8 декабря 1941 г. началась вторая «акция»: второй этап ликвидации Рижского гетто. Колонны измождённых евреев, сопровождаемые пинками латышских шуцманов, потянулись по Московской улице за пределы города ― к опушке Румбульского леса. Среди идущих на смерть был знаменитый историк Семён Маркович Дубнов. В своей жизни он занимался не только историей. Как общественный деятель, Дубнов был сторонником национально-культурной автономии, полагался на ум и совесть человечества, на демократию и цивилизацию, и был убеждённым противником сионизма, как, впрочем, и большевизма. В 30-е г. г. у него была возможность уехать из Европы, он мог выбирать между Америкой и Страной Израиля, но предпочёл Латвию, где и погиб. О чём мог думать Дубнов, когда на его глазах рушилась концепция всей его жизни? Этого мы не знаем, но молва донесла до нас последние слова учёного:
«Идн! Шрайбт ун фаршрайбт (Евреи! Пишите и записывайте!)».
Что он хотел записать? Может быть созревшее на краю жизни, уже на переходе от земного состояния к вечности, понимание своей непоправимой ошибки?
Ошибку совершил не только Дубнов, не только многие еврейские интеллигенты в разных странах Европы, но и большое количество обычных евреев, у которых до определённого исторического момента существовал выбор: быть застигнутыми гигантским цунами или вовремя бежать с побережья. Тот, кто в своё время сумел принять правильное решение ― уцелел. В Америку, Австралию, Южную Африку, Аргентину лежал путь большинства эмигрантов. Разделились, распались большие еврейские семьи: родители и дети, братья и сёстры оказались за тысячи километров друг от друга. Одни отправлялись искать лучшую долю, другие оставались стеречь родные могилы. В конце XIX и в первые десятилетия XX в. в. миллионы европейских евреев перекочевали за моря и океаны. И они и их потомки спаслись от уничтожения. Но гораздо больше евреев по разным причинам оставались на насиженном месте.
Существовало и ещё одно русло, по которому тянулся не слишком бурный ручей еврейского исхода. Оно вело к Стране Израиля, где уже закладывались основы еврейского государства. Сионисты, которым недоброжелатели предсказывали крах, в нелёгких условиях, опираясь на небольшое число энтузиастов, пытались возродить еврейскую родину. Им нужна была поддержка, нужна была критическая масса евреев, которая показала бы миру, что двухтысячелетние слёзы о Сионе не просто солёная вода. Но массового движения не было. Одно дело молиться о возвращении в страну отцов, и совсем другое ― бросить всё, сняться с места и двигаться в страну пустынь, арабов и хамсина.
«Куда вы едете?» ― говорили идеалистам резонёры ― «Туда, где вас ждёт тяжкий труд и пуля араба или нож?»
Если бы европейским евреям на краткий миг дано было увидеть ближайшее будущее, еврейская история могла бы пойти в другом направлении. Но не зря одна из главных истин иудаизма гласит:
«Всё предопределено, но свобода дана».
Именно свобода выбора дана человеку, и от этого выбора зависит путь к конечной цели: прямой или извилистый. Восстановление еврейского государства было предопределено, но цена могла быть другой.
Существует мнение, что исход из галута ― это очень опасный период. Ещё в XVIII в. знаменитый каббалист Моше-Хаим Луццатто писал о том, что есть тенденция в еврейской истории: всегда, когда народ возвращается в Страну Израиля, имеется опасность истребления евреев. В тот момент, когда начинается Избавление, закрываются щели, сквозь которые Свет Творца проникает в наш мир, и открываются врата. И когда щели закрыты, а врата ещё не открылись, еврейский народ наиболее уязвим. Чтобы избежать катастрофы, нужно быстрее переместить народ в Сион, поближе к Воротам Всевышнего. Нечто в этом роде говорил и Элиягу ― Виленский Гаон. Он объяснял, что, когда начнётся Избавление, главным будет быстро сосредоточить в Стране не менее 600 000 евреев. Стоит напомнить, что накануне провозглашения государства еврейское население Страны Израиля составляло 600 000. Но накануне войны такого количества ещё не было.
