Д. Д. Шостаковича всегда отличал глубокий интерес к еврейской музыке, истории и культуре. Вот что рассказывал сам композитор: «Когда я написал свой Восьмой квартет, его тематически также вписали в графу «Обличение фашизма». В квартете есть и еврейская тема из «Фортепьянного трио». Это качество еврейской народной музыки близко моему пониманию того, какой должна быть музыка вообще. В ней всегда должны присутствовать два слоя. Думаю, что, если говорить о музыкальных впечатлениях, то самое сильное произвела на меня <именно> еврейская народная музыка. Я не устаю восхищаться ею, её многогранностью: она может казаться радостной, будучи трагичной. Почти всегда в ней — смех сквозь слезы.
Д. Шостакович продолжает:
«Вся народная музыка прекрасна, но могу сказать, что еврейская — уникальна. Евреев мучили так долго, что они научились скрывать свое отчаяние. Они выражают свое отчаяние <своеобразной трагически весёлой танцевальной музыкой>. Много композиторов впитывали её, в том числе русские композиторы, например, Мусоргский. Он тщательно записывал еврейские народные песни. Многие из моих вещей отражают впечатления от еврейской музыки».
Когда в 1961 году на 22 съезде партии было принято решение о выносе тела Сталина из мавзолея — его приветствовали по инерции единогласно и с бурными аплодисментами. Не обошлось без курьеза. После Ивана Спиридонова выступила делегатка Дора Лазуркина, и сказала, что накануне советовалась с Ильичом, который будто бы «стоял перед нею как живой, и говорил, что ему неприятно лежать в гробу вместе со Сталиным, принесших столько бед партии». На самом деле, людей, возмущенных этим решением, было огромное количество. Боялись бунта. Саркофаг с телом Сталина выносили через черный вход ночью c 31 октября на 1 ноября. Красная площадь была закрыта под предлогом подготовки к ноябрьскому параду. В те дни Евгений Евтушенко написал стихотворение «Наследники Сталина». Он предложил его Твардовскому для «Нового мира», но тот посоветовал ему спрятать «эту антисоветчину в дальний ящик стола и никому не показывать». Евтушенко прочитал стихотворение на своем авторском вечере, и после этого оно разошлось в рукописном виде по стране. Опубликовать его удалось только через год 21 октября 1962 года в газете «Правда» с разрешения Н.С. Хрущева. После публикации стихотворения на Евтушенко обрушился поток писем от массы возмущенных ветеранов войны, читателей и писателей. Тогда же в 1961 году в «Литературной газете» была опубликована поэма Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Друг Шостаковича музыковед Гликман принес композитору газету. Шостакович рассказывал:
«…стихотворение Евтушенко «Бабий Яр», оно меня потрясло. Оно тогда потрясло тысячи людей.
Многие до этого слышали о Бабьем Яре, но понадобились стихи Евтушенко, чтобы люди о нём узнали по-настоящему. Были попытки стереть память о Бабьем Яре, сначала со стороны немцев, а затем — украинского руководства. Но после стихов Евтушенко стало ясно, что он никогда не будет забыт. Такова сила искусства. Люди знали о Бабьем Яре и до Евтушенко, но молчали. А когда они прочитали стихи, молчание было нарушено.
Искусство разрушает тишину».
Потрясенный чтением поэмы Шостакович загорелся и немедленно начал писать музыку для оркестра и хора басов.
Первая часть пятичастной симфонии называется «Бабий Яр». Так со временем стали называть 13 симфонию композитора. Ее премьера в Большом зале консерватории была назначена на 18 декабря 1962, в канун дня рождения Сталина. Но к тому времени многое в стране изменилось. Сняли главного редактора «Литературной газеты» Косолапова. Официоз начал бешеную травля Евтушенко. Поэт писал: «После публикации «Бабьего Яра» шовинисты обвинили меня в том, что в стихотворении не было ни строчки о русских и украинцах, расстрелянных вместе с евреями. Меня обвинили в оскорблении собственного народа… Ситуация была такова, что певцы и дирижеры бежали с тринадцатой симфонии, как крысы с тонущего корабля».
Газеты называли Евтушенко «пигмеем, забывшем про свой народ», обвиняли его в попрании «ленинской национальной политики», в разжигании вражды между народами. Хрущев обвинил Евтушенко «в политической незрелости и не знании исторических фактов». Секретарь ЦК КПСС Ильичев провел две встречи с деятелями культуры, где кричал: «Антисемитизм это отвратительное явление. Партия с ним боролась и борется, но время ли поднимать эту тему? И на музыку кладут!» На предприятиях проводили собрания, осуждающие поэта. Песни на его слова запрещались к исполнению на радио и телевидении.
