Сегодня у нас в редакции писатель Алексей Котов и мы продолжаем беседы в рамках философского марафона «Сакрализация прекрасного».
— Алексей, как Вы считаете, обязательна ли категория прекрасного в жизни современного человека?
— Да, считаю, обязательна. Улыбнусь: а еще, когда я смотрю на шар, я считаю, что он круглый. Если же я попытаюсь представить себе квадратный шар, то, наверное, сойду с ума и этот процесс схождения «с катушек» будет выглядеть довольно естественным, так как шар и куб, круг и квадрат, мягко говоря, несовместимы. Но тут любопытно вот что: господа ученые измеряют квадратуру круга именно квадратиками. Их много, их стремительно тающая площадь стремится к нулю, как бесконечный хвостик числа «пи», но это именно квадратики.
Я заговорил о геометрии только затем, чтобы разобраться в сути вопроса о прекрасном. Ведь рассуждая о человеке, нам никуда не деться от его внутренней природы и природы, так сказать, вообще и в целом. Что же касается уточнения, что речь идет о современном человеке, то — Ирина, простите, пожалуйста! — я не вижу большой разницы между человеком современным и, если так можно выразиться, его прошлым собратом. Единственное различие, которое бросается в глаза, но которое все-таки не меняет человеческую суть, это современный информационный поток. Но что он дает человеку?
Когда-то в юности я увлекся шахматами и, разбирая партии гроссмейстеров, заметил, что венгерский шахматист Лайош Портиш проигрывает все партии советским гроссмейстерам. Он проигрывал их так упрямо и так убедительно, что в конце концов у меня сложилось мнение, что я — тогда всего лишь третьеразрядник — смогу легко победить Портиша. Да, он был выдающимся гроссмейстером, да, он входил в десятку (а часто и в пятерку) лучших шахматистов мира, но разве получаемая мной из журналов информация не убеждала меня в обратном? Правда, она вряд ли помогла мне, если бы я вдруг сел за шахматную доску с Портишем. Я продержался бы ровно столько, насколько хватило заученных вариантов теории дебютов, и после пары самостоятельных ходов мне пришлось бы капитулировать. Примерно такие же иллюзии создает и современный информационный поток. Он не делает людей умнее. Например, я знаю теорему Пифагора, но это не значит, что я умнее Пифагора. А достигнув в шахматах уровня первого разряда, я сдал бы партию Портишу если не после двух, то после пяти самостоятельных ходов, это точно.
Теперь вернемся к «геометрии», то есть к тому, с чего я начал свой ответ. Какую форму принимает свободно падающая капля? Форму шара. Можно ли в природе найти четко очерченный куб или квадрат? Если и можно, то крайне и крайне редко. Есть старая, общеизвестная истина, что природа не терпит прямых линий. Теперь взглянем на человека. Вне всякого сомнения, что он обожает прямые линии. Например, можно сравнить птицу с самолетом или гору с древнеегипетской пирамидой. Человек творит с помощью квадратов, прямоугольников и вообще с помощью прямых углов. Ему так удобнее?.. Наверное. Но не только это. Человек вынужден сопротивляться окружающей среде: температура его тела выше или ниже температуры среды, чтобы поднять ложку с супом, он должен преодолеть силу тяжести, чтобы переключить канал в телевизоре, ему нужно победить сопротивление кнопки на пульте, чтобы попросить свою жену помолчать, человек должен сам отрыть свой рот, и так далее.
— Алексей, про человека и жену Вы серьезно?
— Нет, конечно же, я пошутил. Я искренне не люблю мужской шовинизм, а в моем уважении к женщинам нет ни капли снисходительного высокомерия. Я считаю, что мужчина и женщина принадлежат, скажем так, к разным цивилизациям.
— Хорошо, тогда продолжайте.
— Боюсь, что очень скоро Вы меня снова перебьете. Итак, человек сопротивляется и преодолевает сопротивление, но, даже создавая свой собственный мир, он только имитирует природу. Образно говоря, человек вписывает свои научные «квадратики» — предельно общие философские понятия — в некие природные «круги». А поэтому вопрос «обязательна ли категория прекрасного в жизни современного человека» это некий очередной философский «квадрат».
— Все так условно и размыто?
— Возможно, условно, возможно, размыто, но… Да, все-таки интересно! На мой взгляд, тут, еще не отвечая на поставленный вопрос, уместно спросить, а верно ли называть самого человека прекрасным?
— А разве он — не творение Божие?
— Да, творение, и не просто творение, а творение по образу и подобию. Но я почему-то думаю, что Божье определение человека «весьма хорошо» и человеческое самоопределение «прекрасен»… не знаю как сказать… несколько различаются по смыслу. А по объему — совершенно точно. Даже если человек притянет за уши придуманный им смысл к смыслу Божьему, то есть впишет очередной научный «квадрат» в религиозное понимание, это не сделает его определение равным Божьему.
— Например, карась в озере не сможет судить о красоте звездного неба?
— Примерно так. Для этого карасю нужно высунуться из воды, но что он в итоге увидит?
— Но человек — не карась. Ваше сравнение неубедительно.
— Дело не в сравнении… Дело в свободе человека. Я ничего не утверждаю, я только спрашиваю: если мы называем человека прекрасным, — а мне и самому хочется верить в это, — не лишаем ли мы его свободы? Заметьте, я говорю, «хочу верить», а не «хочу знать».
— Алексей, подождите!.. Сначала о свободе. Допустим, дома я хожу по полу и, это не то что бы прекрасно, а попросту естественно. Но если вдруг сломаются доски и я провалюсь в подвал, разве я обрету некую свободу, которой была лишена раньше?
