестров. Пускают в замок только группами; экскурсии исключительно на немецком языке — впрочем, желающим дают листочки с базовой информацией на английском. Замок был реконструирован в 70-е годы XIX века и может гордиться интерьерами, сделавшими бы честь королевским дворцам: Большой обеденный зал с фантастической резьбой по дереву, рыцарский зал, готическая и охотничья комнаты…

А вот что до парада, то нам не повезло с погодой — как и в Гейдельберге. Едва мы успели спуститься с замкового холма, как полил дождь. Впрочем, отметим и элемент везения: место сбора оркестрантов на набережной оказалось буквально напротив окна нашей каюты, так что мы смогли увидеть пусть не сам парад, но хотя бы его самоотверженных участников (дамы в платьях до земли, с оборками и рюшками, кавалеры в сюртуках и цилиндрах), которые — в отличие от нас — не прятались малодушно под крышей, а строились в походные порядки и бесстрашно отправлялись туда, куда их звали трубы и другие духовые инструменты. Словом, согласно графу Толстому, Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…

Кохем. Наш корабль у противоположного берега

Приплыв в Кёльн, мы, разумеется, начали свой путь с Кёльнского собора. Этот второй по величине собор Европы (высота со шпилем 157,4 метра), был заложен в 1248 году, а завершилось строительство только в 1880 году — и толкуйте тут о долгостроях! Кёльнский дом — это образчик средневековой готики, а рядом высится Большой Св. Мартин — одна из красивейших романских церквей города.

Кёльн. Городские высоты

Собор остался нетронутым во Вторую мировую, хотя практически весь город был превращен в развалины. И дело отнюдь не в гуманистических идеалах или любви к прекрасному: башни собора служили идеальным ориентиром для бомбардировочной авиации союзников. Хотя имеется и другая точка зрения: еще семь веков тому назад архитектор собора заключил сделку с дьяволом, который с тех пор честно и неустанно выполняет свои обязательства.

Кёльн вообще город традиций, и не в последнюю очередь пивных традиций. Главный городской сорт пива — кёльш, светлый напиток с легким привкусом горечи, подаваемый в специальных цилиндрических стаканах емкостью 0,2 литра. Разумеется, можно угоститься и не только эндемиком — к вашим услугам пиво на любой вкус, в кружках всех традиционных размеров и объемов; для разгона можно зайти в заведение буквально в двух шагах от Кафедрального собора и чуть ближе к Святому Мартину, посвященное вездесущему Швейку.

Круизное расписание поджимало, и стоянка в Дюссельдорфе — втором (после Франкфурта) банковском и биржевом центре Германии — была назначена в тот же день, потому мы понеслись туда, на всех парах, в обеденное время.

Дюссельдорф известен, ко всему прочему, как «Ниппон-на-Рейне» — благодаря своей крупнейшей в континентальной Европе японской колонии, численность которой превышает семь с половиной тысяч человек.

Несколько меньше семи с половиной тысяч насчитывает еврейская община Дюссельдорфа, что не мешает ей быть третьей по величине в Германии. Заметим, что почти 90 % членов общины — это эмигранты из стран бывшего СССР.

Университет Дюссельдорфа, основанный в 1965 году, с 1988 года носит имя Генриха Гейне. Расмотрим поучительную историю обретения этого имени. Впервые такое предложение выдвигается в 1972 году — и отклоняется большинством голосов попечительского совета. Безуспешной оказалась также и вторая попытка. С середины 1970-х гг. стали организовываться «группы гражданской инициативы», дабы способствовать этому начинанию, — однако при очередном голосовании (1982 г.) эта инициатива очередной раз была отклонена (44 голоса «против», 41 голос «за»). И только пятилетние настойчивые усилия нового ректора, занявшего свой пост в 1983 году, увенчались, наконец, успехом.

Генрих Гейне — самый известный уроженец Дюссельдорфа. Дом, в котором он родился в 1797 году, находится в Старом городе Альтштадт; там, на Болькерштрассе, в 1970 году был открыт Институт Генриха Гейне и музей поэта; на первом этаже дома находятся книжный магазин и литературное кафе.

В заключение — два слова для путешественников и прочих иногородних гостей: Дюссельдорф — это единственный населенный пункт Германии, где установлены трехцветные светофоры, и после красного сигнала зажигается как бы промежуточный желтый, запрещающий начинать переход, но при этом дозволяющий его завершение. На мой взгляд, различать такие тонкости способен только законопослушный немец.

На следующее утро мы прибыли в Волендам — городок в северной части Нидерландов, с населением менее 25 тыс. человек. Изначально это была гавань, обслуживавшая расположенный неподалеку город Эдам. Позднее в Волендаме стали селиться фермеры и рыбаки; теперь это популярное туристическое место, где можно познакомиться с жизнью голландской провинции старых времен. Издавна здесь производится один из самых известных голландских сыров, называемый, естестественно, эдамским — цвет его бледно-желтый, головка традиционно имеет шарообразную форму. Легко переносящий транспортировку и мало подверженный порче, он стал одним из самых популярных сыров еще с XVI века — как в Европе, так и в колониях. Не всем, быть может, известно, что твердые сыры в Израиле непристойно дороги, и потому возвращающиеся из загранпоездок выбирают их в качестве лучшего сувенира для друзей. Закупившись по списку, мы отнесли приобретенное в каюту и решили двигаться в Амстердам самостоятельно. В автобусе нас ждал приятный сюрприз: оказывается, круизным пассажирам положен бесплатный проезд — чем мы и воспользовались, предъявив свои корабельные карточки.

В Амстердаме мы уже бывали, и не раз, так что решили не повторяться и потому не пошли ни в Рейксмузеум, главный художественный музей страны, ни в Музей Ван Гога; также не отправились мы прогуляться (с чисто экскурсионными целями) по экзотическому кварталу красных фонарей, известному русскому туристу под ласковым именем «Стеночки» — что является эквивалентом голландского De Wallen. Добавлю, что ни в коей мере нас не интересовали и специфические кондитерские лавочки Амстердама, торгующие пирожными с добавкой так называемых «легальных» наркотиков. А решили мы просто прогуляться вдоль каналов и попить пива в спокойной обстановке.

Канал Сингел появился еще в Средние века, будучи до 1585 года пограничным рвом, окружавшим город; он начинается в бухте Амстердама (куда через несколько часов должна была прийти наша «Принцесса»), рядом с Центральным железнодорожным вокзалом, и впадает в реку Амстел. По обе стороны канала выстроились дома, красота которых делает честь XVII веку, Золотому веку Голландии. И, разумеется, голландскому искусству. Рембрандт, Франс Халс, Ян Вермеер — мой самый любимый… И «Малые голландцы» — число которых достигало двух тысяч, — их многочисленные работы украшают все мало-мальски приличные музеи мира… Ладно, тут я остановлюсь, не буду о Золотом веке голландской живописи, поскольку намеревался писать только о непосредственно виденном, а в Рейксмузеуме на этот раз мы не побывали… Скажу только, что под номером семь на этом канале стоит самый узкий дом в мире, всего лишь в один метр шириной (ну, хорошо, пусть метр — это с тылу, а фасад — немного шире).

