Доклад на IV Международной научно-практической конференции «Наследие Ю.И. Селезнева и актуальные проблемы журналистики, критики, литературоведения, истории», Краснодар, 22–23 сентября 2017 г.
Сегодняшний доклад я хотел бы посвятить тому, что такое настоящая литературная критика. В общем и целом, все мы понимаем, что критика занимается изучением или, лучше сказать, освоением художественных текстов. Но любых ли текстов? И потому первый вопрос, который мы должны задать себе, — что же является предметом литературной критики? И здесь мы должны четко разделять для себя литературный процесс и подлинную литературу.
Литературный процесс — это все, что происходит в творческой среде: эстетические направления; враждебные друг другу группы, имеющие разные мировоззрения и разные взгляды на художественное творчество; острые дискуссии между этими группами; талантливые авторы и их произведения, представляющие художественную ценность, а также авторы, чье творчество становится явлением культурной жизни, пусть даже художественная ценность его минимальна. Литературный процесс похож на огромный котел: что-то в нем интересно, а что-то, как мелкий пузырь, лопается и исчезает.
Подлинная же литература — это то ценнейшее, что кристаллизуется в этом «котле»: те произведения, герои которых, подобно Наташе Ростовой или Андрею Болконскому, входят в жизнь разных поколений читателей, как живые; те авторы, что полноценно осмысляют свое время и могут дать не серию отдельных слепков, а единую мощную картину эпохи, как «Тихий Дон»; те образы, в которых, подобно Великому инквизитору, воплощаются наиболее острые бытийные вопросы, мучающие нас и по сей день; те черты характера, которые в течение десятков и сотен лет являются для нас нравственным камертоном, как, например, душевная красота пушкинской Татьяны, — проще говоря, это высшие достижения человеческого духа, выраженные в слове.
Литературный процесс в каком-то смысле понятнее и объективнее. Невозможно спорить с тем, что были символисты или футуристы, была исповедальная проза или проза сорокалетних, был новый реализм — эти понятия существуют потому, что о них много говорили тогда и иногда говорят сейчас, и этого вполне достаточно, чтобы признавать их полноправными явлениями литературного процесса. Эти явления и связанные с ними тенденции можно рассматривать и даже научно изучать (как, например, это делает серьезный академичный журнал «Вопросы литературы»): анализировать короткие списки различных премий, сопоставлять между собой авторов, отслеживать изменения читательских предпочтений — и все это может быть вполне интересно. Но в то же время — не иметь никакого отношения к подлинной литературе. Ведь на деле практически все, что мы называем критикой, является как раз-таки исследованием литературного процесса и не более.
Заниматься же настоящей критикой — это, прежде всего, искать в «кипящем котле» литпроцесса по-настоящему выдающиеся явления. Скажем, Аполлон Григорьев в 1859 году пишет статью «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» о первой половине XIX века и называет четыре имени: Пушкин, Грибоедов, Гоголь, Лермонтов — и ни в одном не ошибается, да и никого не пропускает. Можем ли мы повторить это? Кто сейчас способен сказать о художественных вершинах последних 40–50 лет с такой точностью и силой?
Исследователь литературного процесса в первую очередь занимается тем, что «помещает» каждого нового автора в контекст. Настоящий критик — тем, что «вырывает» подлинно значительного автора из контекста, обосновывает его значительность, а уже потом из найденных «вершин» складывает собственную историю современной литературы, указывает, как она следует из литературы прошлого, прослеживает ее развитие в будущем; он, в общем, создает как бы собственный литпроцесс, в котором есть место лишь по-настоящему значительным произведениям. И именно работа таких вот критиков приводит к тому, что через какое-то время первостепенные явления литературы обретают положенный им статус и остаются в веках. Вот, собственно говоря, то главное, чем настоящий критик отличается от исследователя литпроцесса.
Из тех, кто жил недавно, такими вот настоящими критиками были Вадим Кожинов, Михаил Лобанов и Юрий Селезнев. В наше время наиболее близок мне в этом смысле Вячеслав Лютый.
Конечно же, выбор материала — это еще не все. Большое значение имеет то, как критик осмысляет этот материал. Здесь есть чисто профессиональные аспекты — умение аналитически мыслить и выстраивать убедительную аргументацию, широкий кругозор, ясность изложения и т.д.