— Не так. Я опасаюсь, что мы с Вами запутаемся в сравнениях, в высунувшихся из воды карасях и темных подвалах…
— Перебью. Я — против некоей «вертикальной свободы», которая приходит вдруг и ниоткуда. Это — несчастный случай!
— Пиросмани говорил, что художник это и есть несчастный случай. А если не только художник, но человек вообще?
— И сотворение человека Богом тоже несчастный случай?
— Нет. Сотворение человека — одно, а его грехопадение в раю — все-таки совсем другое. И я склонен думать, что это и был несчастный случай. Тот случай, избежать которого было невозможно. Например, когда ребенок учится ходить, он не может не споткнуться. Но мама не может держать его вечно за руку.
— Ребенок — прекрасен, и Вы хотите верить в это, а вот его падение — это некий урок?
— Не совсем так. Потому что если это только урок, то Бог создал школу, в которой учатся одни двоечники. Итог любого урока — полученное знание. Чему и как меня может научить знание факта падения Адама сегодня, в 2018 году? Возможно, это будет звучать несколько странно, но я считаю, что научить человека чему-то может только парадокс или трагедия, что, в сущности, одно и то же. Иначе он слишком быстро все забывает. Например, когда во времена творческой молодости я писал что-то с претензией на юмор, вдруг понял, что юмор никогда не зазвучит по-настоящему без пусть даже очень крохотной нотки трагедии. Она — неизбежна. Она неизбежна примерно так же, как неизбежен человек, если есть Бог.
Но если трагическая нотка необходима даже в юморе, то может быть, она неизбывна в человеке вообще? Знаете, по-моему, я уже тогда начал понимать, что самое трагичное в человеке — это соотношение… или как там?.. тут даже слова нужного еще не придумали… но скажем так, сосуществование в человеке веры и знания. Казалось бы, все просто: вера в силу своей природы отрицает знание, а знание — веру. Но так ли это на самом деле? Простейшее отрицание не может порождать трагедии.
— А она все-таки есть, эта трагедия? Если есть, то в чем она?
— В каком-то странном диссонансе, когда вера рождает знание, а знание — веру. Одна природа рождает другую. Наверное, тут можно было сказать, что, мол, интуитивное знание похоже на веру, а подкрепленная знаниями вера перестает быть только верой, но… Опять-таки, все ли так просто?
Приведу очень простой пример. Иногда я интересуюсь очень странными вещами. Однажды в интернете натолкнулся на рассуждения бывшего православного священника, перешедшего в ислам. Еще только вчитываясь в его текст, я ожидал столкнуться с чем-то очень сложным с точки зрения богословия, а в итоге меня удивили не ответы бывшего священника, а вопросы, на которые он не смог найти ответа в православии. Как оказалось, они возникали и у меня, но ответы, которые я находил у дьякона Андрея Кураева или профессора Осипова, не вызывали у меня некоего чувства диссонанса между самим ответом и вопросом.
Поясню: допустим, я хочу пить. Я беру стакан, подхожу к крану, наполняю стакан и пью. Что пью?.. Разумеется, обычную воду. Так происходило и с богословскими вопросами, ответы на которые я находил. У бывшего священника все было иначе, он тоже хотел «пить», он наполнял свой «стакан» теми же богословскими ответами, но чувствовал совершенно другой вкус и не мог напиться. Диссонанс был именно в этом, была жажда, был ответ, но он не мог утолить жажду. Всё, что казалось мне достаточно простым, вызывало у него сомнения. Он слышал явный диссонанс в Святом Писании, я — нет. Почему так?..
Может быть, я все слишком сильно упрощал и принимал, как говорится, на веру то, что следовало бы проверить с помощью простой человеческой логики, например, в вопросе понимания Триединства Бога?.. Нет, дело не в этом. Человеческая логика, этот «квадрат», слишком грубо вписывается в «территорию веры», которая вообще не имеет никакой определенной формы. Кроме того, если некое новое знание опровергает твою веру, то что же породило твою веру, неужели только прошлое знание? А может быть, моя вера была слишком уж детской и вообще никак не вязалась с логикой? Нет, она была не такой уж и детской, но сам вопрос не лишен смысла, потому что, на мой взгляд, в нем и заложен ответ. Например, когда я был маленьким, я, скажем так, не испытывал ни малейшего сомнения в том, что дом, который построил мой отец, очень крепок. Я не волновался, провалится ли крыша, начнет ли рассыпаться фундамент. Теперь, когда отца нет, все заботы легли на меня, и я многое знаю о доме. Мой отец действительно построил крепкий дом, но уже теперь я знаю его слабые места. Моя детская вера сменилась взрослым знанием, но во мне не возникло чувства диссонанса. Наверное, то же самое происходит и с верой человека. Приходит время и человек начинает осматривать свой «дом». Но как он это делает и что он рассматривает: Святое Писание или свой личный опыт? Наверное, и то и другое.
А если произошла переоценка, то что изменилось: Писание или личный опыт человека? Вне сомнения, только его личный опыт, и именно в нем возникает диссонанс. Диссонанс — это несозвучие и нарушение гармонии. Снова вернемся к дому, который построил мой отец. Допустим, у меня бы возникло некое недовольство тем, как и где мой отец построил дом. Но, может быть, это значило, что я недоволен все-таки не домом, а отцом? Был маленьким — был доволен, вырос — перестал. Такое случается с людьми, и не так уж и редко. И — не спорю! — в основе этого недовольства лежат, скажем так, некие знания о доме, который построил отец, и о самом отце.
