«Я говорю сыновьям, что у меня в
детстве были преимущества,
которых они лишены.
Я родился в самой
ужасной нищете. Мне некуда
было двигаться, кроме как
вверх.»
Кёрк Дуглас
Предисловие
У меня родилась внучка — большое событие в жизни. Я впервые стал наблюдать, как этот комочек потихоньку начинает превращаться в человека. Ужe давно я пришёл к мысли, что человек очень похож на запрограммированную субстанцию со своей особой программой и со своими возможностями. Если предположить это, то тогда понятна и роль мозга, роль которого, возможна в приеме и обработке сигналов от командной системы — назовём её Создателем. Кроме того, большое влияние на мозг оказывает окружающая среда. Как это происходит и кто, и зачем это сделал, я не знаю. Человек представляется мне сложным компьютерным устройством с заложенным поведением, причём возможна многовариантность, связанная с приспособлением к среде. Я хочу попробовать описать историю своей жизни под этим углом. Попытаться описать моё развитие, развитие моей субстанции, с уже заложенными какими-то данными, например, еврей, делать добро, любить ближнего и так далее, в меняющейся ситуации: СССР, Украина, послевоенное время, бедность, антисемитизм, Москва, социализм, США. Я попытаюсь проследить весь мой путь развития и по мере возможности попутно что-то попытаться прокомментировать.
Эвакуация
Сталин и война нанесли страшные удары по семье: мамин брат был арестован как английский шпион и, конечно, погиб в лагерях, его семья погибла при бомбёжке, а мама с бабушкой и дочкой, с семьей сестры, когда гитлеровцы подошли к Виннице, на все деньги и драгоценности купили подводу (лошадь с телегой) и двинулись на юг страны — подальше от немцев. Соседи говорили им: ”Что Вы делаете, придет настоящая власть — Вы же помните немцев в 1918 годы. Это хорошие, образованные люди”. В Виннице немцев встречали цветами. Всех соседей собрали и расстреляли на второй день вступления немцев в город. Вот так судьба распорядилась жизнями людей. А моя семья продвигалась в сторону солнечного Узбекистана, иногда опережая гитлеровские войска всего на два часа. Это было ужасное путешествие неопытных людей, которые пытались спасти себя и семьи. Жили на подводе в течении многих дней и в любую погоду. В дороге, во время бегства, умерла моя бабушка, а потом и сестра от менингита. Мама стала седой в 29 лет. Жизнь стала почти бессмысленной. Но остатки семьи добрались до Узбекистана. Там же случайно оказался и отец, которого направили работать на шахту — шахтёров освобождали от воинской службы. Жизнь поддерживалась только хлебными карточками. Утеря карточки — голодная смерть. Жили в бараке на 12 семей по одной комнате на семью. Стены барака были из камыша, обмазанного глиной. Отец работал в шахте с уголовниками, которым заменили смертную казнь на 25 лет заключения. Он был у них мастер. Перед тем, как он должен был опуститься в шахту, папа прощался с мамой, потому что выжить в таком коллективе под землей было практически невозможно. Но отец был очень добрым человеком, и его не тронули. Более того, когда у мамы украли хлебные карточки, папа в отчаянии рассказал это бандитам — они нашли того, кто украл, и вернули карточки. Выжить — это была главная задача на тот момент.
Нормальный человек не может выжить, если он ежедневно осознает в каком кошмарном несправедливом и порочном мире он живет. Это привело бы к массовым суицидам — чего не случилось. Чтобы выжить, люди “рационализируют” зло, учатся сначала объяснять его, а потом не замечать. Методы не меняются со времен инквизиции, а может быть и раньше: это меня не касается, нет дыма без огня, они сами во всем виноваты, нельзя провоцировать сильного и так далее.
