Вступление
В августе 1968 года войска стран Варшавского пакта вторглись в Чехословакию, чтобы предотвратить демократические реформы, назревавшие в этой стране. Масштаб этой операции поражает воображение и сейчас: 500 тысяч человек и 5 тысяч танков. Начавшаяся в 1968 году оккупация Чехословакии продолжалась до 1991 года. В советском обществе демократически настроенная интеллигенция встретила это событие первыми в истории СССР открытыми протестами по отношению к политике страны: 7 человек выступили против вторжения, выйдя на Красную Площадь с соответствующими транспарантами. Учитывая тогдашнюю обстановку, эту акцию можно назвать героической. Вспомним песню Галича «Петербургский романс»: «И все так же, не проще,/ Век наш пробует нас —/ Можешь выйти на площадь,/ Смеешь выйти на площадь,/ Можешь выйти на площадь,/ Смеешь выйти на площадь/ В тот назначенный час?!» И. Бродский откликнулся на вторжение стихотворением «Письмо генералу Z». Эпиграф, взятый из «Песни об осаде Ла-Рошели»: «Война, Ваша Светлость, пустая игра. Сегодня — удача, а завтра — дыра» — напоминает о длившейся 14 месяцев осаде гугенотской прибрежной крепости Ла-Рошель королевскими войсками в 17 веке и, по сути, уже должно настраивать читателя на антивоенный лад. Осада Ла-Рошели известна читателям по романам Дюма и картинам Клода Лорена.
Перекличка Бродского с Оденом и Окуджавой в стихотворении «Письмо генералу Z»
Хотя имя Бродского в тот период слышали многие в связи с инсценированным против него судебным процессом в 1964 году, мало кто был знаком с его творчеством, кроме друзей. А он тогда был уже сложившимся поэтом, автором многочисленных стихов. В 1968 году, то есть именно в то время, когда было создано «Письмо генералу Z», он закончил работу над сложной поэмой «Горбунов и Горчаков», которую впоследствии назвал «исключительно серьезным сочинением»[i]. В книге Соломона Волкова приводится беседа Волкова с Бродским об Одене, в главе, записанной в интервале осень 1978 — весна 1983, и Бродский в числе своих стихов, появившихся в середине 60-х годов и навеянных творчеством Одена, называет и «Письмо генералу Z » с комментарием «до известной степени»[ii]. Бродский также упомянул «Письмо лорду Байрону» Одена, которое он переводил на русский, как наиболее известный ему текст Одена и заметил, что оно «стало противоядием от всякого рода демагогии»[iii]. Таким образом, заглавие «Письмо генералу Z» отсылает нас к этому длинному стихотворению Одена. В чём же конкретно проявилось влияние Одена? Бродский вслед за Оденом воплощает своё высказывание в виде письма призраку. Оден пишет письмо призраку Байрона, а Бродский призраку генерала. Правда есть и различие, поскольку Бродский не был бы сам собой, если бы он не модернизировал форму использованную Оденом. Оден пишет это письмо от своего имени, а у Бродского — письмо написано от имени лирического героя, объективируя таким образом описание путём удаления автора из кадра. Оден создаёт широкую панораму времени включая в неё события собственной жизни, политические новости, состояние науки и искусства- всё вместе — это энциклопедия времени. Он пишет: “It is a collage that you are going to read” и в следующей строфе: “I want form that’s large enough to swim in,/ And talk on any subject that I choose,…” В этом смысле архитектоника стихотворения Бродского и использованный им размер близки Оденовскому, а изобразительность действительно напоминает колаж из разнородных элементов. Антиромантическое и ироническае виденье Одена вполне созвучно тональности «Письма генералу» Бродского. Оденовское «противоядие от всякого рода демагогии» вылилось у Бродского в развенчание военных мифов. Если факт влияния Одена на «Письмо генералу Z» можно считать неоспоримым, выявление переклички с другими литературными источниками требует дополнительного анализа. Конечно же у русскоязычного поэта Бродского связи с русской литературой обширные и глубокие, но мы рассматриваем связь конкретного произведения Бродского с поэзией Окуджавы, во-первых, потому, что её влияние на «Письмо генералу», по нашему мнению, очень значительно, и во-вторых, потому, что в нашей статье мы рассматриваем также влияние «Письма» Бродского на более поздние стихи Окуджавы о войне. Кроме связи с поэзией Окуджавы мы видим в стихотворении Бродского связи с произведениями Достоевского, Блока, Гумилёва, Г. Глинки, Багрицкого, Н. Матвеевой и других авторов, но мы опускаем обсуждение этих связей, поскольку это уведёт нас в сторону от темы нашей статьи. Под перекличкой в данном случае мы понимаем присутствие отзвука в произведении одного поэта на произведения другого, при этом отношение между субъектом и объектом влияния может принимать разные формы в зависимости не только от того на каком уровне поэтического текста такое влияние обнаружено: начиная от темы и идеи, и кончая эфоническими характеристиками текстов, но также и в зависимости от степени влияния, начиная с аллюзии и кончая цитатой. В нашем рассмотрении перекличка может в каждом отдельном случае включать один или несколько из упомянутых выше уровней: тематический, идейный, структурный и/или образный. Поскольку стихотворение Бродского является реакцией на военную авантюру, то естественно ожидать в нём военную образность. В момент вторжения были ещё живы и служили в Советской армии участники Отечественной войны. Военная тема была широко представлена в русскоязычной поэзии, а освещение её было романтизировано и