***
Зелёный май округу одевает.
На огороде подвиги вершу.
А как писатель — праздную лентяя.
Писать ленюсь. Или боюсь. И не пишу.
Чего боюсь? Саму себя подслушать.
Саму себя узреть не на коне.
И всё, что скрыто, вытащить наружу.
Не по нутру… Да разве только мне?
Нет, не сейчас. Боюсь и прикоснуться —
Пчелиный рой будить в душе моей.
А если уж писать — чем отзовутся
Мои слова в сознании людей?
Не пролежат ли попусту на полке,
Не тронув никого, не вразумив?
И, если так, немного в этом толку —
Вскрывать души болезненный нарыв…
Промаюсь так — и не рожу ни строчки.
А месяц май — художник и поэт.
И майское тепло вскрывает почки,
Из них листва спешит на белый свет.
И ни в одной из почек нет сомненья —
Нужна ли миру или не нужна
И кем ей быть — кормёжкой или тенью,
Растет — и всё.
Свобода. Жизнь. Весна.
МУЖСКАЯ ЛОЖЬ
А помнишь, как наша любовь начиналась?
Как сердце замирало и тихо пело?
И если «любовь» по-русски значит «жалость»,
То, значит, до слёз я тебя жалела.
А жалость моя не ведает правил,
Кроме правила одного —
Всё отдавать, про запас не оставив
Совсем, совсем, совсем ничего.
А после себя же ругала щедро:
Дура! Забыла, где ты живёшь?
Ведь не в Раю, чтобы всё — на веру.
А здесь существует мужская ложь.
НЕВОЛЯ
Прикована любовью, как цепями,
К тебе. А счастья не было и нет.
Моя любовь оплачена скорбями
И нелюбовью, данной мне в ответ.
Любовь. Какая тяжкая неволя!
Всё верно — от себя не убежишь,
Не скроешься. Лишь выйдешь в чисто поле
И вот — лежишь среди травы, лежишь.
Обступят изголовие травинки,
Участливо проронит слёзы дождь.
А я всё жду, когда же по тропинке
Ты попросить прощения придёшь.
БРАТЦЫ
Шла я по полю долго,
Ноги едва тащила.
А за спиною — ноша.
А на душе — кручина.
Мошки звенели нудно,
Солнце к земле спускалось.
А предо мною море
Розовое плескалось.
Кланялось мне навстречу,
Издали узнавая,
Розовым цветом море,
Море Ивана-чая.
Сколько стеблей высоких!
Даже считать устану!
Каждый — в кудрявой шапке,
Каждого звать Иваном.
Немудрено и морем
Розовым вам казаться:
Все вы друг другу — братцы,
Можно у вас остаться?
Буду глядеть на небо
Меж стебелёчков тонких,
Словно я тоже ваша
Маленькая сестрёнка.
Словно и я — Иванка,
Только поменьше ростом.
Как же мне с вами, братцы,
И хорошо, и просто…
Вместе мы будем морем,
Вместе украсим Землю.
Только бы сердцем — к сердцу.
Только бы стеблем — к стеблю.
ГДЕ-ТО ВО ВСЕЛЕННОЙ…
— О чём ты плачешь, мальчик Вовка?
В какой обиде сердце тонет? —
Спросила Божия Коровка
И села в Вовкины ладони.
Ему осталось удивляться,
Что столь она неосторожна:
Сожми он посильнее пальцы —
И не было б Коровки Божьей.
И Вовка вдруг заулыбался,
Её доверием польщённый.
— Не щекочи меня! — смеялся,
Но не стряхнул её с ладоней.
Как часто чувствам нет названья…
Он побоялся потревожить
Пятнистых крыльев трепетанье,
Шажочки торопливых ножек.
И тут промолвила букашка:
«Ты, значит, рад мне, человече?
А сколько же больших и страшных
Меня хотели искалечить…
А ты коровки не обидишь.
И, вновь на землю опускаясь,
К тебе вернусь я, вот увидишь.
При первой встрече угадаешь».
И улетела точкой яркой
Коровка с Вовкиной ладони.
А Вовка ждал, как ждут подарка,
Ждал, хоть и слов её не понял.
