Воспоминание о коллекции
Не меняя красок, не бледнея,
На стене чужого кабинета
Бабочки висят в гробу дисплея —
Чье-то в рамку вогнанное лето,
Памятник сачку — вольнО ж стараться!
Дремлют, восхитительны и ломки,
Крылья — воплощенье перфораций
Старой, из архива, кинопленки.
Что за ветер, что за энтомолог
Расписал по актам чье-то действо,
Чтоб парил над пыльным царством полок,
Сам лишь пыль, невзрачен и недолог,
Сон интеллигентного семейства.
Вот какой бывает хрупкой память.
А еще в библиотеке старой
Все, что обитателям осталось,
А потом их, видимо, не стало.
По дороге в Англию. 1 сентября 1939
Женщина молится: «Всевыш…» — нет! —
женщина молит
в письмах и лично:
«Понятно,
что пятьдесят фунтов — это ужасно много.
Но это — не деньги, чтоб жить прилично.
Пожалуйста, внесите плату
за моего мальчика. Деньги — не на смокинги.
Это — цена дороги
из окрестностей ада.
Он хороший, способный, посмОтрите,
из него еще выйдет кто-нибудь,
ученый или басист.
Оплатите в Англию путь.
Невысокая, право, цена, —
детской жизни начальный взнос.
Заплатите за будущее, господа!»
В это время Б-г поливает розы
Или выжигает по дереву новый узор.
Мужчина молится — нет,
молит мальчика: «Слушай, не говори мне «нет».
В Schule, наверно, забыли
тебе преподать выживание — главный еврейский предмет.
Ты не думай, что Родина — это твое предместье,
или просторы Шварцвальда, или прибрежье Рейна.
Неважно, один или вместе,
забудь про идеи Рейха.
Родина, мальчик —
сегодняшняя кровать или даже стог.
Какая разница, с нами или без нас,
Норвич иль Черринг Кросс.
Главное — не нары, не ров. Мы только хотим, чтоб ты жил.
Повезло — за тебя кто-то платит. Не плачь.
Вот немного денег в конверте —
Хватит на Спам и мешок Национальной муки.
Б-г приходит по вызову — старый добрый врач,
и, бывает, вылечивает от смерти».
Мальчик молится, опаздывая на пароход:
«Я не хочу уезжать, дай мне шанс.
Взрослые суетны, жизнь так пугает их.
Слышишь, Г-ди, я хочу опоздать.
Мне не будет хватать моих книг».
Б-г, наверное, занят: то ли красит забор,
То ли вычесывает запущенность бороды.
Детский Ноев ковчег под парами. Kindertransport —
это не летний лагерь, не детский сад.
Роттердам, уплощен, распростерт,
за окном мелькает открыткой. Вот и порт.
В школу опаздывает арийский вундеркинд.
Еврейский сосед его успевает на отбывающий Kindertransport.
Это — его введение в холокостов aд.
Доктор Жизнь
Чужого Каунаса каменная река
За окном — поди тут проспись.
Снова сильно болит рука,
Опухает кисть.
Эта боль — не его печаль,
Пусть жена хлопочет:
Пестик, ступка, зеленый чай,
Компресс среди ночи.
А его печаль — что не стал врачом,
Что карьера развеялась дымом —
В мирe, покрытом чумной корой,
Кажется излечимой.
Он — всего лишь чаинка, растертая в прах.
Прав отец, предсказавший когда-то:
С таким взглядом на жизнь ему б в доктора,
А не в дипломаты.
Ну, вот и всё. Последние визы раздать не забыть.
Чемоданы готовы, одеты дети.
Покидая войной разоренный быт,
Не пекись о невыключенном свете.
Не спасти отправленных в недетские лагеря.
Не спасти загоревших загаром неисцелимым.
Не казни себя за оставленных, так нельзя.
На пути докторов остаются могилы.
Но это все еще впереди, а пока —
Кажется, есть еще несколько бланков.
Пусть болит рука
И распухла кисть —
Докторской скорописью Сугихара
Прописывает детям жизнь.
_________________
Тиунэ Сугихара — японский дипломат, служивший в должности вице-консула Японской империи в Литовской Республике. Вскоре после присоединения Литвы к Советскому Союзу помог более чем 6000 польских и литовских евреев, бежавших от преследования нацистов, покинуть страну, выдавая транзитные японские визы
Праведница мира
__________Подлинная история____________
Среди деревни стоит как живая,
Круглый живот закрывая руками,
Ласковым облачком Дева Мария —
Полая юбочка, крашеный камень.
Раньше здесь вечно орали и ели,
Парочки пальцы сплетали на лавочках,
Сплетницы медлили по воскресеньям,
В праздники ставили тир с каруселью —
Лошади плыли, качались лодочки:
Детское — детям, а Богу Богово.
Что же прибиться сюда заставило?
Площадь базарная — самое логово,
Немцы за ставнями.
