А та, которая уходит в дождь,
Осталась той, которую любил.
(популярная песня)
Они стояли на троллейбусной остановке холодным дождливым осенним вечером, прижавшись друг к другу. Она, уткнув лицо в его мокрую куртку, полная последней теплящейся надежды. Он, нелепо поглаживая её плечи, полный жалости, досады, но не любви. Они прощались. Банальная ситуация. Банальный разрыв. Мимо, подождав положенное число минут, равнодушно текли по осенним дождевым потокам озябшие троллейбусы, а их пассажиры с любопытством разглядывали странную пару, стоящую под дождём — её, стриженную под мальчишку с кожаной кепкой на голове, и его, худощавого, с покатыми плечами и длинными вьющимися волосами. Две девчушки в салоне даже заспорили: кто из тех, стоящих на остановке, парень, а кто девушка. А может это две девушки? Или два парня?
Дождь продолжался. Они не говорили ни о чём. Всё было понятно без слов.
Он не любил её. Он не любил её никогда. Флирт, влюблённость, встречи — всё это было от одиночества, дискомфорта, изнывающего без любви юношеского сердца.
Он не любил её тогда, когда благоухающий аромат летнего цветения, перемешанный с вечерним морским бризом, кружил им головы, а далёкая нежная музыка старенького, но живого оркестра, доносящаяся с пристани, наполняла их сердца ожиданием чуда.
Он не любил её тогда, когда пьяный грузин, схватив её за руку, требовал любви, и он, разбуженный криком испуганной подруги, примчался на берег моря, ни секунды не колеблясь, готовый броситься на зарвавшегося пришельца, впервые произнёс: «Оставь! Это МОЯ девушка!».
Он не любил её тогда, когда на праздник Нептуна, по сложившейся в этом доме отдыха традиции — бросать в морскую воду любимых женщин — подошёл к ней, глядя прямо в лицо, и, легко оторвав её от земли, понёс к набегавшим, слегка прохладным волнам. А она вдруг, словно очнувшись от оцепенения, стала брыкаться ногами, и он, потеряв равновесие, упал вместе с нею в воду, захлёбываясь и хохоча.
Он не любил её тогда, когда на дискотеках она отказывала в танцах всем, кроме него. И он, победно оглядывая своих высоких, накаченных соперников, медленно кружил с ней под пение Франка Дюваля, прижав руками её спину и плечи.
Он не любил её тогда, когда в пустом корпусе ремонтируемого отделения они до трёх часов ночи предавались страсти и затем утомлённые лежали на груде матрасов, и он пел ей свои любимые песни, а она слушала, боясь проронить хоть одну нотку, хоть одно слово.
Он не любил её тогда, когда по семейным обстоятельствам она должна была на несколько дней уехать домой и он, изнывая от одиночества, буквально считал секунды до её возвращения, разглядывая, любуясь и целуя её маленькую фотокарточку из комсомольского билета. А когда приятель, ворвавшись в палату, сообщил, что она вернулась и идёт по центральной аллее усадьбы, он бросился к ней навстречу, сбив по дороге горничную, забыв цветы, самый красивый букет, купленный на прибрежном базарчике за немыслимую цену, и, схватив её на руки, кружился в нелепом танце, боясь отпустить своё долгожданное сокровище хоть на одно мгновение.
Он не любил её тогда, когда на карнавале она переодевалась мальчиком, и это его до ревности досаждало. Его, привыкшего ласкать её длинные волосы, которые она теперь остригла, чтобы стать похожей на популярную певицу, нравившуюся ему.
Он не любил её тогда, когда, купив на рынке бутылку грузинской чачи и целый пак мороженого, они пили эту кавказскую самогонку, заедая в неограниченном количестве сладким и холодным десертом. А потом на них напал безудержный приступ смеха, и они минут сорок хохотали без остановки, и затем, обессилевшие, так и уснули за столом, прижавшись друг к другу.
Он не любил её тогда, когда в конце лета приехал в детский лагерь, где она проходила практику вожатой, приехал под видом инспектора, сунув директору лагеря поддельную путёвку с ОСВОДовской печатью. Весь лагерь тогда переполошился, стараясь угодить ревизору из крайкома комсомола. А вечером он произвёл фурор в вожатском отряде, читая стихи, исполняя свои песни под гитару, заводя молодёжь и дурачась, как пятиклассник. И всё для неё.
Он не любил её тогда, когда в начале сентября перед отъездом в колхоз для отбытия трудового семестра, они сидели в баре, выпив по пятьдесят граммов коньяка, и он, глядя на лениво танцующих дам бальзаковского возраста, решил показать танцевальный класс, и под популярные тогда песни группы «Маленький принц» забацал такой танец, что все посетители бара, побросав свои коктейли и пирожные, сгрудились в круг, чтобы понаблюдать за танцевальным чудом.
