Что бы ни говорили про Диму коллеги, друзья, знакомые, в одном они наверняка соглашались: он мог считаться кем угодно, но никак не карьеристом. Даже многим казалось, что он какой-то антикарьерист. Дима сам не скрывал: не желает должностей и никого помимо себя любимого в подчинении. Однажды уже сравнительно давно Дима дал слабину, согласился стать ответственным за одно из весьма важных направлений работы своего отделения, точнее, его буквально уломали, так и месяца не прошло, как ошибку осознал и был очень рад избавиться от постылой должности. И хуже всего оказалась не ответственность за принимаемые решения, все-таки Дима профессионально был к тому моменту достаточно состоятелен, но постоянное желание других перевалить на него это бремя. Даже в простейших ситуациях, где решить совсем не сложно. И делали это с притворно-серьезной миной, а за ней читалось: «ты начальник — вот и решай, тебе в итоге отвечать, а мы люди маленькие, нам-то по…» Как-то Дима нашел адекватное название поэта, пишущего в жанре хокку: «хоккуист». За считанные месяцы Диме удалось отпихнуть от себя постылую должность и удалиться на волю из сада японской поэзии. Без скандала. Судьба оказалась благосклонна: пришел новый человек, желавший этого места, собственно, ради него и перешедший к ним в больницу. Дима с облегчением сбросил с себя груз.
Проходили год за годом, случались периоды интересные, яркие, а сменяли их совсем тусклые, когда проблемы громоздились, с начальником общего языка не находил, когда каждое утро заставлял себя через силу идти и работать, а про себя только молил: «Прошел бы этот день тихо, а за ним неделя, месяц, там и отпуск не за горами». И все чаще Дима оглядывался назад, потому что там осталось куда больше, чем предстояло.
Да, Дима карьеристом не был, но от этого карьера его никуда не подевалась, и он от нее спрятаться не мог. Ни с кем посторонним этого не обсуждая, Дима все время пытался понять ее замысловатый маршрут, взлеты и падения, независимый норов, будто дело касалось не его самого, а чего-то почти постороннего. И вообще, раз уж слово женского рода, то и представлялась карьера женщиной, с которой давно есть связь, очень глубокая, видавшая какие-то высочайшие моменты откровения и близости, а вслед — размолвки, непонимание, обиды, чувство вины.
Если взглянуть со стороны, то Дима оказался одним из очень многих, кто учился в одной стране, там же успел поработать, а потом переехал в другую, где после неизбежно долгих лет учебы, работы и становления заново вернулся на свою стезю, можно сказать, вполне успешно. Карьера запросто могла оборваться навсегда. Дима позволял себе о чем-то мечтать, но отлично представлял, что желания и их воплощения не обязаны становиться неразлучными, мало ли как все повернется. Уже зная о своем скором отъезде, он лишь пытался найти среди тех суматошных будней какой-нибудь обнадеживающий знак. Не находил.
В последние месяцы накануне отъезда окружавшая Диму реальность менялась на глазах. Помимо суеты, очередей, пустых полок, исчезающих автобусных маршрутов и прочих признаков хаоса он видел явления странные, необъяснимые и оттого еще более пугающие. В людных местах Ленинграда собирали публику торговцы странной утварью: они продавали наборы инструментов, чтобы ими дырявить картошины, шпиговать всякими вставками, тут же, закатывая глаза, они быстро и неистово проговаривали текст, ввинчивая в сырую картофелину эти штуковины и напоминая сектантов в молитвенном экстазе. Усталые люди собирались, слушали молча, всегда так стояли и слушали, не покупали. Тогда картошку найти было куда труднее.
А еще в городе стали попадаться небольшими стайками высокие мужчины с явно нездешними загорелыми лицами. Они никогда не ходили поодиночке, только втроем-вчетвером, озирались вокруг, глядели по сторонам опасливо. И на них смотрели горожане с некоторым изумлением, перешептывались: «югославы». Тогда еще бытовало такое название. Они должны были строить. На фоне хаоса и развала затевалось строительство новых шикарных отелей. Зачем, для кого? На какие шиши? Но тогда уже все привыкли, что ответов на вопросы нет и долго не будет. А Дима смотрел на медленно шагавших по улицам смущенных гигантов и испытывал странное щемящее чувство, будто город осиротел, лишился опор, ему привезли кого-то на смотрины и получилось неловко.
