МУЗА
Муза вышла из-за стола
и, похерив литературу,
молча, и бесстрашно легла
грудью на мою амбразуру.
А когда затихла стрельба,
эта продувная шалава
улыбнулась мне – как судьба,
как литературная слава.
* * *
…проснешься еще до рассвета
и сразу начнешь рифмовать –
вакантное место поэта
с утра не должно пустовать.
Накатишь, положим, частушку
(а – по настроению – две),
лежишь на диване, как Пушкин,
и всякое чмо в голове.
Поэт – окаянного рода
создание, и потому
его понимает природа
и время послушно ему.
А если его окаянство
уходит на гамбургский счет,
тогда исчезает пространство
и время по венам течет.
* * *
…и шестикрылый серафим
на перепутье мне явился.
А.П.
…и серафим передо мной
явился в час урочный:
он был небритый и больной,
нетрезвый и порочный.
Летал себе навеселе,
перстами не касался,
но оказался на Земле –
с похмелья оказался.
Его душа изнемогла
и на колени пала,
нетопыриные крыла
торчали, как попало.
Он из породы бедолаг.
Я их не обеляю,
но говорю ему: - Земляк,
восстань, опохмеляю!
* * *
Не в какой-то преисподней,
а буквально за углом
плакал Ангел в подворотне,
укрываючись крылом.
Два нетрезвых гражданина,
незадолго до того,
дали Ангелу по нимбу,
дабы выключить его.
Что бывает в мире хуже
человеческого зла? –
и лежали прямо в луже
перья с белого крыла.
Напоследок я сегодня
пожалею тех двоих,
ибо Ангел в подворотне
был Хранителем для них.
* * *
Батареи, не веря весне,
понемногу тепла добавляли.
Я фрамугу открыл на окне -
сквозняки
по квартире
гуляли.
Очертания прошлого дня
исчезали по мере заката;
разве, милая, ты виновата,
что весна разлюбила меня?
А тебя
унесло
сквозняком,
но пропахли твоими духами
три звезды над моими стихами,
и над выморочным коньяком.
НА ПАСХУ
Пасха -
чудо,
целованье,
ликование кругом,
а какой-то пьяный Ваня
пнул собаку сапогом.
В день высокого Завета
и поверженного зла,
чем ему собака эта
не по норову была?
Неужели настроенье
человека таково,
чтобы в это Воскресенье
пнуть живое существо?..
Сколько мы не вопрошали,
разобраться не могли –
черти следом поспешали,
Ваню под руки вели.
ДАЧНОЕ
То собака бездомная лает,
то соседка похмельно поет:
злая брага по жилам гуляет
и до света уснуть не дает.
Я закуклился в дачном поселке
и вторую неделю подряд
одиноко на Млечном проселке
огородные звезды горят.
Электричка поет из-за леса,
как последний живой соловей,
и лежит дымовая завеса
на судьбе и планиде моей.
Снова я до рассвета не лягу
и, пока догорает звезда,
буду пить окаянную брагу
да соседку любить иногда.
СВИДАНИЕ
Не подвела, не опоздала:
навеселе и налегке
стояла около вокзала
с нелепой сумочкой в руке.
Все тайны жизни – в косметичке!
Но это горе – не беда;
мы на последней электричке
закатимся, невесть куда.
В колониальном лесопарке,
с поэзией накоротке,
уговорим бутылку «Старки»
на деликатном языке.
Дай руку, или что иное –
в тени планеты мы одни.
Существование земное
всегда безумию сродни.
Влюбиться никогда не поздно:
поют ночные соловьи
и многочисленные звезды
горят, как праздники мои!
РУСАЛКА
По натуре не хозяйка,
но – с утра и дотемна –
возле моря, словно чайка,
ходит женщина одна.
А когда вода залива
отражает море звезд,
у нее неторопливо
отрастает рыбий хвост.
Мне, порой, бывает жалко
человеческого, но,
может быть, она – русалка
и наяда, заодно.
А различье между нами
только в том, что нас потом
унесут вперед ногами,
а ее – вперед хвостом.
* * *
Есть у меня одна знакомая
и – говорю без дураков –
я для нее, как насекомое,
в ее коллекции жуков.
Поскольку силой убеждения
не усмирить живую плоть,
ей доставляет наслаждение
мужское сердце проколоть.
Пришпилит маленькой иголочкой,
не хуже всякого врача,
и будешь ты лежать на полочке,
закрылками не стрекоча.
Поэтому, во избежание
того, что не произойдет,
я разлюблю ее заранее
и полечу,
как самолет.
У РЕКИ
От почитателей не скрою:
по молодому портвешку,
я, поздней осени порою,
люблю сидеть на бережку.
То, как природа увядаю,
то расцветаю кое-где –
сижу себе и наблюдаю
различный мусор на воде.
Портвейн осеннего разлива
переливается во мне,
загадочней императива
на поэтической волне.
Неподалеку, по соседству,
мамаша девочек пасет,
река, впадающая в детство,
фуфло какое-то несет.
А жизнь моя, как запятая,
не дорога себе самой,
покуда осень золотая
не стала белою зимой.
* * *
Отчего, скажи на милость,
на какой такой предмет
этой ночью мне приснилась
песня юношеских лет:
там красивая такая
отражается в трюмо
и поет, не умолкая,
Сальваторе Адамо.
Только время, априори,
человеку не судья –
Сальваторе, Сальваторе,
спета песенка твоя.
Что упало, то пропало;
мы не выкрутимся, но
даже то, чего не стало,
в зеркалах отражено.
* * *
Как по молодости, помнится,
подфартило дураку:
стала Муза мне любовницей,
прилетала по звонку.
Выметала все дебелые
пересуды за порог,
а потом – от страсти белые –
крылья били в потолок!
Интересно получается:
времени наперекор,
штукатурка осыпается
до сих пор.
Нервин Валентин Михайлович. Родился в 1955 году. Член Союза российских писателей, автор 12 книг стихотворений. Лауреат лит. премий им. Н.Лескова и им. В.Сосюры, специальной премии Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии» (в рамках Международной Волошинской премии-2013), Международной Лермонтовской премии (2014). Стихи переводились на английский, немецкий, румынский, украинский языки. Живет в г. Воронеже.