Д.Д. Шостакович писал:
« …Это не чисто музыкальная, но также и моральная проблема. Я часто проверяю человека по его отношению к евреям. В наше время ни один человек с претензией на порядочность не имеет права быть антисемитом. Все это кажется настолько очевидным, что не нуждается в доказательствах, но я вынужден был отстаивать эту точку зрения по крайней мере в течение тридцати лет.
…Мои родители считали антисемитизм постыдным пережитком, и в этом смысле мне было дано исключительное воспитание. В юности я столкнулся с антисемитизмом среди сверстников, которые считали, что евреи получают некие преимущества. Они не помнили о погромах, гетто или процентной норме. В те времена насмехаться над евреями считалось почти что хорошим тоном.
Я никогда не потакал антисемитскому тону даже тогда, не пересказывал антисемитских анекдотов, которые были в ходу в те годы. Но все же я был гораздо снисходительней к этому гадкому явлению, чем теперь. Позже я порывал отношения даже с близкими друзьями, если замечал у них проявление каких-то антисемитских взглядов.
Перед войной отношение к евреям решительно изменилось. Оказалось, что нам до братства еще очень далеко. Евреи оказались самым преследуемым и беззащитным народом Европы… После войны я пытался передать это чувство музыкой…
Несмотря на то, что множество евреев погибли в лагерях, все, что я слышал, было: «жиды воевали в Ташкенте». И если видели еврея с военными наградами, то ему вслед кричали: «Жид, где купил медали?» В тот момент я и написал концерт для скрипки, «Еврейский цикл» и Четвертый квартет. Ни одна из этих вещей в то время не была исполнена. Их услышали только после смерти Сталина. Я все еще не могу привыкнуть к этому.
Четвертую симфонию исполнили спустя двадцать пять лет после того, как я ее написал! Есть вещи, которые до сих пор так и не исполнены…»
Вернемся, однако, к симфонии и ее премьере. Были предприняты попытки отменить премьеру 13-й симфонии. Когда это оказалось невозможным, было сделано все, чтобы приглушить это событие. Билеты на премьеру в кассе БЗК не продавались. Их распределяли среди музыкантов, писателей, представителей дипломатического корпуса, номенклатуры. Композиторы выкупали билеты у Таисии Николаевны — бессменного секретаря Хренникова, которая предупреждала каждого захватить с собой паспорт. Билеты были раскуплены задолго до премьеры, но уверенности, что концерт состоится — не было. Изначально 13-ая симфония должна была быть исполнена в Ленинграде. Шостакович предложил дирижировать премьеру 13-й симфонии Мравинскому. Дмитрий Дмитриевич отдал ему партитуру, и попросил передать хоровые партии хормейстеру Кудрявцевой. Партию солирующего баса Шостакович вручил Б. Гмыре. Вскоре все они отказались принимать участие в исполнении 13-й симфонии. Известие, что Мравинский не будет дирижировать симфонией, явилось для Дмитрия Дмитриевича полной неожиданностью. Просто ударом. Тогда Дмитрий Дмитриевич обратился к дирижеру Кириллу Кондрашину. Тот ответил, что готов дирижировать 13-й симфонией при любых обстоятельствах. Активное участие в организации концерта принимала Галина Павловна Вишневская. По ее рекомендации был приглашен бас-солист Александр Ведерников. После нескольких репетиций он отказался исполнять свою партию. Тогда Галина Вишневская договорилась с певцом Большого театра Владимиром Нечипайло. Галина Павловна так же рекомендовала для подстраховки пригласить дублером молодого певца Московской филармонии Виталия Громадского.
Накануне премьеры, 17 декабря, состоялась встреча Хрущева с творческой интеллигенцией. Как рассказывал наш сосед Арно Бабаджанян, на ней было примерно человек 400. В зале стояли столы с богатой закуской, для всех были стулья. Но встреча не удалась. Хрущев по своему обыкновению устроил на встрече скандал. Дмитрий Дмитриевич вернулся со встречи домой в тяжелом настроении и сказал, что завтра будут провокации. Почти сразу зазвенел дверной звонок. Было полдвенадцатого ночи.
На пороге стоял Кабалевский. Он тоже был на встрече и жил двумя этажами ниже. Грассируя, Кабалевский посоветовал отменить премьеру: «Это было бы правильно и красиво». После его ухода Дмитрий Дмитриевич разрыдался.
Шостакович, как и многие композиторы, презирал Кабалевского. В 1948 году, когда клеймили «формалистов», Кабалевский еще накануне был в том же списке, что и Шостакович, Прокофьев и другие. Но утром вместо него в списке оказался ленинградский композитор Гавриил Попов. А Кабалевский клеймил «формалистов» на чем свет стоит, отрабатывая благодарность Жданову за исключение его из списка «формалистов».
