1943 год. На рынке в Магнитогорске за буханку свежего хлеба отдавали последнее, что имелось. Женщина в потрепанном пальто и валенках предлагала шкатулку со старинными открытками — но никто не интересовался ее «товаром». Она отыскала взглядом молодую, сытую, одетую в теплую шубу даму.
— Купите. Мне очень нужен хлеб… Посмотрите — это Лина Кавальери, это Бета Вальтер, Трефилова, Карсавина, Бороздина…
Холодные колючие снежинки опускались на пышные прически, обнаженные плечи, на длинные платья и красивые лица. Какими судьбами занесло их из Парижа, Варшавы, Санкт-Петербурга в холодный и голодный уральский город?
Дама в шубе оказалась женой директора одного из харьковских эвакуированных заводов и была не лишена культурных запросов. Она купила у Анны Павловны — так звали владелицу открыток — ее коллекцию. Через сорок пять лет, разбирая старые вещи в своей квартире на Кутузовском проспекте, дама натолкнулась на шкатулку с давно забытыми почтовыми открытками, пожала плечами и отдала открытки мне. У меня на книжной полке они тоже провели в забытьи немало лет…
Нежный овал лица, капризные губы, лучистый, сияющий взгляд. Складки старинных кружев на длинном платье. Лина Кавальери! В начале 90-х годов, теперь уже не прошлого, а позапрошлого века, она появилась в петербургских кафе-шантанах — грациозная танцовщица, исполнительница неаполитанских песенок и легкомысленных куплетов. Но не для этого природа наградила ее и талантом, и тонким очарованием «первой красавицы Европы». Став со временем оперной певицей, Лина Кавальери выступала в Мадриде, Варшаве, в «Метрополитен-опера», Неаполе, Генуе, Палермо. В России публика аплодировала ей в операх «Манон» и «Таис» Ж. Массне, «Травиата» Дж. Верди, «Фауст» Ш. Гуно, и «Богема» Дж. Пуччини.
Лина Кавальери
На обороте карточки «открытое письмо», помеченное датой 17 декабря 1903 года. «Многоуважаемый Иван Матвеевич! Посылаю Вам мой искренний привет и вместе с тем m-me Cavalieri в классической позе. Не откажите в любезности передать прилагаемую открытку Анне Павловне». И подпись: В. Кениг.
Коротенькие «сопроводилки» с оттенком шутки, легкого юмора, есть и на других открытках. Вот, чуть улыбаясь, смотрит на нас Анна Уракова, балерина Императорского Мариинского театра. А с обратной стороны мелким почерком: «Здравствуйте, Иван Матвеевич! Шлю Вам через обозначенную на обороте сего особу мой самый сердечный привет».
Анна Уракова
«Посылаю Вам хорошенькую барышню» — фото актрисы Марии Домашёвой.
Мария Домашёва
«Несмотря на зимний холод, я чуть было не растаял при взгляде на изображение, находящееся на обороте. Посылаю его скорей Вам».
На фото Надежда Музиль-Бороздина, представительница большого и знаменитого семейства артистов.
Музиль-Бороздина
«Мой итальянский корреспондент прислал мне сразу на мою открытку четыре. Посылаю ему тоже четыре, которые должны произвести окончательный фурор».
Впрочем, скоро выясняется, что вовсе не солидному Управляющему Российским Обществом транспортов в Нижнем Новгороде Ивану Матвеевичу Пронину, а милой супруге его Анне Павловне предназначены эти открытки. Это она, горячая поклонница, увлечена собиранием модных почтовых карточек. К ней в альбом «слетаются артисты» из Москвы и Санкт-Петербурга, из Лозанны и Саратова —отовсюду, где по долгу «транспортной службы» бывают сослуживцы мужа. Приятная игра «в почту», некое артистическое лото, постепенно собирается коллекция.
Письма проливают свет не только на тайну старинной коллекции. В них целый срез жизни провинциальной русской интеллигенции начала ХХ века. Они так созвучны чеховским пьесам. Недаром один из адресатов постоянно подписывается «Дядя Ваня». Вот несколько строчек: «Пишу из Кинешмы, откуда сегодня выезжаю в Шую. Время медленно идет день за днем, повторение того, что было вчера. В моей бродячей жизни, пожалуй, есть и поэзия. Эти скучные вечера, переезды, неудовлетворение, недовольство, все это в частности, а в общем, хорошо. Например, тоска в частности, плохо, а в общем — поэзия».
