Из биографической справки: Виктор Михайлович Суходрев (12 декабря 1932 — 16 мая 2014) личный переводчик советских партийно-государственных руководителей Никиты Сергеевича Хрущева и Леонида Ильича Брежнева. Работал также с Алексеем Николаевичем Косыгиным, Андреем Андреевичем Громыко, Анастасом Ивановичем Микояном, Михаилом Сергеевичем Горбачёвым и другими лидерами Советского Союза.
Книга Суходрева, вышедшая в 1999 году, называется «Язык мой — друг мой» и имеет значимый подзаголовок «От Хрущева до Горбачева». [Приводимые в тексте цитаты из Суходрева выделены курсивом.] В авторском вступлении сказано:
«В этой книге описаны события, так или иначе связанные с людьми, с которыми мне довелось работать на протяжении моей служебной карьеры практически с 40-х до 90-х годов, то есть в течение добрых пятидесяти лет. И люди эти — непростые: первые руководители многих стран мира и прежде всего нашей страны, в мое время называвшейся Союзом Советских Социалистических Республик».
Я определил жанровую принадлежность нижеследующего текста как «заметки» — и это будут именно что заметки — на полях или на листочках блокнота. Без сюжета, разумеется — какой уж тут сюжет, было бы связно, и то хлеб.
На всем протяжении своей переводческой жизни мне довелось заниматься как письменным, так и устным переводом (причем и последовательным, и синхронным). Плоды письменных переводов стоят на моих книжных полках, что же касается перевода устного, то итоги такой работы — скорее в памяти коллег. И поверьте, нелегкая это работа, этот самый, как отмечает мадам Мезальянсова (в известной степени коллежанка — см., соответственно, «Баню» Маяковского) традюксион — сиречь, перевод — «с нашего на рабоче-крестьянский».
По большей части моя деятельность являла собой последовательный перевод на различного рода переговорах; именно такой перевод бесед за круглым столом с квадратными углами Суходрев называл «театром одного актера». Требуются тут и языковые навыки, и определенное знание тематики переговоров, и находчивость (не без доли известного нахальства), и физическая выносливость, и умение с честью встретить любые неожиданности.
И хорошо, если тебе повезло с «оригиналом», с выступающим, с говорящим — короче, с «клиентом» (признаюсь как на духу — именно так мы, переводчики, именовали между собой тех, чьи выступления нам доводилось, или приходилось, или надлежало перелагать с одного языка на другой). Под «везением» я разумею связную речь, нормальную дикцию, достойную манеру поведения. А ведь всякое случалось: и неумение донести до аудитории простейшую мысль, и косноязычие, и страшный акцент… Дело это отчасти напоминает головоломку «джиг-со», когда требуется сложить осмысленную картинку из предлагаемых обрывков мыслей и (порой, только лишь порой, отнюдь не всегда, что вы!) безграмотно либо малограмотно произнесенных слов, да к тому же обязательно употребить все данные тебе кусочки головоломки, чтобы, не дай Бог, не осталось ни одного неиспользованного. И речь тут идет не только о профессиональной добросовестности — нельзя забывать, что за столом всегда присутствуют люди, знающие аж целый десяток фраз на иностранном языке, и вот они-то никогда не упустят возможность проконтролировать переводчика.
«Задача устного переводчика — довести до собеседника, не знающего язык оригинала, суть и смысл того, что было сказано собеседником, говорящем на твоём родном языке. Довести предельно чётко и точно. Поэтому если во время переговоров твой начальник, например, не закончил фразу или допустил какое-то грамматическое несогласование в русском языке, то в английском всё будет правильно».
Однако главной проблемой переводчика может стать вовсе не косноязычие принимающей стороны. Зачастую эта самая сторона говорит вполне внятно, однако при этом ни в чем себе не отказывая. И когда чувствуешь, что нельзя буквально переводить откровенную глупость или грубость, то начинаешь подбирать слова, пользуясь богатейшей синонимикой английского языка. Тогда фраза председателя месткома на крупном заводе: «А если они, вот иностранцы эти, вот им не нравится, ну, и вот пусть они, это, ну, короче говоря, пускай!» приобретает вид: «А в том случае, если наши уважаемые зарубежные гости не в полной мере разделяют точку зрения, высказанную здесь советской стороной, то мы, безусловно, признаем за ними право иметь свою точку зрения».
