(Елена Минкина-Тайчер «Белые на фоне черного леса», повесть, издательство «Время», 2018 г.)
Мне выписали пропуск и позволили ознакомиться с папкой документов. На входе любезно и настойчиво попросили оставить телефон и прочие вещи, с собой разрешили взять лишь очки. Привели меня в небольшую комнату. Там — ничего лишнего, даже окна нет. Потом я понял, что так лучше: не доносятся посторонние звуки, нет соблазна встать и поглазеть наружу. Письменный стол с лампой, стул. Попросили сесть, спросили, удобно ли? Я кивнул головой. Тогда мне принесли папку и положили на стол. Сотрудник удалился, попросив по завершении нажать кнопочку звонка. Я остался в комнате один.
Чем не начало какой-нибудь истории?
Я впервые оказался в необычной ситуации: передо мной рукопись новой книги, еще не пришедшей к читателю, но уже отправленной в редакцию. Конечно же, я получил текст в электронном формате, но не хочется расставаться с хорошим словом и его сакральным значением. Книга обязана выйти, лишь бы у редакции ничего не дрогнуло или не вмешалась недобрая внешняя сила. От последнего зарекаться не следует. И чем же ситуация необычна? Можно подумать, будто прежде я не читал неопубликованных текстов. Сколько угодно. Здесь все иначе. Новая книга принадлежит перу известного автора, чьи романы опубликованы, изданы, нашли многочисленных благодарных читателей.
О Елене Минкиной-Тайчер я узнал, как и многие, из телевизионного интервью. Вполне естественно было найти произведения и начать читать. Что и осуществил незамедлительно. Когда я прочел «Эффект Ребиндера», захотелось разыскать автора и поблагодарить. В наше время сделать это просто. Мы живем в маленькой стране в век продвинутых технологий связи. Я «подкатил» через Facebook, что и положило начало переписке. Елена Минкина-Тайчер — врач, прошедшая тот же путь обретения новой страны и возвращения в профессию, что проделали в Израиле тысячи людей и я сам в том числе. Когда успех приходит к коллеге — это двойная радость. Для нашей братии солидарность — не пустой звук. Мы прошли нелегкий маршрут, кто не знает — поверьте на слово.
Елена Минкина-Тайчер
Уже в первом прочитанном романе я обратил внимание на своеобразный авторский стиль. Очень много персонажей, судеб. Действие охватывает разные поколения, времена. Вначале теряешься от мелькания новых и новых лиц. Сознательно автор не торопится обнаружить их связь. Я по натуре тугодум, соображаю медленно, даже заметил: в какой-то момент мне потребовались бумага и карандаш для того, чтобы расчертить семейные древеса и оставить побольше места по краям и снизу. В такой роман окунуться — это как в очень многодетную семью впервые прийти и постараться сразу всех запомнить. А ведь еще каждый наперебой хочет рассказать и о себе, и о других. Голова кругом! Много лиц — много судеб, много характеров, у каждого — свой, и жизнь складывается по-разному. Вслед за автором читатель вглядывается в героя за героем, узнает о нем множество даже, казалось бы, несущественных подробностей, а они складываются в нечто общее: в мозаику нашей жизни, подобно тому, как крохотные мазки всех красок и оттенков вместе создают неуловимо-воздушный розоватый цвет платья Жанны Самари и неповторимую улыбку актрисы на портрете Ренуара.
Нынче очень популярны детские книги, где целые большие страницы занимают рисунки с множеством персонажей, такие зарисовки жизни. Люди на улице, люди у себя дома, кто-то работает, кто-то без дела болтается, дети играют. Машины едут, кто-то в луже застрял, у ребенка мячик на дорогу выкатился, за кем-то щенок идет следом, птица свила гнездо прямо на крыше, за окном в доме мальчик уронил вазу и пытается сложить осколки. Разом все сюжеты охватить невозможно. Вглядываешься и находишь новые подробности, новые события. А на следующей странице — другая картинка, уже не лето, а зима. Есть новые лица, но есть и знакомые… Эта традиция, пожалуй, восходит к голландской жанровой живописи XVII века. Когда листаю такую книжку, так и предвкушаю: вот еще год-два, мы вместе с внучкой сядем и станем рассматривать, обсуждать, открывать ловко спрятанные до поры до времени сюжеты. И книги Елены Минкиной-Тайчер тоже позволяют находить и находить новые лица, прочитывать новые судьбы, нити которых ткацкий станок времени собирает в полотно жизни поколений.