Если основываться на этом мнении, то можно нарисовать следующую картину. Период Избавления начался с подготовительной стадии: возвращения части народа в Страну и строительства основ государства, а не с прихода Машиаха как физической сущности Подобной версии придерживался знаменитый рав Авраам-Ицхак Акоэн Кук. В первопроходцах, не носивших ермолки, исповедовавших социализм, но прокладывавших дороги, возделывавших поля, орошавших пустыню, он увидел «осла Мессии»: движущую силу, призванную подготовить Страну Израиля к подлинному и окончательному Избавлению. Рав Кук понимал, что в традиционном еврейском обществе, где ремесло и физический труд не вызывали особого почтения, где никто и никогда не брал в руки оружие, некому было осуществлять практическую работу по восстановлению Святой Земли. Кроме того, у рава Кука был свой взгляд на то, каким должно быть религиозное еврейство. У него были претензии не только к секулярным сионистам, недостаточно понимавшим исключительную важность национально-религиозной традиции, но и к ортодоксальным евреям, большинство из которых отказывалось соединять святое с будничным, иными словами, принимать участие в светском сионистском движении ради выполнения одной, но важнейшей заповеди заселения Святой Земли. По убеждению рава Кука, только такой симбиоз мог привести в Страну Израиля миллионы евреев. Но при том, что рав Кук поддерживал сионизм, любое проявление, которое указывало на отрыв сионистов от еврейской традиции беспокоило его самым серьёзным образом. Он совершенно справедливо считал, и мы видим это сегодня, что в отрыве от главных еврейских ценностей у сионистского движения не хватит духовного мужества и сил, чтобы одержать окончательную победу.
Грядущую Катастрофу видел великий каббалист Йегуда-Лейб Алеви Ашлаг, знаменитый комментатор книги «Зоар», более известный как Бааль Сулам. В начале 20-х г. г. рав Ашлаг объявил в своей варшавской общине, где он был даяном, о том, что надо срочно уезжать, ибо надвигается нечто совершенно ужасное. Евреи не поверили. Рав Ашлаг полагал, что найдутся такие, кто последует за ним, но всё закончилось тем, что ему пришлось уехать одному. Более того, евреи Варшавы объявили ему бойкот. «Нас здесь три миллиона,» ― сказали ему ― «мы живём в мире и безопасности» (хотя о какой безопасности могла идти речь среди враждебного, в своём большинстве польского населения). Уже находясь в Стране Израиля, рав Ашлаг рассылал письма руководителям европейских общин, пытаясь убедить последних в необходимости уезжать. Уезжать немедленно. К великому сожалению, призыв Бааль Сулама не был понят и поддержан.
Перед войной значительная часть религиозного еврейства находилась в Восточной Европе.
Здесь были наиболее знаменитые общины и самые авторитетные духовные наставники. Их взгляды не совпадали со взглядами немногих религиозных лидеров, поддерживавших сионизм и цитировавших притчу Виленского Гаона о зерне, которое, прежде чем дать новый росток, должно сгнить. Они относили эту притчу к сионистам, оставившим заповеди, но воодушевлённым национальной идеей. Однако для большинства раввинов Восточной Европы, светочей Торы, важнейшим фактором была цельность иудаизма, так, как они её понимали. Они не желали смешивать святое с будничным, и в этом отношении не были готовы к компромиссу: соблюдение заповедей, традиционный уклад были для них важнее всего. Не совсем понятно другое: если Святая Земля «осквернялась» безбожниками, оставались Соединённые Штаты, оставались другие страны за пределами европейского континента, куда ещё можно было, пока окончательно не закрылись все «щели», перевезти хотя бы часть восточноевропейских общин. Почему это не было сделано? И не являются ли в некотором роде ответом дошедшие до нас предсмертные слова погибших в Катастрофе великих раввинов? Когда в июле 1941 г. за знаменитым равом Эльхананом Вассерманом, проводившим урок Талмуда, пришли в Каунасе литовские «активисты», то понимая, что час настал, рав Вассерман обратился к ученикам с речью:
«Очевидно, что на Небесах рассматривают нас как праведников, достойных искупить своей жизнью жизнь народа израильского. Мы должны, таким образом, немедленно покаяться ― здесь и сейчас, ибо времени мало. Нам следует помнить, что мы действительно станем теми, кто освятит имя Божье. Так давайте же будем идти с высоко поднятыми головами, давайте не будем иметь, Боже упаси, недостойных помыслов, непристойных намерений ― при принесении жертвы это недопустимо. Мы на пороге совершения величайшей заповеди ― заповеди об освящении Имени. Огонь, который уничтожит нас, ― это то самое пламя, из которого возродится еврейский народ».
