Все как обычно, — сказал Арата.
Бр. Стругацкие
Все сердца горят единым чувством,
Но в котлы засыпан разный харч.
Б.Брехт
В знаменитой повести братьев Стругацких «Трудно быть богом» есть особенно гнетущий эпизод беседы земного разведчика-коммунара Дона Руматы с вожаком крестьянского бунта в Арканаре Аратой Горбатым. Революционер просит землянина встать во главе его Жакерии или хотя бы дать пулемет для истребления феодальной сволочи. А землянин отказывает по хорошо понятным ему (и авторам) — и абсолютно непонятным Арате соображениям.
«Ты еще не знаешь, подумал Румата. Ты еще тешишь себя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, как безнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волна крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сравняешь с землей дворянские замки, утопишь баронов в проливе, и восставший народ воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и мудр — единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И по доброте ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а на что сподвижникам земли без крепостных? И завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов. Так уже бывало, мой славный Арата, и на Земле, и на твоей планете».
Я это читал в довольно уже далеком 1964 году студентом-второкурсником и, помнится, на этом месте глаз остановился. Действительно, выглядит убедительно. С тех пор я и сам успел принять участие в одной не особенно удачной революции у себя на Родине, со стороны наблюдал кучу всяких социальных пертурбаций на всех континентах, и убедился, что печальный для угнетенных исход — это, скорее, норма, а удачный — результат исключительно благоприятного стечения условий.
Но вот то, о чем думал Антон — Дон Румата …Насчет возрождения феодальной вертикали. Насколько это обязательно? В дальневосточной истории такие примеры, действительно, найти довольно легко. Восстание Лю Бана в III веке до н.э., мятеж «краснобровых» в I веке н.э., восстание «желтых повязок» во II веке, восстание «красных повязок», сменившее монгольскую империю Юань на китайскую империю Мин в XIV веке, крестьянская война Ли Цзы-Чена и других в XVII веке, в большой степени также война тайпинов в XIX веке. Вьетнамская крестьянская династия Тайшонов в конце XVIII века. Вождь из способных крестьянских сыновей, командование одним из отрядов восставших против несправедливости, жестокое преследование накопившего народную ненависть правящего класса, иногда победа и императорский трон, всегда создание новой пышной иерархии из командиров повстанческих отрядов и армий.
Есть примеры на арабском Востоке, когда обюрократившихся Омейядов сменяют Аббасиды. Но вот в Европе… что-то не припоминается. Может быть потому, что Европа не знает победоносных крестьянских бунтов. To есть, случаи, когда на место помещика приходит фермер, из дворянских рук земля переходит в мужицкие, в Европе повсеместны. Но это уже всегда «совсем другая история», конец феодализма и начало того, что в советских учебниках именовалось «капиталистический период».
Примеры неудачного, задавленного бунта мужиков — да хотя бы знаменитая Жакерия во Франции или Крестьянская война в Германии. Российская Пугачевщина в большой мере. Пример победной революции — та же Франция в конце XVIII века. Там красочная парижская революция Теруань де Мерикур, Папаши Дюшена и мэтра Сансона, наследница Этьена Марселя, Варфоломеевской ночи и Фронды слилась с провинциальной крестьянской революцией, продолжательницей дела Жакерии и овернских тюшенов. И тут вернуть дела назад к «старому режиму» было не под силу не только вернувшимся в русских и английских обозах Бурбонам, но, пожалуй, даже самому Господу Богу. В одном французском романе Эркман-Шатриана итог перемен, произошедших в небольшой вогезской деревне за революционные четверть века подводится так: «если до Революции тот, у кого была корова, считался богачом, то после всех перемен стал считаться бедняком тот, у кого коровы не было». Вот такие изменения, действительно, остаются в Истории.
После поиска по европейской карте все-таки обнаружилась страна, где все происходило в точности в соответствии с рассуждениями Дона Руматы. Это — Украина, где в середине XVII века все панские права и привилегии были «скасованы козацкою шаблею». A в 1783 году императрица Екатерина «прикрепила украинцев к земле», то есть издала указ о контроле и наказаниях за перемещение украинских посполитых без ведома помещиков. Аналогия отмене Юрьева дня при Борисе Годунове. То есть, крепостными-то эти люди были уже давно, но вот стал применяться и к ним жесткий российский закон. Откуда ж взялись помещики и крепостные на украинской земле всего через сто лет после того, как польские паны бежали от сабель Хмельниччины, а своих местных православных панов и осталось-то всего двести штук на всю страну?
Мы будем говорить сейчас, конечно, только о Левобережной, Восточной Украине. Украина по правому берегу Днепра осталась по конечным итогам войны, за вычетом Киева, за Речью Посполитой, и паны туда потихоньку вернулись из коренных польских земель, где они спасались от казацких сабель и мужицких вил.
Кто мог — тот записывался в казаки, благо существовавшие при поляках ограничения числом признанного реестра исчезли. Кто не мог — оставался посполитым, пахал землю на себя и платил налоги на содержание казацкой армии. Левобережье стало страной «без хлопа и без пана».
