Человек есть позвоночное с двумя ногами и двумя мировоззрениями: одно — когда ему хорошо, другое — когда плохо. Последнее именуется религией.
К. Тухольский
Действительно, примерно так представляет себе религию среднестатистический гражданин современного западного общества: утешение страждущих (особенно в случае беды непоправимой, типа смерти близких), «вздох угнетенной твари», «опиум для народа»… К этому добавляется еще расплывчатое представление о «мистике», от которой при умелом использовании ловится кайф — не хуже, чем от наркотика, но куда безопасней для здоровья. И наконец, умилительные воспоминания детства о красивых и волнующих ритуалах.
В общем и целом — явление приятное, безобидное, что называется, «на любителя». Разве что какому-нибудь напрочь отмороженному коммунисту советского образца может прийти в голову его запрещать или, наоборот, навязывать каждому без разбору. И потому столкновение с реально существующим исламом вызвало в Европе настоящий культурный шок и утверждения, что ислам-де вовсе никакая и не религия, а что-то совсем-совсем другое, вредное и опасное, так что европейские законы о свободе вероисповедания распространяться на него не должны.
Добрые европейцы одновременно и правы, и неправы. Правы в том, что ислам действительно не похож на то, что понимают ныне под религией они сами, и соответствующие законы в самом деле не про него писаны. Неправы в своем определении религии — на протяжении всей истории человечества ее структура и роль в обществе были гораздо больше похожи не на европейское «свободное вероисповедание», а вот именно на современный ислам.
…Слышу, уже слышу одобрительное: «Ну, естественно, так оно и должно быть, со временем религии, поскольку не исчезнут, станут как у нас — ручными и безопасными, и будет всем от этого хорошо».
Но хорошо ли это?
Начнем с простого вопроса, улучшило ли вырождение религии жизнь в странах западной культуры? На первый взгляд, безусловно — да! Чего ради ломятся благочестивые мусульмане рядами и колоннами в земли проклятых неверных, если не в поисках лучшей жизни? От добра-то добра не ищут! Да, но…
Почему же тогда такими успешными оказываются в странах прибытия мусульманские миссионеры? Разумеется, ни сами они, ни европейские новообращенные не задумываются о том, что с уничтожением западного образа жизни исчезнут и его преимущества, ради которых производится «великое переселение», но что-то привлекательное находят же европейцы в современном исламе, что-то такое, чего им недостает… Ведь от добра-то добра не ищут.
Почему так стремительно падает у них рождаемость, а те, кого все-таки уродили, вместо того чтобы учиться, а в перспективе и работать, подаются в профессиональные «борцуны», что за все хорошее против всего плохого жгут машины, бьют витрины и над полицией издеваются?
И почему не смеет (вот именно не не умеет, а не смеет) государство укорот сделать что доморощенным, что импортированным бандитам? Ведь чисто технически справиться с ними не составило бы большого труда при их-то благосостоянии, науке и технике и т. д…
Чего же им не хватает? Ну, если совсем схематично, если воедино свести все то, что сами они обыкновенно отвечают на этот вопрос, то выйдет, что не хватает им СМЫСЛА ЖИЗНИ.
И что же это за «смысл» такой, и почему плохо без него человеку?
* * *
Трагедия интеллигента —
это когда есть где, есть
с кем, есть чем, но…
Зачем?
Советский анекдот
Такими словами обозначается в наше время ощущение своей нужности другим людям, и лучше не кому-то одному, а структурированному сообществу, в котором у тебя есть определенная роль и понятно, чего ждут от тебя другие. Кто-то видит смысл жизни в семье — он нужен партнеру и детишкам. Кто-то другой — в работе — он нужен родному коллективу для достижения общего результата. У кого-то вся жизнь есть борьба, и он полагает, что полезен не только соратникам, но и благодарным потомкам. И даже самые, что ни на есть, непризнанные гении льстят себя надеждой, что их оценят в будущих поколениях. Бывают, естественно, и всякого рода промежуточные и смешанные варианты.