Вот что об этом говорит сын Мартина Бормана:
«И в нацизме, и в сталинизме, и в северокорейской идеологии, в любой тоталитарной идее много привлекательного. Люди боятся многообразия и сложности жизни. А подобная идеология создаёт впечатление, будто всё объясняет и отвечает на все вопросы. И люди делают вид, что верят в нее. До такой степени, что убеждают в этом сами себя.
Это сумасшествие. Но однозначность привлекает, безумие захватывает, оно заразительно».
Задача выжить осложнялась ещё разгулом антисемитизма, который разжигала сама власть, а уж на бытовом уровне…
Родители вернулись после войны в Винницу. Им выделили полуподвальное помещение площадью восемь квадратных метров. По стенам ползали разные жуки, кухни не было — вместо кухни был навес над лестницей, которая вела во двор. На доске под навесом стояли наш и соседские примусы. Готовили, по сути, на улице, зимой и летом в любую погоду. Особенно готовить было тяжело в холодную и ветреную погоду. Туалет для всех был один и стоял в 100 метрах от дома, вода в 40 метрах. Двор не освещался — в туалет надо было идти в полной темноте. В этом же доме над родителями жил начальник тюрьмы. Его семья состояла из четырёх человек. Только кухня у них была 24 кв. м., плюс три большие комнаты по 20 кв. м. каждая. Неравенство в социалистической стране было очевидно, но все боялись что-то сказать.
Винница: Детство и юность
Я с папой
Я с мамой
Вот в этих условиях я и появился. Меня очень ждали, потому что ребёнок придавал этой жуткой жизни какой-то смысл. Я чувствовал, да и сейчас чувствую эту безграничную любовь моих родителей, хотя их давно уже нет в живых.
Я родился 7 января 1948 года в городе Виннице на Украине в бедной еврейской семье. Население Винницы (около 90 тысяч человек) было многонациональным. Люди разговаривали на русском, украинском, польском и идиш. Часто язык был смешанным. Папа и мама говорили на русском и идиш, но понимали польский и украинский. В центре города были костел и церковь. Официальной синагоги не было, но несколько синагог было в частных домах. Время было послевоенное, очень тяжёлое для всех, а для евреев намного хуже — началась борьба с космополитизмом. Как его описать? Как передать его воздух? В фильмах Бергмана, Феллини, Антониони, Тарковского воздух жизни того времени очень достоверен. На картинах импрессионистов ты чувствуешь время и живешь в нем. Но как это передать словами?
Как передать эту жизнь в CCCР, цель которой только выживание. Мне очень нравиться Питер Брейгель старший, который тонко передает атмосферу жизни людей времён инквизиции, аналогичное нашему послевоенному, где только тупость может спасти тебя от гибели. Ты должен показывать, что ты лоялен власти вплоть до самопожертвования и тогда имеешь шанс выжить. Мое детство проходило, как бы, под музыку Баха и картины Брейгеля.
Мама была бухгалтером на швейной фабрике и пользовалась уважением на работе. Она была красивая, умная, волевая женщина, благодаря которой семья и выжила, потому что папа был добрейший человек, который готов был отдать все, но на роль лидера не годился. Папа закончил еврейский горный техникум по профессии горный мастер (такие еврейские учебные заведения, где преподавали на идиш, существовали на Украине в тридцатых годах) и всю жизнь работал на шахтах и карьерах, пока не заработал астму.
Себя я помню с 5 лет. Мама мыла пол в нашей маленькой комнате, а по радио сообщили о смерти товарища Сталина. Мама заплакала, а мне было всё равно — я ещё не успел полюбить великого вождя пролетариата товарища Сталина.
Игрушек у меня не было, кроме, пожалуй, старой пустой консервной банки и палки. Из еды самым большим лакомством был чёрный хлеб с маслом и сахаром.
Наш двор состоял из нескольких одноэтажных и двухэтажных домов.
