***
Мы шли, и падал снег,
И тишина
была такою светлой и тревожной,
Как будто я ещё не повзрослел
И ты ещё не повзрослела тоже.
Мы снова говорили о стихах.
Тебе одно понравилось так сильно,
Что ты, со мной прощаясь, попросила
Тебе как посвященье подписать.
Я не могу! — прощаясь, промолчал.
Я не могу всё изменить, что было.
Стихотворение пришло из-за плеча
Той женщины, которая любила
Смеяться надо мною и над тем,
Что сочинял, держа её в объятьях.
Забыть? Перечеркнуть? С какой же стати?!
Молчал я, потому что не хотел.
И не хотел прервать порыв души,
Внимавшей мне так преданно, так чутко.
Я подпишу, ты только не спеши:
Для новых слов нужна одна минутка.
Всего одна для обновленья чувств,
Для их перенастройки и наладки,
Чтоб написать так, будто бы тетрадки
С той, прежней, нынче выбросить хочу.
Быть может, и хочу, но не могу.
Я подпишу, сейчас строфу закончу
И подпишу… следами на снегу
В преддверии моей студёной ночи.
МОРОЗ
1
Мороз. Природу лихорадит.
Вчера — капель, сегодня — стынь.
Что люди! — съёжились кусты
И дерева спасенья ради.
Собаки бегали — исчезли,
Синица пела — не поёт,
А солнца не было — встаёт,
И мир становится помпезным.
Ну что ж, терпели и покруче
Морозы, помнится, зимой.
Я — в дом, и пар седой за мной,
Как будто мною он приручен.
И не впустить не удаётся,
А мать: «Прикрой плотнее дверь!»
Другое времечко теперь,
Но те же и мороз, и солнце.
2
Я легче, чем вчерашний день,
Картины детства вспоминаю:
И те кувшинки на воде
В июле том, и грозы в мае.
И те морозы в декабре,
Когда дышать бывало трудно,
И в доме примерзала дверь,
Ведь пар — отсюда и оттуда
Клубами в комнату влетал
За мною, белый и волшебный,
Который видел я и там,
Где обитал он, — в синем небе.
3
Я, в мир входя большой и вечный,
Не наяву, а в сказках рос.
Не пар влетал, а дед Мороз,
И таял перед нашей печью.
И радость таяла моя,
Когда я слышал окрик мамы.
А в щели вкруг оконной рамы
Вползала к нам зима-змея.
Вползала и через порог,
Тряпьё, что на щелях лежало.
И я нырял под одеяло,
Когда вдруг чувствовал — продрог.
И вот теперь гляжу в окно,
Слежу за солнечной игрою.
Сейчас я форточку закрою,
И детства кончится кино.
КНИГОЛЮБ
Я любил, когда макулатуру
Начинали в школу приносить.
Сам я — очень мало, на смех курам —
Гирьки не навесишь на весы.
Но зато подолгу рылся в куче
Книг, тетрадей, разных там бумаг,
Где роптал «великий и могучий»
Тише битых брошенных собак.
Выбрав книги в красочных обложках,
Их из школы уносил тайком,
Как своих котят уносит кошка,
Чтобы не обидел их никто.
И читал, читал — и днём, и ночью.
И любил героев, и жалел.
Так страдал, когда роман окончен, —
Будто жизнь наткнулась на предел.
Вновь в библиотеке нашей школы
Продолженье спрашивал, искал.
Там мне говорили в шутку, чтобы
Сам «что было дальше» написал.
Так вот и пишу с тех пор поныне.
Дописать, наверно, не смогу.
Школы той, начальной, нет в помине,
У которой я всю жизнь в долгу.
ПОСТОЯЛ У ОКНА
Постоял у окна, посмотрел на машины и лужи.
И без счета понятно, что много и тех и других.
А вот снега немного, он сходит, он больше не нужен,
Да и ветер, вчера налетевший на город, затих.
