Места у нас богатые – и лесами, и озёрами, и золото тут всегда мыли… Не только, впрочем, золото – камешки попадались разные: аметисты, изумруды… Однажды и серебришко какое-то странное нашли, да не разобравшись, не доглядев, – ну его по заграницам продавать. Доглядели – ахнули: так это ж платину за серебро-то продавали! Опомнились, когда прииск-от выработан был… Да так с екатерининских времён ничего и не изменилось: в советские времена, почитай, совсем недавно, нашли в щебёнке аметисты… Ну, как нашли – доложили начальству. Начальство – ни ухом, а месторождение-то тоже скоро кончилось… Так что под асфальтом у нас аметисты… Может, ещё у кого по карманам гремят… Из рабочих-то.
Да… Страна богатая и народ богатый… Купец Симонов, золотопромышленник, хотел на свадьбу дочери крышу золотом покрыть, да царь не разрешил: нескромно, говорит, будет… Ну тогда он от дома до церкви ковров настелил…
При таких-то богатствах – посудите сами – Пугачёву было что пограбить. И до него, конечно, грабили, и после – народ-то какой – бегло-ссыльно-каторжный… Только говорят всё о пугачёвском кладе: будто бросил его в озеро Инышко, что с двойным дном… Так до сих пор найти и не могут: и воду отводили, и копали… Всё без толку. Может, и нет никакого клада – в каждой области своя легенда, и обязательно о кладе, который невозможно добыть: в Калужской – своя, в Оренбуржской – другая… Что-то не слышно, чтобы кто-нибудь находил…
А может, не так ищут: вон утопленников-от из Тургояка не всегда находят… Люди говорят, что есть в Тургояке пещера – не пещера, скала такая, куда мертвецов течением заносит – и сидят они там на корточках, сжав зубы; и руки, согнутые в локтях, к плечам прижаты: озеро-то родниковое, на глубине так судорогой скрутит, что не только не выплыть – не распрямиться… Один водолаз будто наткнулся на ту пещеру – а утопленники там давно рыбами объедены – чуть живого вытащили, он потом в уме повредился… Я только знаю, что у нас Лариса Ивановна из проектного семь лет венки бросает в том месте, где муж утонул… В воронку затягивает, и не всплывает нигде венок… Да сейчас-то я не про то хочу рассказать…
…Всем заводом хоронили Сашку Юмашева на дальнем кладбище. Люди от дома шли, и от завода ещё присоединились… Тогда движение перекрыли… Конечно, когда такой человек сам отравился, включив в закрытом гараже машину… Достала его, значит, наша мафия окончательно… Он гаражи распределял. По очереди. От него самые-то работяги и получали, а не те, кто на заводе – без году неделя…
На поминках Вовка Семёнов не задержался: стоило только взглянуть на эти рожи, чтобы понять – кто угробил, тот и хоронит… Говорят, убийца всегда приходит на похороны жертвы, чтоб спокойнее быть… Ну, эти если не сами убили, так довели…
Выпил он, как положено, помянул, посидел для приличия, только уходили они с женой из первых: незачем вдове глаза мозолить, если всё равно ничего поправить…
По дороге разговорились ещё с Серёжкой Светловым да Мишкой Потаповым, неудобно было не пригласить, зашли… Жена разогрела картошки да жареной рыбы принесла к водке… Разговоры, конечно, все о Сашке пошли – как кому гаражи распределял, да вспомнилось почему-то, что в отделе кадров с его подачи начальнику цеха, Карагодину, на фотографию в пропуске наклеили вырезанную из газеты обезьяну – только через неделю заметили, и это на секретном-то предприятии!
Всякое вспомнилось – и хорошее, и смешное, и как Юмашев на рыбалку поехал однажды – заснул с удочкой, а проснулся от холода на мелководье…
Тут Серёжка Светлов, от которого явно бутылку надо держать подальше, начал всякие байки рассказывать про рыбалку на Инышке и руками разводить, показывая – какой улов был… И до того всем было ясно, что врёт как сивый мерин, что его даже подкалывать начали:
– А домой рыбу принёс, а она утряслась – и только кошке на обед, да?