Здесь для острастки по осени вешали.
…С тенью срастается, чтоб не узнали,
Чей-то ребенок, последний Иешуа,
Сын без родителей в маминой шали.
Младший, несмелый, от бури хранимый,
Карие капли прикрыты ресницами.
Как тебя… тетенька… Дева Мария!
Где мне укрыться?
Слышал, соседка-полячка божилась,
Нет милосердней тебя и порядочней.
Ты ведь заступница, Дева Мария? —
Спрячь меня в складочках.
За уши локоны, губы сухие,
Хлебушек в наволочке.
Длинная мантия Девы Марии
Беременна мальчиком.
Камень не выдаст! — он сразу поверил ей,
Тоненький крестик прижился на шее.
…Девы Марии священного дерева
Нет в Яд ва-Шеме.
___________________________
Внукам наскучила версия деда,
Старого мальчика сказка седая,
Как польский еврей с палестинскою девой
Войну зимовали, друг друга спасая.
Но, не потеряны, где-то стоят они.
Будем надеяться, в вечность не канут,
В памяти мира надежно упрятаны,
Оба из камня.
Перемещенное лицо
Е. Зейферт
Собралась — ничего не забыла?
Что еще — горсть бумаг, скибка мыла
Да ребенок в заплечном мешке,
Да тревога, набатом в теле?
Жизнь-синичка угрелась в руках,
Но явились — дурак ли, маньяк —
И спугнули счастье
смерти в своей постели.
Повезло — а родня ведь в обновах:
Кто богаче — в дубовых,
Кто поплоше — в сосновых,
Кто и вовсе в плаще земляном.
Твоего не дождавшись «идем»,
Поспешает дитя,
приминая чужой чернозем,
По следам Крысолова.
Мемориал жертвам 9-11
Смерть приветствует детей у входа в мемориал.
За руку — к следам
доисторических животных,
анти-памятнику — двум ямам, наполненным слезами.
Имена покрыты серой пленкой водяной пыли.
Дети набирают воду черного мрамора в ладошки.
—Это погибшие имена?
—Нет, это — имена погибших.
—Смотри, мое имя. Разве бывает, чтоб умерло имя, но я — не умирал?
Они начинают искать свои имена среди списка мертвых —
и находят, находят!
Странная получается игра.
—А где имена нерожденных детей?
—Им не успели дать имена.
—Откуда эта вода?
—Это-символ слез, выплаканных за эти годы.
—Значит, слезы не кончаются?
—Эти слезы возвращаются из земли?
—Пойдемте. — Нет, хотим еще посмотреть.
Дети, родившиеся на другом берегу разлома,
на другом конце, новые, как тысячелетие,
просят им объяснить
про старинные вещи —
ненависть,
скорбь,
страх,
смерть.
Воспитание Голема
Чернокнижники бедные — горе им!
Надеющиеся на перемену,
На гуманность и к падшим милость
Воспитатели лепят Големов
Из грязного и лишнего,
Из того, что в урок не вместилось:
Из затхлых чаяний, из отходов прошлого.
Беспределище, чистое чудище,
Сборище запчастей,
Голем выходит голым в будущее.
Зачем он здесь, зачем?
“Куль со страстями, с пра-микрочипами,
с выправкой иностранной,» —
Так, скороговоркой, перечисляют спецификацию
Конструкторы Големов,
А потом отправляют их прогуляться в горы
или в район Малой Страны.
А вот и чудо-продукция — многоликий Голем,
Кичащийся вечным голодом,
практикующий патриотизм и аскезу,
Проклинающий создателя, неистребимый Гомо
Советикус в разных спорных позах.
Голем выходит в свет
В ореоле огня, в залпе горя.
Голема глиняны голени,
Всеисцеляюще поле.
Что мы за люди, что мы за звери!
Собираемся по трое и глаголем:
«Ата Бра Голем», —
Замешивая катышки неверия.
Раздуваем костры и ноздри,
Объявления лепим на спину:
«Огонь, и вода, и воздух
Ищут речную глину».
Приручая монстров, разруливаем век.
Изобретатели раскланиваются, прогуливаясь полем:
—Кем, товарищ, приходится черный Вам человек?
—Это кто у Вас, Франкенштейн?
—А у Вас, реб Иегуда?
—Голем.
Поглядеть назад
Карабкаться к перевалу, уворачиваясь от лавин и бандитов,
Чтоб с высоты поглядеть на долину, в которой остался дом.
Преодолеть полосу прибоя, отплыть подальше и развернуться,
В воде зависнув, чтобы увидеть теперь уже отдаленный берег.
Построить самое высокое здание, чтобы потом подняться на крышу
И посмотреть вниз, на площадь, с которой все начиналось.
Это так похоже на нас — оборачиваться и холить прошлое,
Вытирать пыль с прежних поражений,
Умиляться тому, какие мы были мелкие,
Пытаться увидеть себя со стороны.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer7-gickovich/
