Консерватизм основан на том, что отдельный человек не может ставить своё понимание добра выше того понимания, которое выработано опытом всех предшествующих поколений и которое представляет органическую традицию.
Николай Бердяев. «О рабстве и свободе человека»
Можно ли вливать новое вино в старые мехи и писать новыми чернилами по стёртому пергаменту
В 1910 году, в Чикаго, великолепным изданием ин окто на мелованной бумаге, и неслыханным для тех времён миллионным тиражом начала выходить серия книг под общим названием: «Основания: свидетельство Истины», или в оригинале: “The Fundamentals: A Testimony of the Truth”. Всего в этой серии вышло 12 томов, но уже после первого она обосновано стала восприниматься американской религиозной общественностью как официальное кредо влиятельнейшей группы консервативных теологов-евангелистов. Первое слово заголовка вскоре превратилось в собирательное название, которому суждено было пережить двадцатое столетие. Мир заговорил о религиозном фундаментализме.
И сами авторы серии, и её многочисленные исследователи единодушно соглашаются: тексты, по сути дела, не содержат абсолютно ничего нового. Это доступное изложение и популярная апологетика некоего минимума базисных истин, к которым, по мнению авторов, сводится христианская вера. Особенностями чикагского издания следует признать поистине американский размах предприятия и отчётливое стремление породить на свет божий не только «коллективного пропагандиста», но и «коллективного организатора». Издание сразу же превратилось в организационную базу политического, академического, газетно-издательского и финансово-промышленного лобби, которое продемонстрировало своё нешуточное влияние во время «обезьяньего процесса» в 1925 г.
О чём же, всё-таки, написано в этой дюжине роскошно изданных томов? Спустя немало времени беспристрастные историки протестантского фундаментализма пришли к выводу, что он практически без остатка сводится к пяти центральным тезисам:
Вечность и неприрекаемость Писания
Божественость Христа
Непорочное зачатие
Искупление Христом грехов всего человечества посредством мучиненической смерти
Физическое воскресение Христа и телесное вознесение его на небо
Итак, речь идёт о древних доктринах Отцов церкви. И именно отсутствие любых новаций стало смыслом существования нового течения. Внушить пастве буквальное толкование, непререкаемую истину «хорошо забытого старого» — в этом и состоит смысл фундаментализма. Тезис о непререкаемости Писания не случайно вынесен на первое место. Он представляет собой ценностный и когнитивный фундамент для всей идеологи фундаментализма. Фундаментализм, по сути дела, исходит из того, что если рассказ о сотворении мира не является буквально верным во всех его деталях, то во всей Библии нет ничего, что можно и должно было бы принимать на веру.
В отличие от протестантского фундаментализма, проанализированного и классифицированного достаточно подробно, фундаментализм еврейский, не раз уже описанный как аналогичный феномен, до сих пор не был формально сведён к нескольким главным своим параметрам. Попробуем восполнить этот пробел. В результате проверим, насколько уместны вообще в данном случае интеррелигиозные параллели и аналогии.
Ортодоксия, по сути своей, неотделима от ортпраксии, т.е. требования «правильной веры» всегда, так или иначе, связаны с требованием «правильного соблюдения», но соотношение между этими двумя компонентами в иудаизме и в христианстве совершенно различны. Для христианства проблематика вероисповедальная всегда стояла на первом плане, поэтому и христианский фундаментализм возник, оформился и сформулировал своё кредо прежде всего в категориях вероисповедальных. В иудаизме центральное место всегда занимали проблемы практического соблюдения, поэтому раскол между реформированным и фундаменталистским иудаизмом не мог не обозначиться, прежде всего, именно в этой сфере.
