КОНЕЦ ВОСЬМИДЕСЯТЫХ
Восьмидесятым приходит конец.
Бьют вразнобой миллионы сердец.
Митинги, слухи.
Враз пропадают то мыло, то чай.
— Так вот и мы пропадем невзначай, —
Шепчут старухи.
У девяностых не видно лица.
Старый ли путь дошагал до конца?
Новый ли начат?
С гор возвращаются дети-бойцы.
Водку свою допивают отцы.
Матери плачут.
Лицом к лицу — лица не увидать, большое видится на расстоянье? Способен ли художник создать верный портрет конкретной эпохи, находясь в ней телесно и душевно, живя в ней? Шедевры мировой культуры убеждают нас в том, что это возможно — от создателя изображения требуются лишь талант, искренность и умение видеть наиболее существенные приметы своего времени. Тогда, вне зависимости от художественных и политических предпочтений автора, верный образ эпохи может быть создан.
Естественно, такое произведение не вправе претендовать на фотографическую точность: оригинальные черты всегда будут частично искажены авторским углом зрения, приемами, манерой письма, особенностями жанра, колоритом… Но сквозь личностное видение, вопреки всему, все-таки проступит лицо эпохи.
В маленьком поэтическом наброске, сочиненном весной 1989 года, я пытался осуществить именно такую задачу: увидеть самое существенное в проживаемом моей державой историческом миге, запечатлеть сиюминутные общественные настроения и ожидания, обнажить трепещущий нерв времени. Через год стихотворение было опубликовано в «Нашем современнике». Сам по себе этот факт, конечно, не является стопроцентным критерием художественной значимости произведения, но все-таки редакторы одного из лучших тогдашних русских литературных журналов, видимо, что-то такое почувствовали в этих безыскусных строчках…
Сегодня, когда еще живы многие из свидетелей того переломного времени, я могу спросить их: так ли всё было, как я написал? тот ли был воздух?
ВОЗВРАЩЕННЫЙ ХРАМ
Кирпичи и доски по углам,
Купола и кровля ждут замены,
Фрески обвалились… Божий храм,
От тебя остались только стены!
Но уже иной струится дух:
Ходит попик в будничной одежде
И поет нестройный хор старух
«Господи, помилуй», как и прежде.
И к сердцам раскрывшимся, как встарь,
Подступает сладкая истома.
И мрачнеет первый секретарь
За окошком местного райкома…
Неужели тени Октября
Не сожгло мучительное пламя?
…Говорят, что дочь секретаря
Чудеса творит с колоколами,
Что летит веселый перезвон
Над монастырем и над райкомом,
Над галдящей бандою ворон,
Над простором, вечным и знакомым.
Первые приметы грядущего массового обращения моих соотечественников к православной жизни я увидел в самом конце 80-х годов, накануне крушения советской империи. Это случилось на ярославской земле, в Борисоглебском монастыре. Узнав о трудах Светланы Лапшиной и ее соратниц по сбору колоколов для монастырской звонницы, увидев своими глазами, как в древней обители возрождается церковный канон, я понял, что в русскую жизнь самым естественным образом вернутся вскоре не только христианская вера — она никуда не исчезала, несмотря ни на что! — но и обрядность.
Семидесятилетнее пленение Русской православной церкви подходило к концу. И я был рад отразить приметы этих радостных для меня перемен в своих стихах. «Возвращенный храм» был опубликован в журнале «Наш современник» в мае 1990 года.
Но радость моя была тревожной: в державе было неспокойно…
ХРОМОЙ БЕС
Облетевший цвет ярославских лет.
Собеседник пьет и глядит хитро:
— Сашку помню. Хромал да хромал в свой «пед»,
И гляди, дохромал до Политбюро…
Собеседник пьян и не шибко мудр.
Или люб ему ярославский бес?
Или сам он тоже из тех лахудр?
Но и я ведь родом из этих мест.
Я ведь тоже не ведал, куда идти
На осклизлых тропках прошедших лет.
Сашку помню… На гребне его пути
Мы спросили, как нам идти на свет.
Помню так, словно было оно вчера,
А не в тот далекий бурлящий год.
— Говорите, власть избирать пора?
Но ведь Гитлера тоже избрал народ…
Что ответил нам ярославский бес?