В окнах дома напротив и в лужах кривляется солнце.
Эта детская шалость во мне пробуждает азарт,
Но сбежать мне на улицу всё-таки не удаётся,
И стоять у окна недосуг, отступаю назад.
Кто меня заставляет? Никто, сам себя заставляю.
Убежать бы на берег, увидеть бы вновь ледоход!
Или — к автодороге, и с шумной прямой магистралью
Снова слиться, как в прошлом апреле. Прошел только год.
Да, прошёл только год, но и бег мне теперь не по силам,
И ходьба — не поверил бы сам — так теперь тяжела,
Будто чем-то навьючен, а, впрочем, меня подкосила
Жизнь моя, что почти беспросветной была.
Только память моя, только память не хочет мириться
С безнадёжным таким, словно сон, состояньем моим.
Что ж, смиряю потоки своих непомерных амбиций,
Понимая, всему есть предел и предел этот неумолим.
Ну уж нет, я пойду на весенний чарующий берег,
На манящий меня с самых ранних, безоблачных лет.
Я не дам разгуляться в душе надоевшим потерям,
И поможет мне в этом спадающий в озеро свет.
ЛЕТНИЙ ЛЕС
Помню, полем иду, помню поле,
Помню низкое солнце над ним.
И какой же я страстной любовью
Был в те дальние годы томим!
Был влюблён в эти синие дали,
В запах клевера, волны овса.
И туманы в логах оседали,
Холод ночи с собой унося.
Солнце плавно всё выше и выше
Поднималось над тихой землёй.
И с прохладою, в лес уходившей,
Торопился я, чувствуя зной.
Там, в тени высоченных деревьев,
Среди кочек, валежника, пней
Дух во мне оживал самый древний,
Чувства вдруг становились сильней.
И тревожно порою бывало,
Будто кто-то за мною следит,
Пень за дальним еловым завалом
Принимал устрашающий вид.
Но, сжимая свой страх крепким телом,
Нож сжимая в стальном кулаке,
Шёл я биться — не то чтобы смело,
Но решительно — всё равно с кем.
Лес кругом, и бежать бесполезно,
И на помощь никто не придёт,
Вот поэтому с маленьким лезвием
И с отчаяньем шёл я вперёд.
Обознался!.. В завале сучкастом —
Никого. Мой соперник исчез.
И кружил вновь меня, час за часом,
И кружился вокруг летний лес.
И шумел, и звенел голосами,
Будто радуясь встрече со мной.
И записки мне сверху бросали
Дерева, провожая домой.
Переполненный сладким недугом,
Всем, что за день в лесу претерпел,
Шёл я, брёл жарко дышащим лугом
По извилистой пыльной тропе.
***
Хорошо, если что-то приятное снова
Посетит и меня и тебя,
И не вырвется — даже случайно — обидное слово,
О размолвках и распрях, как прежде бывало, трубя.
Хорошо, если ангел исполнит желанье
Или давнюю нашу мечту,
Не успеют могучие силы, что всегда почему-то мешали нам,
Превратить и мечты и желания в полную чушь.
Хорошо, если ты молодой и красивой
Вновь вернёшься домой,
И не вспомню я то, что и мне и тебе опостылело,
Будто мрачные дни и осенняя слякоть зимой.
Хорошо, если силы вскипают и рушат
Все преграды — твои и мои.
И никто — ни далёкий, ни рядом со мною идущий —
Не сумеет союз наш с тобой, дорогая моя, отменить.
Хорошо, если всё происходит как надо,
Изменяется, но без измен,
Не становятся страсть и любовь непрерывной надсадой,
Красоты и мечты не касаются старость и тлен.
Хорошо, если память ещё сохранила
Всё, что было когда-то у нас.
Вот и мысли мои, чувствам вторя, в движенье приходят лениво,
Огонёк, что мелькнул в глубине, как-то очень уж быстро угас.