– Ты там, случаем, пугачёвского клада не выловил на удочку? Или голыми руками?
Ну, Сережка спьяну в грудь себя бьёт, по столу стучит… Тут Вовка Семёнов и говорит: «Да нет на Инышке пугачёвского клада, а может, и сроду не было!».
– А ты откуда знаешь?
– Не сам ли выловил и перепрятал? Доставай, покажешь!
Тогда Семёнов и говорит – я, мол, расскажу, только вы не перебивайте, ещё хорошего человека вспомню…
…Послали меня тогда в командировку в Челябу. Это давно было, ещё в семидесятых, я и не женат был – семьдесят пятый, кажется. Да, точно. Со мной один мужик был – он потом в Москву уехал, где-то там живёт, ну да ладно. Дела мы все сделали, зашли в «Пельменную» у вокзала посидеть. Бутылку взяли тоже… Свободных столиков не было, подсели мы к парнишке лет двадцати – дохлый, хлипкий, а всё-таки на троих, да и, как говорится, под пельмени только нищие не пьют. Выпили мы за знакомство, парень не отказался – Петей его звали… Только мы пельмени доели – пришла официантка тарелки уносить, а я как-то локтём неловко одну из них смахнул… Ну, тарелка – ровно пополам и лежит себе как целая, а на обороте – ящерка на камушке – эмблема наша, южуралфарфор… Официантке мы, конечно, заплатили, сколько положено, и взяли ещё по порции, а парнишка смотрел-смотрел на эту перевёрнутую тарелку и говорит – видел, мол, недавно, похожую вещь – Полоза в короне на бочках с золотом…
Ну, нам интересно, налили ему ещё, спрашиваем… Он и рассказал… В войну, говорит, эвакуировалась одна семья из блокадного Ленинграда. Как и многие эвакуированные, долго они не продержались, умерли. Но осталась у них крышка от малахитовой шкатулки. Как она к ним попала –
Бог весть, да и сама-то шкатулка не сохранилась, потерялась при эвакуации… Только крышку в семидесятые нашли и передали в музей. Крышка-то не простая, с резьбой, а по стилю и по всему видно – в пугачёвские времена вырезана.
А в музее тогда работал Позолотин, видный геолог, ему уже много лет было, поэтому ушёл в музей, где поспокойнее, а то во всех экспедициях побывал… Ну, а тут такое дело – крышка эта, и пригласил этот дед, Позолотин-то, специалиста по камням, да тут и парнишка этот увязался. Вот смотрят они в лупу – Полоз в короне лежит на четырёх бочках, а вокруг – река и скалы. Причем, три-то бочки рядом, и вырезаны там вроде как деньги, монеты золотые; а четвертая – наособицу, чуть подальше. Стали корону рассматривать, а тут спец по камням и говорит – корона-то – точная копия царской, а в ней алмаз, «Большая пирамида» называется, и украден был ещё до революции… Тут и дед пригляделся, места узнал: река эта, говорит, Чусовая, и камни именные все узнал – то Шаман-камень, другой – так называется… Ну, кто эти места знает, тот и все скалы по именам помнит, я-то на Чусовой не был… Словом, не просто крышка, а карта – там и дорожка указана… А что пугачёвский клад – так там на обратной стороне имя мастера вырезано и год – 1774, как раз когда восстание-то было, пугачёвский бунт.