Но нет и не может быть варианта «смысла жизни» вовсе без сообщества, реального или хотя бы воображаемого — без него люди жить не хотят, ибо человек — животное общественное. Да, но… религия-то тут при чем? Конечно, смыслом жизни она стать может — для служителей культа или просто мистически настроенных людей — но это ведь возможность далеко не единственная, да и не самая распространенная в наши дни. Так почему же именно с упадком религии вопрос о смысле жизни встает ребром?
Если смысл жизни есть не что иное как место в сообществе, то религия (от лат. religo — «связываю») есть не что иное как непременный спутник сообщества как такового. Сообщества, что религии не имеют — не обзавелись или утратили ее — как правило, недолговечны.
Не имеет религии очередь, автобусные пассажиры или болельщики на стадионе — ибо нет в них реального сотрудничества и необходимой для него иерархической структуры. Школьный класс или лагерный барак структуру создают спонтанно, хотя не каждому она по душе, но даже тот, кому повезет, понимает, что в такое временное явление вкладываться особенно не стоит.
Зато театральный коллектив или научная лаборатория, куда приходят только желающие и заинтересованные, что и структуру имеет, и сотрудничество обеспечивает, порождает уже, как правило, нечто вроде «проторелигии»: режиссер или руководитель наделяется сверхчеловеческим, «пророческим» статусом, возникают любимые словечки и выражения, непонятные посторонним, и даже своеобразные ритуалы, но… все это только — пока жив основатель.
Такова же судьба всяческих организаций подпольщиков-заговорщиков, борцов за и против… Их идеология религию напоминает, и даже очень. В песнях у них то и дело всплывают обозначения своего «дела» как «святого», требования «беззаветной веры» и даже надежда на некое посмертное воздаяние (см. хотя бы гимн «Народной воли» или вот такой гимн мученичеству). Пусть идеологии эти открытым текстом о мистике и не говорят — не ощутить ее в жизни их невозможно, хотя хватает обычно не более чем на одно-два поколения, потом наступает полный цинизм и распад — как убедились мы на советском опыте.
Те и другие редко осознают, насколько их опыт близок к религии, ибо с религиозной традицией знакомы плохо (разве что — в ее поздней, вырожденной форме), так что не с чем им сравнивать. Исключением из этого правила является, впрочем, известное «богоискательство-богостроительство» русских большевиков (см. «Мать» Горького).
Зато это очень хорошо осознают фронтовые солдаты, ибо для них слаженность, прочность недолговечного их сообщества — вопрос жизни и смерти. Собственной идеологии (религии) они, за недостатком времени, не создают, зато, как правило, стремятся опереться на религиозную традицию предков. В документальной повести Хаима Саббато «Выверить прицел» командир танка в бою кричит стрелку: «Молись!», — тот в ответ: «И ты молись!», — а командир ему: «Да я не умею!». Стрелок — из верующих, а командир религиозного воспитания не получил, о чем теперь весьма сожалеет…
Чем долговечнее и сплоченнее человеческие сообщества, тем их ментальность к религии ближе, независимо от их желания и степени осознания этого факта. Ибо религия есть не что иное как форма, в которой сообщество выражает свое существование, свои потребности и угрожающие опасности и вырабатывает оптимальную линию поведения, позволяющую выживать в истории на протяжении многих поколений.