В «Эффекте Ребиндера» обратил внимание на еще одну очень примечательную деталь: в романе автор смогла отдалиться от своей врачебной профессии. Наша особенность такова, что оставишь вместе коллег без присмотра — через пару минут начнут говорить о работе. В этом отношении мы неисправимы. Пишущих врачей много. Зато умеющих «выключить в себе доктора» хотя бы на время — куда меньше. А это на самом деле большое достоинство. Позже в других романах и повестях я у Елены Минкиной-Тайчер «доктора» я еще как нашел, например, в «Принцессе-лягушке». Но там это необходимо.
Я читал, позволял себе присылать коротенькие отзывы. Мы обменивались мнениями, возникла интересная переписка, наконец, познакомились очно.
A недавно Елена Михайловна сообщила мне, что написала новую книгу. Не стала ничего выправлять, даже не смогла определиться в своем к ней отношении, отправила в редакцию просто чтобы услышать оттуда отзыв. Я выклянчил новый текст и тут же его получил. Со своим-то опытом чтения ее книг положил пред собой лист бумаги, карандаш для создания путеводной шпаргалки. Даже начал с ходу вносить туда действующих лиц. Однако уже в первых главах отложил листок за ненадобностью. Чуть позже я взглянул на первые записи и поразился собственной наивности. Вот тому пример: героиня Алина Карловна увидела сон, где она встречает впервые свою сестру-близнеца. Делаю пометку стрелочкой вбок «сестра-близнец» и оставляю место для нее и веток от нее. Нет, все оказалось иначе, это совсем другая книга.
Что я там вспоминал, детские книжки с обилием персонажей и многосюжетными картинками, чудесных голландцев? Не подходит. Да, в новой книге снова много лиц, вычерчиваются их судьбы, возникают малейшие подробности жизни каждого, выстраиваются связи между ними. Автор, ее стиль и язык, особенности художественных приемов — те же, но… В голове моей заметалась смутная догадка, потребовалось несколько дней, чтобы самому найти ответ. Здесь в книге словно оживают картины совсем другого художника, где так же есть множество человеческих лиц. Их настолько много, что глядя издали кажутся каким-то рябым фоном еще непонятного поначалу тревожного сюжета. И какой-то едва различимый шум. А по мере своего приближения к картине начинаешь видеть лица, а за ними слышать голоса, плач, смех, различать детали, прочитывать судьбы. Если Ренуара постигаешь, отходя малыми шагами от картины, то этого художника — осторожно к ней приближаясь. Это уже Филонов.
В комнате очень тихо. Передо мной на столе лежит обычная картонная папка. Пухлая.
«Дело N…» Название. Сверху — гриф «Для служебного пользования», фантазия дорисовывает «Хранить вечно», что там еще писали? Еще что-то неразборчиво указано вкось, и печати стоят. Папка не пожелтевшая, пылью не покрытая, вполне себе свежая, ее пока замусолить как следует не успели, и тесемки на ней еще не расплелись. Приподнял — она увесистая, но в меру.
Развязал я тесемки, открыл «Дело…»
Что бывает в таких папках? С одной стороны — это похоже на уголовное дело. Я нахожу протоколы, показания свидетелей, объяснительные записки, медицинские заключения, копии документов, фотографии, очень много фотографий, снова показания, подробные, откровенные, чуть ли не исповеди. Все обязан прочесть. А кто же потерпевший? Ищу его, но получается, что к ним можно легко отнести большую часть свидетелей. А есть ли заявитель? Его нет. А что за статья? Да разве найдешь такую?