Хмельниччина очень чисто убрала с освобожденной Украины всю структуру феодализма, фольварки, барщину, оброки и другие крестьянские повинности вместе с каштелянами, войскими, арендаторами, католическими церквями и монастырями, польским и еврейским населением и всем, что было навязано стране властью и силой Речи Посполитой. Даже упомянутые оставшиеся в стране православные паны лишились полностью своих доходов от мужиков и своих земель. Землей, как в знаменитом революционном лозунге, владел тот, кто ее обрабатывал. Это признавали и официальные документы, например, универсал черниговского полковника Лизогуба. Других оснований для владения не стало. Пригодных для пахоты полей, может быть, был и избыток — страна еще и не была, как следует, освоена, а революция и «людокрадство» союзных крымских татар сильно уменьшили население. Но занять в собственность землю, не обрабатывая ее, было невозможно. Как и практически невозможно было нанять рабочие руки в запустевшей и охваченной военными действиями стране.
Единственным феодальным владельцем, сохранившим в огне революции свои права, была православная церковь. Еще в 1652 году Богдан выпустил распоряжение о том, чтобы казаки, живущие на землях Никольского монастыря в Киеве, отбывали все повинности, согласно листам и привилеям польских королей. В остальном феодализм на Украине был уничтожен. Недаром же гетмана встречали в Киеве как «Моисея, спасителя и освободителя народа от неволи ляшской» (из стихов, которыми приветствовали Хмельницкого студенты Киево-Могилянской академии).
Вот эта чисто крестьянско-казачья страна стала по Переяславским статьям и Андрусовскому перемирию автономной частью Российского царства, по итогам Смутного Времени бывшего дворянским государством с полным, не хуже польского, господством помещиков над мужиками и династией, поставленной над страной дворянским войском кн. Пожарского и проводившей чистодворянскую политику. Это противоречие было очень хорошо видно уже современникам. Уже то, что и после Переяслава, когда Малороссия признала верховную царскую власть, «беглые боярские люди и крестьяне собирались в глухих лесах целыми ватагами и хотели идти к Хмельницкому, надеясь найти на Украине и землю, и волю».
Правда, этот внутригосударственный конфликт необязательно должен был разрешиться полным приведением Украйны под общий знаменатель. В конце концов, такое же противоречие было и между Московией и казачьими областями Дона и Яика. И в итоге, после нескольких кровавых казачьих восстаний, захлестывавших и дворянские провинции Волги и Урала, Россия осталась крепостнической, а казачьи области обошлись без дворянства и без крепостного права.
Хотя в 1798 году Павел I и ввел на донской земле дворянство для генералов, обер- и штаб офицеров, а к концу крепостного режима на Дону и завелось какое-то количество помещичьих имений и крепостных мужиков, но это все были крестьяне, переселенные из Велико- и Малороссии, земель и воли у своих казаков донская старшина не смогла бы, да и не пробовала отбирать.
Но в украинском случае на стороне превращения Малороссии в феодальный регион оказалась мощная внутренняя сила — украинская старшина, превратившаяся в панство. Мы, в основном, представляем себе малороссийских дворян по Гоголю: идиллические фигуры старосветских помещиков Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, тупые, но забавные Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, ну, на крайний уж случай седоусый пан сотник из «Вия». В общем, все это фигуры довольно вегетарианские. Во всяком случае, украинская тема, как будто, не дала ни лесковского жуткого графа Каменского, ни Иудушки Головлева, ни хотя бы тургеневских ласковых Мардария Апполоновича («Чюки-чюк!») или Аркадия Павловича Пеночкина (помните «Отчего вино не нагрето?» и «Насчет Федора … распорядиться»?). Да и в реальности не было, кажется, ни Салтычихи, ни крепостных гаремов и подземных тюрем с пыточными камерами при имении, как у рязанского предводителя Измайлова. Может быть, мягкая украинская природа влияет на нравы? Или общее для панов и хлопов культурное наследство, не разорванное полностью, как в Великороссии, петровской культурной реформой, несколько снижает уровень помещичьих «художеств» над крепостными?
Но так или иначе, а к концу XVIII века крепостное право было по всей Украине в полном объеме. С барщиной-панщиной, с оброком, с торговлей крепостными, с крестьянскими детьми в качестве дворовых в панской усадьбе. Да, собственно, достаточно взглянуть на судьбу знаменитого украинского поэта Тараса Шевченко, начиная с детства, чтобы увидеть — это так.
Конечно, скажете вы, юный Тарас был крепостным Энгельгартов, а те получили земли и крепостных в Малороссии от дядюшки — Григория Потемкина. Известное дело, граф А.К.Толстой так и писал о покровительнице Потемкина императрице Екатерине Второй: «И тут же прикрепила украинцев к земле». Конечно, Империя сыграла свою роль в закрепощении малороссов. Но Апостолы, Скоропадские, Кочубеи, Лизогубы и другие магнаты ведь не из Петербурга завезены, а выросли на местной почве. Все же к моменту появления указа императрицы на малороссийских землях было уже менее двух тысяч крестьянских дворов, не находящихся пока в частном панском владении. Как же это произошло?