Но прежде всего критик жадно стремится к истине. В современном мире, а значит и в литературе, стремление к истине считается чем-то устаревшим: существует ряд различных общественных или эстетических установок, к которым зачастую сводится позиция того или иного критика, так что мы заранее можем приблизительно представить, каким будет мнение по данной книге — например Натальи Ивановой или Владимира Бондаренко. Зачастую встречаешь в критических статьях отсылки, мол, такая позиция естественна для консервативного лагеря, а вот такая — для либерального. Но ведь какая разница, естественна ли эта позиция для какого-то лагеря, важно — истинная ли она. Удивительно и порочно это (вообще-то чрезвычайно характерное для нашего литпроцесса) сведение по-настоящему острых вопросов, по которым необходима жаркая полемика, к противостоянию нескольких устоявшихся «позиций». Мне кажется, пока многие современные критики не начнут ставить вопросы остро — правда или нет, истина или нет — они и будут не критикой заниматься, а плавать в нескольких отдельных контекстах или метаться между интересами различных литературных групп. Личный напряженный поиск истины, пульсирующий в тексте, отличает настоящую критику от безликого рецензирования. И потому настоящий крупный критик не может оставаться бесстрастным исследователем эстетических достоинств текста, и потому зачастую, говоря о литературе, он начинает говорить о самой жизни.
Однако личное стремление к истине вовсе не отменяет наличие у критика целостного мировоззрения, выстраданного всей его предшествующей жизнью. Показательно для меня в этом смысле сравнение двух крупных современных критиков — Вячеслава Лютого и Ирины Роднянской. В 90-е годы они оба писали о постмодернизме (статьи «Случайные черты» и «…и к ней безумная любовь...») и оба достаточно негативно относились к этому явлению литературного процесса. Но если Лютый излагал последовательный и полнокровный взгляд на данное явление, стремясь рассмотреть постмодернизм со всех сторон и по каждому аспекту сравнить с подлинной литературой, то Роднянская, опираясь на свои сиюминутные субъективные впечатления, замечала, что ранее относилась к постмодернизму и, в частности, к Виктору Пелевину так, а теперь уже иначе. Это свидетельствовало о ее личном искреннем поиске, однако не давало читателю возможности принять ее точку зрения и понять, какое место этот автор или это явление занимает в современной литературе. Только целостное мировоззрение позволяет критику претендовать на объективность суждений и говорить не о своих субъективных предпочтениях, а о том, как он понимает объективность. И пусть это исключительно его (субъективный, в достаточной мере) взгляд, но такой критик верит, что в меру его понимания объективность именно такова.
Все сказанное означает, что настоящая критика — это не только определение лучших современных авторов и разбор их произведений, но и личность самого критика, и потому развитие собственной личности не менее важно, чем развитие понимания литературы и профессиональных навыков. Однотипные безликие рецензии, последовательные обзоры новинок, выявление абстрактных тенденций, основанных на тематическом разборе, — все это утомительно, скучно и максимум имеет прикладное значение.
Читайте крупных критиков прошлого, и вы увидите, чем они не похожи друг на друга. Например, Юрий Селезнев и Вадим Кожинов — казалось бы, современники и даже друзья, представители одного направления, а ведь вы не спутаете текст одного с другим! Сравните, например, их общественные статьи «Глазами народа» и «И назовет меня всяк сущий в ней язык» — они различаются даже на стилистическом уровне. Селезнев словно играет с вами в плодотворную интеллектуальную игру. Сначала он заставляет вас поверить, что источник силы русской литературы, определивший ее историческое значение, есть гуманизм. Потом вводит вас в недоумение, говоря о том, что гуманизм был свойственен западноевропейской культуре, а наиболее крупные отечественные писатели, напротив, воспринимались представителями других стран беспощадными по отношению к человеку: «жестокий талант» Достоевского, «суровый реализм» Толстого, «свирепый реализм» Шолохова и т.д. А потом из возникшего противоречия приходит к объемному взгляду на человечность классической русской литературы и на то новое, что она привнесла в литературу мировую. Кожинов же излагает свои мысли о русской всечеловечности последовательно и предельно логично: сначала делает экскурс в историю вопроса, напоминает о «Пушкинской речи» Достоевского, а потом переходит к собственным мыслям. Это лишь одно второстепенное различие, но даже оно сразу бросается в глаза. И потому мне хотелось бы посоветовать молодым начинающим критикам прежде всего быть собой и не бояться открыть собственный внутренний мир перед читателем.
И в заключение еще одна мысль. Настоящий критик не может писать о литературе «снизу-вверх», даже о тех авторах, которых он считает крупнейшими. Михаил Лобанов, например, мог сказать, что концовка «Живи и помни» Распутина слабая, или о том, что поздняя распутинская повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» — публицистика, а не художественная литература. Для нас это сейчас кажется невероятным, но для критика не может быть незыблемых авторитетов, он все должен проверить своим острым взглядом. И даже если вы будете писать, скажем, о Лихоносове, то должны забыть, что вы студенты, а Лихоносов — единственный на данный момент всеми признанный классик, а писать о нем как равный о равном или даже несколько сверху, потому что когда вы являетесь критиком, то последнее слово о книге и обо всем мире — именно за вами.
