***
Ухмыляясь, месяц тонкий
Уплывает за карниз.
Свет просыпан из солонки:
Резок, бел, крупнозернист.
Наши жесты пахнут мылом, —
Так фальшивы и грубы.
Расставание уныло,
Словно прыщик у губы.
Друг без друга, бук без дуба —
Девять лет ли, сорок дней?
Я Гекубе иль Гекуба
Мне тебя теперь родней?
Что ж осталось между нами,
Старшемладший брат-чужак?
Вот застряло меж зубами, —
И не вытащить никак…
Б. Н.
Убитый зимней ночью на мосту,
Он не успел заметить выстрел в спину,
Но оказался через пустоту
Перенесённым к земляному тыну
В иной, нечернозёмной полосе:
Горит на лбу верёвка шрамом алым,
На языке — трава, вкуснее всех
Возможных слов, — и тех, что прежде знал он,
И тех, что неизвестный человек
Теперь над головой его бормочет:
Пускай невнятен странный диалект,
Зато понятен общий смысл пророчеств.
Сей жребий от него не отведёт
Ни смерти, ни предвосхищенья чуда.
И он бежит назад, потом вперёд.
Потом летит… Куда летит? Откуда?
***
В саду идей
Спит иудей,
Не видя снов,
И думает: «А был ли пуст
Тот куст,
Когда он загорелся,
А может, жило в нём счастливое семейство
Весёлых птиц иль шустрых грызунов?
Не повредило ль им куста горенье?»
Он видит: словно алое варенье
Стекает с веток, пламенем объятых,
И понимает: будет смерть густа
И глубока, как ров, в который крик пернатый
Слетает с ежевичного куста.
стихоплёт
Слегка настёгивая лошадь,
В телеге, годной на дрова,
Адам на рыночную площадь
Привозит новые слова.
И в день любой (но не в субботу),
С восьми примерно до пяти,
К нему народ, как на работу
Спешит: словечко прикупить.
Адам — мужик простой, но годный,
Отточит имя — как копьё,
Ведь это всё-таки удобно,
Когда у каждого — своё!
В хлеву у мясника Мак-Клова
Теперь и я не ошибусь:
Не тварь с рогами, а корова,
Не что-то с перьями — а гусь.
Теперь мы знаем — где синица,
Где воробей… Наш Том-пострел
Два дня охотился за птицей,
Чтоб дать ей имя — свиристель.
А сколько было разных сплетен,
Завистливых и прочих слёз,
Когда кузнец с базара летом
«ЛЮБИМАЯ» жене привёз!
Лишь стихоплёт из Аризоны
(Признаться, тот еще зоил!)
Ворчит, что это незаконно,
И сам ни слова не купил.
палитра
Художник уснул, ему чудятся пальцы и спицы,
Венеции вульва, округлые Рима колени,
И он понимает, что больше ему не проснуться,
Не выплеснуть на пол кромешную горечь синели.
Над ним проплывает Вселенной малёк большеротый,
Межзвёздный планктон сквозь прозрачные жабры лучится,
И сердце его, — желатиновый ком, аксолотль,
Становится бронзовым слитком под левой ключицей.
И разум светлеет, пока расцветает омела,
На солнечном троне царит в белоснежном убранстве.
Художник становится чем-то без формы и тела,
Не чувствует ни своего положенья в пространстве,
Ни трепета кожи, — он слушает музыку дрожи,
Становится множеством птичьим, галдящею стаей,
Росой на опушке, прозрачной десницею божьей, —
Он света буханку на ломти цветов преломляет.
Блестит на фаянсе его черно-белая вера.
И ломти горят, превращая тарелку в палитру.
Безлистые ветки жонглируют сгустками ветра.
На мёрзлой земле проявляются снега субтитры.
элегия для Александра Гаспаряна
Согрет глотком Напареули,
День прожит, делать больше нечего.
Легли у ног, в клубок свернулись
котами слабость и доверчивость.
Сквозь тёмный коридор из кухни
Бежит к дверям дорожка млечная, —
То разгорается, то тухнет.
Нагретый воздух пахнет печивом.
Качнётся тень квартирной флоры, —
Напоминанием о рае.
Лишь новости из монитора,
Как пирамиды, выпирают.