Как мы уже говорили, новое панство произошло из казачьей старшины, т.е из выборных казачьих офицеров. На отложившейся от ляхов Украине не было отдельной государственной вертикали. Все государственные обязанности выполняли чины казачьего войска, как оно именовалось после Переяслава — «Войско Его Царского Величества Запорожское», заступившие место польских старост. Не надо заблуждаться — полки этого войска находились не только в Сечи, а по всей Восточной Украине от Чернигова до Гадяча. Вот полковники тех полков, на которые была разделена Малороссия, и осуществляли все судебные, налоговые, полицейские и прочие функции на соответствующей территории. Соответственно, гетман и его чины — генеральный обозный, генеральный писарь, два генеральных есаула, генеральный судья и т.д. — были верховными украинскими властями, а на уровне ниже полка, в сотнях так же правили сотники с помощью сотенных писарей и есаулов. Нижестоящие чины иногда назначались сверху, но гораздо чаще выбирались.
В выборах участвовали только казаки, хотя власть выбранных чинов распространялась на все население соответственно сотни, полка или всей Гетманщины. Впоследствии, уже в XVIII веке о разделении на казаков и посполитых старожилы говорили так: «Як осели люде, тогда можнейшие пописались в козаки, а подлейшие осталися в мужиках». Тут «можнейшие» и «подлейшие» обозначают просто уровень состоятельности. Поскольку богатство того или другого малоросса прямо зависело от его военного чина и удачливости при грабеже городов и панских имений, то нет ничего удивительного, что богаче всего оказались представители военной элиты — чины казачьего войска. А беднее всего — те, кто вообще не ходил в казачьи походы на Польшу, а сидел дома.
Эти «можнейшие» в своих жизненных принципах очень недалеко ушли от своих врагов — польских шляхтичей. Подлинное богатство, в их представлении, заключалось в землях и сидящих на них крепостных хлопах. Это, конечно, очень резко противоречило сложившейся в тот момент в Гетманщине ситуации вольного крестьянства на вольной земле. И, как показала реальная история Левобережной Украины, дальнейшие изменения произошли именно в соответствии с желаниями можнейших. Этому очень способствовало их высокое положение в системе украинской армии-администрации. Возможности у чинов были велики. Они могли задерживать и держать под арестом тех, кого хотели, решать в свою пользу судебные дела, иногда и попросту силой получать желаемое.
Поэтому многие историки, в том числе и марксист Михаил Покровский, особо подчеркивают роль этого произвола. Такие случаи бывали. Из одной монографии в другую переходит история казака Шкуренка, который взял в долг у одного из старшинского рода Лизогубов 10 рублей под залог своей земли. Когда пришел срок отдавать долг, Лизогуб «арештовал» у себя на дворе должника, чтобы тот не мог добыть деньги для отдачи и вернуть свой залог. Землю же старшина оставил себе в связи с опозданием выкупа.
Другое мнение поддерживает самый, пожалуй, и до сих пор компетентный исследователь образования нового украинского панства А.Я.Ефименко. Она показала, что подобные эксцессы были все же редкостью. Основой создания латифундий на украинской земле были, так же, как и в других странах, займы богачей беднякам под залог их земли.
Однако, раз уж мы упомянули это имя, надо бы поговорить об его обладателе. Точнее — обладательнице. Она родилась как Александра Яковлевна Ставровская в селе Варзуга на Кольском полуострове в многодетной семье мелкого чиновника. Заметим в сторону, что когда России понадобилась от Колы яркая женщина в XIX веке, то появилась ученая, знаменитый историк, а в ХХI векe полуостров дал Родине полногрудую певичку с эстрадно-патриотическим уклоном. Времена меняются, меняются и запросы страны.
Сейчас мы оставим времена Гетманщины и перенесемся на время в XIX и XX век. Поговорим не только об истории, но и об одном историке. Среди ученых, занимавшихся историей Гетманской Украины, можно назвать немало известных имен.
Взять хотя бы пана Михайла Сергийовича Грушевского, перебравшегося в погоне за свободой науки в австровенгерский Львов, ставшего там профессором, знаменитостью, а в бурном 1917-м году так даже председателем Украинской Центральной Рады в Киеве, т.е. практически главой нового государства — Украинской Народной Республики. При этом жизнь свою он закончил вполне мирно советским профессором и академиком в Кисловодске в 1934-м году.
Или вспомним Пантелеймона Кулиша, который вместе со своим приятелем Тарасом Шевченко состоял в свободолюбивом Кирилло-Мефодиевском братстве, был за это наказан казематом и ссылкой. А потом, подобно великоруссу Достоевскому, полюбил своих тюремщиков, стал преданным адептом санктпетербургских Православия, Самодержавия и Народности и в своих работах поругивал казацких и хлопских бунтарей.
Но вот по этой теме, по вторичному закрепощению посполитых после Хмельниччины, самую важную работу сделала историк-женщина. Да и не украинка родом, а уроженка поморского села Варзуга на Кольском полуострове. Так что в детстве у нее были не вишни с черешнями да зеркальный ставок, а каменистый речной и морской берег, ягель, деревянная церковь да хвойная тайга. Отец, Яков Ставровский был мелким чиновником, но он рано умер. Мать, младшие братья и сестры оказались на плечах Александры, так что она одновременно и училась в Архангелогородской женской гимназии, и работала домашней учительницей, зарабатывая семье на жизнь. В университет пойти она не могла — все-таки это были 60-е годы XIX века в Российской империи, университет был для мужчин.