В каждой главе книги только повествования от первого лица. А лиц-то очень много, и историй поэтому много. Если и встречаются диалоги — лишь приводимые дословно каждым в своем рассказе. О ком же эта книга? Главные герои ее — дети, удивительная, невероятная история брата и сестры из детского дома в Калужской области, еще одного их маленького брата, еще одного малыша-сироты, попавшего в больницу. А другие персонажи книги — взрослые. Они связаны с ребятами либо потому что случайно оказались рядом, либо по долгу службы, либо по родству, либо по соседству. А главные взрослые персонажи оказались в этой истории, потому как спасение этих детей стало для них такой необходимостью, что уже никакая сила не могла остановить. Круг героев складывается из многих тех, кто рассказывает, и из тех, о ком они рассказывают.
Передо мной стоит нелегкая задача: я хочу поделиться размышлениями о книге, которая еще находится на пути к читателю. Пока я раздумывал, пришла добрая весть из редакции о том, что в ближайшие месяцы книга появится. В такой ситуации уместно было бы написать короткий анонс или же хитроумное предисловие. Но это совсем другой жанр. Хотелось бы, чтобы прежде была прочитана книга, а уж после этого — чьи-то рассуждения о ней. Ежели кому-то попадутся эти записки до прочтения, остановитесь пока не поздно. Читатель имеет право на собственное впечатление, свое мнение я не хочу навязывать.
Время действия – нулевые и начало десятых годов нашего века в новом тысячелетии. Если речь идет о России, то они уже названы годами сытыми, стабильными, благополучными, что сменили награжденные всеми проклинающими эпитетами девяностые. Однако в судьбе маленьких героев повести что-то совсем не видно ни благополучия, ни какой-нибудь сытости. Невиданный, пожалуй, никогда прежде в истории многострадальной страны золотой, а точнее, нефтедолларовый дождь, пролился на нее именно тогда. А когда читаешь книгу, понимаешь, что дождь-то этот оказался до такой степени косым, падал по столь замысловатой траектории преимущественно мимо, что ни маленькие герои, ни взрослые не почувствовали даже его капельки.
Что за история стала основой сюжета? История совершенно невероятная. Алина Карловна, женщина немолодая, уже много лет заведует самым рядовым детским домом. Она родилась в семье поволжских немцев, спецпереселенцев. Мать погибла, остался отец. В какой-то момент возникла возможность вырваться из Казахстана в Калужскую область. Там отец встретил женщину, которая тоже освободилась. Ее семья «загремела» по «Делу врачей». Она выжила одна, потеряла всех. Для девочки стала доброй мачехой. Алина еще была подростком, когда случилась страшная беда, переломавшая ее судьбу. Она пережила насилие и болезнь, лишившую ее впоследствии малейшей надежды на материнство. Так и пришла она в итоге работать в детский дом. Помните, я говорил о том, что в самом начале книги Алина Карловна видит сон, где приходит к ней сестра-близнец? Никакой сестры, конечно же, не было, зато сон все-таки оказался вещим. В то самое утро она приняла в детдом двоих странных детей, брата и сестру. Этому брату суждено стать главным героем книги. И это не просто ребенок, не просто персонаж. Оценить масштаб этого героя, как я понял по прочтении повести, можно лишь уходя от его возраста. Да, он – ребенок, ставший в более поздних главах подростком. Но не нужно смотреть на него сквозь уменьшительное стекло. И через увеличительное тоже не советую. А измерить его, оказывается, можно совсем в другой шкале. Об этом скажу чуть позже.