Здесь… Не знаю, почему-то в улыбку тянет. Хочется спросить, как могут знания о том, что чей-то отец и чей-то дом плохи, победить мою веру в то, что мой отец и мой дом — хорошие? И это несмотря на то, что мое обиталище сейчас нуждается в хорошем ремонте, а мой отец — Царство ему небесное! — при жизни был не дурак выпить да и вообще обладал довольно непростым характером. Но чем старше я становлюсь, тем теплее, мягче и с куда большим человеческим пониманием отношусь к памяти о нем.
А Бог?.. Как я должен относиться к Христу, Который принял смерть на кресте? Веру ли я выбрал или только теплоту в сердце, и не с нее ли, с этой теплоты, начинается моя вера? И не тогда ли начинается диссонанс, когда гаснет теплота, потому что нет и никогда не будет знаний, способных заменить ее?
Я говорю, в общем-то, довольно обычные вещи, вот только выводы из них делаю, мягко говоря, иные. Если мы признаем, — если мы знаем, а не верим, — что человек прекрасен, значит, человек завершен, потому что незавершенное не может быть прекрасным. Завершенное может — имеет право! — судить незавершенное примерно так же, как я мог бы судить своего отца. Я знаю обо всех его недостатках, но это знание — едва ли не худшая форма нравственного принуждения человека. Да, я знаю… Но я не верю, что мой отец был плохим человеком! Наверное, о нем можно было бы сказать, что он «был как все», но для меня он никогда не будет таким. Потому что я — не безликое быдло. «Аз есмь!», и мне нужно нечто большее, чтобы это «аз» продолжало существовать.
Я очень спокойно отношусь к людям, сменившим свою веру. И хотя бы потому, что их диссонанс — не мой, а то, как и что они чувствовали и понимали заново — не мое. Образно говоря, у нас разные отцы, а значит и разные знания. Я не отрицаю знание, рожденное диссонансом в вере, но знание — это только видимая часть «айсберга», а какое течение несет этот «айсберг» и куда оно его несет?
— Свобода выбора человека подразумевает свободу действия. Как бы и куда не несло человека, он всегда будет бороться с этим «течением».
— Да, все так. Но если, например, человек переплывает реку, разве течение не сносит его вниз? И с течением ли он борется? Человек просто переплывает реку и борется скорее с шириной реки, чем с ее длиной или движением воды.
— Вы хотите сказать, человек не все видит и не все понимает?
— Не только. Есть такой вечный вопрос: что первично — материя или сознание? А почему бы не спросить: что рождается в человеке первым — вера или знание?
— Может быть, многое зависит от обстоятельств, в которые попадает человек?
— Разве? Тогда, если человек построил дом возле храма — он начнет верить в Бога, а если он живет вблизи университета, он забудет о вере и предпочтет знания.
— Часто так и бывает.
— А что это доказывает? Если я включаю телевизор или захожу в интернет и начинаю тупо верить тем «знаниям», которые в меня вливают, это доказывает не силу знания, а силу пропаганды, силу того бокового «течения», которое старается унести меня вниз. В итоге цель на другом берегу, к которой я плыл, окажется где-то далеко-далеко. А самое чудовищное то, что у меня… то есть во мне не возникнет чувства, что я предал сам себя. Ну, я же честно боролся с шириной реки… Плыл, в общем, как мог.
— А разве вера, в отличие от знаний, помогает перейти реку, о которой Вы говорите, «аки посуху»?
— Давайте вернемся к вопросу, что первично в человеке — вера или знание.
— Я боюсь, что он не имеет смысла.
— Имеет. По крайней мере, пару дней назад, рано утром, он имел для меня очень большое значение. Я немного простыл и утром проснулся в ужасающем состоянии: голова болит, поясницу ломит, подташнивает, настроение — на нуле, а скорее даже, ушло далеко в минус. Одним словом — мрак. Но главное — пустота. Ничего не хочется, ничто не радует. Если бы мне предложили в ту недобрую минуту какой-нибудь «внешний раздражитель», ну, допустим, телевизор, интернет или просто музыку, я бы с гневом все отверг. Повторюсь, мне ни-че-го не хотелось. Преодолел себя, встал, поставил на плиту чайник, проглотил две таблетки пенталгина и снова лег. Стал уговаривать себя: ладно, хватит, все хорошо, успокойся, пожалуйста, это пройдет… Такое простодушное состояние всем знакомо? Теперь ответьте на элементарный вопрос: вы уговариваете себя при помощи неких знаний?.. Вы знаете, что «все пройдет», или вы все-таки только верите, что «все пройдет»? Да, существует некая уверенность, что все будет хорошо, но знание ли она? А если знание, то на чем основанное, кто вас убедил в этом? Я считаю такое уговаривание себя — предтечей веры. В сущности, оно — это тот действительный мир вокруг вас. Оно — не река, которую вы должны переплыть и которая может унести вас, оно — поле, по которому течет эта река и звездный мир над вашей головой. Оно, кажущееся маленьким, почти детским мирком, — безбрежная вселенная «аз есмь» и, если хотите, крохотный исток этого «аз».
— Теперь я улыбнусь: Вы так говорите, что мне хочется воскликнуть: «Человек прекрасен именно в эту минуту!»
— Потому что человек приближается к вере. И именно в эту минуту он, казалось бы, мучимый болезнью, удивительно, почти парадоксально свободен, потому что не зависит ни от чего.
— Человеку дают свободу не знания, а вера?
