Предисловие
7 (19) ноября 1824 года в Санкт-Петербурге произошло крупнейшее в истории города наводнение. Поэма «Медный всадник», действие которой происходит во время этого наводнения, была написана Пушкиным девять лет спустя, «Болдинской осенью» 1833 года. Впервые поэма была опубликована после смерти Пушкина в 1837 году.
Через столетие, 23 сентября 1924 года в Ленинграде произошло наводнение, ставшее вторым по силе в истории города. Спустя шесть лет, летом 1930 года ивритский поэт Хаим Ленский, житель Ленинграда, написал поэму «Доносчик», действие которой происходит во время этого второго наводнения. Поэма была опубликована в 1933 году в Палестине в газете «Давар»:
Творчество ивритского поэта Хаима Ленского имеет глубокие корни в русской поэзии. Не останавливаясь на этой теме подробно1, ограничусь лишь несколькими примерами: автобиографическая поэма «Литва» написана 14-строчной онегинской строфой, «Сказка о журавле» отсылает нас к пушкинской «Сказке о золотом петушке», а стихотворение «Древо правды» — к вступлению «Руслана и Людмилы».
Но поэма «Доносчик» выделяется даже на фоне этих произведений. Поэме на иврите предпослан набранный по-русски эпиграф — «На берегу пустынных волн». Использование пушкинской строки не случайно, поэма «Доносчик» — это своеобразная «вариация» на иврите одной из самых значительных поэм русской литературы — «Медного всадника».
Обратившись к пушкинскому сюжету и перенеся действие поэмы в другой век, в другую реальность, из императорского Санкт-Петербурга в советский Ленинград, Ленский вложил свое идейное и художественное содержание в широкоизвестный сюжет и образы, дал им свою, совершенно иную интерпретацию.
По воспоминаниям современницы2, чтение Ленским поэмы «Доносчик» в тридцатых годах прошлого столетия в кругу его друзей в Ленинграде было восторженно встречено слушателями. Но этими слушателями были еврейские писатели, для которых два языка — иврит и русский — были родными. Они одинаково хорошо понимали оба произведения — и «Медный всадник» Пушкина и «Доносчик» Ленского. Воспитанные в классической русской культуре они обладали знаниями по русской истории и литературе, понимали как символическое значение памятника Петру, так и философское содержание пушкинской поэмы. Более того, для них поэма «Доносчик», с ее многочисленными реминисценциями из «Медного всадника», была явлением не только еврейской, но и русской культуры.
Израильский читатель (за немногими исключениями) не обладает упомянутыми выше знаниями, и трижды опубликованная в Израиле (в 1939, 1954 и 2016 годах) поэма не привлекла внимания читателей. «Доносчик» должен быть понятен и интересен русскому читателю, но — увы! — он не может ее прочесть.
Все вышесказанное побудило меня попытаться перевести поэму Ленского на русский. Вполне понимая всю дерзость этой попытки, я, тем не менее, предлагаю ее читателям, сопроводив кратким комментарием.
«Доносчик» — произведение, отчетливо направленное против пушкинской поэмы и наполненный резким критицизмом ко всему идейно-эстетическому комплексу «Медного всадника». Это противопоставление начинается с первых строк.
Пушкинский «Медный всадник» открывается обширным Вступлением, являющимся гимном как Петру, так и основанному им городу. «Доносчик» открывается кратким посвящением, но не Петру и не Петербургу, а их жертвам. Это и погибшие при строительстве города, и «спаленные в пожарах мятежей» — декабристы, народовольцы, жертвы революций ХХ века, послереволюционных лет, все жертвы государственных преследований.
Противопоставление пушкинскому Вступлению очевидно. Если последнее начинается основанием новой столицы и метаморфозой, произошедшей с городом за первые сто лет его существования, то Ленский ведет свой отсчет от сооружения памятника Петру в 1782 году и продолжает перечислением жертв за последующиесто пятьдесят лет, вплоть до времени написания поэмы. Все эти годы Медный всадник служит опорой власти (голосует «За»), он продолжает ей служить и во время написания поэмы. Если Вступление, по словам Белинского, это «апофеоза Петра Великого», то Посвящение Ленского — это обвинение «царю, торчащему на скальном постаменте».