***
Я предаюсь последнему огню,
Что вспыхивает на кострище жизни
Едва-едва, как будто чей-то призрак,
Но я его зову, а не гоню.
Как можно прогонять себя, свою
Печалями наполненную душу!
Горит огонь, не гаснет, не потушен.
Я — жив, и все ошибки признаю.
И потому горю ещё сильней:
Ошибки для костра — благое дело.
Горит огонь, расшатывая тело,
И душу обжигает суховей.
Что ж, был я к испытаниям готов,
Держусь теперь, не подавая вида,
Что гложет душу горькая обида:
За что мне это, за мою любовь?
Да, грешная, да, бренная была:
Не уберёг, не сохранил, разрушил.
Как будто океанский вал ревущий,
С вершиной, что от ярости бела?
Да нет же, разрушал я сам себя,
Была моей помощницею слабость.
И как бы мной волна ни называлась,
А всё-таки она во мне слаба.
И недолга любви моей волна,
Среди подобных затерявшись, пала,
Достигла нынче нулевого балла,
Но есть ли, есть ли в том моя вина?..
КРИК С ВЫСОТЫ
На высоту, что мне была подвластна
(По скромным силам тем, что мне даны),
Поднялся я, и там вдруг понял ясно,
Что мне нюансы жизни не видны.
Да, вижу небывалое пространство,
Простёртое внизу передо мной.
Но всё в туманной дымке; ох, напрасно
Завёл меня сюда мой путь земной.
Здесь те же облака и те же камни,
Здесь те же ветры, солнце и дожди,
Но даже и не пахнет зазеркальем,
Один лишь дым вокруг, один лишь дым.
Кричу — и даже голоса не слышу.
Так кто же сможет так настроить слух,
Чтобы расслышать нисходящий свыше
Невидимый, но животворный дух?
Не зря твердят, что сказанное слово —
Есть ложь, а значит, просто звук пустой.
Но я пытаюсь докричаться снова
До вас, сойдясь с безвестной высотой.
НЕ СТИХАЕТ РОДНИК
Видно, ангел, сидящий на правом плече,
Так устал, что придумать не может
Новый образ, а тот, что придумал, ничем
Не пленит тех, кто нас с ним моложе.
Пропадает желание думать, писать…
Всё проклятая эта усталость!
То ли ангел ослаб, то ли слабый я сам,
То ли доля такая досталась.
Хоть бы что-то на ум, хоть бы что-то взбрело!
Ну, конечно же, что-то такое,
От чего б я забыл о бесплодном былом —
О безрадостных днях и покое.
Впрочем, вряд ли могу я сегодня пенять
На судьбу и на ангела тоже.
Всю весну я писал и сегодня опять
К написанью стихов расположен.
Да, непросто в приметах весны находить
Новизну, необычное что-то.
Жемчуг вод, свет берёз и листвы малахит
Проводили поэты с почётом.
Но — врывается в сердце немеркнущий луч,
Как набат, и покой покидает
Это слабое сердце, и маленький ключ
Вновь поёт, как родник на Валдае.
КРИКИ ЧАЕК НАД ГОРОДОМ
Крики чаек над городом утром будят меня.
В этот час ещё холодно, но раздольно теням.
Неприютное озеро спит пока подо льдом:
По ночам-то морозило, грело солнышко днём.
Лёд, лучами пронизанный, скоро тронется в путь,
Покуражится сызнова, прежде чем утонуть.
Он ограды железные без усилий сносил,
Будто травушку лезвием заострённой косы.
Это жуткое зрелище вызывало восторг
В детстве, да и теперь ещё я б спокойно не смог
Наблюдать, как царапает льдина берег родной,
Будто мощными лапами, и крадётся за мной.
Берег выдюжит, выстоит и меня не предаст
Этим льдинам неистовым, разевающим пасть.
Но, катаясь на льдинах и в синем небе кружа,
Чайки вместе с ундинами грянут: «Жизнь — хороша!»
