В Российском Государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) в Москве хранится 110 писем Валерии Ивановны (1883-1966), старшей сестры Марины и Анастасии Цветаевых, писательнице Анастасии Цветаевой. Вниманию читателей предлагаются только два из них. Публикуются они с небольшими сокращениями. Отправлены были письма в январе 1948 г. из Москвы в Печаткино Вологодской области, где в ту пору находилась А.И. Цветаева.
Письма В.И. Цветаевой посвящены очеркам Марины Цветаевой «Хлыстовки» и «Сказка матери». Многие напрямую отождествляют художественные произведения Марины Цветаевой с реальной действительностью, хотя содержание их с реальностью не совпадает. Этот вопрос до конца жизни волновал младшую и старшую сестёр – Анастасию и Валерию. У В.И. Цветаевой была твёрдая позиция относительно автобиографической прозы М. Цветаевой, которая нашла отражение в письмах к А. Цветаевой. Во втором письме содержится вопрос, обращённый к сестре Анастасии: «Моя критика тебе не неприятна?..». Это касается фразы о Марии Александровне Цветаевой (мачехе Валерии и матери Марины и Анастасии), к которой отношение Валерии Ивановны было несколько критичным.
Чтобы было понятнее содержание первого письма (от 6.01.1948 г.) В.И. Цветаевой, следует напомнить начало очерка М.И. Цветаевой «Хлыстовки» («Кирилловны»), связанного с Тарусой: «Существовали они только во множественном числе, потому что никогда не ходили по одной, а всегда по две, /…/ были они все какого-то собирательного возраста – возраста собственного числа – между тридцатью и сорока, и все на одно лицо, загарное, янтарное, и из-под одинакового платочного – белого, и бровного черного края /…/ И имя у них было одно, собирательное, и даже не имя, а отчество: Кирилловны, а за глаза – хлыстовки.
Почему Кирилловны? Когда никакого Кирилла и в помине не было. И кто был тот Кирилл, действительно ли им отец, и почему у него было сразу столько – тридцать? сорок? больше? – дочерей и ни одного сына? Потому что тот рыжий Христос, явно не был его сын, раз Кирилловнам – не брат!».
В письме Валерии Цветаевой содержатся ранее не известные сведения о тарусянах, невольно ставших прообразами героинь очерка её гениальной сестры Марины Цветаевой «Хлыстовки». Письмо позволяет по-новому взглянуть на это знаменитое произведение М. Цветаевой. Полагаю, что публикуемые письма вызовут несомненный интерес всех, кому дорога русская культура и, в частности, Марина Цветаева и её окружение.
Елена Климова,
директор Тарусского музея Марины Цветаевой
6.01.1948
Милая Ася!
/…/ О владимирской родне ничего не знаю. Дед Владимир был братом старшим о. Александру (чья Елена Александровна Добротворская). Оба рано овдовели. Портрет деда помню. Ел. Ал. говорила, что был он хороший хозяин и строгий с ними – молодёжью.
Об очерке Марины: /…/ Старух было 3: Аксинья, Марья и Надежда (кажется «Надежда») Кирилловны. Племянницы: Мария, Паша, Вера Анисимовны. Вот и всё = никаких десятков – всего 6 женщин в доме. Жили кустарным трудом: брали из Москвы заказы на расшивание стеклярусных отделок по тюлю. Позже на машине вязали чулки. Имели коров и отличный фруктовый сад (если воровали дикие яблоки на даче – то потому что то, что плохо лежит – не дает покою трудолюбивым хозяйкам, всё не жалея горба, к себе в дом тащат. Дело обычное. Наверное, собирали леснушки). Надежда ходила всегда очень чисто, вся в белом (летом), про неё говорили «Богородица». Никогда ни с кем в паре не (неразборчиво), сидела дома. Христос был, но совсем не тот, о ком пишет Марина. Это был благообразный пожилой купец с длинной тёмной бородой, жил с сестрой в своём доме; верх снимали Добротворские, до покупки своего дома, а внизу жили брат с сестрой – хозяева Лихомановы, и лавка у них тут же была, товар помню в ларях – не то мука, не то зерно какое-то. Люди степенные, тихие. Их имение «Истомино» в нескольких верстах от города. Там собирались хлысты. Всё это помню точно. Что пишет Марина – от действительности очень далеко. Кого она принимала за Богородицу и Христа, понятия не имею. Старухи все 3 умерли: «Богородица» раньше других. Одна из племянниц, Вера, вышла замуж. У них где-то и брат был; Паша жива, Мария Анисимовна (старшая) имела жестокий роман, уезжала, но вернулась к старухам домой и, пережив всех, сама с Пашей вдвоём доживает век. У них в деревне был двоюродный брат, который служил потом в канцелярии школы в Тарусе. Я его знала хорошо. Никаких неясностей происхождения у Кирилловн нет. Если искать сведений, понятия о быте хлыстов – то очерк наведёт на совершенно ложный след. Всё это область личных переживаний и фантазия на тему о хлыстах. /…/ Знаю и то, что для художественного образа или картины – приходится сдвигать вещи со своих мест, из 2-х людей делать одного иногда и т.д. Всё это так, но… что-то во мне протестует, когда в форме воспоминаний, мемуаров дают мне фантазию. Фантазия имеет своё место, но её иначе слушают.