Опять читаешь до удушия
О том, что рушится за ставнями.
А чудилось уже, что худшее
Мы в прошлом навсегда оставили.
А ведь казалось, перебесимся,
Вдали от злых и слишком набожных
Под старость непременно встретимся
И будем кофе пить на набережных.
Что выйдем мы, отгладив брюки,
Дремать с газетой под платанами,
Что навещать нас будут внуки
Делиться жизненными планами.
швы
Мороз кругом да около
Походкой ходит чаячьей,
А в комнате, как колокол,
Звенит твоё молчание.
Лежит на крышах слой крупы,
По стёклам капли катятся.
Собрав осколки скорлупы,
Займёмся аппликацией.
Почти растаял лёд вины,
Возьмут своё любовь и труд,
Но швы пока ещё видны, —
Дом наизнанку вывернут.
Зато какие демоны
Исчезли, на свету горя!
На швы прослойку времени
Приложишь вместо пластыря.
крыло
Стерильное, как бинт,
Громоздкое, как парус,
Крыло моей груди
Под небом распласталось,
Крыло моей груди
Экраном развернулось,
Как будто впереди
Ещё другая юность.
Как будто бы на дне —
Клубничное варенье,
Густой сироп огней,
Дверей полночных пенье, —
Его не превозмочь,
Лишь стайку чёрных клавиш
За пазухой нашаришь,
Отпустишь плакать в ночь.
Крыло моей любви
Раскрылось, словно арка,
Чтоб жалость и стихи
Входили в мир попарно,
Пускай до самых стрех,
Природе непокорна,
Взлетает радость вверх
Комочками попкорна.
Я слышал голос зла,
Я помню взгляд драконий,
Но нежность мне прожгла
Стигматы на ладонях.
В сухих глазах теней
Горят лучей волокна,
И входит через окна
Всё лучшее ко мне.
ворон (Алексею Мишукову)
зиме закон положен и предел
апрель исполнен запахов и окон
гляди на землю ворон прилетел
пугающих пророчеств черный кокон
он выиграл у вечности в серсо
он в луже словно Бонапарт в Итальи
его лицо — победы колесо
блестит стрелой хромированной сталью
персей ты пляшешь ножкой на ноже
не в зеркало глядишься а в эпоху
и солнца разноцветные драже
не разбирая запихнул за щеку
о повелитель грызунов и сов
из мраморной плавильни выйдя ликом
к тебе спустился ворон саваоф
исполнен клювом перьями и криком
он оседлал верёвку и струну
а я с тенями исчезая в полдень
тебе навстречу руку протяну
как будто это деревянный сходень
кошка
Как палехская брошь, рутинный день расписан,
Проверен сотни раз, как будто взят в кредит.
А я смотрю в окно, — там кошка-директрисса
Сквозь мытое стекло за улицей следит.
Как прядь волос, судьба топорщится лихая, —
Мы с кошкой на неё не в силах повлиять,
Свет скрылся за углом, и небо отдыхает,
Пока над родничком открыта полынья.
В зудящих кольцах ос, в стрекозьих ожерельях,
Цветёт калины куст — безумный малахай.
Застиранный апрель забрызган акварелью,
На толстый слой травы намазан густо май.
Спешит курьером стриж, их почта полевая
Открыта допоздна, до времени сверчков.
А кошка из окна глядит, повелевая,
И будущность пищит со дна её зрачков.
родина
Наташе Резник
Я раскололся — но остался цел.
Сквозь кожу не раскраска боевая,
Не божий стыд, а нежность на лице
Белесым гримом мима проступает.
И воздух льнёт к щеке сырым бельём,
Земля кишит травою и камнями,
И прошлое, как кожа лишаём,
Внезапно покрывается тенями,
К свистящим электричкам города,
Что злые псы, сбегаются на клички,
И войлочные выдохи солдат
На полустанках задувают спички.
Стать сладкой вонью для твоих мехов
Или пройти плавильню заводскую, —
Всё смог бы, но венки моих стихов
Я б не позволил расплетать на струи:
Рассыпятся и сами по стеблям,
Когда слова останутся без дела.
И родиной окажется земля
Лишь та, что прорастет червями в тело.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer7-sherb/