По замыслу автора книга составлена из множества рассказов самых разных людей, что оказались непосредственно или даже весьма отдаленно втянутыми в историю. При этом сюжет складывается порой даже с элементами детектива или авантюрного романа. И тебе загадочные исчезновения, и задачи со многими неизвестными, и погони, и похищения, и отвлекающие маневры. Даже главные герои не знают полной картины происходящего, зато повесть построена так, что читатель – он как раз единственный, кому известно все и, практически, с самого начала. Да, Алина Карловна не знает и не узнает, что старший брат Вася забрал младшую сестру Катю и еще совсем крохотного брата Мартика из горящего дома, где осталась их уже спившаяся и потерявшая человеческий облик мать. У Васи еще был отец, отправленный на пожизненное. Катя родилась после летних пьянок с оказавшимися в тех краях студентами, а третий случайный сын родился в марте и даже фантазии найти ему нормальное имя у матери не хватило, поэтому – Мартик. Да, она уже потеряла всякий человеческий облик, уже не родила, а, скорее, окотилась, и имя малышу нашла кошачье. У старшего брата Васи еще была бабушка по отцовской линии, хотя бы от нее только ему что-то перепадало, она еще хотя бы с ним разговаривала. Соседка иногда пыталась ребенку помочь. С бабушкой иногда заходили «к Гроссману». Так называли сеть магазинов и лавок, что пооткрывал некий новый предприниматель. Упоминается, что набрал кредитов где только мог, но судя по всему, цены там оказались доступными, людей он накормил. Бабка покупала у него и рассказывала ребенку:
— Смотри — говорю — Васятка, как умный еврей русский народ объегоривает. Водку зря не хлестает, последнюю рубаху не отдает, а копеечку к копеечке и весь район к рукам прибрал. Напривозил разносолов, наоткрывал магазинов – только плати денежку да бери. Сам теперь разъезжает в огромном автомобиле, живет в хоромах, а мы дураки радуемся. Вот получу пенсию, и мы с тобой к Гроссману сходим — шоколадку купим, колбаски, сладких булочек. Пусть богач наживается, нам не жалко…
Васе всего от роду семь лет, что ребенок понимает? А все он понимает! У него выбора нет. Когда-то очень давно мне попалось высказывание одного философа, дословно привести его не смогу, но говорится о том, что истина является человеку не в пышном обрамлении торжества и не под фанфары, а тогда, когда доводится оказаться среди горя, разорения, трагедии, под аккомпанемент стонов и слез. Вася, который к тому моменту уже сушил и прятал в доме от матери сухарики, чтобы замочить в молоке и накормить голодного малыша, который пытался как-нибудь помочь сестре справиться с ее недугом, а заодно защитить ее от побоев, понимает: он в ответе за всех, дальше так не выжить. Он решил, что им пора уходить. Если кто-нибудь заметит, что таких детей не бывает, окажется прав, но не на сто процентов. Бывают. О таких написано в очень древних книгах, а возраст героя значения не имеет.
Дом сгорел, в нем нашли обугленные останки матери, детей не нашли, но записали погибшими всех, так проще. Поэтому когда в автобусе заметили троих детей без взрослых, то значения этому не придали. Так, потом при расспросе, свидетели кое-что рассказали. Нигде в розыске эти дети не значились, никаких заявлений не было. Разумеется, что и документов никаких нет. Через управление МВД детей, появившихся в райцентре, переправили в больницу. Что старший брат сказал, то и записали:
Гроссман Вася, предположительно 1997 года рождения.
Гроссман Катя, предположительно 2001 года рождения
Гроссман Мартик (Марик?), март 2005 года рождения.
О родителях сведений нет. А после этого – протоколы медицинского осмотра. Такой ход событий вызвал у меня в момент прочтения улыбку. Вот как? И почему-то снова начал делать наивные предположения, что теперь обязан появиться на страницах тот самый богач-кормилец, а дальше начнется слезливая история про то, как он примет участие в их судьбе или, наоборот, отвергнет их. Нет, он не появился. С моей наивностью уже давно пора покончить. Казалось бы, анекдотический поворот событий, ан нет. Ничего случайного. Но почему «нет», я понял уже позже.
Двое старших оказались в детдоме, а самый маленький остался в больнице, но Вася потребовал его регулярно навещать, и Алина Карловна в свои выходные исправно ездила вместе с ним туда. После этого в события стали вмешиваться уже «внешние» силы. Маленького Мартика-Марика усыновили немолодые супруги, евреи из Америки. Вася принял это сдержанно и стойко. Его душа и в ней творящееся — это самая заповедная территория, куда никому проникнуть не дозволялось. Tолько спросил у Алины Карловны, точно ли, что они богатые, и что такое евреи. Мальчик в своей голове постепенно выстраивал основы мироустройства, занося туда по кирпичику необходимые сведения. Посторонних он в свой мир впускать не спешил, но не по причине своей особой замкнутости, а из-за таящегося в нем тяжкого груза вины.