Тут и там рассыпались по тексту крупные и мелкие приметы времени. Вот буквы i, еръ и ять. Вот почти забытая форма обращения «Её Высокоблагородию Анне Павловне Прониной»… А вот и стихи, отражающие либеральные настроения общества: «Вы живете во мраке, в оковах, в аду… Я вас к свету, к свободе вперед поведу!» И те же надежды в прозе, в рамках реального времени апреля 1906 года: «С открытием Думы!».
Тревожный, бесславный 1904 год.
«Всё похоже на то, что война эта затянется надолго, а уже и теперь она отразилась на общественных делах, что же будет дальше? …На днях отправляется целый полк добровольцев-черкесов — это отчаянный народ, куда смелее наших казаков, и несомненно, их предназначат для атаки».
Очень интересны приметы быта: как проводили длинные вечера в «дотелевизорную эпоху», чем увлекались, чем болели, куда ездили, как любили и как расставались…
«Здравствуйте, Иван Матвеевич! Надеюсь, что вы приехали благополучно. Анна Павловна сообщает, что вы привезли стереоскоп. Меня уже начинает разбирать любопытство. Если в гости никуда не поедете, то в воскресенье явлюсь посмотреть. А в винт сыграем? Давненько мы не сражались».
«Многоуважаемый Иван Матвеевич! Поздравляю вас с наступающими праздниками и желаю вам провести их как можно счастливей и приятней. Я надеюсь, что, когда вернусь из Москвы, услышу от вас об исполнении этого пожелания. Мне, по всей вероятности, придется совершенно неожиданно покататься в это Рождество на резиновых шинах, так как в Москве до сих пор нет снега».
«Дорогой мой, золотой, милый «Дядя Ваня», пишу на скорую руку, всего несколько слов. Тороплюсь на лекции. Дело в том, что я сегодня ночью видела во сне Мурку и очень беспокоюсь — не больна ли она? Будь, родной, спросить хотя бы по телефону, что с ней».
«Взглянув на себя утром в зеркало, я поразилась своей худобой, выгляжу просто селедкой. Подумав, что ты теперь меня не узнаешь, я решила не ехать к тебе пока не поправлюсь. Обнимаю, крепко-крепко, мой добрый, славный, ласковый котик».
«У нас в банке двое больных: Александр Михайлович (текущие счета) и мой коллега Карл Карлович. У последнего — брюшной тиф. Если прибавить меня с моими почками, то будет «нас трое». Меня, положим, считать нечего, так как при строгой диете я чувствую себя совершенно здоровым и еще месяца через два от болезни, надеюсь, и следа не останется. У бедняги же Карла Карловича болезнь из разряда смертельных, и по слухам, в сильной степени».
Очень интересным мне показалось письмо молодой женщины по имени Фаина, адресованное, по всей видимости, подруге.
«…Сейчас сдала анатомию, выдержала на 5, отвечала хорошо. Приходилось много и усиленно заниматься. Не успела кончить одно, как начались работы по физиологии. В лаборатории приходится задерживаться до 8 часов. Дня вообще мало, но пока есть желание и энергия — ничего не страшит. Тебе передавал И. Ф. о вторично откладывающейся свадьбе. До перехода на третий курс я не могу быть замужем, причин больших нет, а кой-какие найдутся. И время у нас сейчас тревожное…».
Казалось бы, что особенного — сдала анатомию, пропадает допоздна в лаборатории, замуж не торопится? Но письмо-то ведь от 4-го декабря 1904 года! Какую смелость, силу воли надо было проявить, чтобы в то время стать врачом! Пройдет еще десять лет, прежде чем война заставит правительство разрешить женщинам быть медицинскими сестрами, врачами, телеграфистами… В действующей армии!
«Многоуважаемый Иван Матвеевич! Посылаю Вам сердечный привет из полярной страны, отдаленной в настоящую минуту от Европейской России льдами. Мое путешествие в эту страну закончилось вполне благополучно, и я ожидаю каждый день Депутацию от Академии Наук, которая привезет мне неминуемо золотую медаль».
И подпись: В. Кёниг.
Я прячу в коробку последнюю открытку, помеченную 1903-м годом, повторяю вслед за Поэтом:
Не говори с тоской: их нет.
Но с благодарностию: были.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer5-lapteva/