героизировано. Однако, осмысление происшедшего как национальной трагедии уже начало вызревать в общественном сознании. Выразителями такого, не очень популярного у властей понимания истории, были прошедшие войну поэты, с которыми Бродский был так или иначе связан: это Б. Слуцкий, Б. Окуджава и С. Липкин. При этом, младший их них Б. Окуджава, попавший на фронт после 9го класса средней школы, пришёл к такой позиции не сразу, начав, как и большинство, с сентиментальной героизации прошедшего он только постепенно подошёл к осмыслению войны как трагедии. Популярность стихов и песен Окуджавы ко времени чешских событий трудно переоценить. Его песни знали и пели миллионы. Немногочисленные книжные издания расходились мгновенно. Образы из его песен были «на слуху» почти у всех потенциальных читателей. Поэтому, когда Бродскому понадобилось описать вторжение в Чехословакию, он использовал образы из романтических песен Окуджавы, но с отрицательным знаком. Он, несомненно, расчитывал но то, что читатели узнают эти образы и оценят его пародирование. О влиянии творчества Б. Окуджавы на раннего Бродского говорится в статье В. Куллэ «Окуджава как фактор влияния (К вопросу о некоторых параллелях творчества И. Бродского и Б. Окуджавы).»[iv] В этой статье приводятся многочисленные примеры пересечений тем и образов в стихах этих Бродского и Окуджавы в поздние 50ые и ранние 60ые годы. Поэтому наличие переклички между ними в стихотворении Бродского «Письмо генералу Z», написанного в конце 60ых, не должно никого удивлять. Широкая известность образов из поэзии Окуджавы среди современников очевидно предоставляла Бродскому заманчивую базу для привлечения внимания к ним в своих текстах, как в случае сходной их интерпретации с его собственной интерпретацией, так и в случаях, когда его интерпретации были антитезами окуджавских. Можно условно назвать эту стратегию методом «троянского коня».
Голос автора письма генералу — это голос офицера, участника Отечественной войны, побывавшего в сражениях. При описании окупации он использует лексику очень известных в 60-ые бардовских стихов и песен. Антивоенно настроенному ветерану, выведенному в «Письме генералу Z», Бродский придал черты лирического героя произведений Окуджавы: пишущий письмо рассуждает о войне и о себе в форме, напоминающей о творческой манере старшего современника Бродского. Бродский помещает персонажа, пришедшего из произведений Окуджавы, в новые обстоятельства; образы, взятые из стихов Окуджавы, меняют окраску в непривычном контексте. Иногда Бродский поддерживает высказывания Окуджавы; часто он развивает тему или пародирует присутствующие у Окуджавы мотивы. Отсылки к Окуджаве всегда узнаваемы, то есть Бродский сознательно опирался на его произведения. Здесь нужно сделать оговорку. Великая Отечественная Война оставила неизгладимый след в личном жизненном опыте Окуджавы. При всем своем негативном отношении к войне как к явлению, Отечественную войну он считал горькой необходимостью, поэтому его стихи полны сострадания к людям, воевавшим на «нашей» стороне. Бродский же писал свое стихотворение в тот момент, когда Советский Союз стал нападающей стороной, и его армия превратилась в армию оккупантов. Естественно, роль, которую она выполняла, казалась Бродскому неприглядной, и уж тем более он не мог сочувствовать тем, кто послал солдат оккупировать другую страну.
Однако, по прошествии более чем половины века, современные читатели в своём большинстве (мы говорим теперь о 2018 годе) уже не узнают у Бродского аллюзии к образам Окуджавы и для них распознавание образов у Бродского как пародий на образы Окуджавы уже утрачено. Такая ситуация не нова. Ю. Лотман в комментариях к «Евгению Онегину» заметил, что «Непосредственное понимание текста «Евгения Онегина» было утрачено уже во второй половине XIX века». Поэтому мы считаем своей задачей помочь читателю увидеть в обсуждаемых произведениях, то что было видно современникам авторов.
Поскольку мы прослеживаем связь между «Письмом к генералу» и стихами Окуджавы на нескольких уровнях, обратим внимание на следующую деталь. Как на идейном, так и структурном и образном уровн на роль одного из самых влиятельных в связи с «Письмом генералу Z», Бродского претендует стихотворение Окуджавы «Из окна вагона», датированное 1964 годом. Текст этого стихотворения приводится ниже[v]:
Низкорослый лесок по пути в Бузулук,
весь похожий на пыльную армию леших —
пеших, песни лихие допевших,
сбивших ноги, продрогших,
по суткам не евших и застывших,
как будто в преддверье разлук.
Их седой командир, весь в коросте и рвани,
пишет письма домой на глухом барабане,
позабыв все слова он марает листы.
Истрепались знамёна , карманы пусты,
ординарец безумен, денщик безобразен…
как пейзаж поражения однообразен!»
Или это мелькнул за окном балаган,
где бушует уездных страстей ураган,
где играют безвестные комедианты,
за гроши продавая судьбу и таланты,
сами судьи и сами себе музыканты…
Их седой режиссер, обалдевший от брани,
пишет пьеску на порванном вдрызг барабане,
позабыв все слова, он марает листы,
декорации смяты, карманы пусты,
Гамлет глух, и Ромео давно безобразен…
Как сюжет нашей памяти однообразен!»
Как и многие другие стихи Окуджавы стихотворение «Из окна вагона» в иносказательной форме говорит о судьбе страны. Его появление совпало с периодом «завинчивания гаек» и потерей надежд на будущее у тех, кто ещё питали такие надежды. К их числу принадлежал и Окуджава.