И еще один немаловажный аспект.
«У нас, переводчиков, существует негласное правило, согласно которому в случае явной оговорки того, с кем работаешь, следует при переводе исправить ее, не акцентируя внимание подопечного на допущенную оговорку. Я, во всяком случае, всегда так поступал».
Вот и я тоже старался следовать этому золотому правилу, особенно когда речь шла о цифрах, фактах, именах собственных или топонимах и тому подобных вещах. Принимая во внимание специфику, кругозор, образовательный уровень моих клиентов. Ведь, прямо скажем, отнюдь не всегда мне под руку попадались члены правительства или действительные члены Академии наук — в основном народ был все-таки попроще.
Тут можно только повторить приводимые Суходревом слова Фрола Романовича Козлова (не все, может, помнят: был такой Секретарь ЦК и член Президиума ЦК, один из «портретов», носимых народом на праздничных демонстрациях), сказавшего — причем вроде бы и не как совпартруководитель, а чисто по-человечески: «С Виктором хорошо — что-то сморозишь, а он исправит».
Да, и еще об акцентах. По-английски, как принято считать, говорят во всем мире. Так что не удивительно, что существует — параллельно с «королевским английским», характерным для членов королевской семьи, дикторов Би-Би-Си, профессоров Оксбриджа и еще ограниченного круга лиц — также «президентский английский» (гарвардская профессура, дорогостоящие адвокаты, некоторая часть голливудских актеров, еще меньшая часть высших госслужащих США). Есть, наряду с этим, канадский английский, австралийский английский, новозеландский английский, индийский английский, африканский английский (существующий в десятках и десятках вариантов), техасский английский, шотландский английский… продолжать? А несчастный переводчик обязан понимать их всех.
Для русского языка — что ранее, в пределах одной шестой, что сейчас, в рамках Русского мира, ситуация аналогична.
«Микоян мне всегда нравился своим острым умом, быстрой реакцией. Хотя с ним было нелегко — у него был очень сильный армянский акцент. Молодые переводчики, которые попадали к нему в первый раз, терялись и иногда его просто не понимали. Первый раз и мне было довольно страшно, но я привык».
Именно так, дамы и господа, всё дело в привычке, которая свыше нам дана. Или не дана — но тогда уж не обессудьте…
***
На тему «Переводчик и протокол» написано немало солидных трудов, и здесь нет смысла даже пытаться объять необъятное. Просто цитата из книги Суходрева: «о протоколе вообще и о протоколе за обеденным столом в частности».
«Во время совместных застолий переводчик являет собой некое неудобство. С одной стороны, совершенно очевидно — переводчик должен находиться как можно ближе к лицам, ведущим беседу, чтобы он все слышал и слышали его. С другой стороны, протоколом определен строгий порядок рассадки гостей по ранжиру. Обычно хозяин сажает главного гостя напротив себя. Если присутствуют женщины, в частности жены, то по правую руку от хозяина садится жена главного гостя, по левую — жена второго по ранжиру гостя и так далее. Если же участвуют одни мужчины, то справа от хозяина располагается второй по рангу гость, слева — третий и дальше соответственно. Таков заведенный издавна порядок. При этом для переводчика место не предусмотрено. Правда, у нас, в СССР, даже во времена Сталина принято было, чтобы переводчик сидел рядом с хозяином застолья — слева или справа. Перед ним ставили такие же обеденные приборы, что и перед всеми, и обслуживали его наравне с остальными. Переводчик сидел в центре стола не по рангу, а по необходимости — считалось, что он как бы вне протокола.