А через два года случилось и вовсе невероятное: Васю Гроссмана и его сестру увезли в Израиль по программе поиска детей-сирот еврейского происхождения. Еще бы, с такой-то фамилией…
Я продолжал с изумлением читать материалы «дела». Даже сам перестал замечать, когда справки, свидетельства, изобилующие особенностями речи или протокольными штампами неожиданно переходили в кричащие картины какой-то немыслимой действительности. Люди невольно выходили за рамки показаний и рассказ превращался в исповедь. Нередко от соприкосновения с эпизодом, свидетелями которого они становились, вдруг начинали вспоминать собственную жизнь, порой, без явной связи с предметом разговора. А само событие преступления расширялось на глазах. Круг потерпевших пополнялся буквально каждым свидетелем. Даже такие, кто пускались в наивные, примитивные и зачастую неумные рассуждения, тоже вызывали жалость, а их увечные мысли происходили из горькой жизни. Я продолжал читать и уже сомневался: это становилось больше похоже на историю болезни, чем на уголовное дело. И кто же больной?
Человеку свойственно болеть. Болезней много, тяжких и легких, острых и хронических. Болезни могут давать осложнения. Есть такие, с которыми справиться легко. Есть даже такие, которые сами проходят, но их, к сожалению, мало. Если говорить о лечении, то это бесполезное занятие, пока диагноз не поставлен. Выявил болезнь — лечи больного. А если диагноза нет, то пытаться лечить – что пальцем в небо тыкать. Как болеют люди, так и общество тоже болеет, у него свои болезни, нередко тяжелые. Они зачастую очень похожи на всем известные человеческие. А осложнения такие, что не дай бог.
Назвал ребенок фамилию Гроссман, потому что в детской его голове сложилось представление: там вкусно, там правильно, «даже велосипед можно купить». Что такое неправильно Васе объяснять не нужно было. Неправильно — это все вокруг. Лишь Алина Карловна оставалась исключением, но она же по сути — еще одна его сестра, сон-то свой не не просто так увидела в ту ночь. А вслед за новой фамилией, казалось бы, лишь по воле набежавших событий, дети оказались в Израиле. Можно улыбаться, можно смеяться. За детей можно радоваться, можно осторожно и с сомнением пытаться представить, что же с ними станет позже. Они оказались в еврейской стране. Случайно? Вроде бы — да. А на самом деле? НЕТ! Я говорю и отвечаю за свои слова перед читателями книги и перед ее автором: Вася Гроссман с сестрой Катей оказались в Израиле не только, а, точнее, никак не в результате каскада нелепых обстоятельств в комедии ошибок. И вообще этот текст, как я понял не сразу, а по размышлении, соотносится с другим, очень древним и почитаемым. Сразу должен сказать: я напрочь лишен религиозности, такой уж водится за мной грех. Тому, кто мыслит иначе, мои рассуждения могут не понравиться. Прошу прощения заранее, в диспут не вступлю, тем более, что полемист из меня никудышный.
Евреем можно родиться, евреем можно стать по предписанной очень сложной процедуре. А как еще? Есть способ. Уж насколько евреи — народ древний, но мир все-таки существовал и без них, они появились позже. И когда-то в древности одному человеку стало ясно: жить как прежде нельзя, он, облаченный ответственностью за своих близких, должен вместе с ними покинуть землю свою, уйти в другую, чтобы начать все заново. Так Аврам превратился в Авраама. А гораздо позже Моисею стало понятно, что он в ответе за целый народ, обязан спасти и вывести его из рабства. И вывел. Так свершился Исход. Прежде евреев не было, так они появились.