Недобрая весть о визите и предложении Кабалевского сразу облетела наш дом и консерваторский. Все беспокоились и развивали идеи, что произойдет завтра. Арно Бабаджанян сказал, что его песню на стихи Евтушенко «Не спеши», запретили исполнять, «короче — арестовали». Все в ночь с 17 на 18 спали плохо. Утром Дмитрий Дмитриевич ушел на генеральную репетицию. Вишневская пишет:
«В день концерта, рано утром мне домой в панике звонит певец Ничепайло и говорит, что не может петь Тринадцатую симфонию, потому что его занимают в спектакле Большого театра «Дон Карлос». Певцу, который должен был петь, велели внезапно заболеть. Нечипайло сказал, что пробовал отказаться, но ему пригрозили судом за нарушение профессиональной дисциплины».
Вишневская и Ростропович жили в нашем доме, и об этом тут же стало всем известно. Наши врачи из композиторского медпункта, побежали в Консерваторию, чтобы подстраховать Шостаковича. На репетиции присутствовали представители ЦК, Министерства Культуры и музыканты. Был среди них мой друг, музыковед и композитор Владимир Ильич Зак. Впоследствии, уже в Америке, он написал книгу «Шостакович и евреи». А в те времена, Владимир Емельянович Захаров — главный администратор Большого и Малого залов консерватории, выписывал мне пропуск для двоих, и мы с Володей Заком чуть ли не каждый день посещали концерты. Помню, с каким азартом и юношеским максимализмом, я спорила с Володей о седьмой симфонии Шостаковича.
В день премьеры Зак был на генеральной репетиции, и периодически звонил мне от Захарова, чтобы рассказать, что там происходит. Оркестр расселся за своими пультами. Кирилл Кондрашин начал репетицию с оркестром и хором басов без Нечипайло, думая, что певец опаздывает.
Громадский на прогон не пришел. Он снимал комнату где-то за городом, и никто не знал где именно. Добраться до Громадского не представляло возможности. Нервы у всех были на пределе. Двери в квартирах были открыты, чтобы не дергать друг друга звонками. В нашем доме большинство композиторов были евреи. Все боялись, что, если премьеру отменят, то антисемитизм вспыхнет с новой, неведомой силой. Юлия Павловна, теща Арно, успокаивала: «Я чувствую, что премьера не сорвется…» Хотелось верить. Вдруг зазвонил телефон и Володя сообщил, что нашелся Громадский. Он взял в руки партию баса и блестяще пропел ее по нотам! Закончилась репетиция. Аплодисменты. К Шостаковичу подошли люди в штатском и пригласили проехать с ними на Старую площадь, сказав, что там его ждет зав. отделом культуры Поликарпов. Кирилл Кондрашин умолял Шостаковича не отменять премьеру. «Я отменять премьеру не буду!», — твердо сказал Дмитрий Дмитриевич. Пока Шостакович доехал до здания ЦК КПСС, «сверху» приняли решение разрешить премьеру 13-й симфонии. Пришли к выводу, что «отмена вызовет отрицательную реакцию на Западе».
В консерваторию шла длинная процессия, напоминающая похоронную. Въезд на улицу Неждановой был перекрыт, и посольские автомобили стояли по всей длине улицы, залезая на тротуар. Было очень узко и скользко. Мы шли по мостовой. Многие женщины и девушки были на каблуках и их поддерживали мужчины. Милиция следила за процессией. Шли молча. Впереди шли жители дома Большого театра, потом жители Консерваторского дома и дома, в котором жил когда-то, расстрелянный на Лубянке, Меерхольд. Вышли люди с билетами из композиторского дома, где жил Шостакович и Кабалевский, Хачатурян и Свиридов, затем шли композиторы из нашего дома по Огарева 13. Мы с Володей вышли из подъезда, и тут же к нам подошел мужчина лет тридцати. Он спросил, нет ли случайно лишнего билета. Не успела я сказать «есть…», как Володя взял меня под руку и быстро повел вверх, к выходу на Нежданову. «Почему ты не позволил мне отдать ему билет?» — страшно удивилась я.
— Потому, что я уверен, что он с Огарева 6, из МВД. Не хватало еще провокации у подъезда. — Никогда не думала, что ты перестраховщик. Может быть, он хотел послушать симфонию. Я же собиралась подарить… — Ты забыла, что все билеты Таисия Николаевна записывала в тетрадь?
Наверное, Володя был прав. Я покупала билеты для своей семьи. Но Володя взял билеты на нас двоих и места были лучше. — Сохрани свой билет на память — сказал он мне.