Надо сказать, нашему брату редко удавалось перехватить хоть что-нибудь из предлагаемых блюд. В моей практике к каким-либо курьезам это не приводило. А вот известный советский переводчик Бережков вспоминает в своей книге, как на одном из обедов у Сталина, за день работы сильно проголодавшись, решил немного перекусить. Улучив момент, когда говорил гость, он отрезал себе кусок мяса и начал есть. В это время, прервав гостя, Сталин вдруг подал реплику. Ее сразу же нужно было перевести, а Бережков еще не успел прожевать. Возникла неловкая пауза, и Сталин, повернувшись к нему, строго спросил: «Вы что, сюда есть пришли?» Можно себе представить состояние Бережкова…
Действительно, приходилось иногда ловчить, так как если хоть что-то не съешь украдкой, останешься просто голодным. Ведь деловые встречи могли проходить и восемь, и десять часов, а совместные завтраки и обеды, устраиваемые в перерыве или после таких встреч, — вообще самые напряженные часы работы для переводчика.
Практика сажать переводчиков за стол продолжалась и при всех наших руководителях после Сталина».
Так вот, одна из причин, по которой я любил работать с сектором международных организаций ВЦСПС — они (из профессиональной гордости, хотя и не только) предпочитали обходиться за столом (за обеденным столом, я имею в виду) без услуг переводчика. Дескать, что же мы, сами языков не знаем… Правда, особо расслабляться в такой ситуации тоже не следует: жевать, конечно, можно, но при этом надо все-таки неотрывно следить за ходом разговора: вдруг возникнет какая-то ситуация (не дослышал чего-то человек, или слова какого-то не знает, или какая иная запинка) — переводчик, естественно, должен быть начеку, со страховкой.
А вообще… вообще всякое бывало. Приехали мы как-то, в самые тучные хлопковые годы, в Ташкент. Человек пять бонз из МОТ и с ними в знак уважения сопровождающий, немалый начальник из ВЦСПС. Накрыли нам, соответственно, дастархан. Входим мы в помещение, и ихний протокольщик говорит: «Вы, ребята, не беспокойтесь, отдыхайте, мы сами организовали перевод». После чего отсылает нас с коллежанкой на край стола. Смотрю, а в центре сидят уже две девицы (кстати, европейской внешности), перед которыми разложены блокноты с письменными принадлежностями — и всё. Ни столовых приборов, ни даже стаканов для воды — пост так пост, сухой, стало быть. Московский сопровождающий тоже как бы подрастерялся, а протокольщик его успокаивает: «Это опытные переводчицы, из лучших в республике». И понеслось. Обед идет своим ходом, а нам с коллежанкой, честно сказать, кусок в горло не лезет. Смотрю, кое-кто из бонз заерзал и спрашивает: «А как же переводчицы?..» На что гостеприимные хозяева отвечают: «Не беспокойтесь, мы их уже покормили». То есть, гуманизм на лицо.
Надо сказать, в данном конкретном случае справедливость всё-таки восторжествовала. Один из загранначальников взбеленился по-настоящему и, потребовав немедленной связи с Москвой, прямо-откровенно настучал насчет нарушения прав трудящихся женщин. Вроде бы по следам были приняты соответствующие меры. Впрочем, дело, сами понимаете, мутное, при том, что Восток — дело тонкое. Думаю, что несчастного протокольщика наказали — но ведь не выше же…
***
А вот кое-что о персоналиях.
«В то время, когда «весь советский народ», как у нас любили писать в газетах, связывал имя Горбачева с наконец-то проснувшейся в нашем руководстве долгожданной чуткостью, внимательностью, я лицезрел перед собой человека, отнюдь не блистающего этими душевными качествами. За период деятельности Горбачева на высоком посту вряд ли кто из его окружения слышал от него слово «спасибо». Если Брежнев, даже будучи уже дряхлым и больным, после окончания официальной беседы с иностранцем, попрощавшись с ним, считал для себя обязательным пожать руку переводчику и поблагодарить его за работу, то Горбачеву это и в голову не приходило. Для него все мы были своеобразной частью обстановки, как столы, стулья, карандаши».