А теперь вернемся к нашим маленьким героям книги. Как назвать то, что сделал семилетний старший брат, когда он забрал из горящего дома несчастную вечно обосранную и бесконечно битую матерью сестренку вместе с братом-грудничком и увел их прочь? А это и есть Исход. Да, не смейтесь, господа, лучше вглядитесь в детали. Они же сплошь совпадают! И даже «казнь египетская» покарала их мать Надьку-шалаву. И чувство вины своей перед ней у Васи никуда не исчезло, терзало его бесконечно. В финале книги Дженни удалось проникнуть в то, что жгло Васю изнутри, увидеть его глазами страшные сцены в доме матери и гибель ее. Дженни буквально кричит ему взрослыми словами:
«Ты спасал жизнь своему брату и своей сестре, иначе они бы просто погибли от голода и болезней. Эта несчастная женщина была ненормальной. Она бы убила если не тебя, то Катю и Мартика, потому что маленькие дети физически не в состоянии вынести такого…»
И нам понятно, что он-то все услышит, а груз вины при нем останется, от этого нет избавления. Да, им удалось уйти и даже легко. Сели трое детей в автобус и поехали. Чермное море всеобщего безразличия легко расступилось и пропустило беглецов. Потом лишь люди рассказывали, что да, видели детей, но особого внимания на них не обратили, а некоторые и вовсе не заметили их. А где же «фараоново войско»? А его сразу в погоню никто не посылал. Дом сгорел, нашли только обугленные останки матери, но в мертвые записали всех. Так проще.
Исход — это долгая история. Хорошо, что у наших маленьких героев он не растянулся на сорок лет скитаний. И совершенно закономерно, что завершился он именно там, где и должно, в той самой стороне. А совершивший Исход становится евреем.
Однако «фараоново войско» все-таки никуда не исчезло. Оно позже пришло к тем, кто детям помог уйти. Прошло время и потребовали вернуть детей, привезенных из России, обратно. Явно не без подсказки санитарка накатала заявление о незаконной отправке детей за границу («на органы», не меньше). Прошло четыре года! Алине Карловне это обошлось нелегко, но могло быть и хуже. Изменившиеся, выросшие Вася и Катя вместе с другими такими же детьми приехали обратно в сопровождении воспитателя. Катю вылечили, они выросли, сильно изменились, как и остальные дети. Они говорили на другом языке, привыкли к иному порядку, что с ними делать уже толком никто не знал. Все в целости и сохранности? Ну и ладно.
«- Все – сказало мое руководство – отправляй их назад к чертовой матери! Живы, здоровы, денег не просят, остальное уже не наше дело. Но если еще раз услышу о подобном случае, все пойдете под суд!»
Как же без угроз своим, так не бывает. Это уже в пересказе Алины Карловны.
Однако тот вынужденный визит обратно на родину по воле гневного начальства положил начало новому сюжету. Вася захотел снова побывать в больнице, откуда давно забрали младшего брата. Прошло пять лет с тех пор. «В больнице стоял все тот же тягостный запах – лекарств, туалета, нечистого белья, вареной капусты». А там «на знакомой кровати в углу лежал страшно знакомый беленький мальчик и уныло стучал погремушкой по столбику кровати». Совсем другой мальчик, подкидыш Костя, он был так похож на Мартика!
Когда я прочел повесть, первый вопрос автору возник невольно и естественно: откуда эти истории? Оказалось, что она в Израиле проработала много лет с такими детьми, и их историй, порой, самых невероятных, наберется еще на много рассказов, повестей и даже романов. Жизнь преподносит такое, что выдумка и фантазия с ней рядом запросто могут померкнуть.
Вася Гроссман не был бы самим собой, если бы ему вновь не пришлось оказаться в центре другой истории спасения ребенка. За усыновление маленького почти парализованного Кости Найденова отчаянно боролась американка Дженнифер вместе со своей семьей и верной подругой Дженни (Женей), преодолевавшая бесконечные препятствия на этом пути. Уже, казалось бы, цель была почти достигнута, но возникали новые и новые барьеры, пока надежду не перечеркнул новый известный «Закон».