Дед этот статьи стал писать – в «Науке и жизни», ещё где-то – что так мол и так, со всеми выкладками, только его на смех подняли, как всегда у нас… Тогда он и решил собрать экспедицию на свои деньги – в те времена ведь всё дешево было…
Подобралась экспедиция – сам Позолотин, спец по камням, наш парнишка: он, оказывается, на машине с какого-то откоса кувыркнулся – еле выходили и в армию забраковали: сотрясение мозга, переломы, с сердцем ещё что-то… То-то он такой тощий и хлипкий… А взяли они с собой лозоходца – с рамкой ходил, тогда всё это только начиналось… Ну, и лозоходец полезным оказался: все травы знал – и деду лекарство подобрал, и парнишку чем-то отпаивал, когда живот прихватило…
А по Чусовой пробраться не всегда можно, а только когда вода спадёт – это уже где-то в мае. Вот выждали время – и пошли. Ночью, конечно, зубы от холода стучат – как раз черёмуха цвела, а средний Урал – это тебе не северный Кавказ… Да проплутали там немножко – места-то поизменились: где лес вырубили, а где что мелколесьем поросло…
Вышли по берегу – та пещера возле именного камня, так и есть… Сердца колотятся… А вход-то завален, и глыбы огромные, не поднять – видать, рванули что-то, бочку пороха, наверно…
Стали искать других ходов. В один сунулись – а там дальше глыба и никак… Достал лозоходец свою рамку – так и есть: в одном месте на золото указывает, а в другом – прыгает, вертится – отдельная-то бочка со всякой всячиной: и камешки, и ложки серебряные, или там оклады от икон – пограбил ведь он народ-то… И всё в бочки запихал: с сундуком-то особо не поездишь, а это – тара универсальная – и для водки, и порох там хранить можно, и золото… В двух шагах, а не достать.
Нашли ещё лаз, только он сперва широкий, а потом сужается… Ну, парнишка тот вызвался, полез… Видит – над ним глыба тонны в две, и ходит на двух точках… Поплохело, говорит, мне, выскочил, как намыленный. Потом, правда, присмотрелись – хоть и на двух точках, а прочно сидит, не сорвётся…
Полез он опять, а дальше – ещё уже. Разделся тогда до трусов – и дальше. Самый тощий, а и то – все бока ободрал, а потом застрял – и ни туда, ни сюда. Запаниковал, холодным потом покрылся. Потом сообразил: выдохнул – и обратно. Понял, что дальше хода, значит, нет…
А пещера-то, хоть и сухая относительно, тепла – шесть градусов. Растёрли его, дали внутрь… Приуныли все. Если хоть с одного краю рвануть – всё обвалится. Можно, наверно, сверху продолбиться, только как – сквозь скальную толщу вручную, машина-то всё обрушит, да и не подъехать туда с техникой…
Так и ушли ни с чем, место заметили… Собирались на второй раз, поосновательней, Позолотин надежды не терял, всё придумывал – как бы там получше…
Только с ним инфаркт случился – и увезли его в больницу. Вышел из больницы – а за это время квартиру ограбили… Не только крышка пропала – коллекция марок редких, камешки кой-какие, альбомы с фотографиями. Тот дед как-то умудрился побывать на самых расстрельных съездах – и не тронули его. А он – не вырезал с фотографий никого, не замазал… А жил один – семья в войну погибла, все как-то нелепо… Но он после больницы только тем и жил, что этой экспедицией, весны ждал…
От третьего инфаркта его не спасли, и умер он как раз к самой черёмухе… Хоронить его было некому, пришлось за это взяться и тот год пропустить…
А лозоходец вскоре на машине разбился, Петя-то как раз с похорон и ехал к себе в Златоуст…
Загорелся я этим делом, решили мы с ним идти. Парнишка обрадовался, спортом заниматься начал… На свою голову… Весной забрали его в армию, а там поставили какой-то склад охранять… Как там рвануло чего-то – он друга прикрыл, а сам – насмерть… Сегодня как раз годовщина…
Выпили молча, по обычаю не чокаясь…
– Вот и весь мой сказ. Крышка, одним словом…
От неловкого движения зазвенела крышка на маслёнке в малахитовых разводах и разбилась ровно пополам, брызнув на палас искрами мелких осколков.
– А я думал – настоящая… – Привстал, качаясь, Серёжка…