…Да-да, слышу, уже слышу ваши возмущенные восклицания: Какой там коллектив, какое сообщество, религия — это Бог, сверхъестественное, загробная жизнь, молитвенные экстазы, это, наконец — теология, общая картина мира, размышления о том, кто и как его сотворил…
Ну, с теологией все просто — абсолютное большинство реальных верующих ее не знает и в ней не нуждается. Узок круг читателей Авиценны, Маймонида или Аквината, страшно далеки они от народа, и хотя дело их, безусловно, не пропадает, связано оно не с основной функцией религии, а с некоторыми обстоятельствами современного мира, это — тема интересная, но не наша. Что же до сверхъестественного…
* * *
Ибо заповедь сия, которую я заповедую тебе сегодня, не недоступна для тебя и не далека; она не на небе, чтобы можно было говорить: «кто взошел бы для нас на небо и принес бы ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?» и не за морем она, чтобы можно было говорить: «кто сходил бы для нас за море и принес бы ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?» но весьма близко к тебе слово сие: оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его.
Втор.30,11-14
Общепринятое определение сверхъестественного: явление, существующее вопреки законам природы. Но ведь вера образовалась задолго до обнаружения, что у природы есть законы. В сверхъестественное верили всегда, скорее уж в «естественное», т.е. в то, что нечто серьезное может происходить без участия неких сверхчеловеческих сил, верить стали сравнительно недавно.
Не важно, зовут ли эти силы богами, демонами или духами предков — все они равно невидимы, доброжелательны и очень могущественны. Ритуалы вызова дождя и предотвращения наводнений, обеспечения удачи на охоте и счастья в семейной жизни — все это способы налаживания отношений с теми, от кого человек считает себя зависимым.
Испокон веку человек считал себя зависимым от некой нечеловеческой, но личностной силы, которая, способна к коммуникации и заинтересована в ней, слышит (хотя, к сожалению, и не всегда исполняет) наши пожелания и сообщает нам свою волю, исполнение поощряет, а за неисполнение наказывает.
Все на свете сапиенсы всякого роду-племени, не сговариваясь, всегда населяли среду своего обитания такими невидимыми соседями. С чего бы это?
Говорят — от страха перед грозными, смертельно опасными явлениями природы, с которыми первобытный человек справляться не умел. Разрешите вам не поверить. Во-первых, первобытный человек с природой ладил куда ловчее современного горожанина, а во-вторых, человек современный тоже далеко не со всеми опасностями справляется — взять хоть ДТП или авиационные катастрофы — они непредсказуемы и зачастую смертельны, но как-то вот не наблюдаю я культа с поклонением, ритуалами и символом веры: «Не подставляй ножку паровозу!».
Говорят — от нежелания взрослеть: в детстве за нас все решали папа с мамой, а как пришло время брать на себя ответственность, так и возникла тоска по потерянному раю, вот и придумываем себе в утешение большого папу на небе, что пожалеет, обеспечит и все за нас решит. Выглядит весьма правдоподобно… для современного индивидуалистского общества, в котором немало маменькиных сынков подростками остаются до 50 лет. Но религия-то зародилась не в нем, а в обществе первобытном, с его четкой иерархией, разделением функций и обрядами инициации — перехода из детского статуса во взрослый — с наделением соответствующими правами и обязанностями. Решения же принимаются коллективно в установленном порядке всеми, кто по традиции к ним допущен, никто в одиночку не отвечает за себя.
Говорят — для придания сакральности, неприкосновенности иерархии земной — власти отца в семье или царя в государстве — как бы продолжают ее на небе… Ну, это уже совсем смешно: во-первых, религия возникла раньше государства и патриархальной семьи, а во-вторых, земным властителям сакральность можно приписать только когда уже известна и признана сакральность как таковая, а не наоборот. Не путайте причину и следствие.
…Но отчего же по умолчанию исходите вы из того, что «сверхъестественное» есть непременно фантом, а не ИМЯ, данное некоему наблюдаемому явлению? Сравнивая языки индоевропейской семьи, ученые выявляют общие корни и по словам угадывают, как жили предки. Было у них слово, обозначающее «рожь» — значит, ее и сеяли, и жали, и молотили. И коль скоро все без исключения племена и народы имеют слова для обозначения этого самого «сверхъестественного», то не проще ли будет поискать его не на небе, а на земле?