— А что мы знаем о вере? Один из вариантов перевода слова «религия» звучит как восстановление, возобновление связи с Богом. Если я скажу, что я знаю, что такое вера, значит я невольно ляпну, что я знаю, что такое Бог. Природа веры и природа знаний человека (например, о природе) различны и несопоставимы.
— А природа знаний о Боге? Ведь согласитесь, что отрицая знания о Боге, Вы в то же время знаете, во что Вы верите?
— Попробую привести строку из Экклезиаста по памяти: «Умножая знания — умножаешь и скорбь». Природа знаний о Боге ничего не говорит нам о Нем, она всегда говорит нам о нас самих.
— А при чем тут скорбь, если Вы верите, что человек — прекрасен?
— А разве я не говорил, что видение человека, например, для меня, как художника, немыслимо без осознания его внутренней трагичности?
— Алексей, можно говорить об этом бесконечно.
— Да, увы, но это и в самом деле немножко смешно. Но если бы не было смешно, то не было бы и трагично. Знаете, если бы человек был прекрасен в своей законченности, именно тогда мы и столкнулись бы с миллионами и миллионами законченных — и неоспоримых! — истин и всё стало бы простым и однозначным. Что-то сильнее тебя?.. Что ж, значит, ты проиграл. Что-то или кто-то выше тебя?.. Значит, ты — неудачник, и ты снова проиграл. Но Бог прекращает игру. Любую игру, какой бы увлекательной она не казалась. Бог прекращает игры в «сильнее» и «выше», Он прекращает игры в слова и смыслы, какими бы увлекательными они ни были. Бог — это выход из системы, но Он — не кнопка «перезагрузки», а что-то несоизмеримо большее, о чем мы можем только догадываться по таинственному смыслу слова «Воскресение».
— Слушая Вас, невольно вспоминаешь декартовское «я мыслю, значит, я существую».
— А если я ошибаюсь в своих мыслях, значит ли это, что я не существую?
— Нет, разумеется, не значит.
— Но тогда получается, что «я» уже значит «существую». Они, эти два слова, — неразрывны. Сказанное вслух «я» уже обозначает бытие, то есть существование «я». Я затем и рассказал Вам об утре, когда проснулся больным.
— Вы хотите сказать, что можно не мыслить, почти не мыслить, но существовать?
— А кто запрещает? Ну, а если серьезно, то человеческое «я» — причина всему. Но дано ли человеку понять в полной мере суть этой причины? Если не я создал себя, то как могу я понять суть причин того, что происходит во мне? Опять-таки, тем утром, что осталось от моего «я»? Оно, это «я», было как едва тлеющая веточка от прогоревшего костра и тьма вокруг. А разве не выглядел жалким это внутренний шепот: «все будет хорошо»? Парадокс, если даже хотите, трагедия в том, что на этот вопрос можно ответить и «да» и «нет». «Да», он выглядел жалким, потому что это был только шепот, и не более того, и «нет», потому что я верил этому шепоту. Это загадка, причем такая же, как загадка любви…
Помню, как-то раз работал над текстом и застрял. Долго искал причину, почему он «не идет», и… Честно слово, словно каменная стена какая-то выросла! В тексте было три героя, два более илименее положительных, к которым я испытывал, скажем так, теплое чувство, и третий из, мягко говоря, нелюбимого мной типа людей. Текст пролежал в столе несколько лет… Вы чуть выше пошутили, мол, можно ли не мыслить, но существовать. Так вот, оказывается, можно. Какая-то крохотная часть моего «я», которая постоянно держала в поле зрения этот злополучный текст, не могла сдвинуть его с мертвой точки. Она мучилась, искала выход и не видела его. Не хочу быть многословным, скажу только, что для того, чтобы справиться с текстом, мне пришлось стать богом… Не удивляйтесь, именно богом, правда, с маленькой буквы. Я полюбил ранее нелюбимого мной героя так же, как и первых двух. Как сказал в «Судьбе человека» главный герой Андрей Соколов — «всем — поровну». Это и есть загадка божьей любви… Она не поровну не делится, как не делится — как не должно быть делимым! — человеческое «я».
— Понятно. Алексей, а теперь вернемся к тому, о чем мы говорили выше. Есть общеизвестная истина, что даже самые светлые, самые чистые и превосходные определения Бога ограничивают и умаляют Его, поэтому они, мягко говоря, не верны. Суммируя сказанное вами, можно сделать вывод: Вы считаете, что в отношении человека действует тот же самый принцип?
— Да. Повторюсь: верить, что человек прекрасен, и знать, что человек прекрасен, — это две совершенно разные точки зрения на человека. Человек — неопределим.
— Алексей, либералы Вас убьют (смеется). Они-то точно знают, что человек наверняка прекрасен. А еще, что человек конкретен, и у него должны быть конкретные права. Вы можете представить… впрочем, нет, не представить, а доказать, что эти права могут базироваться не на знании, а на вере?
— Не могу.
— Тогда в чем смысл отрицания знания о том, что человек — прекрасен?
— В незаконченности и абсолютной тайне его бытия.
— Хорошо. Тогда вернемся еще дальше, к самому первому вопросу: как Вы считаете, обязательна ли категория прекрасного в жизни современного человека?
— Нет, не обязательна.
— В начале статьи Вы согласились и сказали «да». Почему Вы изменили свою точку зрения?