Спасибо тебе за большой труд переписки очерка.
Я бы хотела видеть Алю. (Прим. – А.С. Эфрон – дочь М.И. Цветаевой).
Видно переслала я тебе почти все свои писания, остаётся «О Рыжем коте и сером Ваське» да «День у Иловайских», обе вещи длинноваты для переписки и оттого ленюсь пока послать. Новых тем пока не чувствую. Занятие это мне нравится. Приходили бы только посильные и милые душе темы. Может возьму: «Мой день» – (из жизни моей в Тарусе зимой, одна, а ведь недурно было, ибо люблю одиночество – всегда говорю, что пью его как крепкое и сладкое вино).
Ну, до свидания, милый нежданно верный корреспондент! У нас холода. Люди шныряют по магазинам, благо, что товары имеются. Но больше всё насчёт еды стараются. Вот и 48-й год потёк… Будь покойна, будь счастлива. На днях пойду к художнице смотреть, как она на холсте, на байковых одеялах красками пишет украинские, восточные и иные рисунки, обращая целое в ковер, почти неотличимый от тканого.
*
19.01.1948 г.
Милая Ася, о сказке Матери – есть места грандиозные и талантливые (конец о стихах; свечи, если это своё и др.). Но я думаю, если не мемуары, а литература, то надо думать о читателе; не надо давать имён собственных, пока ещё живы люди эти /…/ Мы, ты, я должны читать не как члены семьи, свидетели. Мы утверждаем себялюбивый подход и (неразборчиво) наложение характеров – это всё неважно. А потому и мать, и дед допустимы. Почему бы таким и не быть на белом свете? / …/ А что кормилица была не цыганка, доктор не такой – не беда – могли быть и такие: грешно было бы только, если писать мемуары. Но имена собственные – непростительно о нашей семье: вся беда в том, что Мария Александровна была человек головной и необузданный. Детям нужен душевный покой для роста, телесная ласка, душевность в изобилии, как у Елены Александровны Добротворской. И большая работа матери над собой, если нрав нелёгкий.
Семье Добротворских я благодарна пожизненно. Елену Александровну чту как нельзя больше, и молодую, и старую и за её отношение, поступки с детьми в младенчестве и с ними уже седыми. Люблю и чту её бесконечно и случалось, и недавно, в решительный момент невольно вспоминаешь её, подумаешь, а как бы она сделала?
Да, мемуары – это летопись, обязывает к максимальному беспристрастию, чёткой памяти при сообщении фактов. Мемуары помогают читателю знать. Литература обязывает помогать читателю вообразить, пережить, понять случающееся в жизни. В литературе форма очень важна. В летописи не столь важна. В общем вещи очень разные, а потому манера Марины смешивать эти вещи сбивает с толку и чужого (о характерах) и тяжела современнику, свидетелю.
Марина, конечно, поэт. И в ней это главное. Неожиданные ассоциации, напряжённость чувства, острота и т.д. Это дар. Если есть терпенье, присылай не только стихи, но и всякое, – большое тебе спасибо. /…/
Моя критика тебе не неприятна? Просто делюсь впечатлением (…).
Публикация Е.М. Климовой
Впервые опубликовано:
газета «Октябрь», 2008, № 141-142,
3 октября, с. 7.
