+ + +
Жить без раскаянья? — он спросит, — непостижимо.
Как это — выправлять паспорт и исчезать с концами?
Хочешь, расскажу тебе, как будешь ладить с живыми,
когда наступит пора дружить с мертвецами?
Хочешь почувствовать, как будешь стихать, умирая?
Хочешь узнать этот привкус мёрзлой мяты на нёбе?
Сейчас расскажу тебе, о чём думают преступники и пираты,
когда на заре к ним выбираются призраки из-под надгробий.
Будешь тонуть отчаянно, как фрегат на коварных рифах.
За каждый поступок получишь жгучий огонь вдогонку.
Будешь страдать среди ночи за каждую неточную рифму,
будешь метаться во сне за каждую обиженную девчонку.
Каждый голос, тобой преданный, заголосит сиреной,
каждое сердце, тобой разбитое, будет терзать упрёком.
Горло твоё будет кровавым, печаль — безмерной,
проклятие твоё будет чёрным, а виселица высокой.
Так всё и будет, оно того стоит, в общем и частном,
даже когда детали и фон не так контрастны.
Я и сам знаю, с кем в случае смерти буду общаться,
и с чем в таком случае придётся расстаться.
Знаю, что демоны забвения — упрямой породы,
знаю, они никогда ни за что не бывают в ответе.
Но хотя бы какое-то время после моего ухода
будут возникать сплетни и рождаться дети.
Знаю, что солнце будет над ней, как вино непитое,
а время в её руках — как чётки, серебряной вереницей.
И пока она здесь, я не умру даже под пытками.
А если сбежит, не умру, покуда не возвратится.
+ + +
У неё чёрные, как земля, волосы.
Я знаю эту женщину не один год.
Живёт себе, не беспокоясь вовсе,
среди утренних зорь и вечерних хлопот.
Среди железа и ярких растений,
среди стен и пичужих криков,
среди подземных русел сплетений,
среди всех своих снов и фриков.
Она ходит по площадям и базарам,
Пряча телефон и флягу в кармане.
И я бы учинил у соседей пожары,
чтобы только привлечь её внимание.
Я готов оставить города без света
и в портвейн превращать озёрную воду,
лишь бы она, вспомнив, что я есть на свете,
писала мне письма про жизнь и погоду.
Я готов устраивать на её улице драки,
лишь бы чувствовать рядом её нежность и грубость,
и слушать её постоянные враки
о том, с кем спит она и кого она любит.
Я придумаю новые буквы и ноты,
я убью всех поэтов с их высоким стилем,
чтоб забыла она прошлое до последней йоты,
чтоб смотрела она в ночь, обеззвученную штилем.
Небо за её окнами холодеет перед бурей.
Заливая её память, дождь обрушится следом.
Пусть забудет обо всём.
Пусть даже обо мне забудет.
Только из забытых я хочу быть последним.
+ + +
Как мы возводили свои дома?
Когда стоишь под небом, кругом зима,
и облака разворачиваются и отплывают прочь,
понимаешь, что жить нужно там, где не пугает смерти ночь.
Строй стены из водорослей и травы,
выкапывай волчьи ямы и рвы.
Привыкай жить вместе со всеми в череде дней.
Родина — это там, где тебя понимают, когда говоришь во сне.
Клади камень на камень, строй свой дом,
на глине, на чернозёме, на кварце крутом,
выгребай из карманов земли уголь и медь.
Для свадеб и похорон каждый должен крышу иметь.
Нужно иметь место, которое жаль терять.
Вода чего-то стоит, если она для питья.
Если вправду ищешь виновных, не сходи с ума.
Всю жизнь мы только строили свои дома.
Глыба к глыбе, гвоздь за гвоздём, стена к стене.
Если можешь всё прекратить, тебе видней.
Но если хочешь, чтобы меня не было здесь,
придётся, кроме меня, забрать и дом мой весь.
Поближе к солнцу, подальше от пустоты.
Деревья будут расти, дети будут расти.