Первый по месту и по значению тезис еврейского фундаментализма можно сформулировать так: догматический, бескомпромиссный и начётнический подход к галахической проблематике. Лапидарную формулировку того тезиса дал полтора века назад один из столпов еврейского фундаментализма рав Хатам Софер (рав Моше Софер, 1762–1839). Перефразируя известный закон Мишны, он произнёс около двухсот лет назад: «Нововведения запрещены Торой». В двадцатом столетии эта фраза превратилась в наиболее употребительное кредо еврейского фундаментализма. Новация осуждается, таким образом в силу самого факта новизны, а старое хорошо в силу самого факта старины. Не требуется каждый раз конкретно проверять, насколько то или иное нововведение приемлемо с точки зрения корпуса галахических источников. Даже когда речь идёт о незначительных мелочах, нельзя уступать ни в чём.
Сегодня мало кто помнит, что свою сакраментальную фразу Хатам Софер произнёс в связи с предложением перенести биму из центра синагоги несколько ближе к передней части, дабы во время чтения Свитка торы молящиеся не должны были вертеть головами. Никаких безусловных галахических запретов на сей счёт не существовало до того момента, пока рав Хатам Софер не принял специального запрещающего постановления на сей счёт.
Впрочем, именно такова была логика поведения консерваторов всех времён и народов: коготок увяз — всей птичке пропасть! Не бима в центре синагоги важна, а великий принцип вечности и неизменности еврейских обрядов и традиций. Автору довелось в конце восьмидесятых годов быть свидетелем галахичекого спора по некоему второстепенному вопросу между двумя неофитами в синагоге Марьиной Рощи. Когда все рациональные аргументы были исчерпаны, сторонник более строго решения сформулировал непогрешимый силлогизм. «то, что вы предлагаете, запрещено галахой. Есть свинину тоже запрещено галахой. Если сегодня мы примем ваше мнение в этом второстепенном вопросе, завтра мы будем есть свинину прямо в синагоге Марьина Роща». По сути дела, тут сформулирован тот главный принцип, которому негласно следуют вот уже около двухсот лет во всех своих галахических постановлениях еврейские фундаменталисты. Общая атмосфера, сложившаяся в кругах еврейской ортодоксии, сделала невозможным отмену или облегчение каких бы то ни было галахических запретов, не исключая и чисто случайных, основанных на текстуальных ошибках и недоразумениях. Какова бы ни была суть галахического вопроса, более авторитетным стали считать устрожающий, а не облегчающий ответ.
С изложенным выше связана и характерное для фундаменталистов переосмысление относительной ценности и авторитетности различных галахических источников. В «классическом» иудаизме авторитет Гемары всегда был выше авторитета «геоним», авторитет «геоним» выше авторитета «ришоним», а авторитет «ришоним» выше авторитета «ахароним». Соответственно распределялось и время на изучение различных источников в йешивах. Именно на Гемаре должно было основываться любое, претендующее на серьёзный статус в общине. Фундаментализм ввёл совершенно новую систему приоритетов. В качестве единственного реального галахического источника был удержан только «Шулхан Арух». Хотя чисто внешне традиционная форма галахического постановления была сохранена, и в нём по-прежнему цитировали и Гемару, и «геоним», реально постановление всегда выносилось по «Шулхан Аруху», даже в тех случаях, когда он явно немотивирован и произволен.
Кроме того, в концепции фундаментализма практически стёрлась грань между законами Галахи и устоявшейся традицией. Любая достаточно давняя и привычная норма наделялась незыблемым авторитетом, независимо от того, имела она изначально галахический статус или нет. А поскольку значительное разнообразие в местных обычаях сохранялось даже и после тотальной галахической унификации, связанной с ведением «Шулхан аруха», говоря о Традии вообще, о Традици, как таковой, идеологи фундаментализма, фактически, настойчиво внедряли в качестве общеобязательной нормы обряды и обычаи, принятые в общинах Германии к середине восемнадцатого века.
Разумеется, не было забыто и идеологическое контрнаступление против библейской критики. Реакцией на выдающиеся достижения научной библеистики в середине девятнадцатого века стало настойчивое акцентирование тезиса о богоданности Письменной и Устной Торы в его самом примитивном и буквальном понимании.
