Собираясь написать эту небольшую статью, я полистал книги своих любимых авторов. И сразу нашел несколько высказываний, которые в дальнейшем будут явно к месту.
Вот Александр Пушкин: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».
Вот Михаил Пришвин: «...стиль предполагает усвоенную, ставшую своей культуру».
Вот Михаил Бахтин. Размышляя о тех случаях, когда художник непосредственно сталкивается и борется с сырой жизненной стихией, с хаосом (стихией эстетической, хаосом эстетическим), Михаил Михайлович замечает: «только это столкновение высекает чисто художественную искру... Там, где художник с самого начала имеет дело с эстетическими величинами, получается сделанное, пустое произведение».
Вот Вадим Кожинов: «Учиться — значит постигать, как решали великие предшественники свои художественные задачи, а не брать их решения уже готовыми... еще полбеды, когда русский писатель использует “приемы” своего соотечественника; есть, в конце концов, какой-то единый корень, общая почва... Гораздо хуже получается, когда заимствуются “приемы” иностранных художников, воплощающие в себе совсем другую атмосферу, иной стиль жизни и сознания».
Он же: «Представление о мастерстве только как о системе смысловых, стилевых и ритмических приемов достаточно широко распространено... У нас сплошь и рядом превозносят стихи, лишенные настоящей поэтической жизни, и в то же время не замечают вещи, отмеченные печатью подлинности...».
Он же: «...для моды не имеет существенного значения художественная ценность произведения в ее высоком и непреходящем смысле. В данном случае ценна как раз сама по себе модность. Мода способна как бы уравнять великого и заурядного писателя, истинное искусство и игру в искусство».
Все эти высказывания я припомнил, читая книгу «То, что в шепоте за стеной», — новый сборник стихов моей землячки Юлии Зайцевой, жительницы ярославского городка Гаврилов-Яма.
Вокруг этого автора в последнее время в отечественной окололитературной среде ломаются некоторые копья. Уже дважды на Всероссийских совещаниях молодых литераторов творчеству Зайцевой выдавали самые лестные характеристики; ярославскую региональную ячейку Союза писателей России прямо-таки принуждают единодушно проголосовать за принятие Зайцевой в СПР.
Оставляя в стороне оценку уровня и значимости этих совещаний, принципов предварительного отбора обсуждаемых там молодых авторов и оценку самого принятого «курса на омоложение союза» (недавно один юный функционер СПР в кулуарах выразил «пожелание руководства для регионов» весьма недвусмысленно: «Принимайте всех!.. потом разберемся!..»), поговорим непосредственно о стихах Юлии Зайцевой.
Одного взгляда достаточно, чтобы понять: этот автор из маленького русского городка — явный эпигон Иосифа Бродского, пытающийся подражать своему кумиру во всём: в размерах, в технических приемах, в лексике, в отношении к литературе и жизни. Да и сама Зайцева этого не скрывает. С подачи прежнего руководства нашей ярославской организации СПР гаврилов-ямская поэтесса некоторое время участвовала в работе молодежного отделения при ячейке — и мои коллеги своими ушами слышали ее весьма характерное высказывание: «Есенина читать ни в коем случае не надо. Читайте только Бродского, одного Бродского! Ну, через раз — Пастернака и Мандельштама».
Что ж, сердцу не прикажешь. Кто хочет — пусть любит поэзию Бродского. Лично я повторю тут известное высказывание Собакевича: «я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот...». Но если Юлия Зайцева (и еще тысячи девочек и мальчиков из русских городов и поселков, оболваненные в последние годы назойливой пропагандой ненавистников подлинной русской культуры) преклоняются перед Бродским, а не перед Державиным, Пушкиным, Тютчевым, Лермонтовым, Алексеем Константиновичем Толстым, Кольцовым, Суриковым, Баратынским, Фетом, Случевским, Некрасовым, Блоком, Есениным, Гумилевым, Заболоцким, Дмитрием Кедриным, Борисом Корниловым, Павлом Васильевым, Сергеем Марковым, Юрием Кузнецовым, Николаем Рубцовым, Владимиром Соколовым, Евгением Курдаковым, Василием Казанцевым, — пусть преклоняются. Так им и надо! Это — плата за неумение читать, мыслить, учиться, расти над собой. К счастью, духовное рабство не вечно: рано или поздно народ и его культурная элита все равно освободятся от незримых пут.
Книга Зайцевой полна отсылок к известным именам и названиям:
- «и оживали чудища у Босха...»
- «Вифания, Голгофа, Гроб Господень!..»
- «шлемоблещущий Гектор, воинственный враг Атрида...»
- «застыла Гераклитова вода...»
- «штудирует Платона у доски...»
- «Вавилон, чье время пил виноградарь...»