«Когда узников лагеря ― тысячи людей ― загоняли во двор крематория» ― свидетельствует другой очевидец, ― «и люди обратились к раввину Исраэлю Шапиро с вопросом: «Учитель наш, что Он говорит сейчас?», святой рабби произнес:
«Слушайте, братья и сестры мои, народ Господа! Не нам роптать на деяния Святого, благословен Он! И если решено, что мы станем сейчас жертвами мук Машиаха, что ради Избавления мы взойдем на плаху, ― то счастливы мы, что удостоились этого. А почему сказали наши мудрецы: ″Но мы его не увидим″? Потому, что они еще не были готовы к этому. Мы же достигли этой ступени и должны радоваться, что удостоились того, чтобы наш пепел, подобно пеплу красной коровы, очистил весь народ Израиля. Мы должны считать себя счастливыми, ибо удостоились проложить путь Избавителю, который скоро придет, и должны принять с любовью вознесение на жертвенник ради освящения имени Господа. Я повелеваю вам не рыдать, когда вы идете в пышущую жаром печь. Напротив, идите в радости и пойте ″Я верю″, подобно рабби Акиве, который провозгласил: ″Слушай, Израиль!″ в минуту своей смерти».
Если предположить, что духовные лидеры заранее предчувствовали судьбу святых общин, предназначенных стать искупительной жертвой, то они должны были чувствовать и другое: уклониться невозможно и бежать некуда, потому что наступает эпоха страданий, которую еврейская традиция определяет, как «муки Машиаха», и нужно принять приговор Создателя, каким бы он ни был. Как не удалось пророку Йоне скрыться от Божьего взора, так и европейским евреям не миновать своей участи. Перед войной рав Вассерман находился с визитом в Америке. В связи с угрожающей ситуацией в Европе ему предложили остаться. Эльханан Вассерман отказался. Нет сомнения в том, что человек такого уровня понимал, какова может быть цена его поступка, но, по-видимому, уже тогда полагал, что нужно держать ответ за великие грехи евреев: грех ассимиляции и, по его мнению, грех сионизма, и таким образом проложить путь Избавлению. И если именно так светочи поколения понимали Высшую волю, то становится более понятной похожая на жертвенную обречённость пассивность религиозного еврейства в преддверии Катастрофы, ибо трудно согласиться с тем, что его руководители были слепы. И всё же, если своим духовным зрением они видели будущее, в огне которого многие из них сами сгорели, вопрос их молчания продолжает оставаться жгучим вопросом, настоятельно требующим ответа. И ответ надо искать прежде всего в роковой, трагической ошибке противостояния сионизму, в неуслышанных звуках шофара, из-за чего развитие событий пошло по другому пути, облегчая нацистам «окончательное решение».