Еврейские фундаменталисты ещё боле настойчиво, пожалуй, чем протестантские, акцентировали абсолютную неизменность, статичность религиозных догматов, верований и инситуций в качестве высшей ценности и главного смысла всей своей деятельности. Однако, присмотревшись повнимательнее, не трудно убедиться, что настойчиво пропагандируемое ими «хорошо забытое старое» далеко не всегда так уж старо. Так, в классическом иудаизме тезис о богоданности Торы занимал важное, возможно — центральное, но далеко не исключительное место. У РАМБАМа, например, это один из тринадцати догматов веры. И, что ещё важнее, богоданность Торы всегда была именно догматом, т.е. принималась на веру, совершенно не нуждалась ни в каких рациональных доказательствах.
В Новое Время, особенно во второй половине двадцатого века, вопрос о текстуальной богоданности Торы занимает в популярных проповедях, особенно адресованных неофитам («хозрей-бе-тшува») куда больше места, чем вопрос о существовании Б-га и способности человеческого разума его постигнуть, о природе зла в мире, сотворённом Всеблагим Г-сподом, о способности человека различать между добром и злом и т.д. Более того, акцент делается именно на псевдорациональных и псевдонаучных доказательствах текстуальной богоданности.
В последние десятилетия самым модным примером такого псевдонаучного поиска доказательств стала «теория Кодов». Несмотря на то, что сия «теория» не выдерживает ни малейшего соприкосновения с фактами, она пользуется огромной популярностью, особенно среди неофитов из интеллигентных кругов, потому что отвечает их неосознанной, но властной психологической установке. С одной стороны, они стремятся сохранить свой статус автономной, рационально мыслящей личности, которая не зависит ни о каких человеческих авторитетов, всё подвергает сомнению, и склоняет голову только перед неоспоримым авторитетом научных данных и формально-логических доказательств, а с другой стороны, мечтают, пользуясь метким выражением Дэйла Карнеги, «перестать беспокоиться и начать жить», т.е. достичь экзистенциально-равновесного состояния, обрести то ощущение внутреннего спокойствия и уверенности, которое даётся только ясным сознанием абсолютной Истины. Сознательно эксплуатируя эту психологическую особенность, еврейский фундаментализм демонстрирует тем самым отличную способность адаптироваться к моделям поведения и мышления современного западного человека.
Куда раньше возник и куда больших масштабов достиг иной жанр литературного Фундаментализма — бесчисленные доказательства того, что танахический рассказ о сотворении мира и человека, о начале человеческой истории и первых поколениях на Земле, о Всемирном потопе и, разумеется, об Исходе из Египта и даровании Торы на горе Синай, всё это — несомненные исторические факты. В этом жанре налицо не только очевидное совпадение тематики с протестантским фундаментализмом, но и буквальное заимствование многих методик доказательства и концепций.
Подводя итоги сказанному выше, можно говорить о трёх постулатах еврейского фундаментализма.
Формирование ортодоксального подхода к галахе, бескомпромиссная война против нововведений и реформ.
Абсолютный авторитет «Шулхан аруха», а также традиций и обычаев.
Догматизм и неприятие научного подхода к изучению иудаизма противостояние свободному интеллектуальному поиску в любых сферах.
Возвращаясь к сравнению с протестантским фундаментализмом, мы видим, как общее, так и отличное. Аналогии налицо, но можно ли говорить о сходстве по существу?? На кого они всё время сердятся
Самое, пожалуй, короткое определение рассматриваемого феномена звучит так: «фундаменталист — это евангелист, который на кого-то сердится». Попробуем понять, можно ли наряду с «сердитым евангелистом» говорить о «сердитом католике», «сердитом мусульманине», «сердитом иудаисте» и т.д. Попробуем также понять, на кого именно они всё время сердятся и почему.
В Соединённых Штатах середины девятнадцатого столетия евангелическая религия доминировала в общественной идеологии, в общественной морали, в культуре да и в бытовом общественном сознании. Для правильного понимания фундаментализма важно видеть в нём именно реакцию на утрату этого социально-культурного господства. Между 1880 и 1930 гг. важнейшие американские представления и верования подверглись интеллектуальной эрозии и ценностной девальвации.