В этом стихотворении выделены два действующих лица: «командир» и «режиссёр». Первый, судя по всему, символизирует власть, а второй — идеологию и культуру. Про власть сказано, что она «в корости и рвани», что «истрепались знамёна» и «карманы пусты», то есть это картина полного банкротства, а про идеалогию почти тоже самое — «декорации смяты, карманы пусты», а всё вместе — это тотальный крах. И. Бродский в «Письме генералу Z» использовал сходную идею и описал вторжение как материальную и моральную катастрофу, причём не для жертв окупации, а для оккупантов. Связь между рассматриваемыми стихами не ограничена описанием ситуации как краха системы, в них можно заметить структурную и образную схожесть. У Окуджавы предмет описания— это «вид из окна вагона» и «за окном», а у Бродского это «вид .. в моём окне», основная черта увиденного — грязь и разложение как материальное так и моральное. У Окуджавы о грязи — «короста и рвань», У Бродского «загажен алтарь Минервы» и «мы так долго сидим в грязи». У Окуджавы власть имущий — это «командир», а Бродского — это «генерал». В том и другом стихотворении речь идёт о письмах и фигурируют суд и судьи, есть описания музыкальных инструментов. Мы будем обсуждать детали образной переклички несколько позже. В приведённом тексте стихотворении Окуджавы как мы уже отмечали присутствуют идентичные или семантически-близкие образы, которые также встречаются в рассматриваемом стихотворении Бродского. В стихотворении Окуджавы 21 строка, а в стихотворении Бродского 144 строки, таким образом сходные образы почти полностью покрывают стихотворение Окуджавы, растворены в стихотворении Бродского, которое значительно длиннее. Казалось бы, что поскольку стихотворение Окуджавы датировано при публикации 1964 годом, а стихотворение Бродского датировано им 1968, есть основание считать, что в этом стихотворении Бродского прослеживается перекличка с «Из окна вагона» Окуджавы. Однако, в этой связи cуществуют некоторые обстоятельства, заслуживающие упоминания. Стихотворение Окуджавы было впервые опубликовано в 1969 году в московском альманахе «День поэзии», который был подписан в печать в июле 1969 года, а стихотворение Бродского датированно 1968 годом, то есть, если доверять этой датировке, оно написано раньше чем было опубликовано стихотворение Окуджавы.
Тогда остаётся предположить, что Бродский слышал это стихотворение, написанное в 1964 году, в исполнении автора на одной из многочисленных встреч поэтов, где участники читали свои новые неопубликованные стихи или Бродский читал его в списках. Таких встреч, когда и Окуджава и Бродский принимали участие в совместных чтениях в 60-ые годы, по свидетельствам участников, было не мало. Иначе остаётся предположить, что сходство между «Из окна вагона» и «Письмом к генералу» — случайное, правда дальнейшее исследование образности стихотворения Бродского, по нашему мнению, скорее подтверждает гипотезу о влиянии в этом стихотворении Окуджавы на Бродского, хотя каналы передачи информации от одного поэта к другому повидимому так и останутся неизвестными.
Следующий уровень переклички, который мы бы хотели обсудить, — образный.
Антивоенно настроенному ветерану, выведенному в «Письме генералу Z», автор придал черты лирического героя произведений Окуджавы: пишущий письмо рассуждает о войне и о себе в форме, напоминающей о творческой манере старшего современника автора письма. Бродский помещает персонажа, пришедшего из произведений Окуджавы, в новые обстоятельства; образы, взятые из стихов Окуджавы, меняют окраску в непривычном контексте. Иногда Бродский поддерживает высказывания Окуджавы; часто он развивает тему или пародирует присутствующие у Окуджавы мотивы. При этом отсылки к Окуджаве за малыми исключениями не прямолинейны, а носят характер намёков. В каждом отдельном случае такой намёк мог бы рассматриватся как случайное совпадение, однако количество таких «случайных» совпадений таково, что выглядит уже не случайным. Мы не знаем ни одного произведения Бродского, в котором бы схожесть образной системы с другим поэтом на пространстве двух частей одного стихотворения присутствовала бы в таких масштабах. По нашему мнению, Бродский сознательно опирался на произведения Окуджавы, не демонстрируя это напрямую, а позволяющему «имеющему глаза — увидеть».
Как мы уже отмечали, от современного читателя могут ускользнуть аллюзии Бродского к образам из песен Окуджавы, которые может легко распознать его (Бродского) современник. При этом можно заметить, что приведённое выше стихотворение Окуджавы «Из окна вагона», стало началом критического переосмысления им самим образов из своих более ранних стихов, и в этом смысле Бродский развил и продолжил тенденцию критического переосмысления, начатую самим Окуджавой, которая позже привела Окуджаву к отрицанию войны как явления.
Аллюзии к образам Окуджавы в «Письме к генералу Z» можно разделить на две групы: к первой мы отнесём наиболее широко известные образы из песен Окуджавы, а к другой, те которые может распознать только внимательный читатель, хорошо знакомый с его творчеством. При этом аллюзии в свою очередь можно разделить на две группы: аллюзии сходства и антитезы. Мы будем отмечать эти различия в ходе обсуждения.
Стихотворение Бродского состоит и 5 частей, деление на отдельные части напоминает «Письмо лорду Байрону», в котором в зависимости от издания отмечены 4 или 5 частей. . Поскольку образная перекличка Бродского со стихами Окуджавы представлена почти во многих из 44 строф стихотворения, а в некоторых строфах наблюдается больше чем одна аллюзия, перечисление всех аллюзий с соответствующими обоснованиями может утомить читателя, поэтому мы приведём только некоторые бросающиеся в глаза аллюзии из первой и второй части стихотворения Бродского.
Начнём с первой части «Письма поскольку именно первая и вторая части, описывающие распад армии, содержат наибольшее число аллюзий к образам Окуджавы как из его военного, так и гражданского репертуара.( Текст первых двух частей стихотворения Бродского приведён как Приложение в конце этой главы книги). Посмотрим на первую строфу из первой части:
Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас.
Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.
И Экватор шире, чем ваш лампас.
Потому что фронт, генерал, на Юге.
На таком расстоянье любой приказ
превращается рацией в буги-вуги.
Бродский начинает стихотворение с образа, который использует дуальность значения слова «карты» в русском языке, поскольку карты могут быть «географические» и «игральные», а иногда картой называют ресторанное меню. Слово «карты» в первой строке без обозначения специфики карт позволяет рассматривать оборот «наши карты- дерьмо» сразу в двух его значениях и предполагает что в тексте это и метафора, оценивающая позицию в карточной игре и одновременно оценка военных топографических карт, необходимых для управления войсками. А добавление- «Я пас», не разрушает этой дуальности, поскольку опять таки может быть рассмотрено и как обозначение хода в карточной игре, так и как метафора отказа принимать участие в военной операции. В стихотворении Окуджавы тоже названном письмом: «Письмо Антокольскому» где речь идёт о географической карте: «Блок над картой морей просиживает/ не поднимая лица», образ комплиментарный для Блока. Окуджава также использовал и второе — игральное значение значение слова карты в стихотворении «Эта комната», опубликованного в 1967 году в том же сборнике Окуджавы «Март великодушный», почти рядом с «Письмом Антокольскому». Там было: «Где дни, как карты смешивая». Бродский объединил оба эти значения, использованные Окуджавой, в двух соседних стихотворениям в одно. В третьей строфе он снова возвращется к игральному значению, опять обыгрывая образное сходство с Окуджавой. (см. ниже).
Следует обратить также внимание на использование слова «приказ». В песнях Окуджавы оно появляется, когда решается вопрос жизни и смерти: «Приказ в атаку отдан» или «Когда нас выплеснет из окопа четкий приказ» или «Как только бой угас/Звучит другой приказ» — Он не употребляет этого слова всуе. В «Письме генералу Z» слово «приказ» становится частью пародии: «…любой приказ превращается рацией в буги-вуги», то-есть употребление слова «приказ» подчёркивает абсурдность и бессмысленность происходящего, в связи с тем, что приказы всё равно не доходят. В первой строфе мы видим как минимум ещё одну аллюзию к стихам Окуджавы. В стихотворении «Прощание с Польшей»[vi], из того же сборника Окуджавы «Март великодушный», есть строка: «и чья-то радиола наигрывает твист», что напоминает « … приказ превращается рацией в буги-вуги»… поскольку «радиола» и «рация» фонетически близки, а «твист» и «буги-вуги» танцевальные западные новинки тех времён.
Выберем из первой части ещё одну строфу (третью), в 4 строках которой содержатся сразу 3 аллюзии к образам из стихов Окуджавы:
Генерал! Мы так долго сидим в грязи,
что король червей загодя ликует,
и кукушка безмолвствует. Упаси,
впрочем, нас услыхать, как она кукует.
Когда мы выше упоминали о сходстве на тематическом и структурном уровне между «Из окна вагона» Окуджавы и «Письма» Бродского мы обратили внимание на «грязь» как характеристику картины, у Окуджавы было: «Их седой командир, весь в коросте и рвани».
В следующей строке снова возникает многозначный образ, связанный с игровыми картами: «король червей», поскольку словосочетание «король червей» одновременно простонародное название игральной карты и метафора, представляющая могильных червей, ожидающих своих жертв. Бродский соединил в одном образе «короля» и «червей» с явным желанием придать многозначность этому образу. Карточная сторона этого образа намекает на авантюрный характер происходящего. С другой стороны первая часть образа «Король червей» вызывает в памяти одну из самых известных песен Окуджавы «Король», (1957) известную также под названием «Песенка о Лёньке Королёве». Лёнька Королёв, получивший «званье короля», у Окуджавы символ благородства и великодушия. Этот сказочный Король не должен умереть («не для Лёньки сырая земля», где «сырая земля» — известная метафора могилы). В таком контексте «король червей», который «загодя ликует», ожидая покойников, воспринимается как антитеза окуджавскому королю. Тут можно повторить, что антитеза — это превалирующий приём, используемый Бродским по отношению к известным из песен о войне образам Окуджавы. И в этом свете если у Окуджавы «кукушка» кричит («кукушки крик …..всё катится и катится»[vii]), то а у Бродского она «безмолствует».
В следующей строфе у Бродского появляется один из наиболее известных образов в поэзии Окуджавы — это трубач. Вот как трубач представлен в стихотворении Бродского:
Наши пушки уткнулись стволами вниз,
ядра размякли. Одни горнисты,
трубы свои извлекая из
чехлов, как заядлые онанисты,
драют их сутками так, что вдруг
те исторгают звук.
Трубач в песнях Окуджавы окружен романтическим ореолом: его появление пробуждает надежды, он возвещает о прощании или встрече, как, например: «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,/ когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведёт»[viii], или: «Я слышу: выводит мелодию какой-то грядущий трубач»[ix] или «Когда трубач над Краковом возносится с трубою, /Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.»[x] Образная метафорика Бродского представляет собой откровенную инверсию окуджавской, с заменой верха — низом, музыкальных инструментов — упоминанием о дисфункции половых органов. Вероятно, Бродский рассчитывал, что эта пародийность не пройдет незамеченной.
В следующей (5ой) строфе первой части снова можно отметить аллюзии к Окуджаве.
Офицеры бродят, презрев устав,
в галифе и кителях разной масти.
Рядовые в кустах на сухих местах
предаются друг с другом постыдной страсти,
и краснеет, спуская пунцовый стяг,
наш сержант-холостяк.