Было довольно мало детей. Мы не дружили, но как-то контактировали. Приёмников не было — одно радио и слухи. Да, ещё газета “Правда”, которую дети, естественно, не читали. Время было голодное, и часто мы слышали о грабежах и убийствах. Человеческая жизнь стоила немного. Воровство было повсеместным, и довольно часто мои более старшие товарищи попадали в тюрьму. Помню много людей без рук, и ног, часто с орденами и медалями — они просили чего-нибудь, и мне их было безумно жалко. А потом они все пропали. Только много лет спустя я узнал, что всех этих инвалидов войны, по распоряжению Сталина вывезли на остров Валаам, где в лагерях они все быстро умерли. Дикая, ничем не оправданная, жестокость, а народ её забыл и простил.
Наша комната была настолько мала, что для моей кроватки не было места. Поэтому я спал на раскладушке, которая почти упиралась в дверь и вся мебель сдвигалась на ночь в угол. Дверь закрывалась на крючок, который не смог бы выдержать удар ноги. Ночью, когда я просыпался, то с ужасом смотрел на него — он был единственной защитой от бандитов. Я его помню и сейчас. Наша семья была единственной еврейской семьей во дворе, что было причиной дополнительного напряжения. Я родился левшой и не выговаривал букву Р. Это было ужасно. По произношению буквы Р среди детей на улице определяли национальность и часто били. Еврейские дети очень часто картавили, и это была проблема. Интересно, что про проверку произношения буквы Р для определения национальности я сейчас прочитал у писателя Бориса Стругацкого. Это случилось с ним, когда он ребёнком был в эвакуации. То есть это было по всей стране. Считалось, что надо писать только правой рукой. Я это понял очень рано и с большим упорством старался преодолеть эти якобы недостaтки. Мне давали понять, что евреи люди второго сорта. Я был умным мальчиком, но второго сорта. Это прошло через всю мою жизнь, и только в Америке стало уходить. С другой стороны, это стало причиной большого упорства в учёбе. Только будучи на порядок выше в знаниях, ты мог рассчитывать на какой-то успех.
Об этом писал Константин Паустовский в своих воспоминаниях об учёбе в Киевской гимназии. Вот, что писал Веллер:
«У еврея с раннего детства больше оснований для задумчивости. Больше препятствий. И формируется мировоззрение: Если хочешь чего-то добиться — ты должен думать — как обойти запреты, как найти решения. Ты должен работать упорно, сколько угодно, пока не добьёшься. Ты должен делать больше других, чтобы тебе позволили — может быть! — стать вровень. А жаловаться некому. Так устроен мир. А если жизнь не превращает еврея в лакея — она превращает его в гладиатора. Чем в менее выгодные условия ты поставлен, изначально — тем большего ты добьёшься в конце, развив ум и волю преодолением препятствий».
Всё правильно сказано, но ты реальный человек со своими слабостями, наконец. И временами кажется, что выдержать это невозможно. Иногда казалось, что кровь брызнет из твоего тела, и наступит долгожданный конец и кончатся эти страдания. Этот путь очень тяжелый и много полегло наших. Кто их помнит? Помнят и знают только победителей. Много раз, когда я был очень близок к поражению, я думал об этом. Казалось, что завтра будет твой конец, но какая-то внутренняя сила толкает тебя ещё…
Родители работали с утра до вечера, и меня часто оставить было не с кем. Одно время у нас жила пожилая полька-бабушка Каролина. Она была очень хорошей и доброй женщиной. Мы с ней ходили часто в костел, и я довольно свободно говорил на польском. Совершенно не помню, где она спала в нашей комнате. Но ей уже было около восьмидесяти лет, и однажды она ушла в дом для престарелых. Костёл закрыли и сделали из него лекторий. Я пошёл в детский сад, но ничего интересного вспомнить не могу о нём.