С детства сложилось представление, что его родному городу, поднявшемуся из болотистой равнины в дельте Невы, всегда покровительствуют высокие мужчины. Даже не покровительствуют, а поддерживают его подобно сваям. Началось с двухметрового царя. А Дима вырос с ощущением, что в его пору город покоился на таких крепких столпах как Мравинский, Товстоногов. Акимова он почти не застал, но с доверием причислял и его к таковым. А еще Дима очень любил Сергея Филиппова и даже не столько за сыгранные роли, а любил его облик, стать, удивительное выражение лица. И теперь никого из них в живых не осталось, город на глазах потерял свои опоры, его повело вкривь и вкось. И привезли югославов.
Два месяца перед отъездом Дима работал только на дежурствах. Днем было очень много дел и хлопот. В последнее дежурство уже к ночи позвали в приемный покой. На кушетке лежал мужчина огромного роста. Загар на лице и шее ленинградская зима вывести не смогла. Югослав. Дима медленно его осматривал, медленно записывал. Кое-как словами и знаками объяснил, что у мужика аппендицит, нужна операция. И оперировал его тоже медленно, словно хотел приостановить неумолимый ход времени, получше запомнить этот миг. В голове стучало подло: «А вдруг это в последний раз?» Хотелось плакать, но сдержался. У больного все оказалось просто, закончил быстро. А наутро распрощался со всеми и ушел навсегда. Карьера прервалась знаком вопроса и многоточием.
Уже много лет спустя Дима где-то прочитал, что по статистике после переезда требуется в среднем десять лет, чтобы не просто вернуться в профессию, но и вернуть свой статус. Так оно и получилось, даже при том, что Диме всегда везло в главном. Постоянное невезение в мелочах он рассматривал как законную компенсацию и принимал это легко. Карьера вышла из-под многоточия на новой странице, в новой части романа, на другом языке и в новом облике. Она писалась уже справа налево иным шрифтом и без заглавных букв. Как бы наша дама ни меняла прическу, макияж и наряды, она оставалась собой. Когда миновали обещанные десять лет, облаченный званием специалиста Дима оказался на новом месте, в больнице, куда его пригласили на должность «старшего». Приняли замечательно. А неизменное глобальное везение вдобавок еще и наградило тем, что в первые несколько месяцев все удавалось и не случaлось осложнений. Они позже, конечно же, пришли, чудес не бывает. Оказалось, однако, что все-таки бывают. Дима и прежде несколько раз наблюдал и для себя уяснил: да, они случаются, крайне редко, на то и чудеса, это такой подарок, на который рассчитывать нельзя ни в коем случае. A если его получил — прими с благодарностью.
Итак, Дима уже проработал на новом месте полгода. Жили они еще далеко, поэтому все свои «дежурства на дому» Дима проводил на территории больницы, где ему отвели комнату. Вечерами всегда случалась работа в операционной, в приемном, a в свою каморку Дима уходил уже поздно, чтобы прилечь. Той январской ночью все складывалось по тому же сценарию. Провернули пару операций, одна побольше, другая поменьше, решили какие-то вопросы с больными, сходил в терапию на пару консультаций, так и время пробежало. В приемном ничего угрожающего не осталось. Дима ушел к себе, там послушал радио, да и лег спать.
Звонок на мобильный оборвал его сон в полночь. Звонил Игорь, дежурный, невозмутимый, косноязычный, а когда говорил, вечно через слово слышалось какое-то «гы-гы».
— Слушай, гы-гы, тут это, сообщили. Едут к нам. Одного, гы-гы, короче, порезали во все места, в луже крови нашли, совсем тяжелый, уже с трубой, гы-гы. Ну, скоро.