Первые строки строфы «Офицеры бродят, презрев устав,/в галифе и кителях разной масти». очень напоминают строчку «Их седой командир, весь в коросте и рвани» в «Из окна вагона», а «сержант-холостяк» из окупационной армии вырос из «морально нестойкого ефрейтора», который «женился на пленной» в песне «Старый король».
Во второй части стихотворения Бродский снова используя военную лексику Окуджавы: пишет: «К пуле я безразличен». Это напоминает следующий фрагмент из стихотворения Окуджавы «Сто раз закат краснел, рассвет синел…»: « А пули?/ Пули были. Били часто. /А что о них рассказывать — /война»[xi]. В сравниваемых стихах Бродского и Окуджавы интересен приём введения высказываний говорящего героя в сферу авторских оценочных суждений, когда невысказанное прямо авторское поэтическое слово начинает доминировать над мнимо убедительным словом героя. Можно сказать, что именно в этом существенная специфика полемического диалога между Бродским и Окуджавой, а интенсивность переклички как диалогического обмена репликами возрастает от введения новых и новых голосов или интертекстуальных связей.
По образности вторая строфа 2-ой части стихотворения Бродского напоминает «Старого короля» Окуджавы, а по поводу пыльных штор можно предположить, что они ведут происхождение от «синих штор» в «Надежде, Вере, Любови» и «пыльных шлемов» комиссаров в «Сентиментальном марше». Строфа заканчивается неожиданным парадоксом: «Впрочем, а жить за них тоже мне / неохота. Вдвойне», в очередной раз сближающим «Письмо…» со стихотворением Окуджавы «Из окна вагона».
По образности и по идеям с этим стихотворением перекликается третья строфа второй части «Письма…». Бродский переосмыслил «Из окна вагона» и при этом сохранил настроение, царящее в стихотворении Окуджавы. Он пишет: «Мне/ Скучен крестовый поход. Мне скучен/ вид застывших в моем окне/ гор, перелесков, речных излучин» . Окуджава также описывает вид из окна, называет его застывшим, употребляет в связи с ним слово «однообразен». Но у Окуджавы «пейзаж поражения» служит как бы иллюстрацией к его собственному состоянию , и заканчивает он стихотворение словами «Как сюжет нашей памяти однообразен», рисуя картину своей «вселенской», необратимой усталости. У Бродского строфа заканчивается сходной сентенцией: «Плохо, ежели мир вовне/ Изучен тем, кто внутри измучен». Речь у Бродского также идет об усталости, сопутствующей идейному краху. В этой строфе Бродский употребляет приемы, характерные для поэтической манеры Окуджавы, такие как внутренние рифмы в строке и повторение слов (впрочем, эти приемы не обязательно взяты у Окуджавы, они не чужды поэтике Бродского вообще). Хотя перечисление образных сходств между военными образами Окуджавы и стихотворением «Письмо генералу Z» можно было бы продолжить, мы считаем, что приведенных фактов достаточно, для доказательства существования и многочисленности таких связей.
Стихи Окуджавы и Бродского о войне после «Письма генералу Z»
Окуджава откликнулся на чешские события сатирической «Песенкой про старого гусака»[xii], обыгрывая фамилию коллаборциониста Густава Гусака, которого оккупанты сделали главой чешских коммунистов, после чего он отменил демократические реформы. Кроме того, в тот момент Окуджава сочинил короткое стихотворение о моральном кризисе системы, заканчивающееся строчками: «…люди царства своего / не уважают больше»[xiii]. Тема оккупации сопредельных стран с целью сохранения в них прокоммунистических режимов снова стала актуальной в 1979 году в связи с военными действиями в Афганистане. На этот раз авантюра повлекла за собой значительные людские потери и вызвала сильное недовольство в обществе. Оба поэта, о которых мы говорим в статье, откликнулись на события осуждающими стихами, но написанными в разной манере.
Стихотворение Бродского «Стихи о зимней кампании 1980 года» резко обличительное . В нем уже нет намеренно архаизированных деталей, какие были в «Письме генералу Z», нет ничего, что бы позволяло рассмотреть ситуацию как вневременную. Стихотворение содержит массу страшных реалистических описаний современной войны, от которых «пахнет кровью», в отличие от «Письма генералу Z», где речь шла о моральном кризисе. Кровь, тела убитых, человеческая свинина, мины, взрывы, патроны, самолёты, железо, мазут, артиллеристы, убийство, смерть, шинели, прицелы, Жучка (собака, запущенная в космос. Абсолютное большинство запущенных на орбиту собак погибли, задохнувшись, сгорели или разбились при приземлении. Выбор клички Жучка возможно многозначителен, если вспомнить, что мальчик Тёма спускался в вонючий заваленный грязью колодец, чтобы спасти свою Жучку, в то время как Жучка из стихотворения «всеми забыта» в стратосфере) — вот неполный ряд образов, присутствующих в «Стихах о зимней кампании 1980 года». В них также есть строчки, проникнутые эсхатологическим ожиданием: «Новое оледененье — оледененье рабства/ наползает на глобус.» И хотя пушки, пули и прочая военная атрибутика есть и в «Письме генералу Z», там она не используется по назначению. Можно констатировать некоторые образные пересечения «Письма…» и «Стихов о зимней кампании…», а следовательно — опосредованную перекличку стихотворения Бродского 1980 года с текстами Окуджавы об Отечественной войне, но в целом «военная образность», общая для всех этих текстов, скорее всего, принадлежит топосу русской литературы.
