Славный он малый, пароход Коннектикут!.. Идёт себе ни быстро, ни медленно, попыхивая трубой, посверкивая шофёрскими очками-окнами рулевой рубки. Он никогда не устаёт. Его знают на морях, пароход Коннектикут. Коли захочет, он без всяких обойдёт разные там сухогрузы, угольщики ― норвежцев, англичан…
В его чреве всегда куча разного добра. Эка невидаль, фыркнул бы он. Есть чем гордиться… Он, знай, дымит невозмутимо трубой, иди попробуй, пройми его.
Сегодня во второй половине дня на море ничего нет интересного. Вот и идёт Коннектикут своей дорогой, покачивая бортами ровно настолько, чтобы вид у него был самый что ни на есть независимый. Будто прогуливается он ещё со времен, когда придумали паровую машину.
Такой корабль, как он, знает своё дело. В бумагах Компании записано, что он должен быть сегодня к восьми вечера у набережной Антверпена. Не беспокойтесь, он там и будет ― точно в срок. Но, надо заметить, у него ещё есть время. А зачем приходить раньше назначенного? И он движется неспешным шагом, пуская дым кольцами ― это так забавно! ― и поплёвывая в воду. Мили сменяются милями, а он вспоминает свои короткие приключения амурного свойства ― с того дня, что покинул Нью-Йорк… Как он их переполошил, этих маленьких атлантических чаек! Нет-нет да приступ хриплого смеха сотрясает его нутро. Но он быстро овладевает собой, настоящий джентльмен.
― Вы не находите, что мы… э-э… как бы пританцовываем? ― осведомился у своего собеседника господин Ван Поппель, негоциант из Антверпена, устроившийся с кружкой пива в курительной. И его беспокойный взгляд скользнул в направлении коридора ― каюты налево, каюты направо.
Лейтенант глянул в иллюминатор:
― Ничего не понимаю… И бриза-то почти никакого.
Коннектикут тащил за собой двух или трёх чаек, увязавшихся за ним ещё в Па-де-Кале. Ну, эти женщины предместий… Что у них за манеры! Когда белый рукав кока выкидывал из кухонного иллюминатора гнилые бананы или картофельные очистки, длинные клювы неслись к ним; чайки, оттирая друг дружку, затевали прямо-таки неприличную возню на самой кромке волн.
Мисс Арабелла, пассажирка, откинулась несколько назад и вздохнула (этот вздох предназначался преподобному Грайпруту, в томной позе облокотившемуся рядом с ней):
― А-ах! Посмотрите на этих бедных пичуг… Почему они так кричат? Не больны ли эти маленькие создания?
Именно в этот миг Жаннек, фламандская чайка, отдыхавшая на вершине большой дюны, заметила Коннектикут. Она, подлетев ближе, принялась танцевать вокруг него, вокруг его трубы и его шофёрских очков. Жаннек поняла сразу, что Коннектикут ― парень в её вкусе. Поднялся ветер и разбросал на море там и тут мелкие барашки пены, хорошая погода или плохая ― Коннектикуту всё равно: идёт себе как шёл, насвистывая джазовый мотивчик и даже не замечая, что у него стало одной воздыхательницей больше. Во Фландрии любят крепких молодцов. У Жаннек было такое маленькое сердечко, но она отдала его с первого взгляда и навсегда.
Коннектикут вошёл в широкое устье реки Шельды. На обоих берегах возникли из тумана гряды дюн. Они будто припали к земле, занятые своим вязаньем. Прекрасное это времяпрепровождение: вязать и разглядывать проходящие корабли.
А этой дорогой шло много народу ― всех национальностей… Бравый Коннектикут, чтобы не становиться в очередь у входа в порт, прибавил ходу и принялся прокладывать себе путь крепкими плечами.
Любят во Фландрии и тех, кто не боится дать хорошего тычка, чтобы освободить себе место для танцев в кабачке под механическое пианино. Ободрённая примером Коннектикута, Жаннек кинулась на своих соперниц, немного, верно, притомившихся за неблизкий путь; она хватала их за перья, щипала и вынудила отстать от белого рукава ― благодетеля всех пернатых на море. Оставшись одна, Жаннек принялась стричь воздух, носясь перед круглыми глазами Коннектикута, а то вдруг начинала охорашиваться, полируя себе плечико нежным клювом. Она позволяла ему видеть ― лишь бы он того хотел ― её длинные желтые лапки, красноречиво прижатые к таким белым на грудке перьям.
А там, на взморье, которое отлив сделал глянцевито-влажным, семенили подружки Жаннек, пронзительно крича и с беспокойством спрашивая одна другую:
― Ну куда ж это её понесло, нашу малышку?