Итак, нагулявшись (и наснимавшись — куда ж без этого), мы произвольным образом выбрали пивную, уселись на свежем воздухе и принялись цедить свое пиво, лениво наблюдая за скользящими по водной глади судами разной размерности (таким образом, как бы не давая себе забыть, что находимся в круизе).

Средиземноморский круиз (2017 год)

Meraviglia в переводе с итальянского означает «Чудо», или «Изумление» — таким именем нарекла лайнер его крестная мать, несравненная Софи Лорен. Длина корабля 315 м, ширина 43 м, высота 65 м, водоизмещение 171 598 регистровых тонн, скорость 22,7 узла; 15 пассажирских палуб, 4 500 пассажиров, 1 536 членов экипажа. По состоянию на момент написания этих строк — самый большой круизный лайнер Средиземноморья. Он был спущен на воду 3 июня 2017 года и отправился в свое первое плавание из французского Гавра. Его круизная программа (по маршруту Барселона — Марсель — Генуя — Неаполь — Мессина — Валетта — Барселона) формально начиналась 16 июня. Именно в этот день мы с женой торжественно взошли на борт и поднялись на свою десятую палубу.

И на память сразу же пришли строчки Багрицкого (из «Думы про Опанаса»):

Коридоры в коридоры,

В коридорах — двери.

Коридоров этих столько, и все они так запутаны, что дорогу начинаешь находить хорошо если на третий день. Чтобы не быть голословным, предлагаю для сведения и ознакомления план нашей палубы. В качестве самостоятельного упражнения: сколько времени вы потратите, чтобы отыскать (хотя бы на схеме, подчеркиваю, не в реальной — отчасти напряженной — обстановке) нашу каюту № 10140.

План нашей десятой палубы

Что сказать о нашем «Чуде»? Если кратко, то могу повторить фразу шестого Президента СССР Н.В. Подгорного, собственноручно начертанную им в Книге почетных посетителей крейсера «Аврора» (судя по глубине мысли, собственноручно же и придуманную, то есть, без вмешательства референтуры): «Посетил знаменитый корабль. Произвел большое впечатление». Нет, наш лайнер и в самом деле производил впечатление — в первую очередь, своими размерами. Я неоднократно старался вместить его в кадр, в разных портах и с разных точек съемки — и всякий раз без особого успеха. Вот, пожалуй, наиболее удачная попытка: корабль у причала (в Генуе) выглядит как кит на мелководье, и при этом учтите, что минимум треть осталась, так сказать, за скобками (или за кадром — как хотите).

Наше «Чудо»

Круиз на самом большом лайнере Средиземного моря изначально был окутан для нас флером «больших надежд» (или «больших ожиданий» — так еще переводится название этого романа Диккенса). Действительность, однако, внесла существенные коррективы в наши мечтания. То, что на стадии планирования виделось как «ах», на деле попало скорее в категорию «эх» (в смысле, «э-хе-хе») — ладно, хорошо, что не «ох». Нет, в целом всё нормально: каюта удобная и чистенькая, персонал вежлив, предупредителен и даже отчасти многоязычен, имеется прекрасный зрительный зал бродвейских масштабов, где ежевечерне давалось шоу вполне пристойного качества. Предоставлялась также возможность заниматься физкультурой — на фоне трех бассейнов и аквапарка. Разумеется, функционировали различные магазины для желающих тратить деньги и казино для желающих их умножить. Родители, решившиеся на семейный отдых, могли облегчить свою судовую жизнь, надев на детские лапки электронные браслеты, позволяющие дистанционно отслеживать местонахождение отпрысков в любое время и в любой точке корабля.

Существовала даже многоязычная библиотека — правда, кому нужны сейчас зачитанные бумажные книги общественного пользования, когда у каждого индивидуума, сохранившего эту странную привычку к чтению, имеется своя электронная книжка. Тут, правда, одна заковыка: на палубах практически нет кресел — только лежаки. На них, разумеется, тоже можно сидеть, но как-то вот не столь удобно — в чем мы лишний раз убедились в последний день круиза, прошедший в море с утра до вечера.

Первый порт стоянки — Марсель. Знакомство наше с Марселем было мимолетным, по большей части из окна автобуса. Уже к концу экскурсии, миновав Старый порт, мы поднялись по широкой лестнице к базилике Нотр-Дам-де-ла-Гард, построенной в 1853-1864 гг. и посвященной святой покровительнице города. У стен базилики смотровая площадка, откуда отлично просматривается прославленный Александром Дюма замок Иф, место заточении Эдмона Дантеса и аббата Фариа (увы-увы, времени на морскую поездку к острову-скале решительно не оставалось). Да, ранее мы проехали по улице, где появился на свет другой уроженец Марселя, тезка графа Монте-Кристо и отец «Сирано де Бержерака» Эдмон Ростан.

А краткость объясняется естественным стремлением объять необъятное, совместив обзорную экскурсию по городу с поездкой в Авиньон, куда наш автобус отправился прямо с утра. Город Авиньон, цитируя Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, «окружен красивыми зубчатыми стенами, воздвигнутыми в 1349—1368 году в 3,12 м толщиною, с 30 крепкими башнями и красивыми воротами». Самые, пожалуй известные времена Авиньона — это период с 1309 по 1378 гг., известный как Авиньньонское пленение пап — когда сюда была перенесена из Рима резиденция глав католической церкви. Впрочем, пленом это трудно назвать — скорее имело место сотрудничество пап с сильными французскими королями, притом, что и все папы того периода были французами.

Еще Авиньон славен своим мостом, построенном в 1185 году и связывавшим Францию с Папским государством. Изначально он имел 22 арочных пролета, при длине 915 м. Однако судьба и недобрый характер реки Рона оказались куда как суровы к этому сооружению, и вот в 1669 году, после сильнейшего наводнения, от него остались лишь четыре пролета, сохранившихся до наших дней — отсюда и его имя: «мост в никуда». Впрочем,

мировую известность он обрел благодаря сочиненной еще в XV веке детской песенке «Sur Le Pont d’Avignon» («На Авиньонском мосту»).

На Авиньонском мосту
Мы танцуем, мы танцуем,
На Авиньонском мосту
Все танцуют, ставши в круг.

Останки того самого «моста в Авиньоне, на котором все танцуют»

Перед приходом в Геную, этот «царственный город», по определению Франческо Петрарки, мы находились в затруднительном положении: как знакомство с «Генуей великолепной» совместить с хотя бы краткой вылазкой в Портофино, считающийся одним из самых живописных портовых городов Средиземноморья. Городок этот очень маленький (площадь 2,5 кв. км, постоянное население не превышает 500 человек); название, по утверждению Плиния Старшего (I в. до н.э.), восходит к Portus Delphini (Порт Дельфинов) — еще тогда прибрежные воды облюбовали эти разумные животные. Покровителем городка считается Святой Георгий, а в числе его жителей, пусть и временных, не забудем и Ги де Мопассана, и Зигмунда Фрейда, и Эрнеста Хемингуэя. В конце 1950-х буквально весь мир облетела сладкая итальянская песенка «В Портофино я нашел свою любовь…».