- «пировал и здравствовал Валтасар...»
- «и бежал за Зевсом вослед Тифон...»
- «земля твоя — мой Гефсиманский сад...»
- «как проповедовал Уолт Уитмен...»
- «я видел Ниагару, Днепр, Меконг...»
- «до Холокоста, до ноги майора...»
- «высвистывал Шопена соловей...»
- «Мари Тюссо, искавшая знакомцев...»
- «и передайте пани Мельпомене...»
- «седой Протей, тысячеликий идол...»
- «танцуй, Саломея, смелее!..»
- «и пусть голова Адольфа прошествует по Берлину!»
Подобные примеры можно множить десятками, если не сотнями. Поневоле возникает детский вопрос: «Зачем это всё сюда понатыкано?». И ответ тоже приходит мгновенно: «Для того, чтобы вы, лапотники, знали, какая я начитанная и вообще культурная!»
Может, в Гаврилов-Яме такой ответ и «проканает». В литературе — нет.
Если кто-то не понял, выражусь поизящнее. Судя по всему, автор книги считает, что сам факт упоминания в стихах столь солидного сонма знаменитых людей и мест должен уже сам по себе произвести внушительное впечатление на читателя. Но на меня вот что-то не производит. Может, дело в том, что я историк по образованию — и спокойно отношусь к любым именам и названиям? Не знаю, не знаю... Скорее, дело в том, что я, всю жизнь проживший в русской провинции, уже давно привык к этой манере провинциалов — витиевато и надменно болтать, жонглировать звучными и плохо знакомыми собеседникам (по мнению этих провинциалов) словами, создавать из этих слов щит для прикрытия своей никчемности.
Ну, не работают эти десятки и сотни «иностранных» названий, не вызывают в моей душе чувства преклонения перед болтуном (или болтушкой). В стихотворении я, читатель, ищу чего-то иного. Чего именно? Если вкратце: художественных открытий. Первичности. Подлинной мировоззренческой и эстетической новизны.
А что есть у Зайцевой, кроме постоянных повторов красивых (по ее мнению) слов?
Да так, ничего особенного. Ни соразмерности, ни сообразности, ни «усвоенной, ставшей своей» культуры поэтического письма, ни успехов в борьбе с «сырой жизненной стихией», ни текстов, несущих на себе печать подлинной художественной самостоятельности. Постоянная примерка нового платья: то Магдалина, то Пенелопа, то Лилит, то муэдзин, то Иисус Христос. Постоянные плохо скрываемые вопли: «Господи, как мне тут плохо, среди черных окон и страшных голосов, забери меня отсюда! Или нет, лучше не надо». Постоянные упоминания про аптеку, петлю, параноиков, про призраков, прячущихся в стенах, про вскрытие вен и прочий суицид. Вот, дескать, глядите, среди какого кошмара я живу, — а думаю, между тем, о высоком: о Вавилоне, о Гекторе, о Пенелопе. Умилитесь, проникнитесь, примите в союз писателей!
Она пугает, а мне, читателю, не страшно. Я всё это уже читал. И в огромных количествах. Ничего нового.
Мне, может быть, скажут: а что же плохого в том, что Зайцева, пусть и явный эпигон и адепт Бродского, заимствует тон, отношение к жизни и творчеству и, сплошь и рядом, даже размеры и технику своего патрона? Ведь она идет по стопам великого русского поэта!
А я скажу в ответ: это чушь собачья! Ни один серьезный русский писатель не считал Бродского вчера и не считает сегодня великим русским поэтом. Правда, эта точка зрения уже очень давно и активно пропагандируется, навязывается, вдалбливается в сознание русскому пишущему юношеству. Но навечно там не приживется. Слишком велика и высока золотая гора традиционной русской литературы, чтобы усадить на ее вершину модного ныне Иосифа Бродского, при всех его (несомненных!) достоинствах. Все-таки он именно «иностранец», этот умный поэт, так и не сумевший глубоко укорениться в русской культурной почве.
Мне, может быть, скажут: но ведь образы-символы Зайцевой опираются на мощный пласт мировой культуры, на серьезную эстетическую платформу. А поэтому и сама Зайцева что-то значит. Хотя бы за это надо уважать ее.
А я отвечу: и это чушь! Перефразируя того же Бахтина, можно сказать, что большинство образов-символов Зайцевой взято «не из жизни, а из контекста» (в случае Зайцевой — из сонма чужих эстетических открытий). В своих стихах Зайцева называет имена авторов этих открытий и имена конкретных героев, созданных фантазией этих авторов, — тем самым обозначая, что она, Зайцева, все эти книжки прочитала. Может быть, этого и вправду достаточно, чтобы преклониться перед ее творчеством? Увы, нет. Ведь любой грамотный читатель — осмысленно или неосмысленно — преклоняется только перед действительно самостоятельной творческой личностью, перед действительным творческим поступком, а не перед унылым перечнем имен и фамилий, не перед библиотечным формуляром. Можно ведь всё в библиотеке прочитать, но ничего не понять или понять неправильно. Можно даже и правильно понять, но не найти в себе ни сил, ни умения высказать на фоне понятого свою собственную точку зрения — цельную, эстетически самодостаточную, новую (пусть, с чьей-то точки зрения, и «неправильную»).