Необходимо добавить, что приведенные выше слова выдающихся праведников в определённом смысле сбылись: на крови и пепле жертв Катастрофы восстало еврейское государство. Только это не был Машиах традиционных представлений ― это был сионистский вариант. Раввины, которые противились сионизму, хотели совершенства, хотели общества, основанного на Торе, хотели получить чистый металл, не имея дела с рудой. Зерно из притчи Виленского Гаона продолжает и сегодня гнить в Израиле, но несмотря на это, оглядываясь назад, уже можно видеть правоту сионистов и сторонников рава Кука: если бы еврейство откликнулось на голос шофара, еврейское государство могло бы возникнуть раньше. И если бы не удалось спасти всех евреев, многих можно было бы вырвать у смерти. С точки зрения большинства мудрецов Торы, «грех» сионистов состоял не только в отходе от заповедей, но и в том, что они в своём стремлении к Сиону решили не дожидаться прихода Машиаха и призывали евреев «подниматься стеной» ― а это решительно осуждалось. Позже, уже во время и после событий, религиозные противники и сторонники сионизма сходились в том, что Катастрофа ― это искупление за стремление евреев к ассимиляции, только одни считали, что страшное испытание послано ещё и за грех сионизма, а другие ― наоборот, за непонимание того, что времена Машиаха уже наступили, и существуют явные признаки этого.
И потому что далеко не все понимали и видели эти признаки, стали закрываться ворота: ворота стран, которые могли бы принять евреев. Более того, захлопнулись ворота Страны Израиля. Если бы исход европейских евреев превратился в поток, направленный в сторону Сиона, вряд ли управлявшие страной англичане сумели бы осуществить это злодейство: закрыть Страну Израиля для сынов Израиля. Совсем немного было в мире таких, кто действительно хотел помочь евреям, но еврейский народ не был бездомным: у него была родина. Она начала восставать из праха, и несмотря на все ограничения и запреты стремиться надо было именно туда. «Не томились без родины мы так, как должен томиться народ!» ― восклицал поэт ― «Слишком мало желанья, стремления жгучего мало было в наших сердцах, и не вышел из семени плод…»[1] Что же мешало? Чем жило еврейство галута?
Что хотели евреи? ― пейзажем чужбины
любоваться из окон ― цветущим нисаном;
или видом зимы, застилающей снегом равнины,
пока станет могила приютом для них постоянным,
и тогда они лягут в месте, где проходили
их субботы и будни, где детей народили,
и плясали на свадьбах и внуков растили…
Наслаждаться хотели обилием летних плодов
на крестьянских телегах, у пёстрых базарных рядов,
углубляться в молитвы, в уроки Талмуда,
видеть сон золотой, обещающий чудо.
Мысль вынашивать ― ветвь, на которой ничто не растёт,
кроме листьев, которые осенью ветер метёт.
Перемешивать блюда и брать что-нибудь
от того и другого со сладкой приправой;
меж огнём и водой находить себе путь,
и пророчество сдобрить идеей лукавой[2].
Только у евреев Советского Союза, рабов большевистского режима, в предвоенный период никакого выбора не было, но советских евреев до 1939 г. было не более трёх миллионов, а в остальной Европе ― десять. Евреи соседней с СССР Польши могло выбирать, потому что поляки не только не препятствовали еврейской эмиграции, но способствовали ей: помимо традиционного государственного и общественного антисемитизма в середине 30-х г. г. в ряде районов Польши произошли погромы. Нужно было либо ничего не видеть, либо быть крайне наивным, чтобы не понимать: польские евреи сидят в капкане, который захлопнется скоро. И единственными, кто кричал об этом евреям, были сионисты. «Ликвидируйте галут, или галут ликвидирует вас!» ― взывал Владимир (Зеэв) Жаботинский к польским евреям.
«Три года я умолял вас, евреи Польши, венец мирового еврейства, взывал к вам, непрестанно предупреждал вас о том, что катастрофа неизбежна. Я поседел и постарел за эти годы, ибо сердце мое истекает кровью из-за того, что вы, дорогие братья и сёстры, не замечаете вулкана, который скоро извергнет на вас свою разрушительную лаву. У вас почти не осталось времени, чтобы спастись. Послушайте меня в этот двенадцатый час. Ради Бога, спасайте себя ― пока у вас еще есть такая возможность, ведь время работает против вас».