Психологам и социологам хорошо известно, что возможности настоящего, структурированного и иерархически выстроенного коллектива всегда больше суммы возможностей составляющих его индивидов. Какие возможности? А любые — от повышения производительности до изобретения и открытия, от актерской игры до победы на поле боя. В настоящем коллективе индивиды функционируют иначе, чем в одиночку, не от большой сознательности, а потому что «так природа захотела», и — скажем в скобках — это правило относится не только к людям, но и к прочим общественным животным, но мы сейчас не про то.
Мы про то, что корабли в море плавали задолго до открытия закона Архимеда и огонь в пещере пылал задолго до описания окисления. Веками и тысячелетиями знали люди по опыту, как протекают многие процессы в природе и обществе, не зная ответа на вопрос, почему — так. Скорее всего, они его и не ставили. Трудно судить, насколько дошедшие до нас мифологические «объяснения» действительно объяснения в нашем понимании, а не мнемонические приемы, помогающие запомнить, что надо сделать и чего не делать, чтобы…
Могли ли люди не заметить «прибавочной силы» коллектива, существовавшей задолго до того, как они стали людьми, в ситуации, когда человек-одиночка чисто физически был обречен? Община была самым первым, самым необходимым условием выживания, прежде огня и прежде орудий, и беречь ее надо было не меньше, чем огонь. Беречь от опасностей внешних — например, у монголов и казахов существовал религиозный запрет на пахоту, поскольку в тех краях слой почвы тонок, и степной суховей может легко ее унести, но для таких традиций, строго говоря, сверхъестественного не требуется, хотя их любят подпирать ссылками на него. Сверхъестественное это — раньше и прежде всего — защита от опасностей внутренних.
Главная (и неустранимая!) внутренняя опасность — «зашкаливание» инстинктов, свойственных каждому индивидууму: инстинкта подражания (властолюбие, зависть), инстинкта размножения (неконтролируемый секс), инстинкта самосохранения (трусость, жестокость), реакций на психологическую несовместимость и т.п.
Все эти проявления религиозная традиция объединяет понятием «греха» и выработала приемы борьбы с ними, но совсем задавить их не удается. Обиды и ссоры, агрессия и взаимная неприязнь имеют неприятное свойство накапливаться в сообществе, угрожая взорвать его изнутри, и потому необходимо их «канализировать» (как говорят в современной социологии) — найти путь безопасной разрядки. Самый простой (и активно работающий) способ — обратить агрессию на «чужого», на иноплеменника, т.е. в самом классическом выражении — затеять войну.
Товарищи коммунисты долго и успешно вешали нам лапшу на уши, рассказывая, что войны нужны одним буржуям ради умножения неправедно нажитого богатства, и с отменой частной собственности непременно наступит всеобщий мир. Увы и ах… войны (причем, весьма жестокие) появились гораздо раньше частной собственности. Оживленная дискуссия на тему, что такое «джихад» — священная война с «неверными» или с собственными грехами — возникла из-за элементарного непонимания, что то и другое имеет одну цель: мир и согласие внутри родной общины, а средства — по обстановке.
К тому же, современная война для решения этой задачи подходит не всегда. Надо, чтобы психологически, чтобы эмоционально все неприятности, обиды, фрустрации, своими нанесенные, лопнули как нарыв, и на чужаков выплеснулись гноем «священного гнева», неудержимой коллективной ярости, где без остатка растворится мое мелкое «я» со всеми бедами и болью причиненных несправедливостей, и останется только гордое, всепобеждающее «мы».
Рукопашная — да, сработает, а из пушки за 30 км палить или, там, с самолета бомбить — не подойдет: ни вкуса, ни удовольствия. Требуется «упоение в бою», когда как по волшебству наступает вдруг у всех участников ощущение силы, и братства, и собственной правоты…
Да-да, вот именно — как по волшебству. Даже, вроде бы, искушенные в сомнениях современники наши не могут уследить, когда и как происходит превращение множества разрозненных агрессий, направленных друг на друга, в одну — единую агрессию, направленную вовне. Пусть в наши дни это даже не всегда война, но обязательно — деление людей на своих и чужих, а мира на «внутри» и «снаружи«.