— Потому что я понимаю, что невозможно вычислить квадратуру круга, как невозможно вычерпать досуха воду из круглого аквариума квадратной кружкой. А еще потому, что, доказывая друг другу, что прекрасно, а что нет, мы передеремся. Чтобы Вы лучше меня поняли, подумайте о том, как, например, какая-нибудь молодая мама стала объяснять своему несмышленому годовалому сыну какую-либо категорию прекрасного. Как бы она смогла сделать это, если она сама и является самой прекрасной «категорией» для малыша? Мама любит малыша, и значит — она существует. Все остальное — «квадратура круга». Да, эта «квадратура» дольно интересна, занимательна, но все-таки — не она первопричина бытия человеческого «я». «Квадратура» — только игра, она может быть серьезной и даже довольно жестокой, и наверное, при определенных политических обстоятельствах она может стать даже причиной для мировой ядерной войны, — ох, уж эти демократические ценности, которые в глаза никто не видел! — но ей никогда не уйти от своей игровой сути.
— Снова «айсберг»?
— Снова. И в его уходящем в толщу воды «льду» перемешано всё: искусство без нравственности и искусственная нравственность, гениальный взлет человеческой мысли и бездна ее падения. Человек может все. Он может так много, что его лучше оставить в покое.
— Допустим, Вы оставите. Но оставят ли его в покое другие?
— Для того чтобы бороться со злом, нужно перестать им быть. Я не верю в то, что одну часть зла можно натравить каким-то хитроумным образом на другую, и уж тем более это не получится сделать внутри самого человека. Я верю в Бога потому, что Бог есть Свет и в Нем нет никакой тьмы. Я — всего лишь идеалист? Может быть. Но я уже говорил, что несовершенство моей веры не доказывает небытие Бога. Человека нужно оставить в покое, чтобы он наконец-то осознал сам себя и из нравственной игрушки, нравственного электората, в которую его превращает политическая жизнь, стал просто человеком. Знаете, по-моему, это уже вопрос свободы. Именно свободы, потому что без нее немыслимо человеческое «я» вообще и в принципе. На мой взгляд, знаете, что такое война? Война — это когда миллионы «я» сливаются в толпу.
— А как Вы относитесь к Великой Отечественной войне?
— Нормально отношусь. Тогда советские люди, на которых я смотрю не как на «совок», а как на удивительных и самых лучших людей на свете, слились не в толпу, а в народ. А это уже совсем другое. Я не ратую за отмену категорий добра и зла. Хотя и там все не так просто.
— Что ж, продолжим, вот такой непростой вопрос, Алексей, скажите, пожалуйста, красота в Вашей жизни — понятие определяющее или определяемое?
— Это интересный вопрос, но, отвечая на него, легко свалиться в схоластическую яму.
— Хотите снова все упростить? Как?.. Кстати, я заметила, что отвечая на мои вопросы, Вы, скажем так, немного уклоняетесь в сторону и говорите о том, что волнует Вас в данный момент. То есть Вы синтезируете свой ответ из собственно ответа на мой вопрос и, скажем так, из чего-то своего. Даже интересно, какой еще темы Вы коснетесь, упрощая вопрос об определимости красоты?
— Христианства и философии Ницше.
— Это имеет отношение к пониманию красоты?
— Улыбнусь: почему нет? По крайней мере, думая над вопросом о красоте, я натолкнулся на интересное понимание христианства в «Антихристе» Ницше. Это же потрясающе красивая ложь!.. А если говорить о красоте, то почему не в полной мере?
— Но как сопоставить красоту истины и красоту лжи?
— Никак. Они несопоставимы по своей природе. Но тут, во-первых, есть один любопытный нюанс, а во-вторых, нам пора переходить к главному вопросу, и волнующую меня тему мы пока оставим в покое.
Но для начала попробуем ответить на похожий вопрос: ложь это определяющее понятие или определяемое?
— Я почему-то думаю, что и то, и другое. Например, если человек не определил ложь как ложь, то ложь будет определять уже его самого, точнее говоря, его поступки, решения или понимание мира.
— Бесспорно. Иными словами, у лжи есть цель, иначе она теряет смысл. Теперь второй вопрос: есть ли цель у истины?
— Очень общий вопрос. Алексей, кажется, Вы совсем недавно говорили о том, что кто-то из нас может свалиться в схоластическую яму.
— Не свалюсь и постараюсь ответить более чем просто: у истины нет цели. Например, в переводе с греческого «грех» — означает промах. Это значит, что целью является сама истина, но говорит не о некоей пассивной форме ее существования, а, скорее, о желании предоставить человеку свободу выбора: хочешь, иди к истине, хочешь — нет. С другой стороны, есть свет истины. То есть она никогда не оставляет человека одного в темноте…
— …И есть некий абсолютный свет, который, образно говоря, включили без всякой цели? Истина сияет сама по себе? Алексей, Ницше набросился бы на Вас с кулаками.
— Христианство признает Бога-Творца, и каждый решает сам, как — нет, не смотреть на Творца, а как Его видеть. Что Он — гигантская пирамида Хеопса, заслоняющая три четверти поля зрения и мешающая человеку жить, или Он — солнышко над головой, и существование всего сущего немыслимо без Него.
Здесь мы подходим к вопросу о красоте. Разве ее можно увидеть во тьме? Тогда человека, согласно тому же Ницше, проявляющего волю к власти, нужно превратить в лампочку. А во что превратится остальное человечество — в стаю хаотично порхающих люминесцентных бабочек? Но тут дело даже не в этом. Знаете, на мой взгляд, ответ на вопрос о понимании красоты как определяющего или определяемого это есть вопрос об истине…
— …Истина для вас — это красота?