Он забыл немедля про свой ответ.
…Вековая плесень осклизлых мест,
Облетевший цвет незабытых лет.
Это стихотворение родилось на фоне моих размышлений о судьбе Александра Яковлева, ярославского уроженца, сыгравшего одну из ключевых ролей в развале Советского Союза. В голове моей долго не укладывалось, как мог инвалид Великой Отечественной войны, фронтовик, защищавший империю с оружием в руках, стать в ряды ее могильщиков. Что-то тут не то, — думал я, — простой вербовкой такую метаморфозу не объяснишь…
Но потом я все-таки пришел к выводу, что обожествление наших фронтовиков, присущее в 80-х годах очень многим моим соотечественникам, было, увы, результатом влияния властной пропаганды. Среди фронтовиков встречались очень разные люди, в том числе и ненавидевшие империю, желавшие, чтобы она поскорей развалилась.
Вот и Яковлев… Прожив на Ярославщине полвека, я много чего услышал об этом человеке. Но лично с ним не встречался, за исключением, пожалуй, одного случая. В конце 80-х годов на встрече «хромого беса» с главными редакторами молодежных газет я послал ему из зала записку: «Вы всё время говорите, что нас спасет демократия. Но ведь Гитлер пришел к власти как раз демократическим путем…»
Яковлев и глазом, конечно, не моргнул. Вот его тогдашний ответ, дословно:
— Да, вы правы, Гитлер пришел к власти демократическим путем. Но нас спасет только демократия.
Что хотел этим сказать хромой ярославский бес? И что в итоге сказал? Может быть, совсем не то, что хотел?
ГАЗЕТА
Газета, смутьянка и сводня,
Сегодня — победа твоя!
Не я в тебя глянул сегодня,
Тревожные мысли тая,
А ты, — среди гама и гула,
Средь ясного белого дня, —
Раскрыла меня, заглянула,
И — скомкала, смяла меня!..
Как и сугубое большинство моих соотечественников, я узнал о том, что моя страна распалась на несколько независимых государств, из прессы. Сначала об этом нам сказали по телевизору, потом написали в газетах.
Помню, как меня поразило тогда, что глобальное историческое событие уместилось в нескольких типографских строчках… сам будучи опытным газетчиком, я все-таки с трудом смог угнездить этот факт в своем сознании.
Страна рухнула!.. распалась!.. и не раздался ничей крик, не потекла кровь. Даже слёз ни у кого не выступило на глазах. Что же это такое? — смятенно думал я. — Выходит, мои соотечественники не считают нашу страну своей родиной? Или понятие «родина» для них просто абстракция, слово из шести букв, напечатанное типографским шрифтом?
Тогда-то и сочинилось это стихотворение о газете, скомкавшей и смявшей меня.
А слезы у людей все-таки потекли… но значительно позже: когда разделенный народ почувствовал на своей шкуре, что это такое — новые границы, новые начальники, новые беды…
ИГРА
Русский рынок — блатная игра
На столе из державных обломков.
И воры наиграли добра,
Обеспечив себя и потомков.
Ну, а ты снова гол, как сокол,
Просторожий Иван-горемыка,
И глядишь на расшатанный стол,
Как в туман, — и не вяжешь ни лыка.
А кругом веселятся воры,
Обернувшись в трехцветное знамя:
— Что ж ты ждал до остатней поры?
Ну, садись — поиграй вместе с нами!
Проступают сквозь редкий туман
Сотни харь, биржевых и оптовых.
Никогда не играл ты, Иван,
В эти игры блатных и фартовых.
Но поставлена карта судьбы
Не на выигрыш, а на спасенье.
Плачут дети у отчей избы —
И тебя искушает сомненье:
То ли кликнуть остатнюю рать
И вернуть себе кровные крохи,
То ли сесть — и учиться играть
В сатанинские игры эпохи.
Играть в карты с блатными и фартовыми — занятие неблагодарное, но гоголевская «Пропавшая грамота» учит нас, что достойный выход возможен и из этой ситуации: просто нужно почаще крестить свои карты. Иначе говоря, строя свое экономическое поведение в соответствии с законами рынка, мы, русские люди, должны постоянно соотносить свои поступки с ценностями Православия. Это позволит нам всё ясно видеть даже в густом тумане, напущенном дьявольским отродьем, не дать себя обмануть всеми этими «инновациями», «кластерами» и «ставками рефинансирования».