Такова мораль всех на свете религий прошлого и настоящего, которая явно входит в клинч с «общечеловеческой» постхристианской моралью современного Запада, так что последние приверженцы традиции стараются ее смягчить, опоэтизировать и сгладить. В современных французских католических и американских еврейско-реформистских молитвенниках распространено «обрезание» неудобных псалмов — отвалился, например, хвостик у псалма 136:
Дочь Вавилона, опустошительница!
блажен, кто воздаст тебе
за то, что ты сделала нам!
Блажен, кто возьмет
и разобьет младенцев твоих о камень!
Господа теологи со всей логичностью доказывают, что добрый Боженька ну никак не мог одобрять неполиткорректность, что стоит на пути всеобщего примирения, разоружения и создания всемирного правительства. Звучит, вроде бы, убедительно, но только… если не приглядеться попристальней к бытию и сознанию самих «общечеловеков».
Если даже отвлечься от неудачных новоделов прошлого века в России и Германии, быстро разоблачивших себя как подлинные религии зла, все равно поражает размах разрушения культуры, всех и всяческих правил общежития, безудержной травли инакомыслящих, циничной коррупции, погромов «антифы» и самое страшное — самоненависти, выражаемой т.н. «деструктивными мемами»: верой в чудодейственность демократии, в безопасность арабских террористов и опасность СО2 — болотные огоньки, заманивающие в бездонную трясину.
Высокообразованные профессора из университетов «лиги плюща» в упор не замечают опасности, понятной самому дикому племени мумубо-юмбо: накапливающуюся агрессию надо отводить, и либо вы найдете себе «чужих», на которых ее сольете — и тогда ваша религия будет ничем не лучше и не хуже других — либо ваше сообщество просто разорвет изнутри, и никакая религия вам действительно уже не понадобится.
Причем, «отвод», повторяю, даже не обязательно война. Иногда достаточно простого погрома, иногда «пятиминутки ненависти», иногда весь коллектив привычно срывает злобу на каком-нибудь доморощенном «козле отпущения», самый миролюбивый вариант, по-моему, — снобизм.
Кстати сказать, противопоставление свой/чужой, сберегающее разнообразие культур, вовсе не угроза, а наоборот — важный фактор, способствующий выживанию человечества в целом: распад сообщества, чье развитие зашло в тупик, не влечет за собой автоматически гибель входящих в него индивидов — они могут ассимилироваться другими культурами — а полезные открытия, сделанные одним народом, становятся вскоре достоянием всех других. Но мы сейчас не про то.
Мы про «чудо», социально-психологическую природу которого прекрасно описал Рене Жирар. Не будем сейчас углубляться в чрезвычайно интересное содержание этого механизма, достаточно представить, что и как понимали тогда наши предки.
А понимали они, прежде всего, что ничего не понимают: Периодически обрушивается на них какая-то страшная напасть, не воспринимаемая органами чувств, но достаточно могучая, чтобы угрожать самым основам их существования. Защититься от нее — свыше сил человеческих, но… есть на свете некая противостоящая ей столь же невидимая сила добрая. Она уже в незапамятные времена давала предкам указания, как избегать предметов и поступков, притягивающих беду (поддерживать иерархическую структуру с определением прав и обязанностей каждой ступеньки, соблюдать правила ролевой игры, любить ближнего и т.п.) и какими ритуалами в случае необходимости призвать ее на помощь.
Вот оно — СВЕРХЕСТЕСТВЕННОЕ — невидимое, неощутимое, и, тем не менее, активно действующее в нашем естественном мире.
