***
Одиссей возвратился, пространством и временем полный…
О. Мандельштам
Сколько талантов зарыто в земле – она не спешит делиться –
сколько секретов, страстей и прочих других сокровищ…
Только растеньям она открыла и птицам –
сколько впиталось в её чернозём неповинной крови.
Сколько оружия, амфор, роскошной посуды,
сколько монет, украшений искусной работы.
Сколько сокрытых любовей – чьих? и откуда?
в землю ушло и полито могильщиков потом.
Сколько безвестных легло в этот грунт, что убиты
дерзким мечом или просто устали чрезмерно.
Их имена или клички лишь травам открыты –
травы их помнят уж тысячелетья, наверно…
Всё принимает земля – чернозём и суглинок
так же податливы, как и во дни сотворенья.
Дом твой стоит на костях скифов иль сарацинов?
Чьи различимы слова в шелестеньи и пеньи?
Всё принимает земля, а трава покрывает –
ходят по степи зелёные, пряные волны…
Кто там, в земле? Одиссей ли зарыт под сараем?
Кто упокоен – и жизнью, и бременем полный?
***
А я почти всегда на стороне
того, кто убегает от погони.
Кто ноги сбил, иль скачет на коне,
когда за ним другие мчатся кони.
На стороне я волка иль оленя,
когда идёт охота на зверей.
Олень бежит, и с морды каплет пена,
и сердце скачет рядом всё быстрей!
Вся жизнь – охота, Брейгель или Шишкин
об этом знали все почти – смелей
охотники! – сочувствие излишне,
а жалость – это скука и елей…
Вот близко жертва – вы уже в восторге!
Зверь ловит воздух пересохшим ртом…
И это – худшая из всех возможных оргий –
зверь или человек погиб притом…
***
Солнце жуком-скарабеем ползёт по небу,
шарик из звёзд перед собой толкая…
Жук-скарабей, ты ползёшь, словно быль и небыль,
солнцу свой ход неспешный уподобляя.
Скифы, сарматы тебя приняли из рук Египта –
до Борисфена дошёл ты и до Урала.
Имя твоё во множестве манускриптов…
Из гематита тебя на века создали.
Чёрные капли в земле и моей хранятся –
Их выпускают на волю на Ланжероне.
Их извлекают в тени золотых акаций,
как талисманы – мой город никто не тронет.
Город благословенный, моя Одесса,
Фортуна с тобою, судьба твоя – мир и счастье.
И никуда тебе от неё не деться –
ведь скарабей к этой земле причастен!
ВОЛШЕБНЫЙ ШАР
Шар голубой, запущенный в небо Богом,
крутится, вертится, хочет упасть – не может.
Шар голубой, невинный, в блестящей тоге,
крепко привязан, с игрушкой ёлочной схожий.
Ленточки рек на шаре и водные глади,
птицы, цветы и деревья, и таинство мягкого снега.
Горы и города, и неба седые пряди,
жаркий песок Сахары и кони в аллюрах бега!
Музыкой шар объят, и перезвон соборов
Над площадями летит иль муэдзинов крики…
Все о любви поют – соло или же хором –
Что на эстраде, что – в церкви – сияют лики!
Но временами красным шар голубой окрашен!
Красные реки текут, убитых неся с собою…
И в двадцать первом веке сожжённых домов и пашен
становится только больше после каждого боя.
Царствует Аваддон, гордость в царей вселявший.
Взрывы, безумье, горе – вот картина столетья!
Так и живёт человек, зло и добро познавший.
Знанием равный богам, дар обретший бессмертья.
***
Душа моя – мой виноград:
корявые, витые лозы…
Осенние метаморфозы –
душа свободнее стократ!
Есть имена у ней – она –
то Лидия, то Изабелла.
В ней созревает дух вина
и грозди розовое тело.
Тяжёлые, литые грозди,
как дети, лягут на ладонь.
И черенка я режу хвостик
как пуповину – слышу стон!
Со стоном боли и восторга
как падают они в тазы!
И наполняется ведёрко
тяжёлой сладостью лозы.
А небо – синее меж веток,
меж листьев зрелой красоты.
Как гармоничны здесь при этом
шальные рыжие коты!
И после ягоды, как зёрна,
перебирая, раздавить.
А сок пахучий и дремотный,
как откровенье, нужно пить!
И будет сок бродить, играя,
и цвет менять, но вот оно –
закатом в бутлях вызревает –
моя душа – мое вино!
РЕКА
Я только река, ты пойми, и я не могу застыть…
Я только в движенье живу, надо мною дрожат мосты.
Я чувствую сразу всё и думаю обо всём,
и только под небом мой настоящий дом.
Я так молода, так стара, я – дитя в глубине,
во мне вековая мудрость на сонном дне…
Есть золото солнца во мне и неба палитра вся,
и зелень, что манит на дно, забвенье неся.
Но если меня остановишь, то будет беда –
любую преграду снесёт шальная вода!
И если захочешь, чтоб стала я лишь ручьём,
я стану потопом, морем и кораблём!
ТРАМВАЙ
Молчали жёлтые и синие,
В зелёных плакали и пели…
А. Блок
На пассажирах трамваев общая есть печать:
не слишком большого везенья – им бы сидеть да молчать.
Но они говорят: о политике и о войне,
о жизни, о жизни всегда и только о ней…
И как актёр на сцену, некто заходит в трамвай
и свой монолог произносит. Трамвай, кого хошь – выбирай!
Одни актеры безумны, другие в счастливом забвеньи…
И тётя «Америка заметает следы» призывает к объединенью.
Она выполняет миссию – в вагонах много мессий.
От кого-то неважно пахнет. Не по нраву – езжай в такси!
А девушка на гитаре играет Виктора Цоя.
Неважно ей, как посмотрят, и мненье услышит какое.
Да, как-то под Новый год сидел хмельной Дед Мороз
и всех посылал он матом в ответ на любой вопрос.
Смеются и плачут дети на коленях у пап и мам,
смеются вовсю студенты под жизни больной тарарам…
Шуршит на асфальте дождик – трамвай в сизой дымке тает.
И лишь Америка заметает следы, заметает следы, заметает…
***
Я лежу на диване
и слушаю шум дождя.
Света нет. Мы в нирване –
в доме лишь кот и я.
Лупит дождь о стекло
изо всех перуновых сил.
И столько воды утекло,
словно кто-то о ней просил.
Виноград как безумный
колотится у окна –
будто сын чей-то блудный
напоен допьяна.
И свеча лижет сумрак
своим язычком.
Мы с котом моим Муром
молчим ни о чём…
***
Венеции на самом деле нет…
Лишь блики на воде и лишь спектакль,
что длится без конца уж сотни лет.
В нём так легко смеяться или плакать…
И масок в ней чуть больше, чем людей.
Она и есть, и нет, как свет и тени…
В ней каждый хоть немного лицедей.
Как солнечно в Венеции осенней!
Я открываю город как ларец,
наполненный каменьями в избытке.
Здесь что ни дом, то кружевной дворец
и улочки, как спутанные нитки…
А гладкий шёлк воды струится здесь
платком, что обронила догаресса.
Тут время не бежит, тут что-то есть,
что замедляет быстроту прогресса.
Но вот и вечер, тусклы фонари,
и ветер с моря, дождевые капли…
И город тёмен – под ноги смотри! –
как зал после вечернего спектакля.
Здесь тихо так. Пред церковью замри! –
Вивальди или Бах… А утром рано
в соборе деи Фрари вновь парит
алтарная «Ассунта» Тициана!