Проблема выбора решилась как бы сама собой: попасть в Портофино можно было только, решившись на полуторачасовую (в один конец) морскую прогулку вдоль побережья Итальянской Ривьеры — это, разумеется, само по себе красиво, но такой миникруиз занимал львиную долю стояночного времени. Так что со вздохом решили ограничиться обзорной по Генуе.

Гид в первых, так сказать, строках довел до нашего сведения, что мы находимся на родине великого мореплавателя Колумба, где имеется, соответственно, и «дом Колумба», и памятник Колумбу. На просьбу показать эти достопримечательности гид сказал «Несомненно, синьоры»; когда же где-то посредине нашего пешего тура я повторил просьбу, он как бы засмущался и вздохнул: «Увы, синьор, мы уже прошли эти места, и возвращаться туда будет очень сложно». Чем объяснить такое отношение к уроженцу города и открывателю Нового Света — трудно сказать. То ли традиционным антисемитизмом (по отношению к своему великому земляку), то ли нововременным антиамериканизмом? Возможно, наша проблема заключалась и в том, что белокаменный Колумб украшает площадь железнодорожного вокзала, а мы все-таки прибыли в Геную морем.

Тем временем гид привел нас на Пьяцца Феррари, главную площадь Генуи, посредине которой бьет фонтан, являющийся одним из символов города. Потому, наверное, гид именно здесь бросил группу и назначил встречу через час, указав направление дальнейших самостоятельных изысканий взмахом руки и заверив, что там находится еще один символ города — Дворец дожей. Побродив оговоренные шестьдесят минут как беспомощные кутята, мы вернулись к фонтану — и о сю пору жалею, что не устроил гиду соответствующую сцену. А он неспешно повел нас к Сан-Лоренцо, городскому кафедральному собору, известному своим асимметричным фасадом: правая башня возведена до проектной высоты, тогда как строительство левой задержалось на полпути и, словно от отчаяния, было наскоро завершено галереей. Подходы к собору охраняют львы, которых общим число четверо, причем все с отчасти меланхоличными выражениями морд.

Далее наш путь дежал к протянувшейся на все свои 250 метров Виа Гарибальди, самой известной — несмотря на столь скромные параметры — улице в Генуе. Дом № 9 — это Палаццо Дориа-Турси (середина XVI века), где функционирует городской музей изобразительных искусств; в числе значимых экспонатов этого музея — три письма, собственноручно написанные Христофором Колумбом, и скрипка (ну, наверное, все-таки одна из скрипок), на которой играл другой именитый уроженец Генуи Никколо Паганини. Дом № 11 — это Палаццо Бьянко (первая половина XVI в.), дом № 18 — это Палаццо Россо (вторая половина XVII в.); теперь оба дворца находятся в муниципальной собственности, и там размещена городская картинная галерея. (В русском переводе — Белый дворец и, соответственно, Красный дворец — понять это несложно знающим названия сортов, а точнее, групп, вермута.)

Подводя итоги, могу сказать, что это была в высшей степени бездарная экскурсия — но все же признаем: двигались мы по улицам и улочкам, застроенным такими красивыми домами, что это отчасти смягчало наше разочарование и умеряло раздражение.

Следующий порт стоянки — Неаполь, город, сразивший нас с первого же взгляда (а случилось это уж сколько лет тому назад). Одни говорят «увидеть Париж и умереть», другие подставляют сюда какой ни на есть иной топоним — забывая при этом, что в исходном виде данное провербиальное выражение, датируемое XVIII веком: vedi Napoli e poi muori.

Однако поскольку в самом Неаполе мы бывали неоднократно, причем последний раз в прошлом году, то решили на сей раз воспользоваться случаем и посетить, наконец, Капри, куда от материкового Неаполя минут сорок, что называется, на легком катере.

Легендарный остров. Здесь проживали немецкий врач Эмиль Адольф фон Беринг (Нобелевская премия по физиологии и медицине, 1901), немецкий писатель Томас Манн (Нобелевская премия по литературе, 1929), российский писатель Иван Бунин (Нобелевская премия по литературе, 1933), величайший британец Уинстон Черчилль (Нобелевская премия по литературе, 1953). А также немало известных лиц не из числа нобелевских лауреатов: российский художник Карл Брюллов, российский художник Иван Айвазовский, английский писатель Оскар Уайлд, старший брат Томаса Манна, тоже немецкий писатель, Генрих. Не забудем и основоположника соцреализма Максима Горького (пять раз номинирован на Нобелевскую премию по литературе), заметившего: «Капри — кусок крошечный, но вкусный… Здесь пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать. Все смотришь и улыбаешься». Ну, что ж, кратко и доходчиво. Почти как «человек — это звучит гордо». А из числа наших современников назовем хотя бы Доменико Дольче и Стефано Габбана (оба вместе, через дефис), которые проводят здесь свой досуг трудовой практически ежегодно.

В главном городе острова, также именуемом Капри, проживает большинство постоянного населения острова. Второй город — Анакапри, где расположено впечатляющее количество вилл разной степени роскошности. Получившие классическое образование с легкостью скажут вам, что префикс ana означает «над». Так оно и есть: катер из Неаполя приходит в Капри, а в Анакапри поднимаешься еще метров на 150 (над уровнем моря), автобусом, причем дорожка узенькая, да и автобусы эти — скорее, микроавтобусы, поскольку иначе в дорожные загогулины вписаться нет никакой возможности. Если по-честному, то особых рукотворных красот на острове не сыщешь — правда, с избытком наличествуют красоты природные, да к тому же всё это на фоне лазурного неба и лазурного же моря. В общем, названные в предыдущем абзаце исторические личности понимали смысл жизни — добавим ко всему прочему и климат, сделавший остров популярным морским курортом со времен еще Римской республики (напомним, это период с хронологическими рамками 509-31 гг. до н. э.).

Следующая наша стоянка — Мессина, город, получивший название «Ворота в Сицилию». Сицилия же, как мы помним, — это самый большой остров Средиземного моря. От носка Итальянского сапога его отделяет Мессинский пролив, ширина которого в самом узком месте не превышает трех с половиной километров. Это место действия самой, пожалуй, известной шекспировской комедии «Много шума из ничего», которая и начинается соответствующей репликой Леонато: «Я вижу из этого письма, что герцог Арагонский прибудет сегодня вечером к нам в Мессину». А для советского человека цепочка ассоциаций непременно включает две серенады, написаные для вахтанговского спектакля 1936 года молодым Тихоном Хренниковым (слова же Павла Антокольского): не только «Как соловей о розе…», но и «Ночь листвою чуть колышет,// Серебрится диск луны…».

Город, расположенный в сейсмической зоне, был почти полностью разрушен во время страшного землетрясения и цунами утром 28 декабря 1908 года — «безжалостный конец Мессины», как сказал Александр Блок. Тогда погибло около 60 тысяч жителей. Пострадали даже кладбищенские надгробья. Уцелели лишь два здания: тюрьма и психиатрическая лечебница. Мессина отстраивалась практически заново и полностью, включая Кафедральный собор, изначально возведенный в XII веке; новодельную колокольню собора (высотой около 90 м) с 1933 года украшают самые большие в мире астрономические часы. Сегодня Мессина — крупный торговый и военный порт с несколькими верфями, а значительную роль в экономике города играет туризм.