Чудо всеобщего спасения происходит в ситуации коллективного транса, экстаза, в котором ни один участник не отвечает за себя, но все сливаются в едином пароксизме торжествующей ненависти, и потому состояние транса считается священным, и все культуры человечества выработали приемы его вызывания и поддержания.
Коллективные: всяческие богослужения (обратите внимание — как только какая-нибудь традиционная литургия становится чересчур чинной, размеренной и благонравной — сквозь нее начинают прорываться пятидесятнические радения и хасидские пляски), военные парады, публичные казни… нередко используются и наркотики.
И индивидуальные: техники эти известны во всех культурах — от сибирских шаманов до афонских монахов — но особо прославлены, конечно, индийские йоги. Именно в точке экстаза, транса, полного самозабвения, растворения в том, чему нет имени, и предполагается встреча со сверхъестественным.
Столь же «посюсторонние» корни имеет вера в «потусторонний» мир, в бессмертие личности и загробное воздаяние. Будь то перевоплощение, воскресение в конце времен, ад или рай — но дело каждого будет обязательно разбираться персонально и воздастся всякому по делам его — в это верят все религии, хотя, как правильно отметил Гамлет, оттуда не возвращался ни один.
Распространенное мнение: загробное воздаяние — «утешительный приз» для невезучих праведников, страдающих при виде успехов наглых грешников. Проблема эта, в христианстве именуемая «теодицеей», известна, как минимум, со времен библейской книги Иова, и на уровне индивида, на кратком его веку решения не имеет, но… Есть некий парадокс, который хорошо описал Феликс Кривин:
Кажется песчинке, что она
Выполняет важное задание:
Без нее бы рухнула стена,
Без нее бы обвалилось здание.
И не нужно на нее пенять,
Ни к чему пускаться в рассуждения:
Крепче будет здание стоять
От ее, песчинки, заблуждения.
…Но если вправду крепче стоять будет, так заблуждение все-таки или нет?
Ну, предположим, заблужденье… покуда речь идет об одной песчинке, но если энное количество песчинок разуверятся в важности своей миссии, здание таки действительно рухнет… И кто может предугадать, какая именно соломинка переломит спину верблюду?
Да, на уровне индивида порок далеко не всегда наказан, и добродетель торжествует не всегда, но выживет ли сообщество, разучившееся добродетель отличать от порока? Да, процесс распада определенно продлится дольше, чем дано прожить конкретному грешнику или праведнику, но посмертным воздаянием ему будет судьба детей и внуков, в которых — его продолжение, и не мистическое, а вполне ощутимое.
Помните анекдот?
Вопрос: Сколько и каких факультетов надо окончить, чтобы стать интеллигентом?
Ответ: Три. Все равно, каких. Но один из них должны окончить вы, второй — ваш папа, а третий — дедушка.
Культура (не обязательно интеллигентская, а — любая культура как образ жизни, стиль поведения, привычка мыслить) за одно поколение не сложится никогда. Форма и содержание ее усваиваются только в детстве, не по книгам, а в живом общении — от отца к сыну, от матери к дочери. И не застывшими раз и навсегда а меняющимися не только с каждой новой ситуацией, с каждым поколением, но и с каждым передающим ее человеком. Только так живет и развивается традиция — каждый ее носитель непременно оставит в ней свой личный след, пусть даже самый скромный, и значит имеет все основания заявить: «Нет, весь я не умру», — по крайней мере, пока жива община и ее религия, обеспечивающая его бессмертие.
Готовность бороться за родное сообщество, «не щадя живота своего», объясняется вовсе не малоценностью индивида в сравнении с коллективом, как по-современному сформулировал Р. Рождественский в своем «Реквиеме»: «Просто был выбор у каждого — я или Родина«. Перед человеком традиционным такой выбор не стоит, не жертвует он своим «я», которым все мы, конечно же, очень дорожим, а наоборот — любой ценой стремится уберечь его от полного исчезновения. Гибель Родины есть потеря единственного шанса на личное бессмертие, более ценное, чем ограниченное во времени физическое существование: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать«.