Выиграть у бесов, конечно, невозможно, но речь, я подчеркиваю, идет не о выигрыше, а о спасении того главного, без чего не будет русского народа. И здесь каждый из нас выбирает тот путь, который ему более близок. Кто-то вместе с детьми точит слезы у отчей избы, кто-то регулярно скликает под свои знамена остатние рати, занимая затем на четыре года уютное думское кресло, а я вот, вслед за дедом гоголевского дьячка Фомы Григорьевича, еще в самом начале 90-х годов решил перекинуться с рыночными ведьмами в дурня. Да так вот и играю уже без малого четверть века: то без штанов меня ведьмы оставляют, то дают пожить более-менее сносно.
А Иван-горемыка, похоже, никак не выберет окончательную линию, всё колеблется…
ВОЙ У ОГРАДЫ
В тиши покоятся давно
Те, что бесчувственны и немы…
Но рядом — «форды» и «рено»,
И воют стереосистемы.
Как будто сонм нечистых сил
Воссел на дедовых могилах
И у ограды поселил
Цивилизацию дебилов.
Открытым дверцам нет конца…
Неужто впрямь они — навечно?
Не видно умного лица,
Не слышно тихого словечка.
Одни лишь туши потных тел
Да взглядов цепкие прицелы,
Да звук за сотню децибел…
Дебилы любят децибелы.
Эта картинка, мимоходом увиденная в 90-х годах, запала мне в голову: я понял, что бытие подлинно человеческое, с его уважением к минувшему, ограждено от надвигающейся на Россию «цивилизации дебилов» лишь хрупкой кладбищенской оградой. Если бы не этот заслон, современный городской плебс поставил бы свои «ящики с гайками» прямо на дедовы могилы и врубил пульсирующий наркотический звук на запредельную мощность…
Я осознавал, конечно, откуда выросли «ноги» у этой проблемы: наши маргиналы, то есть, горожане в первом-третьем поколении, не получившие должного образования и воспитания, вдруг дорвались в 90-х до того, что им представлялось верхом благосостояния — до заграничных автомобилей и «навороченных» аудиосистем. И с детской непосредственностью поспешили сообщить граду и миру о своих приобретениях. У этих людей никогда не было понятия о личном пространстве, о персональной зоне человека и публичной дистанции, они лишь догадывались об их существовании (особенно, если ни разу не побывали на зоне с правильным порядком). Но и эти свои правильные догадки они стремились заглушить виброзвуком и быдлотекстом, оглушая и оскверняя святыню русского духовного пространства.
Я смотрел на кладбище, еле видное из-за капотов и открытых дверей автомобилей, и думал о том, что особи, не ощущающие сакральной ауры бренного праха, будут появляться всегда, в любые времена. Поэтому-то любому кладбищу и нужна ограда — чтобы защитить могилы предков от сонма нечистых сил, воющих о своей скверне.
И этот необходимый барьер воздвигла церковь — никто иной, как она…
СВЕРСТНИКУ
Ну, что ты смотришь,
Губой балуешь?
Нахапал денег —
И в ус не дуешь?
Увел активы,
Скупил пакеты,
Залез по-тихой
Во все бюджеты,
Построил замок
У кромки моря
И мнешь девчонок,
Не зная горя.
На мой домишко
В глухой сторонке
Глядишь с ухмылкой:
Стишки, книжонки…
А вдруг я — гений
Родного народа,
А ты — всего лишь
Директор завода?
Комсомольские функционеры, с которыми судьба сводила меня в молодые годы, были людьми разными — и порядочными, и бессовестными. Но дураков среди них не было. Наверное, именно поэтому некоторые из них управляют сегодня довольно крупными предприятиями. А частных предпринимателей, достигших материального благополучия, оказалось среди этих людей и того больше.
К сожалению, слишком многие из них, став богачами, начали «топырить пальцы», снисходительно посматривать на тех, кто в ХХI-й век вошел бедняком…
Этим своим стихотворением я решил выразить свое отношение к таким вот чванливым господам. Напомнить им, что те, кого они считают «лузерами», на самом-то деле просто предпочли сохранить совесть. Таков был их сознательный выбор.