— Понял, — ответил Дима и быстро стал обуваться.
В приемный он бежал, успевая только на ходу вспомнить худшие варианты. Шея и уже с трубой? Тогда поздно. Грудь? Наверняка в сердце. Живот? Не иначе как аорту повредили…
Дима примчался в приемный. На некотором расстоянии от шоковой комнаты услышал крик первого дежурного:
— Опять труп привез!
Это адресовалось фельдшеру «скорой» Анри, а тот, мужик опытный, стоял невозмутимo, молчал.
Дима вбежал в шоковую. На специальной кровати под мощной лампой лежал молодой парень, высокий, светловолосый, широкоплечий, ладный. По облику — явно из наших. Изо рта торчала интубационная трубка. Одежду только что срезали, лежал голый. Дима увидел бледно-серую кожу, широкие зрачки, ножевые раны повсюду — на лице, но там — пустяки, грудная клетка — с обеих сторон, живот — сразу несколько, в паху справа, бедро, мошонка. А еще наверняка сзади есть, но сейчас поворачивать было рано. Ниоткуда ни капли крови, только по лицу и телу размазано. В угол сбросили одежду — она вся в крови. Фельдшер со «скорой» продолжал автоматически сжимать-разжимать дыхательный мешок. Пульса и давления нет. По всем признакам парень мертв. Его присоединили к монитору кардиограммы, появилась прямая линия, но в какой-то момент совершила легкий всплеск и сразу же вернулась обратно. Дима понимал, что все бесполезно, но формально в такой ситуации можно открыть грудную клетку прямо тут на месте, в приемном покое. И всем ведь понятно! Но сейчас командовать обязан Дима. Ему решать, ему делать и ему же отвечать. А решать, когда терять нечего, — легче всего.
— Торакотомия! Быстро открывайте набор, — скомандовал он, надевая стерильные перчатки.
Хотел какой-нибудь халат успеть надеть, но уже набор открыли. Не было времени нацепить лезвие скальпеля на рукоятку, прямо взял его двумя пальцами и сделал разрез в пятом межреберье слева. Ни капли крови. Серые мышцы. Вошел в плевральную полость, Игорь засунул межреберный ретрактор. Внутри Дима нашел немного крови, отодвинул легкое, пробираясь к средостению. Под перикардом крови не было, пустое сердце лежало без движения, Дима схватил его в ладони, сжал, ударил и оно будто бы проснулось, отозвалось, встрепенулось. Дима мог бы вспомнить про спящую красавицу и волшебный поцелуй, но не до нее было. В тот же момент анестезиологу удалось попасть в центральную вену, можно было переливать кровь, для начала просто нулевку, без совмещения. Сердце продолжало биться уже без помощи Димы. Сейчас главное — перекрыть аорту. Пусть получают кровь легкие, сердце и мозг, остальные — потом. Наполненную с хорошим давлением аорту легко найти, а когда она пустая без пульса? Положишь еще чего доброго зажим на пищевод заодно, а потом крепко пожалеешь. Потом не потом, но пока что Дима придавил ладонью к позвонку то место, где аорта должна проходить, и ждал. Постепенно рука стала чувствовать волны легкого прибоя. Aорта наполнялась. Память о жизни оказалась столь еще свежей, что легко и почти без напоминаний все начинало работать заново. В один момент, когда пульс уже стал почти уверенным, Дима чуть ослабил давление на позвонок, и мгновенно из раны в паху вырвалась струя крови. Он прижал ладонь обратно. Анестезиолог Саша продолжал давать кровь. Поставили дренаж в плевральную полость справа — и там оказалось лишь немного воздуха и крови. К Диме вернулся слух. Он услышал рассказ фельдшера, как парня нашли в огромной луже крови уже почти без пульса. Еще спасло, что место освещалось, кто-то увидел и вызвал, и что ночь холодная. Конечно, если в паху рассекли артерию, то оттуда он и потерял все. Дима велел вызвать срочно сосудистого хирурга. Парень на данный момент жив. Сердце заработало, кровь получает. Придется ехать с ним в операционную. Дима понимал, что пора бы вместо своей левой руки зажим поставить, но боялся отпустить. Очень кстати приехал их главный травматолог, ситуацию оценил, руку велел не убирать, а переезжать так. Дима аккуратно вскарабкался на кровать, нависая теперь над парнем сверху, упросил только накрыть рану и его руку стерильной простыней, чтобы публика в коридоре не увидела изваяние стервятника и жертвы. И поехали.