В 1953 году началась новая антисемитская компания, так называемое “Дело врачей.” Врачей, по национальности евреев, обвинили в целенаправленном отравлении советских граждан. В Сибири и Казахстане уже началось строительство бараков для евреев из Москвы, грандиозная операция-преступление по выселению народа. У коммунистов и товарища Сталина был огромный опыт по переселению и уничтожению народов: немцы, крымские татары, чеченцы — а теперь евреи. К счастью, товарищ Сталин умер, и операция по уничтожению евреев захлебнулась. Символично, что Сталин умер в день еврейского праздника Пурим.
В связи с кампанией папу уволили с работы без объяснения причин. Семья жила на зарплату мамы. Зарплата была маленькая, и прожить на неё было невозможно. Помогал папин брат — дядя Володя. Дядя Володя служил в погранвойсках на острове Сахалин, и до него ещё не добрались. У него была семья: жена тётя Сима и двое мальчиков — Феликс и Игорь. Они были моего возраста: Феликс 47 года рождения, Игорь 50. Я их увидел впервые только когда был во втором классе. Тётя Сима умерла очень рано в возрасте 37 лет, и я видел её только один раз.
Папу взяли на работу только через год после смерти Сталина. Ему помог хороший человек по фамилии Зверев. Он занимал большую должность в профсоюзе и помог папе — устроил его мастером на открытом карьере в селе Стрижевка недалеко от Винницы. Семья начала приходить в себя.
Я пошёл в школу. Это была небольшая средняя школа №7. Она располагалась недалеко от дома, где мы жили. В первые годы мы учились в две смены, что было неудобно всем. Потом школу достроили, и вторая смена исчезла.
Во втором классе мама купила мне на июль путёвку в санаторий в Одессе. Я был очень худой и болезненный, у меня часто была гнойная ангина. Жизнь в подвале совсем не способствовала моему здоровью. Предполагалось, что морской воздух поможет мне. Мы с мамой поехали в Одессу на поезде, а с вокзала я, первый раз в жизни, ехал на троллейбусе, все время ожидая встречи с морем. И наконец оно показалось и поразило меня на всю жизнь. Вода завораживает меня, и я впадаю в транс, из которого не хочется выходить. Я и сейчас часами гуляю у моря и мечтаю. Для меня это какая-то тайна, которую, может быть, мне никогда не разгадать.
Я не поправился в Одессе — кормили плохо, и никто за нами не смотрел. Но маме отсылали бодрые письма и, когда она приехала через месяц меня забирать, я был грязный и худой, но море я полюбил на всю жизнь.
У моей мамы была сестра — тётя Рива, а у неё был муж дядя Айзек. Дядя Айзек был из богатой семьи — из Жмеринки. Он ненавидел Советскую власть всей душой. Его проиcхождение по понятным причинам скрывалось. Но мне он рассказывал много из своей жизни до революции, и мне это было интересно.
У них было двое детей: старшая Рая и младший Саша. Оба они учились хорошо и после школы поступили учиться в Москве. Москва для меня была, как другая планета. Помню, когда Рая привозила из Москвы сливочное масло, я с большим восторгом смотрел на него — на бумаге, в которую было обернуто масло, было напечатано, что оно изготовлено в городе Москве.
Когда они приезжали на каникулы, а потом в отпуск, я старался все время быть у тёти Ривы. Особенно, когда приезжал Саша, так как Рая была старше меня на 12 лет, а Саша Только на 7. Он был близким мне человеком и мне казалось, что это на всю жизнь. Увы, опасно планировать человеческие взаимоотношения на длительный период.