Противопоставление продолжается и в описании героя поэмы. Пушкинский Евгений подробно описан в первой части «Медного всадника». Герой «Доносчика» едва намечен. Дважды Ленский задается вопросом, кто его герой — уголовник или политический преступник, но не дает прямого ответа. Однако несомненно, что герой — политический преступник, и преследуется он не стихией, а агентами властей. Более того, стихия защищает его — избежать ареста в самом начале поэмы ему удается благодаря тому, что «ударил орудийный гром», извещающий о начале наводнения. Преследуют его не только агенты сыска, но и обезумевшая толпа горожан, от которых он решительно отмежевывается во второй главе поэмы, хотя и сочувствует их страданиям, вызванным наводнением, и даже иронически просит шторм пощадить город.
Единственное действующее лицо поэмы, в описании которого Ленский следует Пушкину, это Нева. В обеих поэмах поведение реки сравнивается с действиями как дикого зверя, так и разбойника. Разумеется, наводнение в городе в ХХ веке характеризуется особенностями, которых не могло быть в предыдущем веке — прожектора, трамваи, разводные мосты. Картина наводнения в «Доносчике» более мрачна: если у Пушкина апогеем наводнения является «всплыл Петрополь, как Тритон», то у Ленского
Столица тонет. В смертной муке
Вздымает огненные руки
Огней прожектора: «Спасите!».
Особенно контрастным выглядит «разговор» героев с Медным всадником. В отличие от знаменитого многострочного пушкинского описания памятника Петру, Ленский ограничивается одной строчкой (Он весь — движенье). Простертая рука, символизирующая движение вперед, в будущее, оборачивается жестом доносчика, указывающего на очередную жертву власти. И, наконец, вместо короткого обращения (Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!) Йосеф адресует «экс-императору» длинную обличительную речь о тщетности его деятельности, о свержении власти, о забвении его имени, о предательстве и бегстве его сторонников. Даже сам Петр подозревается в попытке бегства.
В последней шестой главе Ленский вновь следует Пушкину. Буря миновала, Нева вернулась в свои гранитные берега, а город — к обычной рутине жизни города ХХ века (гудки машин, трамваев звон). Но герой Ленского не смог перенести столкновения с Петром. Его хватило на яростную инвективу Петру и государству, но в этой борьбе его разум, как и разум пушкинского Евгения, изнемог. В любой трактовке — как Медный Всадник или как Доносчик — Петр остается победителем.
Примечания к предисловию
-
Владеющим ивритом рекомендуется исчерпывающая статья профессора Аминадава Дикмана «Брат беловежского зубра на берегах Невы — Хаим Ленский и русская поэзия». опубликованная в собрании сочинений Хаима Ленского, Иерусалим, 2016. עמינדב דיקמן «אחי התור מביילובז על גדות הנייבה- חיים לנסקי ושירת רוסיה» לנסקי,כל שירים,ירושלים,2016 חיים Ф.М., ВЕК (Вестник еврейской культуры), Рига, 1990; Антология еврейской поэзии ХХ века, Израиль. 2001.
Хаим Ленский
ДОНОСЧИК (поэма)
На берегу пустынных волн… Пушкин
Посвящение
Был вырублен гранит из финских скал,
Из руд сибирских извлечен металл.
— О жертвы подневольного труда!
Останки ваши брошены во льдах.
Все вперемежку — кости позвонков
И кольца металлических оков.
А в изменившем имя Петрограде
Сидят агенты тайные в засаде.
— Погибшие в пространствах ледяных!
Знак ваших поражений — в монументе
Царю, торчащему на скальном постаменте.
И днесь, как полтораста лет назад [1]
Поднятою рукой он голосует «За!»
Любую власть.
— Спаленные в пожарах мятежей!
Ваш гнев кипит и восстает
В клокочущих глубинах невских вод…
1
Стоять! Стреляем! Выстрел, мимо!
Стволы извергнули свинец.