— Да. И доброта. Они неотделимы друг от друга. Что же касается конкретного ответа на вопрос о красоте, то если она станет для нас только определяющей, мы найдем Бога и потеряем человека, а если только определяемой, мы впадем в ницшеанство, мы найдем человека, но потеряем Бога. Иными словами, если мы, приходя в этот мир, находим в нем только уже созданную, пусть для нас, но до нас красоту и не можем создать что-то свое, пусть и с маленькой буквы, но все-таки божье, мы — никто. А если мы считаем все созданное до нас ничем, в ничто превращается уже Бог.
— Ну, допустим, Ницше не отрицал, то есть не считал ничем, например, красоту природы…
— Потому что она не мешала свободе его сверхчеловека. И глупо думать, что тот, кто вышвырнул из человека деятельное сопереживание как старую мебель, когда-нибудь не примется перелопачивать на свой лад и природу. Тут главное — начать. А антихристианство начинается всегда с человека.
— А чем именно Вас задел Ницше?
— Утонченностью своей лжи. Например, вот тут он говорит о Христе (из «Антихриста»): «…Ему не нужны были формулы и ритуалы общения с богом — не нужно было даже молиться».
Здесь дело даже не в том, что перед смертью на кресте Христос молился до кровавого пота, — эту ложь Ницше осознаешь сразу, — а в том, что он называет молитву формулой и ритуалом. Но ведь формула только пишется, ритуал только совершается, а молитва — уже творится. Да, в молитве можно найти что-то от формулы и ритуала — кто не цеплялся за них в минуту духовной слабости? — но разве они главное? Мы говорим с Вами о красоте, красота неразрывна с творчеством, потому что истинная красота создается только с помощью акта творения. А если его нет?.. Если я пытаюсь создать в себе только некую «рацию», некий одноразовый «сотовый телефон» для связи с Богом, хладнокровно выполняя некие технологические ритуалы, что тогда будет представлять собой моя молитва? И если она будет красива, то красива как? О какой тут вообще красоте может идти речь, может быть, все-таки не о красоте ритуала и формулы, а о красоте мира, который я создаю? Этот мир не вечен, но что останется после него? И как может Бог прийти в сознательно созданный человеком внутри себя бездуховный, технологический мир формул и ритуалов?
Немного о самом акте творчества. Вот еще слова Ницше (из «Антихриста»): «Ни мораль, ни религия христианства ни в одной точке не соприкасаются с действительностью. Сплошь воображаемые причины: “бог”, “душа”, “Я”, “дух”, “свобода воли” — а то и “несвобода”. Сплошь воображаемые следствия: “грех”, “искупление”, “благодать”, “кара”, “прощение грехов”. Общение между воображаемыми существами — “богом”, “духами”, “душами”. Воображаемое естествознание — антропоцентрическое, с полным отсутствием понятия о естественных причинах».
Знаете, мне как художнику часто приходится иметь дело с «воображаемыми причинами». Но если, например, художник-портретист может усадить перед собой натурщицу, то мне, художнику слова, приходится держать свою воображаемую «причину», так сказать, полностью в голове. Но, впрочем, и портретисту, и мне приходится одинаково нелегко, ведь нам приходится иметь дело с красками, а мы — не маляры и мы, хотя и не отрицаем некие сложившиеся в искусстве каноны, все-таки не пишем свои картины по «формулам» и «ритуалам». Красота, вне зависимости от того, какая она — определяемая или определяющая, вообще не любит трафаретов.
Итак, допустим, мы творим. Я сижу за столом и задумчиво грызу кончик авторучки, а художник стоит у мольберта. К нам вдруг приходит Ницше. Сначала он говорит художнику: «Твоя синяя краска состоит из красящего пигмента вавионита, наполнителя, связующего вещества и растворителя. Неужели ты думаешь, что из этих же веществ состоит и море, которое ты рисуешь? Тебе не кажется, что ты лжешь?..». Потом Ницше подходит ко мне. Он говорит: «Насколько реален придуманный тобой герой? Тебе не кажется, что ты создаешь только аватара, пытаясь убежать от собственных комплексов, которые ты же сам, в силу своей слабости, и создал? Оглянись вокруг себя, разве есть в реальном мире человек, который был сотворён только при помощи слова? Твое преступление в том, что создавая придуманного человека, ты меняешь его истинную природу, потому что ты забыл о естественных причинах. Ты — не сверхчеловек, ты только хочешь, но не можешь им быть. Именно по этой же самой причине ты создал и своего Бога, но я зову тебя к реальности и говорю о сверхчеловеке».
Улыбнусь: хитрый сукин сын!.. Конечно же, он прав в том, что море состоит совсем не из вавионита и растворителя, а сотворенный мной образ не имеет живой плоти и я — увлеченный им и потерявший меру — могу напрочь забыть о реальности. А потом вдруг начнет капать с дырявого потолка на только что созданную картину или я вдруг почувствую, как дико болит моя спина, о которой я совсем забыл, работая над очередным текстом.
А Ницше говорит дальше (из «Антихриста»): «…Мы переучили всё. Во всём стали скромнее. Мы уже выводим человека из “духа”, из “божества”, мы опять поместили его среди животных. Он для нас самое могучее животное — потому что самое хитрое; его духовность — следствие. …Никакой он не венец творения — любое существо стоит на той самой ступени совершенства, что и он… И того много: в сравнении с другими человек получился хуже — самое больное среди животных, он опасно отклонился от своих инстинктов жизни…»
Фокус в том, что Ницше может заставить вздрогнуть и оглянуться. Может даже показаться, что он сумеет вернуть к реальности пережравшего виртуального мира «художника»-наркомана, избавляя его от высасывающего силы миража виртуальной красоты, но… Допустим, на свете живет человек, который, скажем так, слишком сильно увлекается женской красотой. Ну, то есть бедная особь мужского пола (а скорее, даже не бедная, а в силу своей увлеченности неплохо материально обеспеченная) не пропускает мимо ни одной юбки, подчеркивающей крутизну женских бедер. Такая увлеченность может рано или поздно создать проблемы нашему герою. Допустим, однажды он попадает в суд и тот направляет его к врачу. Как думаете, врачебный приговор в виде кастрации будет достаточно справедливым?..