Я не стану пересказывать захватывающий сюжет. Об этом просто нужно прочитать в самой книге. В ходе нового действия вновь раскрываются потрясающие судьбы и характеры. Апофеозом становится настоящая драма по спасению Кости, в которой каждому из героев досталась своя роль: и Дженнифер с подругой Женей, и их мужьям, и Кате, и Алине Карловне, а самая трудная, конечно же, — Васе. Он вырос, изменился, возмужал. А уж ответственностью оказался награжден, как мы знаем, изначально. Он теперь израильтянин. Он задумал и провел свою маленькую «Операцию Энтеббе». Если столько обрушилось на маленького Васю Гроссмана в детстве, хватило бы ему сил! Одна надежда — проживет он как истинный герой библейского масштаба очень долго. От себя лишь могу скромно пожелать: хотя бы до ста двадцати.
Я перечитываю вновь и вновь несколько страниц, написанных экспертом-психологом. Даже здесь специалист вынужден выйти за рамки положенной формы документа. Прежде ему много пришлось поработать с пережившими Холокост и с их потомками. А нынче он работал с детьми, приехавшими в рамках проекта. Такие дети как Вася Гроссман, наделенный феноменальным чувством ответственности, несли внутри себя глубочайшую неистребимую травму, которая проявлялась полной закрытостью, периодическими труднообъяснимыми вспышками гнева, непонятными поступками. Их поведение нередко совпадалo до мелочей с поведением переживших Холокост. Более того, то же самое сохраняли в себе их потомки и даже не в первом поколении. Здесь лучше всего — процитировать:
«Помните, я говорил о людях, переживших Холокост? Так вот, они тоже вскоре начинали вести себя абсолютно адекватно — устраивались на работу, женились, рожали детей. И я не сразу понял, что ужас пережитого не покидал их, а уходил глубже в подсознание и потом прорывался в самых неожиданных обстоятельствах. Я видел, как руководитель успешной фирмы разрыдался в ответ на случайный крик из окна, как женщина упала и закрыла телом ребенка на праздничном салюте. Более того, второе и даже третье поколение потомков, переживших катастрофу, в высоком проценте случаев страдает паническими атаками. Особенно, когда дети служат в армии. Да, с одной стороны блестящие технологии, сильная армия, с другой – половина страны сидит на антидепрессантах. Появились статьи, что еврейские матери несут в себе страх за потомство на генетическом уровне. Понимаете, когда у народа веками убивают детей…»
Эксперт сразу же приносит извинения. Он не cмог сдержаться.
Случайных совпадений не бывает. Вывод напрашивается один: эти дети пережили Катастрофу. Как бы удачно ни разрешились судьбы, им суждено нести в себе непомерный груз и помимо своей воли передавать его генетически. А если говорить не только о детях? А пережитое Алиной Карловной вкупе с тем, что она унаследовала от родителей-спецпереселенцев, это как назвать? Когда при виде человека в милицейской форме все внутри холодеет?
«Дело», оказавшееся у меня в руках, — о Катастрофе. Но эта папка — лишь очень малая его часть. Кто возьмется собрать остальные? Время безжалостно уходит. Болезнь остается без диагноза и без лечения.
Такие выводы обрушились на меня после прочтения. Елена Минкина-Тайчер призналась, что повесть родилась в каком-то невероятном порыве всего лишь за десять дней сумасшедшей работы сквозь недомогание, грипп. После этого не осталось сил ни на редактирование, ни на переосмысливание. Сама уже не cмогла это сделать. Текст отправился в редакцию лишь с просьбой, чтобы там в спокойной обстановке прочитали и оценили. Со своей стороны могу сказать, что прочел одним махом и нахлынувшие впечатления и выводы изложил тоже очень быстро. А теперь мне трудно как-то переосмысливать заново. Текст произведения, видимо, обладает свойством очень сильного воздействия.
Раз уж я оказался посвящен в тайну новой книги, то теперь, понятное дело, тоже буду психовать перед ее грядущей встречей с читателями. Доверие автора невольно передает мне долю ответственности за нее. Если это хотя бы немного облегчит волнение автора — я согласен.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer6-serglevin/