Эти слова Жаботинский произнёс 10 августа 1938 года, выступая в день Девятого ава перед евреями Варшавы. До оккупации Польши оставался год. Времени почти не было, но ещё можно было бросить всё и бежать, и если бы евреи двинулись в сторону Сиона, то перед коллективной волей народа могли бы распахнуться ворота Страны. Верой в подобный исход и был продиктован отчаянный призыв Жаботинского. Отбросив свой прежний поэтапный план спасения польского еврейства, вождь ревизионистов заявил, что если евреи выстроятся в колонну, чтобы идти на юг, к морю, то во главе колонны встанет он сам. В трактате Йома говорится, что тот, кто откладывает спасение жизни в шабат или Йом Кипур, чтобы получить на это разрешение раввина, подобен совершающему убийство. Даже ценность самых священных заповедей отступает перед ценностью жизни. Большая часть евреев Польши и других европейских стран совершила коллективное самоубийство, игнорируя предупреждения, не желая расставаться с привычной средой и не слушая настойчивый голос шофара. И если даже нельзя было полностью избежать Катастрофы, то масштабы могли быть иными.
То, что ожидало сынов Израиля, не имело прецедента в еврейской истории. Катастрофа европейского еврейства была уникальным явлением, поверить в вероятность которого даже привычным ко всему евреям было очень трудно. Но даже не это требовалось от них. Нужно было только вспомнить двухтысячелетние мечты и слёзы, осознать свою непричастность к чужой земле и чужой культуре, а для верующих ― подумать о том, что две заповеди, которые соблюдают сионисты: брит–мила и заселение Страны Израиля превосходят самое полноценное соблюдение традиций в галуте, что именно заповедь брит–мила, которую нерелигиозные сионисты непонятно почему совершают, даёт евреям право на землю предков. Требовалось понять, что молитва о возвращении в Сион превращается в набор слов, если её не подкрепляет порыв еврейской души. Оказалось, что тяжелее всего искоренить в себе галутное сознание, приобрести ту ясность ума, которая позволяет отделить главное от второстепенного, и сделать правильный выбор, до того как «активисты» из представителей коренного населения, нередко вчерашние знакомые и соседи, под присмотром немцев погонят евреев во рвы.
«Не пришёл Избавитель, ибо не было силы такой, что канатами гнева влекла бы его за собой»[3].
Не было силы, не было гнева и не было ощущения невиданной прежде опасности, зато было вдоволь сарказма и тухлых яиц на митингах, где сионисты убеждали евреев оставить чужбину. В слаженном хоре отрицания тонули одиночные голоса тех, кому дано было предвидеть. Когда в 1929 г. у адмора из Дрогобыча, сочувствовавшего сионизму, спросили, как он объясняет происходящие в Иерусалиме и других районах Страны Израиля погромы, мудрец ответил:
«Здесь, в Польше, евреев бьют, потому что нас много, а там ― потому что мало».
И не только евреев мало было в Стране Израиля, мало было таких раввинов, как ребе из Дрогобыча.
«Ждал Машиаха ты, а явился палач» ― писал уже цитированный выше Ури-Цви Гринберг. Сын адмора, рано постигший тайны Талмуда и Каббалы, он знал, о чём говорил. Для того, чтобы пришла помощь сверху, необходимо было стремление снизу ― не пассивное ожидание, а одновременное и горячее желание слившихся в едином порыве душ. Но этого не случилось, и голос шофара сменился свистом падающих бомб. И как предсказывал рабби Луццатто, закрылись щели, и раскрылись ворота, но это были ворота ада.
Примечания
[1] Ури-Цви Гринберг. «Танец на могиле отцов». Здесь и далее перевод автора статьи.
[2] там же.
[3] там же.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer4-dashevsky/