И по этому поводу у меня имеется в запасе пара слов. Для начала — общая, фоновая картина. Самый высокий уровень, на котором мне доводилось работать — это руководитель нашего ведомства, Начальник ЦСУ СССР, то есть, человек в ранге союзного министра. Конкретно — Лев Маркович Володарский. А еще я работал с верхушкой советских профсоюзов — с Председателем ВЦСПС Степаном Алексеевичем Шалаевым и с секретарями ВЦСПС, включая и Геннадия Ивановича Янаева, занимавшегося как раз международными связями. Кстати немного о Янаеве, оказавшемся впоследствии членом ГКЧП. Он выделялся даже на общем фоне более чем толерантного по отношению к переводчикам высшего профсоюзного начальства — вплоть до того, что в неформальной обстановке мог сказать толмачному старослужащему (то есть, человеку с примелькавшимся уже в соответствующей переговорно-банкетной среде лицом): «Да чего там — Геннадий Иванович. Просто Геннадий!» Этим разительно отличаясь от мелких боссов на уровне горсовпрофа, которые, не задумываясь, тыкали переводчику, без малейшего даже намека на брудершафт. А уж что касается рукопожатий… Обратимся снова к тексту Суходрева: «Горбачев тоже поздоровался со мной, но руки не подал». Так вот, аналогичное поведение было характерно (это я всё про себя рассказываю, про свой личный опыт) и для отдельно взятых видных советских ученых, и для общественно-политических деятелей прогрессивной ориентации, включая флагманов и штурманов перестройки. Кстати, интересно, что — как помнится — фактически ни разу я не ушел без рукопожатия (и на «здрастье», и на «досвиданья») из номенклатурного кабинета. Плюс хотя бы короткое «Спасибо за перевод» — фраза, вроде бы сама собой разумеющаяся, да поди ж ты… Вот если говорить об еще одной немалочисленной категории клиентов, о деятелях литературы и искусства, то от них я получал всё это примерно пятьдесят на пятьдесят. И заметьте: никаких выводов, просто голые факты. При этом, разумеется, согласно древним классикам, nomina sunt odiosa, то есть, не будем называть имен. А лучше снова обратимся к Суходреву:
«Относился Хрущев к переводчикам, хоть отличался резкостью и нетерпимостью, хорошо, по-доброму. Он по-мужицки, по-крестьянски понимал: что бы он ни говорил по-русски, не его понимают, а перевод. Поэтому он понимал, каково истинное значение переводчика, и ценил эту работу. Я лично в свой адрес от Хрущёва ни одного резкого слова или выговора не слышал».
***
Теперь немного на такую щекотливую тему, как выпивка или вовсе даже пьянка.
«У нас любят рассказывать всякие небылицы о том, как пьют «наверху». Спешу огорчить: «там» пьют немного. Но почему-то ходят россказни на эту тему про Хрущева. Говорят, что когда он в 1956 году ездил в Югославию мириться с Иосипом Броз Тито, то выпил лишнего и поэтому что-то не то сказал. Меня там не было, и утверждать — выпил или не выпил — не берусь. Скажу только, что пьяным Никиту Сергеевича я никогда не видел, тем более во время официальных банкетов и приемов с участием иностранцев. Кроме того, Хрущев «почти не расставался» в таких случаях с подарком, который он получил от жены посла Соединенных Штатов Джейн Томпсон, — хрустальной стопкой для водки, с виду довольно объемистой и емкой, а на самом деле вмещавшей напитка не более столовой ложки. Я частенько наблюдал, как Никита Сергеевич пьет из нее: по частям, не залпом. А окружающим, возможно, казалось, что он «набирается». Не отсюда ли пошли легенды о его любви к спиртному?»
Кстати, я прикупил себе — здесь, в Израиле — полдюжины этаких хитрых рюмочек, с толстым-претолстым дном, куда и впрямь больше ложки не вмещается. Так, на всякий случай. Как мудро заметил Фазиль Искандер, «не обязательно пить — пусть стоит».
«Как я уже сказал, на самом верху пьют немного. Но конечно, случается всякое. И не всегда только с нами, с русскими».
