Вместо эпиграфа
Что происходит с памятью
вопрос скорее риторический
всё то же
её корней не видно
но побеги вполне годятся для гнездовий птиц
и тех и этих
лишь бы возвращались
в листву густую выводить потомство
ведь крона эта их родной ковчег
что сохнет на горе после потопа
отбрасывая тень
и тень резная такую площадь суши покрывает
что обойти ее или измерить
понадобится сорок долгих лет…
О если бы не внешние стихии
и не жучков колонии
возможно
не возникал бы каверзный вопрос
Осенний мотив
В переулке пустом,
мешковатом, дождями промытом,
колокольное эхо гремит, словно прачка корытом.
Беспокойный октябрь простыню на балконе полощет.
Новый слог время года диктует — короче и проще.
Не крыло, а весло пригодится в такую погоду.
Опечалился булочник Ганс, нету в лавке народу.
Смотрит Грета в окно неизменно мечтательным взглядом.
Не видать жениха, а осенние сумерки рядом.
Замыкается круг, ибо нет над судьбой нашей власти
за границей любви, за пределом обугленной страсти.
И какой-то мотив неприкаянный душу тревожит
и с ненастной погодой роднит, да утешить не может.
***
Спасибо, Господи, за то,
Что, наказав, оставил память.
Я помню град, и снег, и зáмять,
и друга в стареньком пальто.
Я помню зимы, что стекло
крушили в ледяные друзы,
но укрепляли наши узы.
Где вместе двое, там — тепло.
Там третьим среди нас есть Ты,
пока союз сердец возможен,
не обезвожен, не безбожен,
и не сведен до пустоты.
Друзьям
Так неуверенно, но увлечённо,
щурясь от дыма своей сигареты,
мелом и грифелем, белым и чёрным,
юность моя рисовала портреты.
Каждый из вас ей казался избранником
редкой судьбы, чудотворцем и гением.
Пьяный солдат — очарованным странником.
Эхо в парадном — божественным пением,
словом живым ей казалось. И слышала
юность моя голоса незнакомые…
Знала, что в поисках разума высшего
из пустоты извлекает искомое.
Ближнему моему
Не гляди на часы, не следи за временем,
то, что делаешь, делай, да сбудется, что просимо.
Не успел — отпусти, да не станет бременем
на твоих плечах что тебе не по силам.
День на запад ушёл. Растворился в закате.
Он взойдёт на востоке, с тобой, без тебя ли,
там и тут одинаков: в багрянце и злате.
Можно только спасибо сказать, что не взяли
жизнь твою ни за грош те, кто ищут раздора.
Но великая сила в глазах побратима,
что дарован судьбой. Где твой ящик, Пандора?
В нём — надежда, все прочее необратимо.
И пока я смотрю на прекрасные лица,
мне не трудно, однажды войдя в эти двери,
оставаться при жизни, доколе продлится,
с тем, кто любит и помнит,
кто знает и верит.
***
Порою осекаюсь: Боже, Боже,
прости, что верой не была сильна.
Когда родишься, как слизняк, без кожи,
не понимаешь, чья же в том вина.
Достаточно ли силы половины
пока жива и счастлива сейчас,
не бросить взгляд последний на руины,
где Ты меня и наказал, и спас…
И если губы солоны от пота,
а боль души твердит, что не умрёт,
встаёт передо мною призрак Лота.
Он говорит жене: «Иди вперёд».
«Найдено при раскопках»
Помимо предметов простых, однозначных и функциональных,
таких, как часы, телефон, зажигалка, стакан, карандаш,
ну, мало ли в мире предметов, что нас окружают;
их цвет и размер, и предметная ценность вторичны,
важнее наличие или отсутствие их.
Они возникают, когда назревает потребность
взять в руки стакан, карандаш, зажигалку, часы, телефон…
Помимо предметов простых, нам встречаются вещи с подвохом:
охотничий нож, музыкальная клавиша, снег,
жемчужина, мыльный пузырь, акварельные краски;
они изменяют в движении сущность свою.
Есть символы. Оттиски слов, отложения действий,
густой конденсат страха смерти, иллюзий, труда,
дражайшие сети сознания, опыта, чувства…
Что знали друиды о мире?
И что можем знать мы о мире, не зная себя…
Полуночный экспромт
Работала с детьми. И, возлюбив немало
сей благородный труд, вела детей в поход.
Я всех по головам их вслух пересчитала.
Их было шестьдесят — дневных моих забот.
Да, шестьдесят детей водили хороводы
и за руки взялись, построенные в ряд….
И вдруг примнилось мне, что дети — это годы.
Да, годы жизни, да. Мой маленький отряд.
И вот стою столбом и думаю: «О, Боже!
Вот эта горстка лет и есть мой жалкий век?»
И вновь пересчитав, я ощутила кожей
и сердцем: как же мал и беден человек.
Гоняясь за судьбой, достатком и химерой
возвышенной любви, за радости клочком,
один из тех детей, он заполняет меру
своих дырявых лет, вооружась сачком.
Он ловит мотыльков удачи, из личинок
несбывшейся мечты он добывает яд.
Но шестьдесят детей, но — шестьдесят лучинок,
что так же, как моя, когда-то догорят…
Памяти отца
Из гостей уходя домой,
ты молчал, если шёл со мной,
охраняя от белых мух,
ограждая от смертных мук,
прикрывая своей спиной
от беды то, что было мной.
Разве только, когда хмелел,
эту странную песню пел:
«От Махачкалы до Баку
волны катятся на боку
и, качаясь, бегут валы
от Баку до Махачкалы…»
Ну, а если ты горевал,
ты причину тоски скрывал,
но уже было ясно мне:
боль, что прячут, сильней вдвойне.
И звучал во мне тот напев,
нет, не песня, а лишь припев:
«От Махачкалы до Баку
волны катятся на боку…».
И тогда открывался мне
целый мир на твоей волне,
где, качаясь, бегут валы
от Баку до Махачкалы…
Ты меня не пускал в края,
где, считал ты, погибну я.
Но ты первым ушел в поход
и я старше тебя на год.
Умирая в своей стране,
ты оставил в наследство мне
ту любовь, что во мне жива,
эту песню, а в ней слова:
«От Махачкалы до Баку
волны катятся на боку….».
Я все дальше от той земли,
где сидели мы на мели.
… и, качаясь, бегут валы
от Баку до Махачкалы…
Молитва
Кто из Твоих подопечных,
призванных на´ небе жить,
может служить Тебе вечно,
верой и правдой служить?
Кто, онемев от усердья
и от любви поумнев,
ждёт от Тебя милосердья
и усмиряет Твой гнев? —
птицы небесные, звери:
буйвол и лев, и орёл
входят сквозь узкие двери,
чтобы стеречь Твой престол.
Все повинуются знаку
щедрой десницы Твоей…
Боже, оставь мне собаку,
я позабочусь о ней.
Я пред Твоей белизною
в большем долгу, чем она.
Пусть она будет со мною,
если Тебе не нужна.
© 2016-2017
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer5-gershenovich/