И о своих собственных жизненных приоритетах я тоже недвусмысленно сказал в этом стихотворении.
ВСТРЕЧА НА РАЗВАЛЕ
Среди развала сумок и мешков
Твоя стезя уверенно пробита.
Был скользким путь. Немало корешков
На том пути отбросили копыта.
А ты крутился из последних сил
И стал своим средь верткого народца.
Развал страны тебя не развалил,
Кто сжался в ком — уже не разожмется.
Ты все прошел — и бартер, и дефолт,
Ты десять лет на «ты» с лихой судьбою,
На треп властей давно забил ты болт —
Огромный болт с фигурною резьбою.
Тебя кидали. Ты кидал не раз.
Тебя таскали в светлые хоромы,
Где под прицелом перекрестных глаз
Ты создавал мгновенные фантомы.
Ты покупал таможню и ГАИ,
Ты продавал муку и черепицу,
И верил в сны слепящие свои,
И твердо помнил: надо раскрутиться.
Как пестрый вихрь, мелькнули десять лет.
Заплыв жирком, ты «Мерс» купил сынишке.
Чтоб черный нал не застил белый свет,
Ты иногда почитываешь книжки.
И вот однажды книжицу мою
Ты вяло пролистаешь на развале,
И вдруг подпрыгнешь с криком: «Узнаю!
Мы вместе в “Олимпийском” торговали!
Или в Варшаву с торбами плелись?
Нет-нет, в Анталье квасили, качаясь!»
Оставь, братишка. Разве вспомнишь жизнь?
Но главное ты вспомнил — мы встречались.
Я, как и ты, вступал на скользкий путь,
Как в сон слепящий. Я хотел учиться,
Хотел судьбу былую зачеркнуть —
И продавал муку и черепицу.
В пустой карман кладя запас болтов,
В густой туман шагал стезей торговой,
И с той поры в любой момент готов
Забить на всё — и всё начать по новой.
В какие сны увел бы этот путь,
Будь я упрямей? Что болтать об этом!
Судьбы былой не в силах зачеркнуть,
Не став дельцом, остался я поэтом.
Живу, как все. А жизнь летит волчком
И подводить итоги рановато:
Скользит наш мир — и все мы кувырком
Сквозь сны и годы катимся куда-то.
Стезю Руси скрывает, как туман,
Неясный век… А мы — в его начале.
Крутись, братан. Не раскисай, братан.
Дай пять. Прощай. До встречи на развале!
По-разному сложились судьбы моих сверстников в постсоветской России. Кто-то опустился на дно жизни, а кто-то и преуспел. Это стихотворение, сочиненное в самом начале 2000-х годов, посвящено тем из преуспевших, кто не «прихватизировал» ничего из общенародной собственности, а всё заработал себе собственным горбом. Эти люди «челночили», брали кредиты, покупали-продавали, оставались на мели, поднимались снова… Плотно общаясь с ними на протяжении нескольких «перворыночных» лет, я учился у них веселой настырности, неиссякаемому трудолюбию, постоянному стремлению получать новые знания и умения, внутреннему презрению к «менталитету бюджетников»… И, надеюсь, научился.
До сих пор помню рассказ одного из них, на тот момент уже благоденствовавшего. Сидя в уютном офисе и поглядывая из окна на роскошный «Лексус» моего знакомца, я пил отличный кофе и слушал, а хозяин кабинета рассказывал с таким жаром, словно исповедовался:
— …И вот проснулся я ранним утром в стогу сена — нищий, голодный… Лежу, смотрю на бледные звездочки в небе и думаю: ну всё, хана. Друг предал, фирму отобрали, жена ушла, семьи нет, денег нет… Руки, что ли, на себя наложить? А на улице тем временем светает — и жрать хочется просто до ужаса. Встал из стога, сено с себя отряхнул, огляделся. Смотрю: поодаль какие-то два мужичка картошку на поле копают. Подошел к ним и говорю этак жалобно: ребята, разрешите картошечки у вас взять, кушать очень хочется… Ну, разрешили. Спасибо, говорю, большое вам. Нашел какую-то старую кастрюлю в канаве, помыл, сварил в ней себе картошки — и съел…
ЗАНОС «БАБЛА» В КРЕМЛЬ В НАЧАЛЕ ХХI ВЕКА
Когда губернатор заносит «бабло» —
Не стой у него на дороге.