Мессинский пролив издревле считался местом обитания двух чудовищ — шестиглавой Сциллы, которая в состоянии была одним разом ухватить с проходящего корабля шесть человек, и Харибды, являвшей собой гигантский водоворот, способный поглотить корабль целиком. Оказавшись в этом историческом месте, обозначенном еще Гомером, мы, естественно, захотели определиться и для этой цели обратились с соответствующим вопросом к нескольким корабельным офицерам из числа встреченных на палубе. Увы, без пользы дела. То ли дело наш первый средиземноморский круиз: каждое утро пассажирам выдавали не только программу дня и меню на этот день, но и еще один листочек, озаглавленный «Навигационная информация», где четко значилось, например: «03:00 — траверз о. Лесбос по левому борту в 5 милях; ок. 05:30 — судно входит в Измирский залив; с левого борта — берега Анатолии, с правого борта — полуостров Карабурун; 06:30 — траверз о. Узунада по правому борту в 1,5 милях». И так далее, и так далее. Для плохо помнящих читанного в отрочестве Станюковича: «траверз — направление, перпендикулярное курсу судна».

Последняя наша стоянка — Мальта. Остров расположен на пересечении основных морских путей из Европы в Азию и Африку, что с давних времен определяло его стратегическую важность. В 1530 году Карл V, император Священной Римской империи, отдал его под власть рыцарского религиозного ордена Римско-католической церкви, получившего с тех пор название Мальтийского ордена. (Заметим в скобках, что этот старейший в мире рыцарский орден существует до сегодняшнего дня, имея статус организации-наблюдателя при ООН и в Совете Европы, а в списке его Великих магистров числился император Всероссийский Павел I.) В 1798 году Наполеон в ходе своей Египетской экспедиции захватил Мальту, однако в 1800 году остров перешел под власть англичан, а в 1964 году Мальта стала независимым государством в рамках британского Содружества, где действуют британские законы и нормы (включая, естественно, и левостороннее движение).

Основная отрасль экономики Мальты — туризм, а основные места туристического паломничества — две столицы, причем прежняя, Мдина, старше нынешней, Валлетты, на пару тысяч лет. Расстояние между ними по карте 14 километров.

Многие дома в Валлетте украшены своеобразными балкончиками — только вот вряд ли уместно здесь слово «украшены» — скорее надо сказать «оборудованы», поскольку это никакая не стилизация под старину для привлечения туристов: мальтийцы живут в них и сегодня.

Собор Св. Иоанна, главная церковь мальтийских рыцарей, обязательна к посещению — в немалой степени и потому, что там находится картина Караваджо «Усекновение главы Иоанна Крестителя»: это не только один из шедевров художника, но к тому же и единственная собственноручно подписанная им работа. Однако Собор Св. Иоанна — всего лишь co-cathedral (что я рискнул бы перевести как «со-собор» — ну, на манер соправителя), а главный храм Мальты, Собор Святого Павла, находится в Мдине, старой столице Мальты.

В Валлетте также нельзя не посетить и Церковь Кораблекрушения Святого Павла, построенную в 1570-1582 годах и считающуюся одной из самых старых на Мальте. Посвящена она событию, знаковому в истории острова: корабль, на котором плыл апостол Павел, был захвачен жесточайшим штормом. «Спасшись же, бывшие с Павлом узнали, что остров называется Мелит» — то есть, Мальта [Деяния, 28]. Апостол прожил на острове три месяца и за это время обратил в христианство практически всех аборигенов.

Далее наш путь лежал в Мдину, стоящую на высоком холме. Численность постоянного населения этой старой столицы немногим превышает три сотни человек, так что городом ее называют скорее из уважения к славному историческому прошлому. В переводе с арабского Мдина означает «город-крепость»: и в самом деле, он окружен мощными стенами, а для входа существует лишь двое ворот, от которых начинается лабиринт узеньких улочек. Здесь практически нет автомобильного движения, но не только это обстоятельство, а и общая атмосфера умиротворяющей старины дают Мдине завидное право именоваться Городом тишины.

Мдина — Город тишины

И, наконец, Барселона — порт посадки и высадки, так сказать, альфа и омега круиза. В Барселоне до сих пор мы бывали дважды — оба раза с организованными турами, которые израильские фирмы планируют таким хитрым образом, что туристы вынуждены проживать в пригороде и добираться до представляющих интерес мест общественным транспортом. На этот раз мы взяли все дела в свои руки и самостоятельно заказали жилье в одном из переулочков Рамблы, то есть, главной туристической улицы в центре Браселоны, которая идет от площади Каталонии (сюда приходят аэропортовские автобусы) до морского порта (строго говоря, до площали «Врата мира», в центре которой на 80 метров высится памятник Колумбу). Это оказалась очень милая гостиница, практически рядом с одним из знаковых мест города, рынком «Бокерия». И, честно говоря, завтрак там был лучше, чем на круизном лайнере.

Оставив багаж в гостиничном номере, мы приступили к реализации своей двухдневной программы, заблаговременно расписанной еще дома. Скажу одно: нелегко туристу в Барселоне, но вместе с тем и вполне комфортно. Число мест, объектов, памятников, видов, достойных особого внимания, весьма и весьма велико. Но задача облегчается благодаря тому, что они расположены очень кучно, и потому не тратишь понапрасну время и силы на, так сказать, холостой пробег. Взять хотя бы знаменитый квартал Мансана-де-ла-Дискордия, что в переводе означает квартал Дисгармонии, или вовсе даже «яблоко раздора». Уж если ты добрался досюда, то можешь быть уверен: именно здесь ты досыта налюбуешься шедеврами архитектуры модерна, без которых немыслима ни одна энциклопедия или путеводитель. А почему «дискордия» — в смысле, несогласие, разноречие, диссонанс? Да потому что тут, буквально бок о бок, стоят дома, которые построили Доменек-и-Монтанера, Гауди, Пуч-и-Кадафальк и Сангиер, архитекторы разноплановые; общее у них одно: мировая слава. И раз уж зашел такой разговор, то скажу прямо: делайте с нами, что хотите, но из всех творцов каталонского модерна сердце наше отдано не Антонио Гауди, а Луису Доменек-и-Монтанеру.

Здесь, в Дискордии, он построил шестиэтажный дом Льео-и-Мореры, шедевр каталонского модерна. Назовем затем Больничный комплекс Святого Креста и Святого Павла (более известный в каталонском варианте: Сан-Пау), расположенный в отдалении от центра города, в квартале, где издавна проживали врачи; предложенное архитектором решение, предусматривавшее соединить подземными ходами профильные отделения больницы в единое целое, по мнению специалистов, намного опередило свое время. Проект Доменек-и-Монтанера включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, наряду с самой известной его работой — Дворцом каталонской музыки, открытие которого состоялось в феврале 1908 года. Это настоящий дворец — именно такие, наверное, строили джинны для самых своих прихотливых владык, и недаром здесь традиции испанской архитектуры причудливо переплелись с арабским зодчеством. Всё это великолепие (удивительные витражи, многоцветная керамика, кованое железо, и так далее, и так далее) доступно для присоединившихся к организованной экскурсии (билеты за умеренную цену, начало каждые полчаса). И не могу не повторить фразу, которая обязательно присутствует во всех текстах: это единственный концертный зал в Европе с естественным освещением.