Нижеследующая история на эту тему датируется одним из первых моих ооновских семинаров, то есть, началом семидесятых (прошлого века, естественно). Наш министр самоустранился от участия в заключительном банкете и перепоручил всё дело своему заму. Тот же, не приняв во внимание этнический состав участников мероприятия (Юго-Восточная Азия и страны Тихоокеанского бассейна), задал довольно бодрый темп провозглашения тостов, причем официанты по его прямому указанию наливали исключительно беленькую. Дело кончилось реальной катастрофой: трапезничающие, будучи по определению нестойкими, один за другим потянулись, что называется, «кормить Ихтиандра»; это бы не такая беда, да только вот сидевший во главе стола главный человек от ООН (представитель Республики Индия) и вовсе не утерпел, от чего реально пострадала сидевшая между ним и нашим замминистра переводчица. В сухом (если это можно так назвать) остатке: новое платье Анюты и новый замминистра в нашем ведомстве.
***
И продолжая тему застольного возлияния.
«Сели за стол, зазвучали тосты, шутки, смех, хорошо пошла русская закуска. Помню, Брежнев, повернувшись ко мне, сказал: “Витя, выпей-ка рюмку побольше, и перевод лучше пойдет…”»
А, между прочим, и здесь прав дорогой Леонид Ильич: если это не ответственные переговоры, а ни к чему особо не обязывающий застольный треп, то и впрямь целесообразнее быть — ну, пусть не на уровне клиентов, но в некотором к ним приближении. Кстати, в состоянии некоторой душевной легкости лучше переводятся всяческие шуточки-прибауточки. Разумеется, крайне важно знать свою норму (и, конечно, скорее не добирать ее, нежели перебирать — хотя бы потому, что потом самому же будет перед собой неудобно).
***
Кое-что о переводе текстов, зачастую не включаемых в протокольную запись переговоров.
«Для переводчика главное — вызвать у собеседника адекватную реакцию на сказанное. Допустим, один из участников разговора рассказывает другому анекдот. Вроде бы смешной. Но ведь есть масса анекдотов, которые нельзя перевести буквально. Поверьте, для людей моей профессии нет ничего ужаснее, чем гробовое молчание после перевода анекдота. Если слушатель не оценит юмор, виновным окажется не рассказчик, а переводчик. Это равносильно смертному приговору. Уже не вспомню, сколько раз приходилось выкручиваться, перевоплощаясь в актера, играя голосом, мимикой, чтобы добиться нужного эффекта, заставить собеседника хотя бы улыбнуться, если не рассмеяться…»
(это, правда, не фраза из книги Суходрева, это он сказал в одном из своих интервью).
И ах, как это знакомо! Ведь анекдот-оригинал может быть непонятым аудиторией, причем по самым разным причинам, а то и просто оказаться несмешным. И если даже слушатели из вежливости отреагирует сдержанными улыбками, расказчик все равно останется недоволен, ожидая реакции типа «под столом». Вот вам примерчик, из личного опыта. Катался я с компанией международных финансистов, приглашенных российскими нефтяными магнатами. И даже не на банкете, не за пиршественным столом, а во время встречи с широкой и довольно разношерстной сургутской аудиторией один из финансистов решил (как бы к слову) вплести в ткань своего вполне делового выступления этакий анекдот, на любителя черноватого еврейского юмора. Как у банкира умерла жена. И его всячески утешают, дескать, Бог дал — Бог взял, время лечит все раны, и всё такое… А он: я понимаю, что пройдет год, я смирюсь, жизнь будет продолжаться… но сегодня-то, сегодня ночью, что мне делать? Ну, на мой взгляд анекдот просто несмешной. Я бы даже сказал, дурацкий. Перевел я его с нелегким предчувствием, и оно меня не обмануло. Аудитория отреагировала гробовым молчанием, и потом дня три, до самого отъезда, этот финансист мотал мне душу: дескать, где ж твоя квалификация…
***
Думаю, редкий текст, посвященный переводческой деятельности, обходится без упоминания «кузькиной матери», а сама история давно уже обрела статус легенды. Вот что пишет Суходрев:
«Меня на той встрече не было, я тогда работал с Громыко в Женеве. А случилось это на открытии Национальной американской выставки в 1959 году в Сокольниках, на которой присутствовал вице-президент США Ричард Никсон. Он повел Никиту Сергеевича к главному экспонату — частному американскому дому со всеми его новшествами. Хрущев, естественно, заявил, что это нам не нужно, начал спорить с Никсоном, убеждая его, что скоро мы обгоним и перегоним Америку, и при этом пригрозил показать ей кузькину мать. А мой коллега-переводчик и перевел эту фразу, как мать Кузьмы. Я потом искал точное толкование этого выражения и у Даля, у Ожегова. Но вскоре выяснилось, что Хрущев понимал его тоже по-своему, не так, как они. Оказывается, он хотел показать американцам то, что они еще никогда не видели».