Таисия Николаевна предупредила, чтобы все пришли к первому отделению. 13-ая симфония была во 2-ом отделении. В первом исполнялась симфония Моцарта. Никитская улица была оцеплена милицией в два ряда. Все, как по команде достали билеты, чтобы милиционеры не спрашивали: «Билет имеется?»
Третий кордон милиции стоял перед памятником Чайковскому, а четвертый перед входом в Консерваторию. В здание была открыта только одна дверь, в следующее помещение, тоже только одна. Кассы не работали. Наконец, раздевалки и билетеры. За малым исключением, все друг друга знали. Здоровались кивками. Напряжение ужасное — не до разговоров. Журналисты иностранной прессы представлены с большим размахом. В фойе и зале присутствуют врачи.
Началось первое отделение. Обычно я слушала симфонические концерты глядя в карманную партитуру. В этот раз я не могла сосредоточиться и слушала Моцарта рассеянно. Наконец, антракт. Напряжение не проходило, а только усилилось. Многие достали страницы из «Литературной газеты» с напечатанной поэмой «Бабий Яр». Володя сказал: «Это чтобы не шелестеть в зале». По фойе разгуливала номенклатурная публика в черных костюмах и белых рубашках, держа под ручку своих красногубых жен. Мерзко. Сотрудников КГБ было очень много. Они не скрываясь, сверлили взглядом публику. Это был тот случай, когда им были рады. Они так же, как и публика, боялись провокации. Мне показалось, что посольские гости смотрели на советскую публику с интересом и сочувствием. Казалось, что антракт никогда не закончится. Наконец, третий звонок.
Симфония не записывалась и не транслировалась ни по радио, ни по телевидению.
Появился хор Юрлова, затем оркестр, солист Громадский и дирижер Кирилл Кондрашин. Он поднял руки и зал замер:
«Над Бабьем Яром памятников нет…», — запел певец, и я увидела, как у слушательниц полились слезы. После первой части вспыхнули короткие аплодисменты. Последовали еще четыре части: «Юмор», «В магазине», «Страх», «Карьера». Стихли колокола. Была долгая тишина. И вдруг публика пришла в себя и взорвалась громом аплодисментов и криками «Браво!». Оркестр, хор басов, зал, все ликовали. Это была победа! Шостакович пошел на сцену, Евтушенко просто примчался на сцену. Зал скандировал: « Шо-ста-ко-вич! Ев-ту-шен-ко!»
Домой шли счастливыми, пожалуй, даже в единении. Победа окрылила. Расставаясь, люди обнимали друг друга.
Оказалось, что композитору Баснеру, каким-то чудом удалось записать симфонию на магнитофон, и она появилась на Западе. Казалось, что что-то изменилось в лучшую сторону.
Пройдут годы, и на сцене на сцене Большого Зала Консерватории вновь будет исполнена 13-ая симфония. Евтушенко придется пойти для этого на компромисс и заменить несколько четверостиший.
Стихотворение «Наследники Сталина» было вновь опубликовано лишь через 26 лет после первого появления в печати, уже во время Перестройки.
В марте 1997 года Евгений Евтушенко прилетел в Израиль. Он уже много раз бывал в Израиле.
В тот раз Евтушенко прилетел, чтобы принять участие в исполнении Израильским Филармоническим оркестром 13-й симфонии «Бабий Яр» Д.Д. Шостаковича.
Прилетев в аэропорт Бен Гурион, Евтушенко узнал, что в ходе туристической поездки на границу с Иорданией террорист застрелил семь израильских школьниц. Это произошло спустя три года после подписания мирного договора с Иорданией. Террориста сочли психически больным, чтобы избежать расстрела, и дали двадцать пять лет, которые позднее скосили до двадцати.
Первое выступление Евтушенко прошло в Хайфе, в зале Аудиториум. Он начал вечер со стихотворения, написанного сразу после получения сообщения об убитых девочках. Поэт плакал. А потом он читал «Бабий Яр». На следующий день был его вечер в Тель-Авиве, в доме Шолом-Алейхема. И там он тоже читал посвященное погибшим девочкам стихотворение «Семисвечник».
Исполнение 13-й симфонии Шостаковича «Бабий Яр» в Тель-Авиве в 1997 году прошло с большим успехом.
Спустя 20 лет, в марте 2017 террориста, убившего семерых израильских школьниц, выпустили на свободу.
13-ая симфония и по сей день продолжает свое шествие по концертным залам мира.
Когда-то Д.Д. Шостакович сказал: «Евреи стали для меня своего рода символом. В них сосредоточилась вся беззащитность человечества».
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer8-ogareva/