В операционной стало легче, аорту взяли на зажим. Дима вытащил окаменевшую левую руку, теперь мог нормально помыться, облачиться во все что положено. Сосудистый хирург тем временем сшил заново пересеченную артерию, после этого зажим сняли. В животе ничего особенного не нашли, лишь кое-где пришлось кровотечение остановить, кишку в двух местах залатать, все проверить, помыть. Самой поганой оказалась рана снизу, но там обошлось без серьезных повреждений, только уролог зашил кое-что важное. Пока работали, заглянула сестра, сообщила, что уже известны фамилия-имя, парню семнадцать лет, зовут его Андрей, а мама его приехала и ждет.
В ситуации такой решили оставить в животе салфетки, закрыть временно, в наркозе и на дыхательном аппарате пролечить интенсивно, пронаблюдать, а через пару дней вернуть в операционную. Так и сделали. Подвели промежуточный баланс: парень получил пятьдесят восемь порций крови, а еще плазма, тромбоциты, растворы.
Разговаривать с мамой Дима вышел сразу, не подумал, что стоило бы переодеться. Ему много в жизни приходилось беседовать с родными, ситуации случались самые страшные. Но в тот раз это оказалось еще труднее, чем сообщать о смерти. Мама говорила по-русски.
Да. Живой, сейчас живой, а как потом будет — рано говорить. В каком состоянии привезли? В крайне тяжелом. Врать нельзя никогда. Дима вроде бы и правду говорил, но чувствовал, что он лжет. А она приехала одна, у нее кроме сына и своей мамы — никого. Если его не будет — ей жить незачем. И руками схватила Диму, и кричала, и на колени становилась, умоляя сделать все, будто теперь от него что-то зависит. И повторяла все заново. Дима чувствовал и стыдился своего бессилия. Оно накатилось во всей очевидности. То, что сделали — чистая случайность на кураже замешанная. А теперь реальность все расставит по местам. Чудес не бывает. Его ведь даже до реанимационного отделения не докатишь, в любой момент обратно на столе может оказаться. Дима смог оборвать разговор, вернулся в послеоперационную палату, наспех убедился, что пока ничего нового не произошло и решил пойти к себе на пару часов. Не ожидал, но уснул сразу.
Через пару часов — звонок. Беги обратно, беда, кровотечение.
Главный травматолог уже стоял там. Кровотечение на сей раз отовсюду: по обоим дренажам из грудной клетки струей, сквозь повязку из живота, из прочих ран. Понятно, что теперь виной всему массивное переливание, настолько массивное, что даже соблюдение правил, необходимые добавки плазмы, тромбоцитов, факторов свертывания не в состоянии были предотвратить страшную коагулопатию: кровь лишилась способности к образованию тромба. Все что могли дали, а теперь — хана. Стояли в оцепенении и смотрели. Но в этот момент один из анестезиологов вспомнил: в одной центральной больнице в лаборатории появился прежде неуловимый Седьмой фактор, недавно начали пока что экспериментально применять имено в таких ситуациях. Это в лаборатории профессора М. Быстро удалось найти номер телефона, на счастье профессор сразу ответил (уже утро наступило). А еще важнее то, что он со своими сотрудниками и с грузом драгоценного препарата примчались гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Парня закатили обратно в операционную. Там стали вводить в вену препарат, а под этот аккомпанемент открыли раны, убрали кровь из полостей, зашили грудную клетку слева, открыли ее справа, убрали кровь, зашили легкое, закрыли рану. В местах, откуда еще сочилась кровь, оставляли биологический клей (его они тоже привезли с собой). В животе поменяли салфетки, убедились, что кровотечения больше нет, закрыли только кожу. По всем показателям получалось, что препарат проблему решил, парню — жить.