Но она познакомилась со ссыльным киевским студентом-народником Петром Ефименко, занималась под его руководством историей и этнографией. А потом вышла за него замуж. Так часто бывает. Ну, вы же помните роман Чернышевского?
Первые ее научные работы были, конечно, не о далекой Малороссии. О том, что ее окружало: «Артели в Архангельской губернии» (1873), «Народные юридические обычаи лопарей, корелов и самоедов Архангельской губернии» (1878), «Крестьянское землевладение на крайнем Севере» (1882—1883). Исследования жизни саамов-лопарей до наших дней остались непревзойденными, и выпущенная в Хельсинки в 2003 году «Энциклопедия Саамской Культуры» отзывается о ней с глубоким уважением.
Но наиболее известной оказалась ее работа об артелях. Как мы знаем, прогрессивная российская молодежь, распропагандированная Чернышевским, Лавровым и Бакуниным, возлагала очень большие надежды на артели, как особую русскую дорогу к Социализму. Но наша героиня имела дело не с идеальными артелями из «Что делать?», а с реальными артелями рыбаков, охотников на морского зверя и землепашцев в реальном русском Поморье. Эти артели появлялись там, где мужикам было выгодно делать какую-то работу вместе. И никаких элементов Социализма и Пути в светлое Будущее там не обнаруживалось. Это было печально, но так получалось по результатам исследования Реальности.
Эти работы дали ей очень пригодившиеся на будущее навыки — умение понимать и изучать процессы в архаической среде кочевых инородцев и русских мужиков-поморов, не усвоивших городской и дворянский переход на петровский западнический образ мысли и жизни.
В 1873-м архангельская ссылка мужа закончилась, и семья переехала сначала в Воронеж, а потом в Харьков. Александра Яковлевна вела хозяйство, воспитывала рождавшихся деток и продолжала свои штудии — но теперь по украинской истории. Прежде всего это была, конечно, работа в архивах.
Достаточно быстро, с 1879 года, ее исследования стали появляться в научных и общественных журналах. Назовем некоторые из них: «Из истории борьбы малорусского народа с поляками», «Копные суды в Левобережной Украине», «Архиерейский подарок», «Два наместника», «Двенадцать пунктов Вельяминова», «Бедствия евреев в Южной Руси XIX века», «Турбаевская катастрофа», «Очерки истории Правобережной Украины». Но для нас с вами, пожалуй, самой важной будет вышедшая в 1891 г. статья «Малорусское дворянство и его судьба».
Ефименко подробно разбирает механизмы накопления богатств казачьей старшиной после изгнания польских панов. С теми же энергией и размахом, с которыми казачьи войсковые чины вели украинцев на войну за православную веру и народную свободу против ляхов, стали они после Переяславля и мира собирать под себя земли и зависимых посполитых. Недаром же Ефименко называет их «рыцарями кармана и кулака». Да и наилучшей базой для создания новых латифундий были деньги и другие ценности, награбленные панами гетманами, полковниками, сотниками и асаулами в тех самых освободительных походах против Речи Посполитой. Понятно, что их трофеи были много богаче, чем у рядовых бойцов. Наши отцы что-то подобное видели в 1939-40-м после занятия Красной Армией Львова, Белостока, Риги и Таллина и в 1945-м году после возвращения армии из оккупированной Германии.
Однако, трофеев было маловато для скупки земель. Украина, как и великорусские земли, была бедна деньгами. Новые паны, хоть и стремились во многом подражать старым польским, были, в отличие от польских традиций, лишены снобистского презрения к деньгам и торговле. В то время торговля зерном не могла дать больших доходов. Черноморский путь на европейский рынок был перекрыт турками и крымскими татарами, а до балтийских портов было далеко. Расходы на гужевой перевоз съедали доходы. Паны торговали пенькой (на дворе стоял век парусного флота с его канатами), водкой (в Малороссии, в отличие от великорусских земель, была свобода винокурения), гоняли волов на мясо и кожу в Московию, Данциг, Силезию. Куда бы ни посылали украинские полки судьба и московско-петербургские государи, в обозе шли возы груженые горилкой. На месте паны полковники и сотники активно вели торговлю алкоголем и со своими воинами, и с местным населением.
Были и специально украинские способы добывания себе маетностей. Казаки офицерского и генеральского ранга не могли же одновременно заниматься сельским хозяйством. Поэтому в распоряжении войска были специальные земли, заселенные поспольством. Их и выдавали на время службы в пользование старшине вместо жалованья. Эти посполитые несли повинности уже не в пользу всего войска, а для конкретного начальника. Называлось это — «ранговые маетности». Что-то вроде знакомых нам закрепленных казенных дач для высших советских и партийных деятелей. Ну, понятно, что предпринимались все возможные усилия, чтобы сохранить эту землю и этих посполитых за своей семьей навсегда.