Судьба, казалось, разлучила
И вместе их сведёт едва ли.
Шли годы. Взрослого мужчину
Давно уж Вовкою не звали.
И в день, что где-то во Вселенной
Был много лет назад намечен,
Коровка Божия Елена
Вернулась. В лике человечьем.
ДОРОГА ИЗ ХРАМА ДОМОЙ
В первый раз я пришла сиротой
И припала душой кровоточащей,
И стояла всю ночь пред Тобой,
И просила принять меня в дочери.
На заре возвращалась я к ним —
К мужу, к сыну рассветною улицей.
И не ведала, чудом каким
Всё устроится и образуется.
«Образуется», — Кто-то сказал,
Словно в сердце вложил: «Ты услышана...»
Тёплый ветер слезу осушал,
Плыл рассвет над поникшими крышами.
Я несла островок чистоты,
Твой покой и Твоё утешение.
И сомнения не было — Ты
Обо мне уже принял решение.
НАУЧУСЬ ПРОЩАТЬ
Радоваться малому
Научилась я, —
Солнцу, снегу талому,
Быстроте ручья,
Чистоте умытых дождиком берёз
Да тому, что видеть это привелось.
Научилась радости —
Научусь прощать.
От обиды душеньку
Очищать.
А когда обидою
Вся душа полна
От краёв до донышка,
То куда ж она
Поместит берёзоньки,
Талые ручьи,
Солнышка апрельского
Тёплые лучи?
СЧАСТЬИЦЕ
Счастьице моё
тихое…
В комнате часы
тикают.
Размешаю чай
ложечкой.
На плече мурчит
кошечка.
И такой покой
вечером —
Даже пожелать
нечего.
Завтра ждут меня
трудности.
У кого б занять
мудрости?
Полетят в меня
колкости.
Запасти бы где
стойкости.
Вспоминать — и то
боязно.
Я же — не герой
доблестный.
Хорошо, хоть есть
счастьице —
Кошечка мурчит,
ластится.
И такой покой
вечером —
Даже пожелать
нечего…
***
Заретушировать нельзя
Ту ссадину, что всё больнее, —
Уходят от меня друзья,
Когда становятся сильнее.
Уходят, чтобы дальше жить.
Я им тесна, как птице — клетка.
Я, так привыкшая служить
Для их горючих слёз жилеткой.
И, от уныния больных,
Их врачевать на кухне чаем.
И слушать исповеди их
Бессонно-долгими ночами.
Внутри «ковчега» моего
Они по капле копят силы.
А я любуюсь, до чего
Они, ожившие, красивы.
И ноша жизни им легка
(Не зря ж о них молила Бога!),
Да только смотрят свысока
И режут правду мне жестоко,
Что не умею «нет» сказать,
Настаивать и добиваться,
Что звёзд мне с неба не хватать
И скучно им с такою знаться.
А каждый шёл, и каждый брал
Тепло души и глаз уставших…
О, Господи, ведь Ты же знал,
Как поднимала их, упавших…
БУДЕТ ОСЕНЬ
Кто сейчас я? Просто дворник.
В двадцать первом веке где-то
Купишь ты мой первый сборник —
Ты, в стихах моих воспетый.
Будет осень. Вот пора-то!
Клён, ликующий и гордый,
Как китайский император,
Весь в одежде ярко-жёлтой.
О прошедшем быстро лете
Клён нисколько не горюет.
Летом был он неприметен,
А теперь он торжествует.
У берёзы и у липы
Жёлтый цвет листвы тусклее.
Нет, они и не могли бы
Осветить собой аллею.
Так… О чём бишь я? Конечно!
(Вот рассеянная, право!) —
Поседевший неизбежно
И в сединах величавый,
Ты мой первый сборник купишь
И увидишь там немало
Из того, что ты так любишь,
Что сама тебе писала.
И рука отпустит ручку,
Поднесёт к лицу платочек…
— Что с тобою? — спросит внучка.
Ты, виновник этих строчек,
Улыбнёшься ей смущённо:
«Помню, как сейчас, когда-то
Я, ни с кем не разделённый,
Был в том сердце — император.
И сиял… Подобно клёну…»