Метаморфозы внутреннего этоса огромной массы американских обывателей этот период во многом сродни перипетиям эмигрантов. Верования и традиции, которые были источником гордости и предметом уважения окружающих у старшего поколения, ныне неизбежно превращают их носителей в аутсайдеров. Есть, пожалуй, отчего рассердиться!»
Это ощущение «оттиснутого в сторону» является ключевым для понимания фундаменталистских взглядов на политику. Многие люди традиционных взглядов, неожиданно ощутив себя где-то на обочине общественного прогресса, всерьёз рассердились на сам этот прогресс. Они стали воспринимать родную страну как Вавилон — Великую Блудницу, разочаровались в возможности каких-либо эффективных политических решений этой проблемы, прокляли во гневе новое «социальное Евангелие» либералов и сосредоточились на спасении своей бессмертной души. Как образно выразился один из лидеров фундаменталистов конца девятнадцатого века Дуайт Мууди, «Я смотрю на этот мир как на сосуд порока. Г-сподь дал мне спасательную шлюпку и сказал: Мууди, спасай, кого успеешь!»
Эти настроения доминировали и в начале двадцатого века, когда было окончательно сформулировано политическое кредо фундаменталистов. Но наряду с этим всегда существовала, хотя и не была особенно заметна, иная тенденция — тенденция видеть и себя, и свою страну Новым Израилем, который Г-сподь неизбежно спасёт вопреки всем проискам нечестивцев. Следует оговориться, что обе эти тенденции вовсе не исключают друг друга, и зачастую тесно слетаются как в учении проповедников фундаментализма, так и в повседневном сознании рядовых его адептов. Понятно, что вторая тенденция послужила базой для политического активизма фундаменталистов, который впервые заявил о себе во время обезьяньего процесса в 1925 г., неизменно оставался с тех пор значимым фактором американской политической жизни, и пережил «вторую молодость» в семидесятые годы. Они не раз доказывали свою способность мобилизовывать огромные массы людей под лозунгом строительства Нового Израиля, управляемого по божественным законам.
В конце девятнадцатого столетия католицизм, как и протестантизм, оказался в состоянии сильнейшего ценностного, интеллектуально-познавательного и социально-политического дискомфорта. Причиной тому была кардинальная модернизация западного общества, особенно ярко проявившаяся в трёх сферах: высокая библейская критика, научная революция, в первую очередь теория Дарвина, и появление хорошо организованных и влиятельных буржуазно-либеральных политических движений в Европе, в первую очередь — во Франции, в связи с делом Дрейфуса. В самом католицизме появились различные модернизированные доктрины и течения.
Реакцией на эти процессы стала католическая разновиднось фундаментализма, которую обычно называют интегризмом., от фр. Integrite. В 1907 году появилась очень «сердитая» булла папы Пия Х, осуждавшая модернизм как квинтессенцию всех мыслимых ересей и богохульств. Для надзора за соблюдением чистоты католического вероучения была создана секретная международная организация и местные «комитеты бдительности» во многих католических странах.С тех пор, вот уже более ста лет, борьба между модернизмом и интегризмом составляет важнейший аспект жизни католической церкви.
Наиболее популярным среди всех своих «собратьев» сегодня, пожалуй, стал фундаментализм исламский. Хотя именно в применении к исламу употребление термина «фундаментализм» наименее точно. Следует, скорее, говорить об исламском возрождении или об исламском радикализме.