Реакция Окуджавы на экспансионистскую политику страны выразилась в деромантизации войны и в пацифистских мотивах, которые, впрочем, у Окуджавы появлялись и раньше, например, в «Старинной солдатской песне»:
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного и врагов немного.
Живы мы покуда, фронтовая голь,
а погибнем — райская дорога[xiv].
Лирик Окуджава в 80-е годы вернулся к военной тематике, но рассматривал войну уже с других позиций, освободившись от идеологического багажа своей молодости. Его стихи приобрели ярко выраженный гуманистический характер и отрицали войну как способ выяснения отношений. Из известных произведений, обладающих этими свойствами, можно назвать сатирическую песню «Римская империя времен упадка…», датированную 1982 годом: «Юношам империи времени упадка/снились постоянно то скатка, то схватка, /то они в атаке, то они в окопе,/ то в Афганистане, а то и в Европе»[xv]. Чтобы не оставалось сомнений в том, что речь на самом деле идет о советской действительности, Окуджава добавляет, что скатка, может быть, и не римская деталь, но это соответствует его замыслу. В этой песне Окуджава намекает не только на Афганскую войну, но и на события в Венгрии 1956 года и в Чехословакии 1968 года. В этом и в других текстах 80-х годов Окуджава смешивает реалии и лексику разных времен для создания обобщенного взгляда на войну, как на явление, то есть применяет тот же прием, к которому прибегнул Бродский в «Письме генералу Z». Ощущение войны как трагедии проскальзывает у Окуджавы в этот период даже в произведениях, которые кажутся при первом прочтении полушуточными. Так, например, в финале стихотворения «Солнышко сияет…» чувствуется тревожная нота: «Солнышко сияет, музыка играет,/ отчего же так сердце замирает?»[xvi]. А вот строчки из стихотворения «Как время беспощадно…»:
А тот , что с нежным пухом над верхнею губой, с ещё нетвёрдым духом, разбуженный трубой, —
Какой счастливой схваткой разбужен он теперь, подкованною пяткой захлопывая дверь?[xvii]
Приведем также фрагмент из текста того же периода «Проводы у военкомата»:
Жизнь музыкой бравурной объята — всё о том, что судьба пополам, и о том, что не будет возврата ни к любви и ни прочим делам[xviii].
Столь же показательны строчки из стихотворения «Оркестр играет боевые марши…»:
Какие нас морочили обманы! Какие пули жалили во мгле! А сами мы, юны и безымянны, за что потом покоились в земле?[xix]
А вот отрывок из стихотворения «Впереди идет сержант…»:
У него в дому жена. Не нужна ему война. А уж если разобраться, то кому она нужна?[xx]
Цитаты такого рода не оставляют сомнений насчет отношения Окуджавы к войне вообще и, в частности, к Афганской войне, составляющей исторический фон для приведенных стихов.
Перекличка Окуджавы с Бродским в стихотворении «Дерзость или разговор перед боем»
Популярная песня «Дерзость, или разговор перед боем» естественно встраивается в ряд стихов Окуджавы о войне, написанных в период 80-х. Однако у нее есть особенности, заслуживающие обсуждения. Эта песня построена как диалог генерала и офицера, не проявляющего энтузиазма перед боем. Такой сюжетный ход сразу же заставляет вспомнить «Письмо генералу Z». Есть все основания предполагать, что Окуджава читал его в книге «Конец прекрасной эпохи», выпущенной в 1977 году издательством «Ардис» в США. Перед тем как обсуждать стихотворение Окуджавы приведём последнюю строфу из второй части «Письма генералу Z», приведенной в Приложении:
Генерал! Я не думаю, что ряды
ваши покинув, я их ослаблю.
В этом не будет большой беды:
я не солист, но я чужд ансамблю.
Вынув мундштук из своей дуды,
жгу свой мундир и ломаю саблю.
Уже одна эта строфа устанавливает связь между разговорами с Генералом у Окуджавы и Бродского, но эта связь не исчерпывается приведённым отрывком., о чём и пойдёт речь ниже.
Дерзость, или разговор перед боем:[xxi]
Господин лейтенант, что это вы хмуры?
Аль не по сердцу вам ваше ремесло? —
Господин генерал, вспомнились амуры —
не скажу, чтобы мне с ними не везло.
— Господин лейтенант, нынче не до шашней:
скоро бой предстоит, а вы все про баб! —
Господин генерал, перед рукопашной
золотые деньки вспомянуть хотя б.
— Господин лейтенант, не к добру все это!
Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать… —
Господин генерал, будет вам победа,
да придется ли мне с вами пировать?
— На полях, лейтенант, кровию политых,
расцветет, лейтенант, славы торжество… —
Господин генерал, слава для убитых,
а живому нужней женщина его.
— Черт возьми, лейтенант, да что это с вами!
Где же воинский долг, ненависть к врагу?! —
Господин генерал, посудите сами:
я и рад бы приврать, да вот не могу…
— Ну гляди, лейтенант, каяться придется!
Пускай счеты с тобой трибунал сведет… —
Видно, так, генерал: чужой промахнется,
а уж свой в своего всегда попадет.