Меж клочьев огненного дыма
Мелькает юноша, беглец.
Хоть неизвестно, кто бежит —
«Политик», вор или бандит
Но как поток бурлящих вод
Весь уличный помчался сброд
Настичь бегущего. Но вдруг
Раздался орудийный гром
И эхо повторило звук.
Немолчный гул со всех сторон,
Колоколов набатный звон,
Гудки заводов. Но шумам
Беглец не внемлет. Слышит он
Толпы преследующей гам
И гул. Вдруг кулаки он сжал
Лицом к толпе бегущей встал:
— Посмейте, суньтесь только!
Народ бежит — откуда взялось столько?
Гонители? Гонимые? Неясно.
Мужчины, женщины в смятении ужасном
Бегут… Нет силы превозмочь
Толпы безумной единенья.
Не свет, не тьма, не день, не ночь,
Вечерний сумрак. Нет спасенья.
На крыльях ветра туч полет.
Шторм по-над городом плетет
Спирали смерча. Толкотня
Возникла на повестке дня.
Бредет трамвай, как конь лядящий,
Обвешан гроздьями висящих
На красном крупе [2] черных тел,
Как рои мух на свежей ране.
Счастливцы! Едут на трамвае!
У большинства другой удел.
В промокшей, липнущей одежде
Насквозь прошитые дождем
Толпой сплоченной, как и прежде,
Они спасаются пешком.
………………….
Реальность это или сон?
2
На берегу гранитном у реки,
Расправив плечи, сжавши кулаки,
Стоял беглец. Скривив в усмешке рот
С презрением глядел он на народ
К мосту спешащий. — Но зачем? И разве
Меж нами вновь возникли связи?
Понятно мне, могу я догадаться —
Хотите вы ролями поменяться.
Вы нынче беглецами стали.
Злорадствовать? Я не забыл
Что сам преследуемым был.
Я отдохну, мы все устали.
Шторм, укроти свои порывы,
Преследуй тихо, терпеливо.
Ты в городе, а не в лесу,
Здесь за толчки ответ несут.
Нева, тебе смириться надо,
Не разрушай гранит ограды,
И мир не затопи почтенный,
Где столп порядка — чин военный
(Лишь оступился — арестован!).
Рабочий класс — всего основа,
Совслужащий — всему указ,
(Лишь издали люблю всех вас!)
Беглец мой замолчал.
И как безумный вдруг захохотал.
3
Спустилась ночь. Поднялись воды.
Глухую маску непогоды
Прорезал белозубый вал
Кипящей пены. И Нева
На город бросилась из тьмы
Как тать ночной, беглец тюрьмы.
С ней вместе — сестры-хулиганки
Канавы Мойки и Фонтанки.
Одетый в дождевой костюм,
В гирляндах ливня, в каплях длинных
Шторм вышел, мрачен и угрюм.
Поплыл по площадям пустынным.
Столица тонет. В смертной муке
Вздымает огненные руки
Лучей прожектора: «Спасите!».
В ответ лишь бури шквал.
Земля и небеса безмолвны.
Трубят свою победу волны
И вал взбирается на вал.
4
Умолкнул скрип осей железных,
Затих немолчный гул мостов.
Погасли фонари. Исчезли
Во тьме громады островов.
В свой дом вернулся обыватель
Нашел во тьме звонок дверной.
Открыли. Встречен он женой.
«Беда какая! Ах, Создатель!»
На шею бросилась жена,
(А с рукавов вода стекает).
Свою одежду муж сменяет.
Давно женой припасена
Ему белья сухого пара.
Смех детский, пенье самовара…
Нет тока. Но такой ночи
Подходит свет простой свечи
Из стеарина. Не пристала
Ей яркость лампочки накала.
В тепле, укрывшись от ненастья,
Довольства обыватель полн.
Под ветра свист и гомон волн
Он вспоминает о несчастье
Жильцов на нижнем этаже
К кому беда уже подкралась.
Они бежать давно собрались
От волн бушующей реки,
Но нет протянутой руки
Им в помощь. Нехотя, зевая
Он молвит: «Жалость-то какая!»