Социальный генезис феномена и в этом случае связан, конечно же, с процессами модернизации. На арабском Ближнем Востоке и в Северной Африке конец пятидесятых и шестидесятые годы были эпохой триумфа многочисленных модернизаторских режимов, идейно опиравшихся на социализм во внутренней политике и на панарабизм во внешней. На место традиционных корпоративных государств, где власть была испокон века сосредоточена в руках крайне узкой землевладельческо-финансовой элиты, которая придерживалась прозападной ориентации и с большим пиететом относилась к традиционным ценностям и атрибутам ислама, пришли популистские, революционные режимы, на внутреннем фронте проводившие радикальные аграрные реформы и полностью устранившие от власти полуфеодальную касту потомственных бюрократов, а на внешнем — принявшие однозначно просоветскую ориентацию, и охотно предоставлявших «и стол, и дом» террористическим группировкам ультралевой ориентации из всех стран мира.
Однако триада «панарабизм, антиимпериализм-антисионизм, социализм» оказалась весьма неэффективной в качестве мировоззренческо-ценностного фундамента стабильного общественного здания, и явно не выдерживала, в длительной перспективе, конкуренции с традиционной системой ценностей. Непосредственной реакцией на эту ценностную несостоятельность и чрезмерную поспешность радикальной революционной квазимодернизации стало возрождение с середины семидесятых годов воинствующего ислама в странах названного региона, а также в Иране. Общественно-политический маятник качнулся в обратную сторону с небывалой силой, и не факт, что в «арабской весне» он уже достиг крайней точки.
Сельское население, а также значительная часть городского среднего класса воспринимали модернизацию как силой навязанную злую волю новой власти и ещё сильнее цеплялись за традиционные исламские верования и ценности. Идейным выразителем этой реакции традиционных общественных слоёв стали улемы среднего и и нижнего звена, которые были предельно близки этим слоям в социально-бытовом плане и обладали, несмотря на отчаянные попытки новых режимов покрыть свои страны сетью телевышек, доминирующим влиянием на формирование общественного сознания, особенно среди феллахов.
Нет сомнений, что и еврейский фундаментализм, который в Израиле принято обозначать термином «харедим», также был попыткой защитить традиционные модели мышления и поведения в еврейских общинах Западной Европы конца восемнадцатого века от тех социальных сдвигов, которыми грозили процессы модернизации. В этот период традиционная элита еврейского социума, в основном — раввинская, продемонстрировала свою полную несостоятельность.
Она находилось в глубоком кризисе, вызванном как отменой юридической автономии еврейских общин, так и целым рядом внутренних причин. Веяния времени вызвали к жизни новую элиту, элиту «просвещённую». Она видела своё предназначение в том, чтобы открыть дорогу в еврейский мир процессам модернизации. Традиционные обитатели еврейских кварталов сразу увидели в активности узкого круга новых «образованцев» (маскилим) прямой вызов традиционному раввинскому авторитету. С первого момента своей деятельности маскилим сталкивались с неодолимой враждебность, переходящей в отчаянное сопротивление, особенно усилившееся в двадцатые годы девятнадцатого века с появлением реформированного иудаизма.
По мере усиления либеральных тенденций в германских княжествах в тридцатые годы и в Венгри в сороковые, правительства этих стран постепенно расширяли жизненное пространство для евреев, в преддверии полной эмансипации. В ответ они ожидали далеко идущей культурной интеграции евреев и усвения ими преобладавших в названных странах культурных и бытовых стандартов. Еврейская религия, в её традиционных формах, представлялась властям тормозом и препятствием на пути желательных тенденций. Таким образом, реформированный иудаизм зачастую насаждался «сверху» что ещё более усиливало сопротивление ему. У сторонников незыблемости еврейской традиции появились серьёзные опасения, что они могут превратиться в меньшинство даже там, где за ними пока что сохраняется численный перевес. Они должны были отныне занимать оборонительные позиции. Иногда переходя в контрнаступление. И в этом отличительная особенность еврейской ортодоксии.