Потому что чайки с побережья Фландрии никогда не водятся с кораблями: у них это не принято, и всё тут… Совсем случайно — просто наваждение — Жаннек привязалась к этому здоровяку Коннектикуту. Что тут скажешь? Разве вот это: кто может помешать даже приличной девушке забросить свой чепчик за мельницу?[1] И заметьте, что соблазн куда как велик, потому что во Фландрии столько мельниц… Короче, как бы там ни было, а Жаннек, что называется, без затей отправилась с Коннектикутом в Антверпен ― а ведь он чужак, моя дорогая.
Подружки Жаннек не очень-то долго судачили о ней. К вечеру пошел дождь, и мысли их устремились к червякам, таким вкусным и жирным, неосторожно вылезавшим сквозь мокрый песок. П о е с т ь ― прежде всего, так говорят в наших краях.
Коннектикут был так озабочен поисками места у входа в порт, что не сразу заметил девчушку. Ему удалось обойти датчанина и русского до Флиссингена, это привело его в хорошее состояние духа. И он огласил окрестности долгим звуком сирены, настолько ошеломившим парящую Жаннек, что она едва не упала пренелепейшим образом в вентиляционную шахту. Ведь речным чайкам, достаточно наслышавшимся оркестров из дансингов и механических пианино, не очень-то по вкусу музыка того сорта, которой потчевал их торжествующий Коннектикут.
Он обернулся, чтобы оценить эффект, произведённый в устье звуком сирены, и тут только заметил малютку, ещё не совсем пришедшую в себя. И всё понял. Он же не был глупцом, Коннектикут! Он разом зажёг свои иллюминаторы. К сожалению, на этой мелкой воде у него не было другого средства дать понять, что знакомство состоялось ― здесь ведь не вильнёшь плечом.
Уже совсем х о р о ш и й, господин Ван Поппель, негоциант из Антверпена, держался за поручень рядом с капитаном с таким видом, будто именно он собирался руководить причаливанием.
― В котором часу мы будем дома, капитан?
Капитан ничего ему не ответил, потому что на самом-то деле это зависело от Коннектикута. Вернее сказать, капитан пребывал в задумчивости: с чего бы это ход корабля вдруг замедлился, ведь он никаких команд не отдавал.
В серых вечерних сумерках Коннектикут силился разглядеть новую подружку, чьё сердечко ― у него была полная в этом уверенность ― принадлежало ему. Он и сам чувствовал какое-то новое волнение, не такое, как обычно. Но он не хотел признаться себе в этом. (Вы должны знать, что Коннектикут был пароход, у которого за внешностью добряка таилось немало самолюбия.) Тем не менее он не смог подавить глубокого ― из самых дальних трюмов ― вздоха; а портовые рабочие уже бросали причальные концы. («О сладостные узы!» ― меланхолически подумал Коннектикут.)
На прощание господин Ван Поппель протянул свою пухлую ладошку капитану. Тот, энергично выкрикивающий распоряжения в рупор, удостоил его большим пальцем левой руки, видимо, единственно ненужным ему в этот ответственный момент.
Коннектикут можно было видеть на набережной Антверпена в течение нескольких дней. Он чувствовал себя превосходно. Из его утробы извлекали. массу презанятных вещей, чтобы разместить на их месте ещё лучшие. Хороший был характер у Коннектикута: с ним всегда можно было поладить. «Вам надо грузить ― грузите», — думал он. Но настал день, когда портовые краны кончили работу. Коннектикут набил свою трубу и стал ждать часа отплытия. Жаннек носилась вокруг него с пронзительными криками. В них было столько нежности!
Коннектикут слушал, затаив дыхание и чуть склонив трубу набок. Как умудряются двое влюбленных оставаться совсем одни среди людского водоворота!.. Коннектикут был, в сущности, новичком, в любви. Он познал страдания. Когда Жаннек улетала на середину реки, чтобы склевать там какое-то плавающее на волнах лакомство, он становился подозрительным и начинал неловко переваливаться с борта на борт (так мнётся какой-нибудь увалень, не знающий, что сказать, куда деть руки…), натирая себе обшивку о кручёные причальные концы, тянувшиеся с набережной.
В среду утром, в десять часов тридцать минут, Коннектикут со своей маленькой подружкой на плече ― не без некоторой торжественности ― пустился в путь. Не был ли этот строй судов в устье подлинным свадебным кортежем? Голландцы, русские, норвежцы, англичане следовали за ним попарно, а беспрерывно пыхтящий буксиришко сошёл бы за деревенского музыканта.