На табачном листе выступает роса.
Мы строили так, будто крыша у нас — небеса.
Словно налаживали высоту.
Будто словами наполняли речей пустоту.
Будто возвращали вещам имена.
К глыбе глыба, за гвоздём гвоздь, к стене стена.
Голос сильным даётся для пения, слабым для мольбы.
Речь исчезает, если ею не говорят о любви.
Ночь не имеет смысла без темноты.
Свети надо мной, чёрное солнце, свети.
+ + +
Кнопочная нокиа. В семье единой.
Как тебе, гитана, в моих палестинах?
Тает в воздухе лета липкая паутина.
Прижимаешь к сердцу тёплую рвань, будто господнего сына.
Что тебе привиделось, бродячая донна?
Голос ближе к сте́блям и сердце ближе к кроне.
Из ночи выкатываются расстрелянные эшелоны.
Роют песок могильщики. Готовятся к обороне.
Будет осень, ты изменишься, как природа.
Кроме меня, никто не заметит твоего ухода.
Всё больше оружия на руках у народа.
Был бы выбор, я бы избрал себе других верховодов.
Будет зима, будут пения переливы.
Горизонт будет цвета охры с оливой.
Но нынче туманы зелёные, красные ливни.
Всё ощутимее цыганский напев в державных гимнах.
Двадцать лет искать выход из дельты Дуная.
Видишь, я её вместе со всеми пересекаю.
Ласточки прилетают со склонов Синая.
И нету, гитана, начала,
и нету края.
Всё будет как в сказке, как захотим сами.
Юный месяц над золотой нивой и над лесами.
Июньские рассветы с ангельским голосами.
Удобная семейная мебель, твоими набитая волосами.
И ты несёшь своё сердце, свою мороку.
Подходишь вместе со всеми к ночному потоку.
Думаешь, как не пропасть в этой тьме глубокой.
Приходит смерть,
и без разницы, с запада или с востока.
+ + +
Как век назад, неизменно —
время по кругу катит.
Грузят в вагоны военных,
чтоб возвращаться до хаты.
Тени чистых-нечистых,
в сумраке — тайн всплески.
Снова судьба отчизны
зарождается вдоль железки.
Бойко идёт торговля,
и новости здесь возникают.
Держит вместе вокзальная кровля
людей этого края.
Стоят при своей печали —
не сбросишь эту награду,
прячутся всю ночь на вокзале
как в церкви во время осады.
Война отмечает сотую,
ей длиться ещё веками,
пристально смотрят в лицо тебе
проповедники с проводниками.
И поезд со всяким людом
вывозит пуды чемоданов,
словно серебряной дратвой круто
сшивает глубокие раны.
Цели́т надрез за надрезом,
лечит язвы озона,
скрепляет рельсов холодным железом
податливые чернозёмы.
К единственной, сердечной,
верной моей и сладкой,
во времени бесконечном
нежность скупа и кратка.
Не изменить истоки,
несбывшиеся надежды.
Впрок не идут уроки.
Спасибо, хоть всё как прежде.
+ + +
Будто и не знал её.
В ночи
снег летит — убийственно, как пули.
И стоят деревья в карауле,
всматриваясь в лица, как сычи.
Будто вылетая из краёв,
где дыханье сдавливает холод,
входит в темноте в пустынный город,
брошенный под вечер без боёв.
И она прошепчет:
«Не гляди».
И забудешь тут же о запрете.
И раскроешь веки на рассвете
и увидишь…
Будто впереди
всё ещё впервые — вязь следов,
школьной переменки тёплый гомон.
Будто всё случится по-другому.
Будто и не видел тех снегов.
Будто ночи острые ножи
не держал, зажав в своих ладонях.
Снег под утро ляжет на кордонах.
Снег очертит край и рубежи.
И не знаешь, сказка или быль —
этот снег, то ранящий, то нежный.
Будто и не знал её он прежде,
не держал,
не видел,
не любил.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer5-zhadan/