Барселона. Дворец каталонской музыки

Значительную часть второго барселонского дня мы провели в Готическом квартале (знатоки привычно зовут его Барри Готик), то есть, в центре Старого города.

Именно здесь красуется Барселонский кафедральный собор, именуемый Собором Святого Креста и Святой Евлалии. Евлалия Барселонская в IV веке приняла мученическую смерть за приверженность к христианской вере; ей было 13 лет, и ее памяти посвящены содержимые в Соборе 13 гусей, белое оперенье которых призвано символизировать невинность и чистоту святой покровительницы Барселоны.

Сооружение собора началось в XIII веке, а главный фасад, подлинный шедевр готического стиля, был завершен сравнительно недавно, к концу XIX столетия; можно сказать, что «долгострой» — учитывая, скажем, нынешнее состояние Искупительного храма Святого Семейства (или, по-каталонски, Саграда Фамилия) Антонио Гауди, возводимого начиная с 1882 г. — относится к числу местных традиций. Достаточно сказать, что Гауди предполагал построить 12 башен — согласно числу апостолов, а на сегодняшний день их только восемь.

От Кафедрального собора рукой подать до Королевской площади, самого, пожалуй, популярного у туристов места. Стены окружающих ее домов были свидетелями множества исторических событий; скажем, что именно здесь, 3 апреля 1493 года, супруги Фердинанд II Арагонский и Изабелла I Кастильская, более известная как Изабелла Католичка, приветствовали Христофора Колумба по его возвращении из первого американского плавания.

Для прощального барселонского обеда мы выбрали место легендарное — Els Quatre Gats, что в буквальном переводе означает «Четыре кота»; однако глубинный смысл этого каталонского выражения: «Лишь немногие». В числе здешних «немногих завсегдатаев» следует назвать прежде всего Пабло Пикассо и его друга Антонио Гауди. Кафе открылось в 1897 году; в 1900 году там прошли две первые персональные выставки работ Пикассо. Богемный дух «Котов» не одобрялся властями, и во времена правления Франко кафе было прикрыто; восстановили его в первоначальном виде только в 1970-е годы.

«Четыре кота»

Снимок сделан в мужском туалете «Котов» (в зеркале над умывальником отражается автор) и может представлять особый интерес для дам, которым в это помещение никак не попасть, при всей богемности атмосферы и свободе нравов.

Кстати: найти знаменитое кафе оказалось не просто, однако после нескольких моих безуспешных попыток установления контактов с местным населением жена, решительно оттеснив меня, с ходу определила подходящую собеседницу, показала ей четыре пальца и внятно сказала «мяу». И — готово дело.

 

Вот что я расскажу тебе, птичка…
(гиды и информационное обеспечение круиза)

Какое путешествие без информации и, естественно, без источников такой информации, как реальных, так и виртуальных! Это сейчас, в тенетах интернета, легко выловить любые нужные (равно как и избыточные) сведения, а в былые годы оставалось только уповать на печатные издания и на живых гидов.

Зная не понаслышке о нелегкой работе экскурсоводов, гидов-переводчиков и прочих представителей этого племени, позволю себе разобрать наши круизы еще и под таким углом зрения. Итак, в хронологическом порядке…

Круиз по Волге (1991 г.)

Восьмидесятые годы прошлого века — и всякий раз при написании словосочетания прошлый век меня, как говорится, охватывает легкая дрожь… Итак, 1980-е гг. были, разумеется, периодом застоя, кто бы спорил — но вместе с тем и временами расцвета туризма — внутреннего, разумеется. Так уж сложилось, не знаю, почему, и не стану заниматься доморощенным анализом ситуации, изыскивать причины или формулировать благоприятствовавшие тому обстоятельства.

Если позволительно будет, сошлюсь здесь на «Тему» Глеба Панфилова — картину, которую, боюсь, не все помнят достаточно хорошо. По мне, главное в фильме — не маститый драматург с двусмысленной фамилией Есенин (неизменно безукоризненный Михаил Ульянов) и не диссидент «Бородатый» — так он значится в титрах (Станислав Любшин, памятный мне еще по «Голому королю» в «Современнике»), а экскурсовод провиницального музея Сашенька (обожаемая мною Инна Чурикова). Я не очень близко был знаком с цветом советской литературы, имел довольно расплывчатое представление о глубинах диссидентского движения, но при этом неплохо знал среду гидов, переводчиков, сопровождающих и прочих лиц, причастных к приему иностранцев в СССР. И потому скажу: Чурикова, будучи великой актрисой, создала фантастически точный образ Сашеньки: вся манера поведения, интонационный строй ее профессиональной речи (и ведь зрителю не обязательно владеть французским, чтобы прочувствовать это в полной мере), безграничная увлеченность судьбой героев своих рассказов…

За многие годы работы с иностранными гостями СССР мне не раз довелось — а вернее сказать, посчастливилось — быть в контакте с гидессами, напоминавшими Сашеньку (порой даже и внешне и уж точно манерой одеваться, а точнее — носить обычную, в общем-то, одежду): чаще в Питере, но и в Москве, и в городах Золотого кольца, а впрочем, также и в Баку, и на Байкале, и в Тбилиси, да чего там перечислять… Повезло нам с женой и во время Волжского круиза: десяток стоянок, и в каждом городе новый гид (местная жительница, разумеется), причем все как на подбор, одна лучше другой в плане профессиональном, и не только. К тому же вот что интересно: эти российские барышни, а отчасти и дамы, при внимательном рассмотрении в массе своей оказывались лицами куда как еврейской национальности.

Средиземноморский круиз (1993 г.)

Изначально и в административном порядке пассажиры были поделены на туристические группы. Каждой группе был присвоен постоянный номер, который дублировался на лобовом стекле соответствующиего автобуса, а также постоянный гид — в нашем случае одесская девочка всё той же неизменной национальности. Вести экскурсии на территории иностранных государств корабельный персонал не имел права, они только переводили местных гидов. Однако перевод переводу рознь — наша Света свободно владела соответствующей лексикой (включая такие неприятные слова, как агорафобия, пергамент, жрецы или там пророки), и особо явственно мы это почувствовали, когда на Кипре две группы пришлось слить в одну, и сопровождающим поехал нагловатый одесский малый из числа явно приближенных к круизной верхушке. Допустим, мы с женой получили всё необходимое, поскольку местная гидесса-гречанка была куда как компетентна и сладкозвучна, а ее английский не мог вызывать никаких нареканий — но наш одесский активист улавливал в ее речах хорошо если одно слово из трех, а то и из пяти, и знакомил клиентуру со своими личными и произвольными фантазиями и вариациями на темы не столько услышанного, сколько угаданного.