Иногда это удавалось, иногда — нет. Определенную роль тут играла позиция центрального имперского начальства. Она менялась, в зависимости от политики Центра в отношении украинской старшины. Иногда, особенно в первый, допетровский период, Москва делала демагогические жесты в пользу «голытьбы» против козачьей старшины. Дело доходило до грабежа с раздеванием богатеев прямо на козачьем кругу. Чаще, однако, царские представители на Украйне ставили свою силу, своих стрельцов в первую очередь, на сторону гетмана и чинов. А те, понимая свою зависимость от московской поддержки, отказывались еще от одного клочка украинской автономии. В результате, как писал профессор Грушевский, «в конце концов борьба проиграна народом и в восточной Украине». Сопротивление будущих хлопов сильно снижалось тем, что они привыкли видеть своих будущих господ впереди себя, в бою за Православную Веру и Неньку-Украину.
Старшина превратилсь в панское сословие, а на месте автономных Гетманщины и Сечи появились точно такие же губернии, как и в Великороссии. Как мы помним, Дщерь Петрова, наверное, по простительной женской слабости, не давила очень уж сильно ни на страну, ни на народ, из которых вышел её тайный муж Алексей Разумовский. Это несколько затормозило конец остаткам украинской автономии и последним свободам украинских посполитых и казаков.
Екатерина … великая императрица рассматривала малороссов, как и крымских и волжских татар, чувашей, евреев, якут, да, сказать по правде, и самих, собственно, великороссов, как дикие азиатские племена, которые она должна, сколько сумеет, цивилизовать. Так, чтобы не было стыдно перед Дидро и Вольтером. Поэтому ее политика была последовательной и разумной. Сводилась она к тому, чтобы привести законы, правила и обычаи Малороссии к общеимперским. То есть — никакой автономии и странных титулов вроде гетманов, атаманов и есаулов, крепостное право, такое же, как на Великой Руси, администрация, суд и все прочее — как в Суздале и Царевококшайске.
Сопротивления она, практически, не встретила. Из трех основных малороссийских сословий — поспольства, казачества и панства — первое теряло больше всех, остатки своей земли и свободы. Но мужики вообще редко бунтуют, если у них нет наглядного примера. В царствование той же Екатерины мы видим на Урале и в Поволжьи настоящую крестьянскую войну с истреблением помещиков и сожжением усадеб. Но мужики, при всей свирепости крепостного режима в ту пору, поднялись не сами по себе. Они шли за казачьим восстанием на Яике, которое возглавлял донской казак под именем покойного голштинца-императора. Ужасы Колиивщины на Правобережной Украине тоже стали возможны благодаря тайному приходу туда через русскую границу «куп» — отрядов запорожских казаков. А крестьянам Гетманщины идти на бунт было не за кем.
Казаки еще недавно, во время Хмельниччины, были главной, наиболее активной социальной силой Украины. Это они своими саблями отделили свою страну от Речи Посполитой и «скасовали» панскую неволю. Но теперь они стали анахронизмом. У казака две роли в жизни — бойца и пахаря. Но в стране, покрытой помещичьими имениями, где трудятся крепостные крестьяне, свободный мелкий земледелец такой же чужой, как фермер в современной России среди огромных аграрных латифундий. А вольный всадник, выбирающий своих командиров, так же анахроничен в век больших постоянных армий, таких, как та, которую Петр I завел в России. И число казаков Гетманщины постоянно снижалось. При Анне Иоанновне они могли вывести в поле около тридцати тысяч воинов, а при Екатерине II — уже только десять тысяч. И притом в империи уже были в наличии вполне великорусские казачьи войска — Донское, Яицкое, Уральское, Сибирское. Поэтому еще при Анне Иоанновне была попытка превращения всех казаков Гетманщины либо в солдат, либо в крепостных своей же казацкой старшины. Тогда это не удержалось, но в 1775 году Екатерина после ликвидации гетманства окончательно обратила все казацкие полки Малороссии в гусарские и драгунские. И ничего — сошло. Часть обедневших казаков просто не могла сопротивляться панскому нажиму и безропотно соглашалась с потерей казачьих прав и перечислением в посполитые, т.е., со своим закрепощением.
Определенной проблемой казалась Запорожская Сечь, где казаки были не только войском, но и «политической нацией». Территория под контролем Сечи в Нижнем Поднепровье была около 110 тыс кв. км, т. е. больше, чем территория современных Запорожской, Днепропетровской, Херсонской и Кировоградской областей Украины вместе взятых. Жило на ней по разным источникам от 250 тысяч до миллиона населения, из которых казаками было 110 тысяч. Но реальным Запорожским войском были те 11 тысяч казаков, которые постоянно жили в крепости Сечь. В первую половину XVIII века с Сечью произошли такие превращения, которых раньше и представить было нельзя. После того, как запорожцы во главе со своим кошевым атаманом Костем Гордиенко присоединились к Мазепе, т.е, к Карлу XII Шведскому, была, как известно, Полтава. После нее Петр I приказал взять и разорить Сечь. Что и было сделано, Сечь была полностью сожжена. Ну, а через два года был Прутский неудачный поход и по его итогам завоеванный Петром Азов, новопостроенный Таганрог и, заодно, Запорожье Российская империя уступила султану. Под турками сечевики пытались делать новую Сечь на Каменке, потом в Алешках — то и другое вблизи нынешнего Херсона. Не очень пошло.