Саша был умным и грамотным парнем. Он привозил много новостей из столицы, очень много читал. Он оказал на мое мировоззрение в тот период огромное влияние. Я всё впитывал как губка, и иногда это проявлялось в школе. Многие вещи я уже видел по-другому. Бедная Нелла Бенционовна — наш учитель истории. Я задавал ей очень неудобные вопросы, на которые в то время она не могла ответить. Например, я спросил ее о Павлике Морозове-официальном герое молодого поколения, который донёс на отца в НКВД. Мне было непонятно два вопроса: мог ли Павлик в 8 лет разбираться в политике и понимать, кто прав и как можно было донести на отца? Чему нас учат? Она стояла с покрасневшим лицом и в её глазах я видел ужас. Что можно было требовать от неё? В силу моего очень юного возраста, я не понимал огромной опасности моих вопросов. Уже гораздо позднее я узнал, что пойти в НКВД Павлика подговорила мать, потому что отец — муж от неё ушёл. Это была месть и только, а Павлик был маленьким мальчиком и ничего не понял — только послушал маму. А корреспондентом, который описал этот героический поступок был молодой журналист Суслов, да, да тот самый будущий главный идеолог Коммунистической партии. А о дикой жестокости чекистов, которые арестовали всю родню отца и заставили их копать себе могилу, а потом всех расстреляли и бросили в эту могилу, молодой журналист не написал. Или Бородинская битва, где русские войска потерпели поражение от французов и отошли, сдав, второй по значению, город Москву. Почему мы празднуем победу под Бородино? Таких вопросов было много — я всех уже и не помню. К счастью, всё обошлоcь для нас с учительницей.
Я много читал — даже трудно определить чёткую тематику. Читал всё что попадало под руку. Читал Толстого, Достоевского, Бунина, Куприна, ну и, конечно, французских писателей: Мопассана, Бальзака, Дюма. Дюма мне нравился больше всех. Очень хорошо его было читать ночью — оставаясь с его героями наедине. Можно было мечтать о смелых и честных друзьях, прекрасных женщинах и прочем. Всё это было так далеко от реальной жизни, но помогало днём выживать.
В 1959 году папе дали двухкомнатную квартиру на втором этаже двухэтажного дома. Вселялись все ночью за день до официального разрешения, так как боялись, что кто-то заселится в наши квартиры самовольно — это было вполне вероятно. Теперь у нас была газовая колонка и туалет в ванной комнате. Наконец-то не нужно было каждую неделю ходить в баню (место, где можно помыться горячей водой) и стоять часами в очереди за право помыться. Трудно передать это счастье.
Но школа от нашей новой квартиры была далеко, и каждый день приходилось ехать на троллейбусе, а потом ещё идти пешком.
Уже в старших классах я выглядел моложе своих лет и не имел опыта отношений с девушками. Все это затрудняло мои попытки. Девушки, конечно, это чувствовали и не шли на контакт. Пришла первая любовь. Она была платоническая — я думаю, что Лора из старшего класса даже не догадывалась об этом. Но я чувствовал, что моё время ещё впереди.
Всего две картинки событий из моей жизни, чтобы почувствовать воздух того времени.
В школе нам задали выучить наизусть сцену дуэли Онегина и Ленского из «Евгения Онегина» Пушкина. Была суббота, жаркий полдень давил на мозги, вызывая сонливость. Я пытался запомнить стихи, но в соседнем доме была свадьба — проститутка Людка третий раз в свои 23 года выходила замуж. Все в соседнем дворе уже изрядно выпили и начали танцевать под духовой оркестр. В нашем дворе резали свинью, которая отчаянно сопротивлялась, издавая дикие звуки. В это время я старался запомнить сцену дуэли. У меня ничего не получалось, так как в тот момент, когда Евгений Онегин стал поднимать пистолет, свинья с большим визгом вырвалась и стала бегать по двору, а в соседнем, Людка в очередной раз прощалась с девичеством под духовую музыку и пьяные крики гостей. Визги свиньи перемешивались с низкими звуками духовых и дуэлью. Всё это создавало хаос в моей голове, и память отказывалась работать. Моя встреча с прекрасным произошла в неподходящее время.
В соседнем доме жили три проститутки, но отношение к ним было нормальным — никто их не осуждал, ну они так выживали, как умели, но все помогали друг другу, и взаимоотношения были человеческие.