Круиз по Нилу (1994 г.)

На нильском корабле «Горизонт» с нами плыл в качестве гида «по всем стоянкам» мрачноватый арабский малый — впрочем, с вполне приличным английским и заодно французским. Причина такого билингвизма — скорее экономическая. Напомню в двух словах общую ситуацию: осень 1994 года, лихие времена, серия терактов, устроенных египетскими фундаменталистами, посещаемость страны на спаде, но турфирмы, стиснув зубы, работают, как ни в чем не бывало. И потому корабль, рассчитанный на пару сотен пассажиров, все-таки отправляется в круиз, имея на борту… Давайте посчитаем: десяток бельгийцев, семеро поляков, плюс нас двое — то есть, была занята фактически лишь десятая часть мест. Или, если хотите, девять десятых пустовали. Но, тем не менее, весь экипаж трудился в полную силу, без малейшей расслабленности. И единственному нашему гиду приходилось работать за двоих, выдавая путевую и прочую информацию сначала по-французски (для бельгийцев), а потом по-английски (для нас с женой и для польской переводчицы, которая, в свою очередь, доводила ее до сведения своих соотечественников).

Адриатический круиз (2011 г.)

Достоинства и выкрутасы корабельной русскоязычной гидессы достаточно внятно были обозначены выше, в основном корпусе настоящего материала, поэтому не стоит повторяться… Разве что добавим, ко всему прочему, что ее русский язык попадал под определение «сомнительный». И потому даже хорошо, что чисто формально она не имела права вести береговые экскурсии — надобно заметить, что этим правом «не иметь права» она пользовалась в полной мере. Где-то нам повезло с местными гидами — в Которе, скажем, а где-то — ну, что вышло, то и вышло…

Круиз по Рейну (2012 г.)

Вписались мы с женой в этот круиз довольно неожиданно, поскольку вообще-то он не рекламировался в СМИ, считаясь эксклюзивной интеллектуальной собственностью некоей туристической структуры, существующей на манер полузакрытого клуба для любителей нестандартных маршрутов, а проведала о нем, отчасти случайно, наша любимая и неизменная (на протяжении многих лет жизни в Израиле) турагентесса. Так что, думается, не следует удивляться реакции на мой вопрос относительно места проведения Базельского конгресса (см. выше), определенного как — я цитирую — «индивидуальная просьба, идущая вразрез с пожеланиями группы». Ведь таким образом было выражено, причем с первых же шагов, отношение к тем, кто как бы втерся в сложившийся коллектив.

Надобно заметить, что по ходу круиза мы установили кое-какие контакты с попутчиками, в частности, делясь впечатлениями, которые получали во время стоянок — мы самостоятельно, а они под водительством гида (услуги которого, вообще-то говоря, по определению были оплачены в том числе и нами — хотя после первого же контакта в Базеле мы ими не пользовались). И выяснялись замечательные вещи: так, в Шпайере им ни словом не обмолвились о Музее техники, в Кобленце их не водили полюбоваться на Плюющегося мальчика, и всё такое…

Кобленц. Плюющийся мальчик

С этим плюющимся мальчуганом вообще вышла забавная история — впрочем, как для кого. Сидим мы вечерком на палубе нашей «Принцессы», лениво любуемся пейзажными красотами рейнских берегов, и тут подходят к нам те самые две дамы, которые ставили нас на место в Базеле. И спрашивают — заметьте, по-английски (ну, на израильском английском), что это за мальчик, о котором им все попутчицы уже прожужжали все уши, а они его так и не видели. Достаю фотоаппарат, нажимаю соответствующие кнопки, вызываю из памяти соответствующие кадры. Отвечаю на ряд вопросов: где это было? как мы об этом узнали? почему имэто не показали? Собственно, на последний вопрос просто пожимаю плечами. Нас вскользь благодарят и оставляют в покое. А потом уже — совсем-совсем к концу тура — нам поведали, что эти две дамы устроили настоящий гевалт: они, дескать, недополучили информационного обслуживания! И в результате они отказываются платить гиду чаевые и призывают к этому остальных членов группы! Вот оно как…

А что же мы? У нас-то с «информационным обслуживанием» всё было в порядке. Мы перебивались благодаря материалам, заготовленным еще дома, в ходе самоподготовки; кроме того, нам удалось наладить достаточно неформальные отношения с пассажирским помощником капитана (должность, именуемая по-английски purserи зачастую неправильно переводимая как «казначей»). Столик, за которым проводила свои рабочие часы эта милая немецкая дама (заметим, с прекрасным английским) находился на нашей палубе, и по пути из ресторана в свою каюту мы завели привычку болтать с ней на произвольные темы — тем самым отчасти скрашивая ее одиночество. В знак завязавшейся дружбы она снабжала нас картами стояночных городов и давала советы по части достопримечательностей.

Средиземноморский круиз (2017 год)

Береговые экскурсии этого круиза надлежало заказывать непосредственно на корабле, и выбор был, надо сказать, богат до чрезвычайности: embarras de richesses, как говорят французы — в смысле, затруднение от изобилия открывающихся возможностей. Для стоянки в Неаполе, к примеру, предлагался десяток вариантов. Во время своих предыдущих посещений города мы уже закрыли (ну, худо-бедно) такие темы, как «Исторический центр Неаполя», «Помпеи», «Сорренто», «Королевский дворец Казерта», «Неаполь: пицца», «Неаполь: кофе и сладости», а из остававшихся нераскрытыми («Везувий» и «Капри») остановились на последнем варианте.

Ну, так разберемся, что получилось с поездкой на этот легендарный остров. Деятельность гида, как оказалось, сводилась к тому, чтобы посадить группу в соответствующий автобус — дальше же «сами, сами, а встретимся тогда-то, на конечной остановке». Крайне печально, поскольку на Капри позарез была необходима квалифицированная помощь: хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на виллу, где В. И. Ленин гостил у А. М. Горького — только как ее отыщешь. Нет, я, конечно, попробовал (в отчаянии) спросить насчет «скритторе руссо», но ответом мне было абсолютное непонимание. Да и то сказать: вилла ведь не принадлежала Буревестнику революции, он снимал ее на протяжении ряда лет у Беринга — естественно, не у датчанина Витуса, открывшего пролив своего имени, а у немца Эмиля Адольфа, удостоенного Нобелевской премии за создание противодифтерийной сыворотки.

Однако же: нит гедайге (идишистский призыв «не унывай»). Ведь количество кадров в памяти современного фотоаппарата столь велико, что можно снимать всё вокруг и без остановки, а потом только выбирай необходимое — было бы из чего. Так что по возвращении домой я для начала обратился к ВИКИ и, отыскав виллу Беринга, увидел, что она резко отличается по цвету от окружающих строений. Затем я принялся рассматривать многочисленные кадры, сделанные мною в Анакапри, и без особого труда обнаружил ее, ярким пятном разительно выделяющуюся на общегородском фоне.