Ему, бедолаге, и так тяжело:
Немеют и руки, и ноги.
Стекает по шее предательский пот
И щеки стыдобушка лижет.
Клянет демократов — и всё же несет…
И снова губерния дышит!
И снова трансфертов бегут ручейки,
Тучнеют оффшорные зоны,
И выше небес из-под сытой руки
Летят колокольные звоны.
Рыдает от счастья родная земля,
Взрастают пшеница и пресса…
Увидишь его в коридорах Кремля —
Не стой на дороге прогресса!
Признаюсь, заглавие этого стихотворения я построил по аналогии с названием известной картины художника-передвижника Василия Максимова — «Приход колдуна на деревенскую свадьбу». Мне хотелось, чтобы заглавие осталось в памяти читателя, — ровно так же, как в мою память однажды впечаталось название максимовского полотна.
Остальное — моё собственное: желчь, насмешка, желание запечатлеть исторический миг со всеми его безобразиями, поставить на нем свое клеймо…
Помнится, в конце 90-х годов, когда в моем сердце созревали первые строки этого стихотворения, я прочел их своему знакомцу, одному из «серых кардиналов» ярославской губернской политики. Читал я, по обыкновению, громко, на всю улицу, сопровождая чтение соответствующей жестикуляцией. После первой же строфы знакомец замахал руками и зашикал:
— Ладно, хватит, хватит, перестань!..
И я, несколько сомневавшийся еще, нужно ли мне далее работать над этой поэтической инвективой, тут же решил обязательно доработать и опубликовать ее. Ежели провинциальная околовластная сволочь такие вирши не одобряет — значит, я нащупал больную точку. И, значит, нужно прижечь ее, вонзить в нее поэтическую иглу. Терапия чжэнь-цзю помогает организму излечиться от болезней.
Мой любимый астронавт, летящий в сорок восьмом веке от Рождества Христова по орбите Сатурна, прочитав это стихотворение, вздохнет и скажет, должно быть:
— Охо-хо… всё это — далекие средние века: что приход колдуна, что занос «бабла»…
АРИСТОКРАТ
Я ненавижу демократию,
Я подлый демос не люблю —
Он подчиняется понятию
И поклоняется рублю.
Не по душе и олигархия…
«Так что ж ты любишь?» — мне кричат.
Друзья! Люблю гулять по парку я,
Глазеть на кошек и девчат.
И душ люблю после гуляния,
И смену чистого белья…
Друзья кричат: «Да это мания!»
Нет, это просто жизнь моя.
Нет ни каприза и ни вызова
В моих желаниях ничуть.
Я просто так у телевизора
Люблю полчасика вздремнуть,
Люблю налить холодной водочки,
Махнуть три стопочки подряд
И закусить хвостом селедочки…
Быть может, я аристократ?
Согласно Аристотелю, основой демократии является свобода, основой олигархии — богатство, основой аристократии — добродетель. Безусловно, я выбираю третью форму государственного устройства, но с одной оговоркой: господство денежной аристократии меня не устраивает. Поэтому так называемая «Великая французская революция», открывшая этому сословию «зеленую улицу», представляется мне историческим злом. Да и не вижу я каких-то особых отличий денежной аристократии от олигархии.
С другой аристократией — родовой, воинской, религиозной, даже чиновной, черт ее дери! — я готов примириться. А если в стан аристократов можно будет попасть еще и за талант и ум, то ничего лучшего, по-моему, и желать нельзя.
Надеюсь, что наша великая евразийская империя устоит в грозе и буре грядущих веков и постепенно создаст, на духовной основе двух основных своих конфессий, православной и мусульманской, собственную евразийскую аристократию. Лелею мечту о том, чтобы в это сословие вошли когда-то и мои потомки.
Пока что, впрочем, это очень отдаленная перспектива. В мои времена штурвал управления огромным государством перехватывают друг у друга люди, не могущие, мягко говоря, похвастаться аристократическим происхождением. Это даже не демос, это охлос какой-то…
Что ж, мне остается только писать шуточные стихи на «политологические» темы.