Казалось бы: есть все условия для того, чтобы Юлия Зайцева, молодая русская женщина, живущая в районном городке в центре России в первой трети XXI столетия и не так уж плохо владеющая литературным слогом, сделала свои собственные поэтические открытия. Ведь окружающая ее жизнь полна удивительных сюжетов, историческое время великой державы дрожит накануне очередного перелома, материальная (а может быть, и духовная) нищета ее собратьев по месту географического пребывания — ужасает, доступ к шедеврам мировой литературы, ставшим великими ответами на великие вызовы, — открыт (пока еще). Остается лишь увидеть в окружающем мире уже живущее в нем великое произведение, взять эту глыбу мрамора и отсечь от нее лишнее.
Нет!.. Юлия Зайцева назойливо, страница за страницей, копирует манеры и подходы своего любимца, пишет про «чаши Грааля», «кукольный Тауэр», «колесо сансары», «риф из кораллов», «наш Париж», про «мертвецки пьяного ангела», про «тактический преферанс» и «лезвие бердыша», про «Чака Берри и Би Би Кинга». Неужели она не понимает, что всё это уже «было, было, было»? Ну, хоть чувствовать-то должна бы!
Не чувствует. Читала не то, училась не у тех, подражала (и подражает) не лучшим образцам. Не нашла себя.
А ведь я ей обо всем этом писал. Еще в июне 2014 года, когда готовил к печати очередной номер ярославского литературного журнала «Причал».
Порывшись в своем виртуальном архиве, я нашел текст своего тогдашнего письма. Вот он.
Добрый день, Юля!
Прочитал Ваши стихи. Уровень стихосложения, достигнутый Вами, достаточно высок (по провинциальным меркам, впрочем, — а не по гамбургскому счету). Мешает принять Ваши стихи к публикации в «Причале» одно — но очень важное! — обстоятельство: всё это — чужое, наносное, взятое напрокат у другого поэта (Вы знаете, у какого).
Учиться можно (и нужно). Но однажды нужно отбрасывать чужое — и писать своё, только своё. И писать кровью своего сердца. Всё присланное Вами (или почти всё) написано пером, погружаемым Вами в кровь сердца другого человека.
Поэтому — скучновато это читать... Как всякое подражательство, это скучно.
Если позволите, дам один совет. Попробуйте резко сменить тему. Попробуйте написать что-то о Вашей маме, о Вашем отце, о Ваших дедушках и бабушках, о городе, в котором Вы живете.
Возможно, это поможет Вам стать Юлией Зайцевой.
С уважением,
Евгений Чеканов.
Такое вот было письмо. И Юлия его получила. Но не вняла моему совету, а пошла, как видим, «своим путем»: стала участвовать во «всероссийских семинарах молодых литераторов», заручаться поддержкой своих почитателей, вербовать сторонников «на самом верху», раз за разом прорываться в Союз писателей России...
Что ж, имеет право. А те, кто на дух не принимает такую вот, с позволения сказать, «молодую поэзию», имеют право высказывать свою точку зрения.
И последнее о книге «То, что в шепоте за стеной». Комичный эффект придает ей предисловие Мамеда Халилова, относительно недавно (и, каюсь, с моей деятельной помощью, — «за ради интернационализма») ставшего членом Союза писателей России. Оно, это предисловие, написано еще более велеречивым и напыщенным слогом, чем книга Зайцевой:
- «перечитываю стихи снова и снова, пытаясь сублимировать смысл...»
- «начинаю понимать, что ракурс зрения у автора необычен, и что именно при таком ракурсе исчезают аберрации зрения...»
- «человек может индивидуализироваться... только в процессе самопознания, выстраивая вертикаль от сокровенного к трансцендентному...»
- «пропуская через свое сознание бесчисленное количество рождений и смертей и экстраполируя прошлый опыт в будущее, она приходит к ассоциации...»
- «возвращается памятью в прошлое, туда, где боги были атрибутированы квинтэссенцией...»
- «появление такого значительного поэтического дарования, как Юлия Зайцева, означает завершение смутного времени и начало осмысления нового этапа в развитии нашей культуры...»
Что тут скажешь... Только одно: эх, Мамед Гаджихалилович, сочинитель ты мой районный, обладатель диплома зоотехника! Я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот.