Ортодоксия боролась с теми, кто пытался переосмыслить сущность иудаизма. Но целью этой борьбы стало отнюдь не возвращение заблудших в лоно истинной веры, а ещё большее расширение пропасти, которая их от неё отделяет. Всех, кто не разделял ортодоксальных догматов, воспринимали, как покинувших еврейство, вроде цдуким или караимов. Сам Хатам Софер так писал по этому поводу: «И если бы судьба их зависела бы от нас, то следовало бы удалить их из нашей среды, и не отдавать дочерей наших их сыновьям и сыновей наших их дочерям». Нет сомнения, что если бы фундаменталисты чувствовали за собой устойчивое большинство в еврейских общинах, они именно так и поступили бы! Но в конце тридцатых годов девятнадцатого века, когда эти строки были написаны, ортодоксы составляли в Центральной и Западной Европе незначительное меньшинство.
В двадцатом веке модернистские тенденции достигли и Восточной Европы. Огромные социальные, экономические и бытовые сдвиги в среде восточноевропейского еврейства изменили его образ жизни до неузнаваемости. В течение одного-двух поколений эта часть еврейского народа пережила миграции (иногда — многократные), революции и войны, в результате чего основная масса бесповоротно оставила традиционный образ жизни. Изначально проповедь фундаменталистов была обращена к меньшинству евреев, которое постепенно стало воспринимать себя как некая замкнутая каста, или еврейская церковь. Только служители этой церкви правомочны говорить от имени иудаизма, всё ими сказанное в данной сфере обладает непререкаемым авторитетом, и сам по себе принадлежность к этой единственно правильной церкви куда важнее, чем фактическое соблюдение той или иной заповеди. Известно галахическое постановление, согласно которому член ортодоксальной общины, нарушающий субботу предпочтительнее члена реформисткой общины, субботу соблюдающего.
Ещё более резкими и потому ещё более болезненными стали сдвиги в общественно-экономической, профессиональной, культурной и бытовой сферах у евреев из стран Ближнего Востока и Северной Африки в начале пятидесятых годов. В результате алии все их традиционные общинные институты были разрушены, религиозная система ценностей девальвирована в глазах молодого поколения, а прежняя элита утратила всякую власть и влияние. Замены, сколь-нибудь адекватной сформированному веками социо-культурному и психологическому облику выходцев из стран ислама, молодое еврейское государство предложить не смогло. Умозрительная теория «плавильного котла» оказалась абсолютно несостоятельной, когда пришлось решать проблемы интеграции миллионной массы традиционных восточных евреев.
«Эмигрантский комплекс», многократно усиленный ощущением отсталости и неполноценности, породил в начале восьмидесятых годов мощнейшее фундаменталистское движение — партию ШАС. Как и в случае североамериканского фундаментализма, мы имеем дело с болезненным комплексом, тщательно культивируемым и поддерживаемым с помощью специальной мифологии. Нет ничего удивительного, что со сменой поколений он не только не размывается, но ещё более консолидируется.
Мы не можем ждать милостей от всемирной истории. Направить её в нужное русло — вот наша задача
Описанные в предыдущей главе фрустрация, озлобленность, глубокое разочарование современным обществом умело направляются лидирующей группой фундаменталистов в русло политического активизма. Все фундаменталистские группы разделяют глубокое убеждение, что в какой-то момент история «пошла не в ту сторону». «Неправильное» направление, в котором сместилась история — это модернизация во всех её бесчисленных проявлениях. Главная цель фундаменталистов — это вновь развернуть историю в нужном направлении.
Начнём с классического примера протестантских фундаменталистов в США. Они изо всех сил боролись против легализации абортов, за делегитимизацию открытого, либерального подхода к семейной жизни и к проблемам секса, за восстановление обязательных молитв в общественных школах.
Начиная с самых ранних, «протофундаменталистских» течений в исламе в девятнадцатом веке (Ваххабиты в Аравии, Вальюла в Индии, Махди в Судане, Сарекат Ислам в Индонезии) и кончая всплеском фундаментализма во второй половине двадцатого столетия (Мусульманские братья, Джаиомаат-а-Муслум, Шабаб Мохамед, ал-Джихад-ал-Муслум), все эти чрезвычайно разнородные географически и хронологически группы неизбежно тяготеют к реставрации классического исламского мироощущения (несмещённой истории) и первичного содержания исламского вероучения (неискажённой веры).