Последующие русско-турецкие войны вернули Нижнее Поднепровье в Российскую империю, а потом и отодвинули границу дальше, к Днестру и Черному морю. Крым, вековечный враг и соперник — и тот оказался под двуглавым орлом. И Запорожье, вольная пограничная козачья страна вдруг оказалось посреди осваиваемой империей Новороссии. Со всех сторон была крепостная страна и козачьи вольности стали нетерпимым архаизмом.
Тут, конечно, можно понять ситуацию. Исторически важной для Сечи была «набеговая экономика». А теперь Крым стал российским, выхода к турецким берегам тоже не стало, да и походы «куп» в польскую Правобережную Украину стали невозможны. Были попытки «промышлять» в создающейся к западу от Запорожья Новосербии, но и они жестоко пресекались. Екатерину можно понять. Переселяющиеся из Османской импери сербы селились «из милости» на ее землях, были обязаны ей благодарностью. Сечевики же полагали, что тут их земля и это императрицыны чиновники и поселенцы пришли на их территорию. Особенной преданности и благодарности ожидать не приходилось. Запорожцы сильно надеялись на протекцию правителя новоприсоединенной земли Потемкина, который как-то по тогдашней моде среди екатерининских генералов записался казаком в Кущевский курень Сечи. Прозвище в Запорожьи он получил Грицко Нечеса, за пышный по моде времени парик.
Надежды оказались необоснованными. Приказ от императрицы, да и собственный опыт неприятностей от конфликтов казаков с сербскими и греческими поселенцами Новороссии да с поляками в близкой Правобережной Украине оказались сильней, чем романтика козачества. В июне 1775 года Сечь была окружена 50-тысячным войском под командой серба Текелия и получила ультиматум о сдаче. Ну, пришлось покориться. Кошевой атаман Калнишевский был отправлен в Соловки, еще двоих начальников тоже покарали, остальную сечевую старшину утешили тем, что даровали им права шляхетства, а рядовым казакам выдали справку об ихнем козачестве и предложили вступать в гусарские и драгунские полки или устраиваться самостоятельно.
Часть казаков так и сделала. Совсем самостоятельно тайно собрались и ушли в Турцию к султану. Там им очень обрадовались, дали денег и землю для поселения у устья Дуная. Здесь они жестоко резались с пришедшими на полвека ранее донцами-некрасовцами, победили и выжили некрасовцев в Анатолию, но сами прижились плохо и, в конце концов, вернулись под двуглавого орла во время очередной русско-турецкой войны. В национальной памяти и национальной культуре всё это оставило след оперой «Запорожец за Дунаем». Неушедшие же за Дунай запорожцы были, в конце концов, переселены на Кавказ, на границу с землями непокоренных горцев. Они дали начало казакам кубанским.
Наименьшим по численности и самым сильным по своим возможностям сословием украинского общества было панство. Конечно, еще деды и прадеды этих людей были простыми и часто совсем невысокими выборными чинами казачьего войска: полковниками, сотниками, писарями. Но за прошедшие десятилетия они смогли подгрести под себя «необозримые», как правильно указывает Пушкин, земли, сравнимые по площади с гигантскими латифундиями московских старинных аристократических родов и фаворитов веселых петербургских цариц XVIII века. За собой эти панские семьи закрепили из поколения в поколение довольно высокий уровень образования, несравнимый со среднедворянским в Великороссии.
Это повелось еще со времен Речи Посполитой. Если помните, Остап и Андрий Бульбы приезжают к родителям после окончания Киевской бурсы. И далее козачья старшина поколение за поколением отправляли сыновей в Киев, потом в польские и, наконец, петрбургские учебные заведения. Грамотные панские дети становились сначала мелкими чиновниками войска, а потом могли претендовать на должности своих отцов. Это, собственно, и создавало династии козачьей старшины. Недаром и в требованиях, и в пожеланиях украинских чинов, как и избранных депутатов екатерининской Уложенной Комиссии заметны просьбы о создании новых школ, включая и высшие.
В Российской империи на середину XIX века было 10 университетов. Три из них — Тартусский, Хельсинкский и Вильнюсский основаны ДО присоединения соответствующего региона к России, 7 основаны Российской империей. Из них 3 — Харьковский, Киевский и Новороссийский в Одессе на украинской территории. И столько же — три университета, Московский, С-Петербургский и Казанский на всей громадной территории Великороссии и Сибири. Отчасти это связано с различным уровнем тяги малороссийского и великороссийского правящего класса к образованию. Это при том, что уровень и количество школ для народа в эти годы неуклонно падало на Российской Украине.
Вообще между образовывавшимся панским сословием и хлопами постепенно возникал культурный разрыв. Прежде всего за счет того, что панство постепенно заграждало мужикам всякую дорогу к образованию, да попросту к грамоте. Паны тянулись за своими образцами, сначала за польской шляхтой, потом за послепетровскими великорусскими дворянами. Многие из украинских панычей начали строить свою карьеру в Петербурге, в том числе, и при дворе. Вспомните хотя бы екатеринско-павловского дипломата Безбородко, дослужившегося до звания канцлера империи и титула светлейшего князя. Империя охотно шла им навстречу, что и неудивительно, если вспомнить их большую по сравнению с московитами образованность. То же наблюдалось и на верхних уровнях православного духовенства. Одно время в XVIII веке более половины российских архиереев была малороссийского происхождения.