Я думаю, что если наш герой часто переступает закон и речь идет о случаях насилия, то, наверное, о таком и стоит подумать. А если нет?.. Если мы только хотим вернуть его, так сказать, к нормальному состоянию, то есть к адекватному ухаживанию за слабым полом? Тогда кастрация, разумеется, излишняя мера.
Но, «переучитывая все», Ницше «кастрирует» всё и всех. Ницше неправ? О, нет, господа!.. Фокус в том, что я отлично знаю, что мой виртуальный творческий мир, имеющий отношение как к вере, так и к искусству (если они и не едины, то достаточно близки друг другу), достаточно неумел. Мягко говоря, он — несовершенен. И, может быть, 99,5 процента этого мира нужно… м-м-м… ну, как это?.. нет, не «кастрировать», а хотя бы закрасить тусклыми белилами на время. Ну, как сияющую витрину дорогого магазина, способную вытащить из кармана последние деньги или силы.
В общем, Ницше прав, но только на 99,5 процента. На мой взгляд, он очень удачно играет роль эдакого врача, который приводит в чувство человека, прошедшего через грандиозную пьянку. На секунду представим комнату, где на диване лежит наш пострадавший: вещи раскиданы по полу, окно разбито вдребезги, шкаф лежит на полу, рядом с пострадавшим сидит философ Фридрих Ницше. Что он говорит?.. В общем-то, довольно разумные вещи. Он говорит о том, что наш герой — дурак и козел. Дурак — потому что выкушал литр водки и экспромтом сочинял стихи, над которыми смеялись гости, а козел — потому что чуть позже прыгал по комнате как последний псих и повалил шкаф. А еще Ницше говорит о том, что нашему герою ни в коем случае нельзя сочинять стихи, ни в пьяном, ни — спаси и сохрани Господи! — в трезвом виде. Потому что любые стихи — ложь, а их красота — мираж. Снова спрошу, он прав?.. Снова повторюсь, да, на 99,5 процента. Но наш герой — ах, беда-то, беда! — верит ему на все сто. А веря словам Ницше, он рано или поздно предпочтет, образно говоря, тусклым, но легко смываемым белилам на витрине магазина кардинальную кастрацию самого себя.
Улыбнусь: какая сволочь, а?!. Какая же сволочь этот Ницше! Зачеркивая, убирая, выдавливая из своего сверхчеловека ничтожнейшую, малюсенькую и, казалось бы, не имеющую право на существование в силу своей мизерности частичку, он убивает в нем право на существование целого мира. Прекраснодушного, но часто попросту больного мира?.. Да! Я могу увидеть относительно здоровым этот мир разве что в монахах, да и то далеко-далеко не во всех. Несовершенного мира?.. Да! Только единицы из десятков тысяч могут без проблем уйти в него и вернуться обратно, не потеряв больше, чем затратили.
Ницше потому и сволочь, что он прав, но вера в Ницше делает из человека окончательную и беспросветную сволочь. Его сверхчеловек может любоваться только геометрически правильной красотой, примерно так же, как любовался Адольф Гитлер макетами послевоенного Берлина: все выверено, четко и величественно. Но это только определяемая человеком красота, выращенная из земли. А за определяющей красотой, за Божьей, нужно лезть в виртуальный мир веры и там, чтобы понять и принять ее, нужно учиться по-Божьи творить из ничего.
Я уже не раз замечал, — может быть, я и ошибаюсь, — что удачный акт творчества едва ли не равен молитве. По крайней мере, сильно приближен к ней и по силе, и по смыслу, и по красоте. Ницше говорит, что это ложь. Я соглашусь с ним только в том, что это может быть ложью. И я сталкивался с таким. Созданная человеком красота может обмануть своего создателя. Но разве я только играю с красотой ради ее самой и мне не нужно большего?
Нужно.
Что?..
Приближение к Богу. И как бы ни любовался своим безумием Ницше, мое безумие в тысячу раз больше. А еще я знаю, как больно отсекать в себе лишнее и как иногда это лишнее отваливается целыми пластами, словно его сдувает солнечным ветром во время стремительного полета. Виртуально чувство?.. А что настоящее: стена передо мной там, за монитором компьютера, или слова, которые я набираю на мониторе? Что реальность: камень за бумажными обоями или то, что происходит в моей голове? И может ли последнее быть сильнее и долговечнее первого тогда, когда я отойду от компьютера?
Проблема в том, что… Она невыразима! Писал рассказ и сказал о ней тремя словами «человек — всегда сволочь». Правда, сказать-то сказал, но любить не перестал. Вот вам и трагедия. Ее может не чувствовать мой литературный герой, но не могу не чувствовать я, автор. Кстати, а могу ли я сказать, что человек имеет право на ошибку, а значит, он имеет и право быть сволочью? Нет, не могу, потому что человек — творение Божие. Точнее говоря, по природному закону проросшего из земли семечка, может быть, человек и имеет такое право, а вот по небесной благодати уже нет. Не может быть такого права — быть сволочью по закону благодати.
Опять виртуально, опять все придумано, опять ничего этого нет?..
Вспомнилась фраза Воланда из «Мастера и Маргариты»: «Да что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет?».