Как мы показали в этой статье, в «Письме генералу Z» присутствует большое количество отсылок к творчеству Окуджавы, в первую очередь в плане образности. При описании мыслей и чувств офицера, оказавшегося в роли оккупанта, Бродский останавливается и на отношениях героя с некоей женщиной. В стихотворении Бродского сосуществует множество разных планов, конфликт многомерен; Окуджава же выделяет одну его сторону, наиболее актуальную для молодого мужчины: появлению недозволенной мягкости и пацифистских настроений у офицера способствуют любовные мечтания. Тема — отказ военного участвовать в сражениях за ценности, в которые он не верит, — и ролевое распределение между персонажами объединяют «Письмо генералу Z» и «Дерзость…» Но кроме того, в этих произведениях есть и структурное сходство. Прежде всего бросается в глаза, что 3 первых строфы в обоих случаях начинаются с обращения: «Генерал…» у Бродского и «Господин лейтенант…» у Окуджавы. На первый взгляд текст Окуджавы напоминает его известные полушуточные песни о гусарах, где время действия — начало 19 века. Первая строфа, казалось бы, укрепляет это впечатление: форма обращения и лексика в ней подчеркнуто старомодные, хотя внимательный читатель может заметить, что в дореволюционной русской армии не было чина лейтенанта; он появился в СССР в 1935 году. Окуджава прекрасно знал табель о рангах в русской армии, он много писал об офицерах. Окуджава намеренно смешал в стихотворении реалии разных эпох, преследуя ту же цель, что и Бродский в «Письме…», желая придать размышлениям о конкретном военном конфликте глобальный смысл и дезориентировать цензуру. Таким образом поэт мог без опаски высказывать свои соображения от имени героев прошлого. Окуджава делал это многократно в своих романах, к тому времени уже напечатанных. Фигура Генерала и у Бродского и у Окуджавы достаточно условная. Бродский об этом говорит прямо. Генерал — это воплощение власти; ей адресовано письмо, но оно не будет услышано.У Окуджавы генерал играет ту же роль. Только приняв это во внимание, можно понять разговор между генералом и лейтенантом у Окуджавы. Армия не дискуссионный клуб; в ней обсуждение каких-то вопросов возможно только между равными по званию и должности или со специально вызванными на военные советы. Вспомним картину Военного совета у Толстого и на полотне Кившенко. В армии командиры отдают приказы, а подчинённые их выполняют. Выражение лица подчинённых не принимается во внимание. И уж тем более генерал не будет спрашивать офицера о его настроении перед боем. Все дело в том, что генерал у Окуджавы символизирует власть, которая не может действовать только приказами. Власть нуждается в поддержке или как минимум покорности народа. И диалог, по сути, происходит между народом и властью. При этом уже во второй строфе песни государство обнаруживает свой подлинный облик в реплике: «скоро бой предстоит, а вы все про баб». Грубость и жестокость со стороны «сильных мира сего» в советское время были в порядке вещей. В третьей строфе генерал пытается убедить лейтенанта выполнять свои обязанности, а лейтенант отвечает: «Будет вам победа, да придется ли мне с вами пировать?» Окуджава переносит своих «собеседников» в ситуацию сатирической солдатской сказки, но с неизбежно грустным финалом. Окуджава подчеркивает условность персонажа; и все становится на свои места, если учесть, что беседу ведут не генерал и лейтенант, а высшие инстанции и народ. В четвертой строфе генерал прибегает к «высоким словам», продолжая свою тираду, и обнаруживается, что он не в состоянии подкрепить ими пошатнувшуюся уверенность в том, что военные действия оправданны. Во время Отечественной войны необходимость победы была признана большинством и объективно существовала, поскольку очевидна была дилемма «или они, или мы». Генералу же из «Дерзости…» остается только сулить лейтенанту славу, которая его не привлекает: «Господин генерал, слава для убитых, а живому нужней женщина его». Мы не знаем, был ли Окуджава знаком с вольным переводом Бродского песни «Лили Марлен» (1980) (оригинальный текст сочинил Ханс Ляйн в 1915 году перед отправкой на Восточный фронт во время Первой мировой войны, а мелодию придумал Норберт Шульц в 1938). Эту песню пели солдаты всех воюющих армий на своих языках. В переводе Бродского есть строки, конкретизирующие время и место действия (хотя в оригинале ничего о русских нет):
Лупят ураганным, Боже помоги, я отдам Иванам шлем и
сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарем
стоять вдвоем с тобой, Лили Марлен с тобой, Лили Марлен[xxii].
Если даже Окуджава и не знал этого текста Бродского, его пацифистская позиция совпадает с выраженной в этой песне, и он передает ее герою «Дерзости». Поскольку генерал не может найти доводы, чтобы убедить подчиненного жертвовать жизнью, ему остается только апеллировать к «воинскому долгу», который сам по себе не заменяет долга морального. В заключительной строфе срываются все завесы; она обнажает истинный характер отношений советского государства и народа. Генерал говорит: «Ну гляди, лейтенант, каяться придется. Пускай счеты с тобой трибунал сведет». Характерно, что генерал зовет подчиненного на ты, этим еще раз демонстрируя хамскую природу власти. Появляется и другая «примета времени» — трибунал; так только в советские годы назывались военные суды. А лейтенант отвечает: «Видно так, генерал. Чужой промахнется, /а уж свой в своего всегда попадет». В этой строфе есть явная перекличка с Бродским: его герой также готов принять наказание за свои взгляды и дважды говорит о том, каких санкций он заслуживает. Последняя строка песни Окуджавы: «А уж свой в своего всегда попадет» придает ей резкую критическую окраску и базируется на историческом контексте. Достаточно вспомнить, как власти уничтожали миллионы советских граждан, как во время войны косили «своих» пулеметы заградотрядов. Таким образом, невинная на первый взгляд песня с лирической окраской приобретает острое политическое звучание.
В этой статье мы показали только одну цепочку взаимосвязей в творчестве двух поэтов, в значительной мере определивших лицо русской поэзии последней трети 20 века. Конечно же, их влияние друг на друга можно выявить в намного большем масштабе. Несмотря на все многочисленные различия в творческой индивидуальности, этих двух авторов сближали гуманизм и уважение к человеческой личности.