Одевались они не в простонародные шаровары да свитки. Первое поколение украинской старшины подражало в одежде и вообще в быту польским шляхтичам, следующие — той «немецкой» одежде и обычаям, которые привил русским дворянам и госчиновникам Петр Преобразователь. Да и язык их стал отличаться. Если во времена Тараса Бульбы прихватившие образования полковниченки и сотниченки щеголяли польскими и латинскими словечками, то потом для них делом самоутверждения стало использование «великорусского наречия». Вспомните, как герой «Ночи перед Рождеством» Вакула и встреченный им в Петербурге запорожец демонстрируют один другому умение говорить по-русски.
То, в чем остро нуждались, чего от всей души желало украинское панство — это признание верховной властью за ним тех прав и вольностей, которые великорусское дворянство закрепило за собой начиная со Смуты. Права на земли и крепостной труд посполитых в первую очередь. В основе, это желание совпадало с дворянско-крепостным устройством Российской империи. Но делу сильно мешало предубеждение верховной власти и всего правящего класса Москвы и Петербурга против украинских претендентов на одворянивание. Там слишком хорошо помнили свою собственную Смуту, когда такие же точно казаки с Дона, из Комаринского края и других мест тоже претендовали на то, чтобы стать ровней дворянам. И утвердили романовский порядок в стране победы дворянского войска князя Пожарского не только над поляками, но и в неменьшей степени над «воровскими казаками», прикрывавшимися тронными претензиями Тушинского Вора и Маринки с атаманом Заруцким. В конце концов, Смута ведь не кончилась в ноябре 1612-го изгнанием поляков из Московского Кремля и избранием Михаила Федоровича на царство. Еще в 1618 году Москву осаждали поляки короля Владислава и запорожские казаки гетмана Петра Сагайдачного.
Так что казачье происхождение украинской старшины очень мешало русским дворянам принять ее в свои ряды. Даже и ставшая императрицей Дщерь Петрова Елизавета этого забыть не могла и при всех своих украинских симпатиях (Алексей Разумовский!) детей старшины в шляхетский морской корпус не принимала, на том основании, что «в Малороссии нет дворян«. Но в итоге все-таки желанное слияние произошло. Паны были признаны дворянами и довольно быстро после этого потеряли свою повышенную активность и деловую сметку времен «первоначального накопления» земель и холопов, превратившись в тех полусонных шляхтичей, о которых пишет Гоголь. Мы для справедливости должны сказать, что в украинском дворянстве появлялись и совсем другие, энергичные фигуры. Имена поэта Капниста, адмирала Нахимова, народовольца Лизогуба, писателя Короленко, режиссера Немировича-Данченко, в советское уже время профессора истории Полетики говорят сами за себя. Но в среднем… ничего особенного.
Что же до тех, кто проиграл, посполитых, крепостных крестьян, то им остались тяжкий труд на помещиков, глухая обида то ли на панов, то ли на «москалей», да смутные воспоминания о временах казачества и свободы, которыми пропитаны стихи Тараса Шевченко.
Разумеется, если мужик иногда бунтовал против пана, то это было кровавым и жестоким, какими всегда бывают Жакерии. Ефименко в своей статье «Турбаевская катастрофа» рассказывает о таком случае. Турбаи были большим селом на Полтавщине, населенном исторически свободными казаками. Почти 80 лет, начиная с 1711 года, его жители сопротивлялись, как могли, покушениям сначала знаменитого полковника, позже и гетмана, Даниила Апостола, потом богатой панской из сотников семьи Базилевских на свои земли и свою свободу.
Они сумели собрать свои гроши, чтобы подавать в суд с требованием вернуть их имена в списки казаков. Базилевские были богатыми людьми, они много получали от всевозможной торговли, содержания шинков и ростовщичества среди мужиков, давали деньги в заем и дворянам своей округи. Естественно, что все местные суды принимали решения в их пользу. Но жители Турбаев, насильственно перечисленные из казаков в крепостные, не успокаивались. Они подавали кассацию все выше и выше. Наконец, дело дошло до Сената. Наверху отношение к вопросу оказалось другим. Петербургу было невыгодно постоянное уменьшение числа казаков на Украйне, и решение сената оказалось в пользу турбаевцев. Но… улита едет, когда-то будет. Местные судебные и административные чины, задаренные Базилевскими, всячески саботировали исполнение сенатского решения. А пока Базилевские, сверх исполнения обычных крестьянских повинностей, отнимали у крепостных скот, посылали на самые тяжелые работы, запирали недовольных на ночь в холодные амбары, что уже, согласитесь, является пыткой.
Наконец, спустя уже полгода, в Турбаи для официального объявления сенатского решения приехали советник наместнического правления из Киева, местный голтвянский земский суд и воинская команда. Советник сразу остановился в помещичьем доме, историк комментирует, что он на самом деле уже был должником Базилевских, местных судейских и команду разместили по селу. Это сразу вызвало подозрение жителей в подкупности судейских. Подозрения подтвердились. Глава приехавших советник Корбе и его подручные открыто говорили, что если кто-нибудь и получит свободу, то ненадолго. Дело в том, что в сенатском указе речь шла о козачьих родах, а у нынешних жителей почти не было документального подтверждения принадлежности к этим родам — только устные. А тут уже все зависит от произвола суда и администрации.