А что есть? Пустые аллеи, киоск «Пиво-воды», а в нем сидит Фридрих Ницше и продает абрикосовую?
Я не отрицаю стремление человека к власти. Если я, писатель, не имею власти над словом, если я не говорю «как силу имеющий», а всего лишь придумываю сюжеты для того, чтобы ублажить чей-то усталый и изощренный вкус, то зачем я? Кроме того, может быть, стремление человека к власти — это только видимая часть гораздо большего и сложного стремления? А если этот сложносоставной «веник», который невозможно переломить, вдруг превращается в один, пусть и толстый прутик, что происходит тогда?
Ницше заявляет в «Так говорил Заратустра»: «Я скорее погибну, чем отрекусь от этого: истинно, там, где гибель, закат и падение листьев, там жизнь жертвует собой ради власти!».
Хочется воскликнуть, каким — извините! — к чёрту закатом пахло в Европе в 1885 году?! Передовое человечество только входило во вкус своих шалостей, впереди был бурный экономический рост и две мировые войны. Может быть, «падение листьев» началось с оставшегося в одиночестве властолюбивого «прутика» внутри самого Ницше? И с каким потрясающим хрустом ломается этот «прутик»!..
«Если Бог хотел стать предметом любви, то ему следовало бы сперва отречься от должности судьи, вершащего правосудие: судья, и даже милосердный судья не есть предмет любви» (Эти слова Ницше нашел только в качестве цитаты, без указания источника.)
А разве любая мама — не строгий судья своему маленькому чаду? Но ради чего и кого творится этот «суд» и разве он уменьшает меру любви матери к ребенку и ребенка к ней? И разве не сам Ницше ставит на высшей стадии развития человека именно ребенка?
— Алексей, напомню, что мы говорим о красоте…
— Да, об определяющей и определимой. А какая она внутри самого человека? И та, и другая: есть заложенная изначально, а есть та, меру и суть которой определяет сам человек. И здесь, на мой взгляд, мы останавливаемся на краю схоластической ямы. Нет единой меры, единой сути, а то, что вложено изначально, может повредить сам человек. Например, человек знает, что такое грех, но путь к нему и осознание его уже индивидуальны. Поставьте рядом двух людей и, найдя в них одинаковый грех, вы не найдете в них одинакового его, греха, осознания. В покаянии перед Богом един только Бог.
— А красота?
— Улыбнусь: красота — объединяет, а вот вкус к ней — уже разобщает. Знаете, наверное, я «прицепился» к Ницше, потому что он — только разобщает. Ницше — это только вкус к власти, а все остальное — как нужное, так и сомнительной или, скажем так, необязательной нужности, — он потерял. Не помню, в каком фильме византийская императрица провозглашает: «Пурпур власти — вот лучший саван». Красиво сказано?.. Ну еще бы! Да и сам по себе пурпур — ярок и красив. Но речь-то идет о смерти или, как сказал бы Ницше, о «гибели, падении листьев и закате».
— Вам это чуждо?
— Для меня это не более чем краска. А «красота» и «краска», хотя и имеют одинаковый корень, все-таки совершенно разные по сути категории. Не думаю, что у первой вообще может быть какое-то четкое определение.
Ну, например, откроем «Википедию»:
«Красота — эстетическая (неутилитарная, непрактическая) категория, обозначающая совершенство, гармоничное сочетание аспектов объекта, при котором последний вызывает у наблюдателя эстетическое наслаждение».
Говорить так, это все равно, что сказать о двигателе внутреннего сгорания, что он создан для того, чтобы пахнуть бензином. Между тем двигатель нужен не для запаха и эстетического кайфа, а для каких-то других целей. Мы уже говорили об истине. Может быть, цель — все-таки она, а красота — некий движитель для ее достижения?..
— …Но Ницше останавливает нас и говорит, что если «движитель» не везет нас к власти, то зачем нам этот «движитель»?
— Да, Ницше нужна другая цель и очень далекая. Образно говоря, он показывает нам туда, где на фоне безжизненного марсианского пейзажа, воткнут в землю «прутик» с флажком, на котором написано «вы — властелин мира»…
— …А вокруг — инопланетный багрово-мрачный закат, и со звездного неба падают желтые листья?
— Сплошной декаданс, одним словом. И хотя Ницше проклинает этот декаданс, он же его и создает. Но, как мне кажется, проблемы Ницше не в его суховатой и пустынной — парадоксальной! — пасмурности, а в том, что заявляя некую иную новую истину, он, в сущности, ни в какие заоблачные выси не улетал с грешной Земли. Очень многие его изречения буквально списаны с Евангелия.
— Например?
— Например, вот это: «Богу, который любит, не делает чести заставлять любить Себя, он скорее предпочел бы быть ненавистным». А разве Христос не стал ненавистным две тысячи лет назад и разве не является он ненавистным для многих сегодня? Я имею в виду и людей, декларирующих свое христианство, но по сути христианами не являющимися.
Или вот эта цитата Ницше: «Надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя». Но разве не сказано в Евангелии «Возлюби ближнего, как самого себя»? Иными словами, какое мерило любви взято за основу?
Если отбросить не красоту, а красивости, Ницше не сказал ничего нового.
— Как и мы с вами? (улыбаясь)
— Увы и да!.. Понимание красоты слишком утонченно и здесь нельзя придумать ничего нового с помощью простых человеческих рассуждений.
— Уважаемый Алексей, спасибо за интересную беседу — рассуждать с Вами и Ницше о красоте было довольно интересно.
Беседу вела Ирина Калус
(продолжение следует)