Чайка быстро привыкла проводить долгие часы в спасательной шлюпке, нахохлившись, слушая, как ветер поёт в снастях. Какие забавные песенки он знает, ветер… Когда Коннектикут разжигал свою трубу, Жаннек подлетала, чуточку глотнуть дыма (теперь она от него не кашляла); она больше и не боялась сирены, ведь друг предупреждал её:
― Внимание, моя маленькая. Сейчас я немножко прочищу горло.
Вечером иллюминаторы озарялись ласковым светом ― это было для Жаннек. Палуба и обшивка словно исходили в истоме до такой степени, что преподобный Грайпрут, опять плывущий на Коннектикуте ― на этот раз в Африку, ― чувствовал, как сердце его сладко сжимается; взволнованный, он часами оставался на верхней палубе. Слушая, как душа Жаннек изливалась в страстных вскриках, он вспоминал мисс Арабеллу, которую покинул у порога Антверпенского собора, и говорил себе, как говорила она:
― Ах, не больна ли эта бедная пичуга?
На отмели перед выходом в открытое море подружки Жаннек перебегали на своих жёлтых лапках, потом тянулись грудкой вперед и взлетали, едва пошевеливая крыльями. Иногда одна из них, более привязчивая, а может, более ехидная, вопрошала:
― Где же эта Жаннек?
Они каждый день видели плывущие из Антверпена суда, но когда Коннектикут прошёл с Жаннек, припавшей к вантам, ни о чём таком не догадались, ничего не почувствовали, правда, корабль был далеко, едва различим… Впрочем, я опасаюсь, сердце мало что подсказывает чайкам. Что касается Жаннек, то надо сказать ещё более печальную вещь: она и на миг не подумала о родных краях, которые покидает, о подружках детства; жизнь для неё словно начиналась заново.
Мне трудно вам рассказывать, что было дальше. Драма разыгралась где-то по пути к островам Зелёного Мыса; по крайней мере, это не было возле Канарских островов.
Жаннек ощущала всё большую тревогу, видя, как небо и вода постепенно становятся неправдоподобно голубого цвета. Это было так непохоже на её желтовато-серое Северное море. Сухой воздух, заставлял её покашливать. Она отказалась от ежедневных сиест в шлюпке, опасаясь проснуться однажды в раю для жареных птиц. Смола, которой было пропитано здесь и там дерево Коннектикута, становилась просто клеем! И пусть меня простят небеса, но обоняние Жаннек было положительно оскорблено. А это одна из тех вещей, которые хорошо воспитанная женщина извиняет с трудом, даже если она и очень влюблена.
Стаями носились странного вида птицы, а один раз на каком-то рейде, где была стоянка, Жаннек увидела лодку с мужчинами ― чёрными и совсем голыми. Совсем голыми! Это было уже слишком.
О! Коннектикут был безупречен. Он так страдал… Он так хотел остановиться, вернуться в более холодные края! Ну в самом деле, разве нравилось ему так потеть? Но Компания… Надо было быть в Кейптауне девятнадцатого в полдень ― вот что было вписано в бумаги. Он так хотел дать машине задний ход! Но все время шёл вперёд. Впрочем, он мог бы поклясться, что через месяц, придёт в Антверпен опять, Что там ещё услышат его сирену…
Жаннек вернулась к дюнам Фландрии. Там я её и встретил.
Летними вечерами она подлетает к дансингам, и её жалобные вскрики вторят звучным рыданиям джаза. Среди своих подружек, беззаботных существ с круглыми белыми животиками, она выглядит какой-то изгнанницей. Она нередко уединяется, меланхолически созерцая лужицы воды, оставленные отливом. Порой в задумчивости склюнет червяка.
Подружки взмывают вверх и кричат оттуда, лениво помахивая крыльями:
― Эй! Жаннек! Жаннек!
Чайки довольны: скоро, пойдёт дождь, будет снова еда. Жаннек поднимается тоже, летит она низко, почти касаясь волн, и тихо постанывает, но так, чтобы никто не слышал. Теперь она грустит о голубом небе, забравшем у неё её избранника.
Конечно, он сейчас далеко, наш пароход. Нет его и нет. Вот они, его обещания… Но Коннектикут помнит, и он вернётся в Антверпен. Помнит, таща свою ужасную смолу где-нибудь в далёком проливе. Грустит и он. Да только Коннектикут ― это Коннектикут. Идёт он себе ни быстро, ни медленно, попыхивая трубой, посверкивая шофёрскими очками.
Примечание
[1] «Забросить свой чепчик за мельницу» ― французское выражение; здесь в значении «увлечься кем-нибудь».
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer8-eshechtman/