* * *
Теоретически я допускаю возможность
существования настоящих атеистов,
но в жизни они мне не встречались.
А. Мень
Итак, религия — не плод фантазии, не моральная доктрина и не учение о строении вселенной, хотя может на определенном этапе включать и то, и другое, и третье, и еще уйму разных вещей, поскольку эти вещи входят в жизнь сообщества или влияют на нее.
Религия — такая же обязательная принадлежность любого сообщества, как нос — принадлежность любой физиономии, и в обоих случаях равно бессмысленно спрашивать, хорошо это или плохо. Нос может быть красивым или не очень, еврейским, римским, уточкой или картошкой, но совсем не быть может только фантастический нос майора Ковалева.
Форма носа определяется главным образом генами, нередко и личной биографией (типа врезали — и на сторону свернули), свободный выбор встречается редко и удачен далеко не всегда. Помню, в дни моей молодости на родной доисторической решались некоторые на пластическую операцию для придания носу желаемой формы, только вот при температуре ниже +10 становился он после того слегка фиолетовым.
С религией дело обстоит примерно также: как правило, она определяется переданной по наследству культурной принадлежностью, включая нередкие в наши дни случаи «свободного выбора» взрослых, не получивших в детстве религиозного воспитания. Присоединяются обыкновенно к общинам, состоящим из «своих», с которыми есть общий язык на основе общего опыта, общих вопросов, на которые вместе ищут ответы, тем более при наличии харизматического лидера с опытом аналогичным. Александр Мень — сын простого советского инженера, учился в школе и в институте. Менахем-Мендл Шнеерсон в Европе в нескольких университетах учился, а в Америке и на заводе поработать успел.
Состояние носа во многих случаях безошибочно указывает на болезни организма — от гриппа до сифилиса — но… было бы большой ошибкой лечить сифилис методом удаления носа.
К сожалению, именно в эту ошибку впадают очень многие современные интеллектуалы. Не «образованцы», а настоящие — без кавычек. Вспомним хотя бы Бёлля «Биллиард в половине десятого»:
…Как-то в один прекрасный день английский комендант решил принести мне, так сказать, свои извинения, он извинялся за то, что англичане разбомбили Гонориускирхе и уничтожили скульптурную группу «Распятие», созданную в двенадцатом веке, комендант извинялся не за Эдит (погибшую в той бомбежке — Э.Г.), а за скульптурную группу двенадцатого века.
Или «Жаворонка» Ануя:
Теперь вы сами видите, святые отцы, человека, поднявшего голову! Понимаете теперь, кого вы судите? <…> Пока останется хоть один несломленный человек, Идее, если даже она господствует надо всем и уже перемолола всех остальных, — все равно Идее угрожает гибель.
Религия (в любом своем изводе) противостоит личности в лучшем случае как бесполезный и оскорбительный балласт, в худшем — как враг и убийца.
Вполне объяснимая реакция и на неспособность религий традиционных вписаться в крутые перемены современной жизни, обессмысливающую запреты и правила прежних лет, и на приходящие им на смену людоедские новоделы, обещающие рай и созидающие ад. И соответственно, вполне логичный вывод: корень зла есть инстинктивная тяга к религиозности (сиречь коллективности), живущая в каждом человеке. Конформизм типа «я — как все», превращающий зло в «банальность», практикуемую без всяких угрызений совести.
В качестве противоядия предлагается укрепление способности индивида противостоять общественному мнению, чтобы личной совестью побеждать инстинкт толпы.
Не помню, сколько их, галдевших, било.
Быть может, сто, быть может, больше было,
но я, мальчишка, плакал от стыда.
И если сотня, воя оголтело,
кого-то бьет, — пусть даже и за дело!
сто первым я не буду никогда!