5
А мой герой? Его назвать
Пора пришла и рассказать
Кто он, беглец, каких кровей.
Он русский, финн, латыш, еврей?
Кто он — бандит или грабитель,
Иль политический вредитель?
Как учрежденья без названья
Нет человека без прозванья.
У беглеца свое есть имя
«Йосеф». Для нас оно значимо.
Его большие люди [3] носят —
Пан Юзеф и товарищ Йосиф,
Властители двух разных стран.
Товарищ этот (как и пан)
Познал тюрьму, богатство, страсть,
А ныне Йосиф — это власть…
……………………………………
Шаткими шагами
Йосеф по улицам блуждал.
Без шапки, бледен. Поливал
Его дождя холодный душ.
Он шел, не замечая луж.
Остановился. Вдруг вдали
Деревья света расцвели —
Огни прожекторов зажглись.
Из тьмы, сияя в вышине,
Седок на бронзовом коне
Возник. Рука простерта ввысь.
Он весь — движенье. Конь летит,
Стекает дождь с его копыт.
Невольно вздрогнув, вспомнил Йосеф —
Здесь он гулял в былую осень.
«Ты арестован!» С лязгом стали
Вокруг агенты сыска встали.
И всадник бронзовым перстом
Агентам тычет «Это он!»
Теперь вновь на свободе Йосеф
И всаднику в лицо он бросил:
— Ужо тебе, экс-император.
Воздвиг столицу ты когда-то.
Но град, что был тобой основан,
Он ныне переименован [4].
А ты низвергнут с высоты.
Теперь стукач, доносчик ты!
Вновь на меня ты поднял руку
Вновь, Петр, предашь меня на муку!?
Гляди! Сама Нева восстала.
Ей надоел старинный плен
Границ гранитных. Узко стало
Потоку меж прибрежных стен.
Ты узаконил вод волненье
Вверх- вниз, без лишнего движенья,
Отныне до скончанья дней.
Сегодня с дыбом вставшей гривой
И в брызгах волн, как лев игривый
Нева, свободная от пут
Ворвалась в город. И бегут
Потоки между двух рядов
Полузатопленных домов.
Текут в архивы учреждений,
Смывая знаки объявлений
«Вход воспрещен». Ты царь, но что же
Ты против бури сделать можешь?
Встань, кликни стражников порядка.
Ты должен их поторопить
Потоку путь загородить.
Но все бежали без оглядки.
Нет никого. О ужас, срам!
Никак сбежать ты хочешь сам?
Я не позволю! Стой на месте!
И погибай со всеми вместе! —
И замахнувшись кулаком
Он на коня вскочил верхом…
6
Плащ ночи буря сорвала
Со шпиля. Вновь блестит светла
Адмиралтейская игла. Исчезла мгла
С пустынных городских кварталов
И утро свежее настало.
Кругом видны еще следы
Прошедшей городской беды:
По опустевшим берегам
Еще мелькают здесь и там
Обломки, мусор, всякий хлам.
Но возвращается шаблон
Рутинной жизни городской:
Гудки машин, трамваев звон,
И шум привычный день-деньской,
Нева, одета в саван пены,
В могильные вернулась стены.
Cгустилась невская волна,
Река притихшая мутна
И нечистотами полна.
————————————————
На крупе позади Петра
Сидел герой мой. Уж с утра
Толпа собралась и дивилась.
С нездешней силою вцепилась
Рука в хвост медный. Лишь с трудом
Разжали пальцы. А потом
Свезли беднягу в желтый дом.
Июль-август 1930
Примечания
1. Памятник Петру Великому Медный всадник был открыт 7 августа 1782 году. Описываемое в поэме «Доносчик» наводнение произошло 23 сентября 1924 года, т.е. через 142 года, поэма написана в 1930 году, т.е. через 148 лет.
2. Вагоны ленинградских трамваев были окрашены в красный цвет.
3. Имеется в виду Юзеф Пилсудский, в 20-х годах ХХ века глава возрожденной Польши, и Иосиф Сталин.
4. 26 января 1924 года Петроград был переименован в Ленинград.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer4-lensky/