Он не любил её тогда, когда длинными сентябрьскими вечерами в колхозе впитывал в себя строки её писем, полных нежности и пахнущих до головокружения её незримым присутствием. А затем он брал листы бумаги и отвечал ей. Неизменно стихами, описывая свой затерянный в недоступной нормальному человеку жуткой глухомани быт, как Париж, где сельский клуб становился Версалем, а главная деревенская дорога, по которой ходить было можно лишь в болотных сапогах, превращалась в Елисейские поля.
Он не любил её тогда, когда, вернувшись из колхоза, пытался прорваться в её общежитие мимо скалообразной вахтёрши, неприступной, как вершина Эвереста, а потом, после всех неудачных попыток, лез по простыням в окно второго этажа, служившего для влюблённых студентов своеобразным перевалочным пунктом. И, влетев в её комнату, долго целовал её ноги, не давая опомниться от внезапно обрушившегося счастья.
Он не любил её тогда, когда за бешеные для студента деньги, которые собирал, разгружая по ночам вагоны, заказал для неё у художника свой портрет в старинном стиле, а она повесила этот портрет на стене у своей кровати выше плакатов кумиров — Сандры и Виктора Цоя.
Он не любил её.
И вот они прощались. О том, что они должны расстаться, что их лето — знойное, безумное и счастливое — ушло и не вернётся назад, он вдруг осознал, прислушавшись к звукам дождя и вглядевшись в зябкое ноябрьское небо. В этот же вечер он всё сказал ей.
Он не любил её.
Троллейбусы уходили один за другим, приближая время к полуночи, и он внезапно понял, что ещё немного и не сможет расстаться с ней. Мгновенно отстранившись, он пробормотал что-то невнятное и нырнул в троллейбус, дольше всех ожидавший окончания их романа. А она осталась стоять на остановке под дождём. Под холодным и беспощадным ноябрьским дождём…
Прошло два года. Как-то на вокзале краевого центра он, в ожидании своего автобуса, пошёл купить сигареты. У билетных касс толпился народ. Вдруг он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Обернулся… И увидел её. Она ничуть не изменилась. Такой же мальчишка с короткой стрижкой и в дорожных брюках. Он подошёл.
— Привет! Сто лет не виделись. Какими судьбами?
— Еду домой. Была на свадьбе у подруги. Помнишь Светку?
— Как же! Конечно помню. Что, она вышла замуж? Умничка. И кто он?
— Хороший человек. Водитель. Они и познакомились в маршрутке.
— Свадьба — это хорошо. Ну, а ты как? Не вышла ещё замуж?
— Нет.
— Что так? (Она пожала плечами, глядя куда-то мимо него). Напрасно, напрасно. Красивая девушка, умница. Как в том фильме: спортсменка, активистка, комсомолка, просто красавица! (Они помолчали). А я женат. Мы с женой как раз едем к морю. Кстати, побываем в нашем доме отдыха. В нашем, в смысле, том самом. Я ей всё покажу. Проведу, так сказать, по местам боевой славы. Она у меня золото. Хочешь познакомлю?
— Нет.
— Я серьёзно. Неужели не интересно? Слушай, а может…
— Извини, моя очередь.
Она последний раз взглянула на него и, не попрощавшись, поспешила спрятаться в толпе у билетной кассы.
— Я напишу тебе! Адрес тот же?
Последние слова он прокричал ей вдогонку. Скоро должен был подойти его автобус. Он развернулся и зашагал к табачному киоску.
P.S. «Здравствуй! Вот уже который раз я пишу тебе. Письма мои остаются без ответа. Всё это очень похоже на крик в пустоту. Ну и пусть! Я всё равно буду писать тебе. До тех пор пока не получу от тебя одну строчку, одно слово: “Прощаю”. Я знаю. Я всегда причинял тебе одну лишь боль. И всё-таки, помнишь, мы были счастливы! Или нет? Опять не о том. Знаешь, я почему-то часто вспоминаю ту нашу последнюю встречу на вокзале. Я тогда шутил, вернее, кривлялся. А тебе было больно. Я ведь чувствовал это. Мне нужно было в ноги тебе упасть. Умолять о прощении. А я стоял и мучил тебя, и наслаждался твоим мучением. Прости меня. Я знаю, ты получаешь мои письма. Не молчи. Ответь мне! Напиши, что простила.
Я слышал, что у тебя теперь семья. Дочка. Муж, кажется, предприниматель. И я не хочу лезть в твою жизнь. Я прошу лишь об одном слове. Ты не можешь не написать мне его. Я знаю, ты не можешь быть такой жестокой. Слышишь! Не будет мне покоя до конца жизни. У меня неприятности в семье. Не ладится работа. Я не знаю, что со мной. Наверное, просто схожу с ума. Смилостивись надо мной. Напиши мне! Заклинаю тебя. Напиши!!! Одно слово. Одно только слово!
Знаешь, мне теперь часто снится один и тот же сон. Осень. Слякоть. Троллейбусная остановка. И одинокая женщина, уходящая в дождь. Прости…».