Капри. Вилла Беринга (или, если хотите, Горького)

Теперь о других стоянках. В Марселе мы выбрали обзорную экскурсию по городу, совмещенную с поездкой в Авиньон. При этом проспект честно сообщал: общая продолжительность 7 часов, включая три часа автобуса туда и обратно. Что ж поделаешь — если принять во внимание, что это, возможно, наш последний шанс хотя бы одним глазком посмотреть на город, славный притоном «Трех бродяг», и на авиньонский «мост в никуда». В целом мы остались довольны нашей французской гидессой, которая по дороге успела дать нам общий очерк Авиньньонского пленения пап и поведать о месте Марселя во французской истории. Экскурсия была вполне добротной — хотя, разумеется, от французской девушки странно было бы ожидать знакомства с творчеством Николая Эрдмана, чьи стихи «Шумит ночной Марсель» (положенные на музыку Юрием Милютиным) неизбежно приходят на память, стоит только завести речь об этом портовом городе.

А сразу же после Марселя началась полоса невезенья. Гиды в местах всех последующих стоянок были или никакие (см. выше, сказанное о Капри), или плохие, или же совсем плохие (на Мальте). Главная проблема заключается вот в чем (мое частное мнение, я его не навязываю, но и промолчать не могу): усредненному европейскому гиду (столь же среднего качества и квалификации) почему-то в голову не приходит давать для начала своей пастве общую, панорамную картину, определив место города в истории страны или вовсе даже в мировой истории, и лишь потом переходить к частностям, непосредственно открывающимся взору туриста. А ведь без такого фона детали воспринимаются плохо, или же совсем не воспринимаются. Да, это нелегко, это требует соответствующей подготовки, умения, навыков, общей эрудиции, элементарной добросовестности в конце концов. Но вот почему-то в стародавние российские времена такие гиды, как Сашенька Чуриковой, были отнюдь не исключением. Мне тут же скажут: разумеется, тогда и солнце светило ярче, и трава была зеленее, и вода мокрее, и сладости доставляли удовольствие, а не вызывали диабет… Ладно-ладно, «мы лучше умолчим».

Котлеты — отдельно

Любое путешествие водным путем — это серьезное испытание для желудка. И я даже не про морскую болезнь. Просто в первой половине дня ты находишься, а то и набегаешься-напрыгаешься-наскачешься по всяким достопримечательностям, потом, едва успев смыть трудовой пот, изголодавшийся, тут же к обеденному столу — восстанавливать силы. И восстанавшиваешь их — до потери пульса. Если же весь день проходит в плавании, то вынужден есть как бы от нечего делать, отчасти от скуки.

Круиз по Волге (1991 г.)

Боюсь (а вернее сказать, надеюсь), что народ в массе своей подзабыл продовольственную ситуацию начала 1990-х в СССР. Это когда в магазинах еды практически не было, хотя общепит еще как-то снабжался — в зависимости от проворства руководящих лиц. Возможности Московского речного пароходства и в этой области были, по всей видимости, весьма значительны — вот почему кормежка на нашем круизном корабле была не просто на уровне, а, прямо скажем, выше стандартного уровня, и в этом посчастливилось убедиться в ходе первого же ужина. На борт мы прибыли ко времени, указанному в путевке, то есть, в 16:00, за два часа до отплытия, с одной-единственной мыслью: как насчет горячей воды. Потому что в московской квартире она была отключена на стандартную летнюю профилактику. Ввалившись в каюту, тут же кинулись в ванную — ну, в смысле, в санузел. Есть! Жена отправилась первой, а я тем временем переместил припасенное спиртное из сумки в холодильник и выполнил простейшие операции по разборке чемодана (достал обувь, тапочки и еще кое-какие вещи, относительно которых невелика была вероятность получить реприманд типа «не туда положил!»).

Потом мы отправились на ужин, где получили отбивные, салаты, мороженое, а потом чай с булочкой. В дальнейшем ситуация, к счастью, не изменилась, и кормежка продолжала оставаться очень даже пристойной, тем более, учитывая — см. выше, начало этого пассажа, — что жрать в стране было практически нечего.

Средиземноморский круиз (1993 г.)

В этом круизе всем желающим — как и положено, согласно классическим описаниям морских и (или) океанских плаваний — предлагался полуденный бульон. Но это во время продолжительных морских переходов. В экскурсионные же дни, когда автобусы увозили пассажиров с самого утра на шесть и более часов по разнообразным маршрутам, суп подавался по возвращении, к ужину. И два вида закусок — скажем, ветчина и картофельный салат. Основное блюдо — мясо жареное или тушеное, птица в виде различных куриных котлет (пожарские, а то и по-киевски). А также компот своего приготовления и чай/кофе с пирожными. Разница между ужином и обедом заключалась, как правило, в наличии (или, соответственно, отсутствии) супа. На завтрак давали (каждому и в индивидуальном порядке) сок, сыр, масло, колбасу, яичницу; позже, уже за границей, в меню вошел заграничный йогурт, с фруктовыми добавками, по баночке на нос. Выезжавшим на маршрут предоставлялся как бы «сухой паек», подлежащий к употреблению в местах отдыха от экскурсионных трудов (по команде гида «Привал») и состоящий из булок, сыра, колбасы, печенья, фруктов плюс бутылка минеральной воды.

Круиз по Нилу (1994 г.)

Кормили в Африке вполне пристойно. Завтрак — шведский стол: яйца в вареном и жареном виде (последний вариант — разумеется, без ветчины, с учетом мусульманской специфики), йогурт, сыр, масло, джем, мед, тосты и булочки. Обед и ужин — обслуживание с официантами. На обед — две перемены блюд: некая овощная запеканка из шпината или родственной ему культуры и мясо с гарниром и овощным салатом, десерт — фрукты. К ужину — суп, мясо как в обед, выпечка на сладкое. Чай/кофе только к завтраку, а в другое время покупай через официанта минеральную водичку. Или вино (тут мусульманская специфика почему-то не работала). Но поскольку колониальные традиции — дело святое, то в пять часов пополудни чисто английский файф-о-клок: чай, кексы и сухое печенье.

Адриатический круиз (2011 г.)