Выдержали паузу в два дня прежде чем брать снова в операционную. По всем показателям он шел на поправку. Заодно узнали некоторые подробности. Если вы подумали, что речь идет об очередном теракте — ошибаетесь. Ничего подобного! Дима долго беседовал со следователем. Оказалось, что сверстнику Андрея, тоже, увы, «из наших» срочно потребовался мобильный телефон. А события происходили во времена, когда еще смартфонов не придумали, даже еще фотокамер в мобильниках не было. Однако предмет этот уже стал вполне культовым, статусным, важным во всех отношениях. Дима однажды в ту пору услышал определение главного парадокса эпохи: молодые и здоровые мужики спорят до драки у кого самый маленький. У сверстника приближался торжественный день, когда старший брат должен выйти из тюрьмы, он хотел вручить ему подарок, а лучший и архиважнейший — конечно же мобильник. А уж цель-то оправдывает средства. Почему-то Андрей не собирался ему свой отдавать. И тот пустил в ход нож.
Раз это не террор, а бытовуха, то никаких корреспондентов, никаких репортажей, никаких сенсаций, никаких звонков директора, чтобы докладывали каждый час. А так гораздо лучше.
Через два дня в операционной убрали из живота салфетки, убедились еще раз, что больше нигде не кровит, помыли и закрыли окончательно. Андрей еще четыре дня оставался под наркозом и на искусственной вентиляции, а потом потихоньку стали от препаратов отключать, он проснулся, продемонстрировал, что дышать может сам, тогда и трубку из трахеи убрали. В то утро Дима зашел к нему, мама сидела рядом, улыбнулась и сказала сыну:
— Андрюша, вот твой доктор, вам пора познакомиться.
— Так мы же это, знакомы, — сморозил Дима и почему-то покраснел до ушей.
В тот же день парня перевели в хирургию. Он поправлялся быстро. Поначалу еще мог нести ахинею, но это быстро прекратилось. И знания его остались при нем, и четыре языка. Проснулся зверский аппетит. Все раны заживали на заглядение. И анализы постепенно пришли к норме.
Довольно скоро (не прошло еще двух недель) настал день, когда в больнице делать Андрею уже было нечего. Дима сам подготовил длиннющее письмо. Понятно, что требовались все подробности, потому что в полиции и суде читать будут, до призыва в армию оставались месяцы, но теперь явно ему туда путь закрыт. Андрей из-за этого расстроился не на шутку.
Он уходил домой в пятницу. Дима проводил его, потом закончил какие-то текущие дела. Пятница — день короткий, уходим рано. Рита составила ему список покупок. На улице лил дождь. Дима доскакал до машины на стоянке, а потом сидел в ней, почему-то уезжать не хотелось. Дождь заливал стекла, хотелось еще переждать. Кто-то вприпрыжку подскочил к соседней машине и поскорее забрался внутрь. А рядом под деревом сложили какие-то коробки, и один из гордых больничных котов нашел под ними сухое место, улегся в задумчивости. Дима поймал себя на том, что хочет запомнить каждый штрих. Когда дождь поредел, он потихоньку тронулся и поехал, боясь обрызгать пешеходов.
И уже после покупок Дима долго ехал домой, снова запоминая все, что он видел вокруг. Было и хорошо, и печально, и хотелось растянуть день насколько возможно. А потом уже понял: судьба сговорилась с таинственной мадам Kарьерой и забросила вдруг на самую-самую вершину, а теперь их совместный путь — либо вниз, либо по равнине. Если повезет, будут еще вершины, сложные, коварные, всякие, но Эверест остался позади. Второго раза не будет, потому что чудеса не повторяются.
А с Андреем еще пришлось не раз встретиться, даже пару раз Дима его прооперировал, но это все мелочи. У Андрея полный порядок. Он — крепкий здоровый мужик, недавно еще и папой стал, а маму свою сделал бабушкой.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer8-serglevin/