Концепция всемирной истории как сакрального нарратива лежит глубоко в сердце каждого фундаменталиста. Хотя каждая фундаменталистская община имеет своё собственное видение того направления, в котором следует двигаться, все они вовлечены в эти непрестанные попытки вернуть священную историю на правильные рельсы. Характерно, что в некоторых регионах различные фундаменталистские группы приходят к сходным моделям поведения и мышления. Одним из таких регионов является, вне всякого сомнения, Ближний Восток.
Организованный энтузиазм
Фундаментализм — это не только теологическая реакция на модернизацию. Как уже было сказано, в первую очередь — это политический активизм. На практике это означает, что любой фундаментализм характеризуется, прежде всего, организованным энтузиазмом, точнее — организованным гневом. Развернуть всемирную историю в правильном направлении — дело непростое, для этого требуется использовать весь спектр современных политико-пропагандистских ресурсов. Самые важные из них — это ресурсы социо-культурного воспроизводства в масштабе поколений, т.е. школы. Не забыты и традиционные средства пропаганды — газеты, журналы, плакаты и лозунги на стенах, радио и телевидение, рассылка почты широчайшей сети абонентов, и, разумеется, Интернет. Для того, чтобы развернуть историю в нужную сторону, нужно, как минимум, внушить своей пастве нужное представление о смысле и направлении исторического процесса. Итак, успех или неуспех фундаменталистской кампании вполне может быть измерен тем, насколько этот навязываемый социокультурный смысл человеческого существования принимается в качестве признанной и несомненной общественной реальности. Вооружённое восстание и террористические акты важны как средство привлечь внимание общественности, но только контроль за ресурсами социо-культурного воспроизводства даёт желанную возможность тотальной дискредитации оппонентов.
Разумеется, идеология фундаментализма, как правило, включает призыв к войне либо к боевым действиям. Это связано с тем особым местом, которое занимает символика и поэтика битвы, конфронтации в космологии фундаментализма. Война это, разумеется, время испытания мужества и верности, а потому воля Провидения неизбежно реализуется именно на поле брани. Не случайно исламские фундаменталисты видят свою борьбу как джихад — священную войну против «большого дьявола» — США и «малого дьявола» — Израиля.
По сравнению со своими собратьями, протестантский фундаментализм достаточно вегетарианский. Это, конечно же, объясняется его адаптированностью к американской политической культуре. Однако кампания против абортов довольно часто велась насильственными методами, да и сжигание еретических книг навсегда останется в «послужном списке» евангелического фундаментализма.
Символика «последнего и решительного боя» часто прилагается не только к астральным сферам, но и к вполне земным конфронтациям с властями, с элитами.
Религиозная идеология и национальная идентификация
Типичным проявлением религиозного фундаментализма следует признать попытки растворить национальную идентификацию в религиозной идеологии. Иными словами, будущность нации неотделима от неколебимости религиозных устоев. Забота о первом предполагает защиту второго.
Особено ясно это видно на примере «Исламского Государства». Концепция государства Ислама возрождает некую идеализированную модель раннего халифата, где духовная и светская власть были объединены в руках одного человека — халифа или имама. Похожие мотивы звучат и в риторике многих протестантских фундаменталистов, призывающих вернуться к доброй старой христианской Америке. Такое мировоззрение неизбежно предполагает использование государственного аппарата для подавления греха и для поддержки правого дела, т.е. христианской веры. Среди некоторых экстремистов (таких, как христианские реконструкционисты), теократические тенденции заходят ещё дальше, для них Законы Танаха (Ветхого Завета), в их буквальном прочтении, должны стать основой государственного правления. Во всех этих концепциях отделение религии от политики (церкви от государства), так долго лежавшее в основе политической жизни Запада, открыто отвергается. Идеология фундаментализма предполагает слияние религиозного и политического авторитета, т.е. теократическую модель правления.