Я часто беседовал с дядей моих друзей. Он был старым интеллигентным человеком. Надо сказать, что в Виннице многие интеллигентные евреи носили нижнее бельё. Может быть, это была защита от насморка, который свирепствовал на территории Украины, не знаю. Даже летом в 30-ти градусную жару он под пижамой носил кальсоны. Я об этом догадывался по длинным веревочкам, которые свисали из-под пижамы внизу. Он рассказывал мне о своем участии в штурме Зимнего дворца в ноябре 1917-го года, но совсем не так, как это описывала официальная история. Он тогда был студентом Петербургского университета и, проходя мимо Зимнего дворца, увидел группу вооружённых людей, которые ворвались в здание. Предполагая, что эти люди пришли грабить царский дворец, он решил присоединиться к ним и взять что-нибудь тоже. Ему удалось схватить в ванной комнате красивое полотенце, но подбежавший вооруженный матрос отобрал его и спрятал под тельняшкой, воровато оглядываясь, очевидно он хотел сохранить полотенце для будущего музея революции. Поняв, что здесь опасно и грабят профессионалы, дядя быстро ушёл, но от революции у него осталось очень неприятное впечатление, и оно не изменилось в течении всей его жизни.
Параллельно со школой я учился в вечерней математической школе, так как поставил себе цель поступить в МГУ на мехмат. Вел её Сергей Сергеевич Яровой. Ходил туда с большим удовольствием, так как Яровой был очень талантливым математиком. От него я научился смотреть на математику как на искусcтво. Важно было не только решить задачу, а решить ее красиво и элегантно. Единственным недостатком Сергей Сергеевича было пьянство — этот всенародный бич. После курсов я ещё занимался дома до двенадцати часов вечера. И так каждый день — три года. Временами мне казалось, что мехмат достижим. Из нашего класса я один собирался в Москву. Большинство даже и не думало куда-то уезжать. Все старались поступить в Виннице. Это было понятно и удобно. Было откровенно страшно ехать в этот огромный незнакомый город.
Но была ещё одна серьёзная причина. Лидер нашей страны Никита Хрущев несколько лет назад принял решение увеличить длительность учёбы в школе. Теперь мы были должны учиться на один год больше, то есть вместо десяти классов — одиннадцать, для приобретения производственной специальности. Для мальчиков в нашей школе была одна специальность — столяр. Идиотизм этого решения я даже не обсуждаю, но мы потеряли на это год жизни. И вот через три года правительство решило вернуться к старой системе десяти классов, в результате получилось два выпуска в один год. То есть конкурс при поступлении увеличился в два раза. Значит вероятность поступления в институт уменьшилась в два раза.
А я думал только о Москве. Жизнь в Виннице была мне неинтересна, да и авантюризм подталкивал рискнуть. Самое страшное для меня было попасть в армию. Жить по приказу было невыносимо, да и терять два года было жалко, тем более что один я уже потерял в школе.
В Виннице коррупцией, антисемитизмом был пронизан даже воздух. Эта среда выталкивала мою субстанцию — они не могли сосуществовать вместе. Мне тогда казалось, что в России всё гораздо лучше и честнее.
Я должен был, получить медаль, но преподаватель по украинскому языку и литературе Понз Тадей Андреевич, ставил мне оценки на один бал ниже, чем другим, а мне нужна была пятёрка. Он объяснял мне это тем, что у меня плохой вкус. Я чувствовал, что он ненавидит меня физиологически. Тем не менее я подошёл к нему и сказал, что из-за него я не получу медаль (медаль позволяла сдавать только два экзамена вместо пяти при поступлении в институт). Он ответил, что если я сдам ему выпускной экзамен на пятёрку, то он поставит мне пятёрку в аттестат. Я много готовился и сдал на пятёрку, но в аттестат он поставил четвёрку, и я остался без медали.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer5-6-nklejman/