Вообще-то, смысл вроде бы ясен русскоговорящему человеку и означает, как указывают толковые словари, «выражение угрозы кому-либо» (см., в частности, у Даля «показать кому кузькину мать: наказать, сделать какое зло». Я бы, окажись в такой ситуации, сказал бы что-то вроде «We’ll show you something drastic». Или, в зависимости от интонации говорящего: «really drastic». Однако поди уследи за полетом мысли выступающего, тем более, такого непредсказуемого человека, как Никита Сергеевич. Ведь история «матери Кузьмы» (июнь 1959 года) имела свое продолжение во время визита Хрущева в США в сентябре того же года. Перед камерами американского телевидения он сказал насчет того, что «за двумя зайцами погонишься…» и так далее, и было это переведено на автомате как «One cannot kill two birds with one stone». После чего Никита Сергеевич продолжил: «Однако, если взять этого зайца за уши…», тем самым вынудив переводчика искать переход от пернатых к млекопитающим. Тогда вроде бы и было принято решение: переводить Никиту Сергеевича буквально и дословно — во избежание…
Я слышал эту, то ли историю, то ли байку, во время междусобойчика переводчиков на одном немаловажном мероприятии: такие вольные беседы случались в достаточно узком кругу, когда мероприятие формально завершилось, и официальные лица разошлись по домам или по гостиничным номерам, а спиртное с умеренной закуской еще присутствует на столе — вот тут-то переводчики вкупе с прочими членами секретариата могут перевести дух и расслабиться, не особо опасаясь сболтнуть что-то неуместное. Да, и случилось это на заре моей переводческой карьеры, так что, будучи лишь свидетелем разговора, а отнюдь не полноправным его участником, я не посмел раскрыть пасть и спросить, на чем же все-таки конкретно порешили старшие товарищи.
***
Теперь о советизмах. «Ударник» (не технический термин, а передовой рабочий), «бюллетень» (выдаваемое врачем свидетельство о временной нетрудоспособности), «субботник» (а также «воскресник»), или вовсе даже «самиздат». Это одна из серьезных проблем устного перевода, поскольку приходится долго и нудно растолковывать иностранцу суть дела (в письменном-то тексте всегда существует возможность сделать подстрочное примечание произвольной длины). Выворачиваются переводчики по-разному. А вот Суходрев известен тем, что придумал английский вариант жуткого советского словечка «невыездной». Это untravelable. Смотрите сами: “travel” — «ехать, путешествовать», “…able” — суффикс, означающий «способность совершать соответствующее по глаголу действие», при том, что префикс “un…” имеет смысл отрицания. То есть, это человек, физически неспособный к поездке куда-либо за пределы своего местожительства.
***
А на закуску пару слов — собственно, не о переводе, а просто, что называется, навеяло текстом книги. Суходрев пишет:
«Косыгин считал, что вообще не побывал в том или ином городе, если не прошел пешком по его улицам. Где угодно и непременно пешком. Он не стремился, как, например, Хрущев или Горбачев, обязательно пообщаться с толпой, нет, он просто хотел ступить ногой на землю той страны, где находился. А уж если было возможно, то и прогуляться — походить, посмотреть, потрогать».
Надо сказать, что такая позиция премьер-министра мне весьма близка, и я тоже старался по возможности «потрогать ногами» незнакомый город: даже если прилетал с делегацией всего на день, и весь этот день провел за столом переговоров, все равно выскакивал на улицу — пусть перед самым сном, пусть на четверть часа, чтобы сделать хоть глоток местного воздуха.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer7-gopman/