Е. Евтушенко
По умолчанию предполагается, что «религиозный настрой» отучает от принятия самостоятельных решений, от личной ответственности за свои поступки. Так что дискуссии на эту тему крутятся в основном вокруг способа ликвидировать предрасположенность к религии, освободить от нее если не всех, то большинство.
Предлагается коренная реформа воспитания и образования (по Щедровицкому), логотерапия (по Франклу), открытие личности и «себеподобности» во всяком визави (по Мартину Буберу и Эммануэлю Левинасу) и т.д., и т.п. Мне очень жаль, но… все эти попытки искусственно разводить самостоятельно мыслящих, что называется — дохлый номер.
Таких мало, и всегда было мало, да больше, вероятно, и не требуется. Люди разные нужны, люди всякие важны. Современная мода на «личный выбор» и демонстративное «нарушение табу» ничего не породила, кроме скучной манеры подтираться национальным флагом и самого детсадовского конформизма с ожесточенной коллективной травлей всех, кто «не из нашего инкубатора».
И главное, те, кто действительно способен заявить: «Я здесь стою и не могу иначе!», — выступали, как правило, в истории не просто как подрыватели традиционных религий, но одновременно и… как основатели новых. По свидетельству Ханны Арендт нацизм пользовался большой популярностью у немецких интеллектуалов, а по поводу большевизма мы и сами ни в каких свидетельствах не нуждаемся.
Болезнь-то, увы — не нос, а сифилис. Любое общество в состоянии кризиса отравляет свою религию/идеологию деструктивными мемами, не сплачивающими, а натравливающими людей друг на друга — будь то анабаптизм «Мюнстерской коммуны«, «Псалмы против ракет» израильских ультраортодоксов или новейшая доктрина «сексуальных домогательств».
Нет, я не предлагаю вернуться к традиционным религиям, которые хорошо работали в обществе традиционном, ибо его-то как раз — к добру ли то или к худу — больше нет. Не в религии проблема, а в революции — не менее глубокой и беспощадной, чем Великая Неолитическая Революция, изменившая всю жизнь человечества: на смену материнскому роду пришла тогда патриархальная семья, в значительной степени изменились права и обязанности индивида в отношении коллектива, структура иерархии, племя стало государством, и соответственно появились новые религии, каких не бывало прежде.
В таком виде оно и продержалось, приблизительно, до наших дней. Ну, то есть, глубинные изменения идут давно, но сейчас уже трудно не заметить, насколько они глубоки и несовместимы с традиционными структурами… соответственно, и с традиционными религиями. Лихорадочная поисковая активность в области религии/идеологии в современном мире соответствует той же активности в области социальной: кто тут «старше мастью», кто свой, а кто чужой…
Несколько лет назад одна весьма араболюбивая дама из Европы обратила мое внимание на то, что пресловутая «интифада» порождена не в последнюю очередь распадом традиционной патриархальной семьи — падением отцовского авторитета (это, конечно, причина далеко не единственная, но мы сейчас не про то). Аналогичные процессы определенно идут в наиболее замкнутом секторе израильских ультраортодоксов — пока еще в форме «драки бульдогов под ковром».
В мировом масштабе прослеживается тенденция еще функционирующих патриархальных обществ, подчинять и эксплуатировать технически развитые и богатые, но внутренне непрочные общества «золотого миллиарда». Результатом их победы в долгосрочной перспективе может быть только аннигиляция: «богатые» обеднеют, разбегутся, вымрут, в крайнем случае ассимилируются и превратятся в бедных, а паразитирующие на них «традиционные» перережут друг друга в борьбе за лучший кусок стремительно усыхающего пирога.
Выживет и победителем выйдет тот, кто сумеет создать общество нового типа, права, обязанности и иерархия которого будут соответствовать и новому уровню техники и экономики, и извечной потребности человека в сообществе. А значит — и в религии.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer4-grajfer/