Приложение
Первая и вторая части стихотворения Бродского Письмо генералу Z.
(Сочинения Иосифа Бродского. В 4 т. Т. 2. СПб.: Пушкинский фонд, 1992.. С. 85.)
«Война, Ваша Светлость, пустая игра.
Сегодня — удача, а завтра — дыра…»
Песнь об осаде Ла-Рошели
Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас.
Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.
И Экватор шире, чем ваш лампас.
Потому что фронт, генерал, на Юге.
На таком расстояньи любой приказ
превращается рацией в буги-вуги.
Генерал! Ералаш перерос в бардак.
Бездорожье не даст подвести резервы
и сменить белье: простыня — наждак;
это, знаете, действует мне на нервы.
Никогда до сих пор, полагаю, так
не был загажен алтарь Минервы.
Генерал! Мы так долго сидим в грязи,
что король червей загодя ликует,
и кукушка безмолвствует. Упаси,
впрочем, нас услыхать, как она кукует.
Я считаю, надо сказать мерси,
что противник не атакует.
Наши пушки уткнулись стволами вниз,
ядра размякли. Одни горнисты,
трубы свои извлекая из
чехлов, как заядлые онанисты,
драют их сутками так, что вдруг
те исторгают звук.
Офицеры бродят, презрев устав,
в галифе и кителях разной масти.
Рядовые в кустах на сухих местах
предаются друг с другом постыдной страсти,
и краснеет, спуская пунцовый стяг,
наш сержант-холостяк.
— Генерал! Я сражался всегда, везде,
как бы ни были шансы малы и шатки.
Я не нуждался в другой звезде,
кроме той, что у вас на шапке.
Но теперь я как в сказке о том гвозде:
вбитом в стену, лишенном шляпки.
Генерал! К сожалению, жизнь — одна.
Чтоб не искать доказательств вящих,
нам придется испить до дна
чашу свою в этих скромных чащах:
жизнь, вероятно, не так длинна,
чтоб откладывать худшее в долгий ящик.
Генерал! Только душам нужны тела.
Души ж, известно, чужды злорадства,
и сюда нас, думаю, завела
не стратегия даже, но жажда братства:
лучше в чужие встревать дела,
коли в своих нам не разобраться.
Генерал! И теперь у меня — мандраж.
Не пойму, отчего: от стыда ль, от страха ль?
От нехватки дам? Или просто — блажь?
Не помогает ни врач, ни знахарь.
Оттого, наверно, что повар ваш
не разбирает, где соль, где сахар.
Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик.
Это — месть пространства косой сажени.
Наши пики ржавеют. Наличье пик —
это еще не залог мишени.
И не двинется тень наша дальше нас
даже в закатный час.
————-
Генерал! Вы знаете, я не трус.
Выньте досье, наведите справки.
К пуле я безразличен. Плюс
я не боюсь ни врага, ни ставки.
Пусть мне прилепят бубновый туз
между лопаток — прошу отставки!
Я не хочу умирать из-за
двух или трех королей, которых
я вообще не видал в глаза
(дело не в шорах, но в пыльных шторах).
Впрочем, и жить за них тоже мне
неохота. Вдвойне.
Генерал! Мне все надоело. Мне
скучен крестовый поход. Мне скучен
вид застывших в моем окне
гор, перелесков, речных излучин.
Плохо, ежели мир вовне
изучен тем, кто внутри измучен.
Генерал! Я не думаю, что ряды
ваши покинув, я их ослаблю.
В этом не будет большой беды:
я не солист, но я чужд ансамблю.
Вынув мундштук из своей дуды,
жгу свой мундир и ломаю саблю.
Примечания
[i]Волков С.Диалоги с Иосифом Бродским / Вступительная статья Я. Гордина. М.: Издательство Независимая Газета, 1998. С. 318.
[ii]Там же. С. 140.
[iii] Там же. С. 140.
[iv] Куллэ В. Окуджава как фактор влияния www.bards.ru/press_show.php?id=412
[v] Окуджава Б. Стихотворения. СПб.: Академический проект, 2001. С. 283
[vi] Окуджава Б. Прощание с Польшей. // Там же С. 297
[vii] Окуджава Б. Подмосковье.// Там же. С. 127.
[viii] Окуджава Б. Сентиментальный марш// Там же. С. 135
[ix] Окуджава Б. Главная песенка// Там же. С. 231.
[x] Окуджава Б. Прощание с Польшей// Там же. С.297
[xi] Окуджава Б. Сто раз закат краснел, рассвет синел…// Там же. С. 147.
[xii] Окуджава Б. Песенка про старого гусака// Окуджава Б. Стихотворения. СПб.: Академический проект, 2001. С. 314.
[xiii] Окуджава Б. Вселенский опыт говорит…// Там же. С. 315.
[xiv] Окуджава Б. Старинная солдатская песня// Там же. С. 344.
[xv] Окуджава Б. Римская империя времен упадка…// Там же. С. 363.
[xvi] Окуджава Б. Солнышко сияет, музыка играет…// Там же. С. 364.
[xvii] Окуджава Б. Как время беспощадно…// Там же. С. 369.
[xviii] Окуджава Б. Проводы у военкомата. // Там же. С.370.
[xix] Окуджава Б. Оркестр играет боевые марши…// Там же. С. 374.
[xx] Окуджава Б. Впереди идет сержант…// Там же. С.377.
[xxi] Окуджава Б. Дерзость, или разговор перед боем. // Там же. С. 405.
[xxii] Ханс Ляйп. Лили Марлен// Бродский И. В ожидании варваров. Мировая поэзия в переводах. СПб.: издательство журнала «Звезда», 2001. С. 261.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer6-shragovic/