Догматизм
И религиозно-теократический авторитет, и категорическое неприятие любых новаций во всех течениях фундаментализма обосновывается именно буквальным прочтением священного текста. Смысл догматизма в том, что он устанавливает очень ясные границы между истинным и ложным, между добром и злом. Он также даёт совершено ясные критерии для отделения правоверных от неверных и заблудших. Текст становится единственным источником религиозного и нравственного авторитета, устанавливает чёткие, формализованные и неизменные модели поведения и мышления.
Вплоть до 1850 г. американские протестанты, не исключая и самых экзальтированных пиетистов, не имели разработанной теологии Писания. Речь шла, в лучшем случае, о глубоком, неоспоримом уважении к Библии, как к абсолютному источнику духовной, религиозной и моральной истины. Однако обращённые к библейскому тексту вопросы, которые поднимали текстуальный и библейский критицизм, антропология, биология, а также социальные науки, грозили подорвать это уважение, ибо ставили под сомнение фактическую достоверность того, что в этом тексте изложено. Единственным выходом для твёрдых приверженцев догмата о вечной и неизменной Истине, передаваемой от предков потомкам, стала защита той основы, на которой этот догмат всегда покоился. Если верующий сможет успешно отстоять тезис о том, что Библия — это вечное и неизменное слово Божие, которое всегда следует понимать буквально, то у нас есть твёрдая база чтобы отбрасывать все новейшие лжеучения. Модернизм будет повержен, и свернувшая в сторону всемирная история станет, наконец-то, на правильные рельсы. Таким образом, в попытках спасти основные истины христианского вероучения родилась относительно новая доктрина — доктрина неизменности Писания. Через пару десятилетий вера в абсолютную истинность буквального смысла Писания превратилась в главный тест истинной религиозности.
В исламе аналогичную роль играет Коран. Каждое слово в Коране не только содержит высшую истину человеческого бытия, но и является, в буквальном смысле, «богодухновенным», т.е. текстуальным выражением вечных божественных идей. А потому оно никак не может быть модифицировано, ни в виде перевода, ни в виде интерпретации. Писания Корана не просто указывают нам абсолютную истину, они сами являются абсолютной истиной.
Есть примеры и в других религиях. В некоторых течениях буддизма канон Пали играет роль текстуального оправдания для фундаменталистской реакции. Ближайшим эффектом такого буквализма становится настойчивая проповедь категорического дуализма в подходе к любым социальным и политическим явлениям современного мира.
Ирония судьбы
Несмотря на то, что во всех религиях фундаменталисты оправдывают свою активность беспокойством о будущем народа, религии, всего человечества, истинным, хотя и не всегда осознанным мотивом их поведения является глубочайший кризис религиозного сознания самих верующих. Модернизация не только грозит повернуть всемирную историю не туда, куда надо, но и подрывает само существование истинной веры. По сути, фундаментализм — это неосознанная борьба за выживание неадекватных модернизированному миру примитивных моделей сознания.
Но именно в силу этого вопиющего несоответствия те верования, которые столь рьяно отстаивают на пороге третьего тысячелетия приверженцы фундаментализма, на самом-то деле ортодоксальны лишь по названию, не более того. Нравственные основания, которые всегда лежали в основе истинной религиозности, настолько смещены фундаментализмом, что люди прежних поколений просто не узнали бы свою собственную религию. Непримиримая война против посягательств на вечную и неизменную истину закончилась, как и всегда в истории, изменением самой этой истины до неузнаваемости.
Например, Исламская революция в Иране и попытки создания там государства Ислама могут быть поняты только в контексте глобальной взаимозависимости и интенсивного социального, культурного и политического взаимодействия между регионами и континентами. То же самое относится и к появлению таких «движений» как «Аль-Каида» и Исламское Государство
Так или иначе, живая преемственность с прошлым, за сохранение которой фундаментализм борется из последних сил, прервана, и сама борьба фундаменталистов есть лучшая иллюстрация необратимости этого разрыва.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer5-6-rivkin/