Во время завтрака при входе в ресторан стояли три жаровни, и расторопные стюарды изготовляли яичницу и омлеты с разными добавками. Каждому пассажиру дозволялось сделать не более двух заказов, так что я с тарелками в руках занимал очередь, а жена тем временем шла вдоль прилавка самообслуживания и заполняла поднос согласно предлагавшемуся ассорименту. Первым делом надо было ухватить зернистый творог (как он звался в Москве), он же коттедж, согласно израильской номенклатуре. Наложить глубокую тарелку резаных овощей и маслин — на двоих. Урвать соленой рыбки. Запастись булочками из темной муки. Не забыть масло, джем, мед. Я же тем временем успевал обзавестись двумя омлетами — со сладким перцем, помидорами и «двойным сыром». Поставив добычу на стол, надлежало совершить следующий бросок — к стойкам с чаем и в кондитерский сектор, с твердым намерением не перебрать этого товара. Намерение это, как и аналогичные намерения, декларируемые во время, предшествовавшее каждой из трапез, оказывались из числа тех, которыми, как известно, вымощена дорога в ад. Проблема заключалась еще и в том, что все пирожные, десяток предлагаемых видов, были оч-ч-чень маленькими, так что заткнуть рот протестующей совести не составляло труда: подумаешь, крошечные же… А тут еще и любопытство поднимало голову: а ну-ка, вот эти, желтенькие, с чем они? возьмем одно такое, и одно такое, глазированное, и еще вот этакое, оно же ведь явно без крема, и… да чего там, делов-то, по половинке каждой крошечки на едока…

Обед и ужин выглядели сходно. В середине зала находился центр раздачи, и питающиеся шли по внешнему эллипсу прилавка, а стоящие внутри официанты накладывали, согласно пожеланиям пассажиров, имевшиеся в ассортименте блюда — три-четыре мясных и пара рыбных. И два-три гарнира. Потом заход к стойке овощных салатов, а на закуску ежедневные мучения в кондитерском секторе: не обделить бы себя, любимого, и вместе с тем не перебрать бы…

Круиз по Рейну (2012 г.)

Корабль был в самой полной мере оснащен новейшим оборудованием — как навигационным (это само собой), так и кухонным. Имелась своя пекарня, то есть, был свежевыпеченный хлеб — и белый, и черный, и круглый, и кирпичиком, и батоны, и с посыпкой — тмином, маком, кунжутом. Подходишь и сам отрезаешь себе ломоть-другой желаемого сорта и размера. Самостоятельно отрезался и кусок (или куски) торта, который (которые) предлагались — увы и ах — к каждой трапезе. Но на этом тень шведского стола исчезала — все прочее обслуживание исключительно через официантов. Ну, кроме выставлявшихся к ужину сыров, твердых и мягких (бри и/или камамбер обязательно), а к ним полагались крекеры и сливочное масло в маленьких пачках. Также за ужином официанты наливали по бокалу (не менее) рейнвейна, в смысле, рейнского вина, сырье для которого как раз и произрастает на виноградниками, мимо которых мы проплывали все эти дни.

Замки и виноградники на берегах Рейна

В обед, перед входом в ресторан, мы выбирали один из двух супов, а также основное блюдо — мясное или рыбное. Пока мы справлялись с закусками, уже стоявшими на столе, официанты разносили заказанное. К концу обеда на стойке выставлялись тортики, подлежавшие собственноручной разделке, которые можно было запить чаем. Мне, в частности, приносили «Эрл Грей» — правда, из пакетика, но так ведь не дома же…

На ужин также существовал выбор между мясом и рыбой — плюс закуски, плюс вышеназванное блюдо сыров, плюс рейнвейн. Плюс чай для желающих, которым эти желающие могли запить неизбежный тортик.

Средиземноморский круиз (2017 год)

«Большие надежды», о которых шла речь выше, связывались у нас и с круизными трапезами, красочно описанными в мировой литературе. И здесь — увы! — мордой об стол, пользуясь застольной, если можно так выразиться, лексикой. На корабле было 12 ресторанов, как специализированных, так и общего профиля, причем трапеза в некоторых из них (а именно, посвященных достижениям американской, итальянской и японской кухни) не считалась включенной в стоимость круиза — то есть, требовала отдельной оплаты. Обращусь в этой связи к авторитету Ивлина Во, процитировав мой любимый роман «Возвращение в Брайдсхед» — когда плывущая из Штатов в Англию героиня с возущением говорит: «Неужели нам ходить в ресторан и платить лишние деньги за совершенно такой же обед? И вообще там обедают одни киношники. Там нам нечего делать».

Что же касается регулярного питания, по определению включенного в стоимость круиза, то завтракать можно было за традиционным шведским столом, а обеды и ужины следовало заказывать каждодневно, в одном из ресторанов, к которым мы были приписаны. Мы попробовали — и тут, и там… И пришли к выводу — возможно, и скоропалительному: (а) в общем-то не очень и вкусно, (б) если съедобно, то порции крошечные. Можно, конечно, дозаказать, но это еще получасовая пауза, ведь именно столько приходилось дожидаться официанта с каждой новой переменой блюд — хотя торопиться вроде бы некуда и вообще, как-никак ресторан, со своими порядками.

В конечном итоге мы выбрали расположенный на 15 палубе огромный ресторан самообслуживания «Рыночная площадь», открытый практически без перерывов с шести утра и до половины десятого вечера. Там вниманию пассажиров (впрочем, не только пассажиров — с нами соседствовали и судовые офицеры) предлагался вполне пристойный выбор: различные закуски, два-три супа и до десятка мясных, рыбных и вегетарианских блюд, а также резаные овощи и к ним салатные соусы, пяти-шести видов. Имелись также фруктовые и кондитерские прилавки; на последних — креманки с кремами и прочими бланманже, равно как и до десяти видов пирожных всех цветов, размером 4х6 см. И, разумеется, хлебо-булочные изделия собственного производства (всё это, честно говоря, уступало той выпечке, которой нас радовали на рейнской «Принцессе»). Заметим, что еда, собственноручно доставляемая здесь на свой стол, фактически ничем не отличалась от еды, приносимой официантами в других ресторанах. В целом еда была вполне пристойная, или, как говорится, ничего себе — но вот без круизного шика и гламура (существующих, допускаю, лишь в моем воображении).

Да, и еще: все виды выпивки, включая пиво, предоствлялись за особую плату. С питьем на водной основе, правда, проблем не существовало. «Рыночная площадь» была оборудована несколькими стойками, где имелись фаянсовые кружки, украшенные логотипом корабля, десятка полтора ящичков с чайными пакетиками разных сортов, а также кран, родственный тому, что в старые времена устанавливался на российских железнодорожных вокзалах, будучи снабженным трафаретной надписью «Кипяток». Функционировал этот источник благодати с рассвета и до полуночи. Рядом с краном кипятка находился кран питьевой воды, и сделать ее индивидуальный запас навынос (в свою бутылку, разумеется) можно было также практически круглосуточно.

В заключение позволю себе поморализировать. С болью в сердце наблюдали мы за несчастными детками, жертвами кино- и телепропаганды, которые с остервенением поглощали пиццу и гамбургеры в анормальных количествах — эта гадость подавалась на «Рыночной площади», в специально отведенных для травли зонах, практически бесперебойно.

А напоследок я скажу…

Поразительное зрелище — морские закаты. Вот, полюбуйтесь сами (снимок сделан с верхней палубы нашего лайнера, примерно на широте Генуи).

Солнце садится в Средиземное море

Созерцая, как солнце пурпурное
Погружается в море лазурное,
Полосами его золотя…

Конечно же, это некрасовские «Размышления у парадного подъезда». Казалось бы, в целом — широко известная публицистика, в самом чистом и отчасти неприглядном виде, а вот как начнешь растаскивать на отдельные строчки… Да, «…Коля, сын покойного Алеши, он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид…». И просто тянет добавить классическую фразу того же автора: «Но поэзия — пресволочнейшая штуковина: существует — и ни в зуб ногой».

И на этом — всё. Конец плавания.

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer4-gopman/