Атмосфера ненависти, подозрения и грубости разрешилась именно так, как должна была. Внезапно вспыхнувшим погромом, при котором у воинской команды было отобрано оружие, судейских побили, кому-то что-то и сломали, а возбужденная толпа кинулась к барскому дому и забила двоих братьев Базилевских и их незамужнюю сестру насмерть. Грабежа при этом пока не было. Дом был заперт и опечатан, а у судейских под побоями и угрозой смерти получили «документ», что все сделано правильно и претензий нет.
Разумеется, вымолившие себе на коленях пощаду судейские слова не сдержали. Началось дело, и императрица поручила контроль за ним Потемкину. Но через три года «Князь Тавриды» умер, а следствие все продолжалось и никого пока не наказали и даже не могли найти активистов, убивших своих помещиков. Продолжалось пассивное сопротивление всех двух тысяч жителей села. Более того, они, не тронувшие поначалу имение Базилевских, постепенно его разграбили до конца. А оказавшиеся все же под замком несколько человек успешно бежали при содействии односельчан.
Только в январе 1794 года, спустя уже почти шесть лет, к смертной казни было приговорено семь человек, к наказанию кнутом — 42, плетьми — 134, а 228 человек были освобождены от суда. Как видим, и екатерининская юстиция в данном случае не была «быстрой и неумолимой», тем более что смертная казнь, по тогдашнему российскому обычаю, была заменена на каторгу. Можно считать, как кажется, что классовая дворянская юстиция в данном случае отступила. Что же до казачьих прав, то они были возвращены 259 турбаевцам.
Мы можем найти у Александры Яковлевны Ефименко еще немало статей и книг, посвященных различным вопросам украинской истории. Об отношении украинского и всероссийского исторического сообщества к ней и ее работам говорит тот факт, что в 1910-м году Харьковский университет присвоил ей honoris causa ученую степень доктора истории, а Бестужевские женские курсы избрали на профессорскую должность. Для дореволюционной России это случай уникальный. Мы можем, конечно, вспомнить химика Юлию Лермонтову и математика Софью Ковалевскую, но их докторские степени получены в Германии, в Геттингенском университете, где не было российских ограничений по высшему образованию для женщин (на самом деле, и в Германии существовали ограничения для женщин при приеме в университет, там отсутствовали женские гимназии, без окончания которых в университет не принимали, ограничения были сняты лишь в ХХ веке — прим. ред.).
Кроме работы над книгами и статьями Александра Яковлевна еще и преподавала украинскую историю на Высших Бестужевских женских курсах в Петербурге, активно участвовала в различных съездах и собраниях историков, активно выступала за снятие имперских ограничений для «мовы» в печати и школе. Ну, и никто ведь не освобождал ее от обязанностей матери семейства. Муж тяжело болел и кормить семью выпало целиком на ее долю. Она родила трех дочерей и двух сыновей. Две дочери умерли молодыми, а одна, Татьяна стала достаточно известной поэтессой Серебряного века. Сын Петр стал впоследствии известным советским археологом, академиком АН УССР, доктором ряда зарубежных университетов.
В 1908 г. она овдовела, а в конце 1917 года она, вместе с дочерью Татьяной, той самой — поэтессой, уехала из Петрограда назад на Украину. Они поселились на хуторе Волчанка под Харьковом. Александра Яковлевна, преподавала в сельской школе, писала украинский учебник по истории для средней школы, написала статью «Письма с хутора» о сложностях при изучении и изложении национальной истории. Тем временем история Украины продолжалась и шла совсем непростыми путями. Власть Рады сменилась Советами, потом пришли немцы и привезли с собой ту же Раду, на смену Раде пришел гетман Скоропадский, потом на смену ему, как хорошо знает по Булгакову читающая Россия, пришло петлюровское войско под знаменами той же Рады.
Вот в это время, в ночь с 17 на 18 декабря 1918 г. напавшие на хутор Волчанка вооруженные люди зверски убили Александру Яковлевну и её дочь Татьяну. Об обстоятельствах ее смерти знаменитый профессор С.Ф.Платонов пишет, ссылаясь на газетную статью некоего Б. Элькина, что
«ее убили солдаты Петлюровского войска — убили за то, что она не хотела выдать солдатам спрятавшихся в ее квартире двух дочерей Харьковского губернского старосты (представителя гетманской власти) Неклюдова… донос привел солдат к квартире Ефименко, где спрятались две дочери Неклюдова; Ефименко отказалась выдать их, заявив, что у нее никто не спрятан; был произведен обыск, девушки были обнаружены, убиты, и их участь тут же, на месте, разделила А.Я. Ефименко».
Заодно была убита и 28-летняя дочь, поэтесса Татьяна. Документальных подтверждений этому, кажется, нет, но и опровержений — тоже.
Есть, конечно, трагедийность в том, что женщина-ученый, отдавшая свой талант, большую часть своей жизни и свою любовь украинской истории, была убита бандитами, носившими форму воинов армии независимой Украины.
Мы же можем сегодня только поклониться ей в землю и понадеяться, что ее труды еще пригодятся в будущем, во времена неизбежной в будущие времена дружбы русского и украинского народов.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer6-eygenson/
