В многодетной семье, жившей на окраине подмосковного городка, Юрка был вторым по старшинству ребенком. После него ещё два брата и две сестренки. Мать с утра до вечера хлопотала по хозяйству, а отец служил фельдшером в фабричной амбулатории. Жили бедно, но так жили почти все соседские семьи, занимая друг у друга до получки рубли, соль и хлеб. Юрка был сущим наказанием для родителей. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не пожаловался на него. Он дрался, сквернословил, обчищал соседские сады и огороды. Мать не успевала латать его штаны и рубашки. Отец, выслушав очередную жалобу, хватался за ремень, но выпороть сына по-настоящему ему не удавалось. Юрка вырывался и убегал, потом, крадучись, пробирался в сарай, куда старшая сестра Райка приносила ему краюшку хлеба. Она одна знала убежище строптивого братца. Когда гнев родителя утихал, Юрка являлся домой. Мать с отцом часто ссорились из-за него. Мать убеждала отца, чтобы тот не трогал ребенка, мол, подрастет, остепенится, а отец кипятился, что сын растет настоящей шпаной и что кончит он плохо, если его не воспитывать ремнем.
В июне 41-го грянула война. Всё окрестное мужское население ушло на фронт, кроме стариков и Юркиного отца. Он страдал грыжей и был признан негодным к военной службе. К тому же он был многодетным отцом. Как никак – в семье вместе с родителями насчитывалось восемь душ.
Юрка совсем перестал уважать отца. Ему было стыдно перед товарищами, которые с гордостью рассказывали о своих отцах, сражающихся с врагами. Когда отец в очередной раз схватился за ремень, чтобы наказать его за проступок, Юрка зло прокричал:
– Я тебя не боюсь! Ты трус! Все воюют, а ты только и умеешь ремнем махать!
От такой дерзости отец опешил, а мать схватилась за сердце:
– Сынок, что ты говоришь? Папку по болезни не взяли на фронт.
– Трус, трус! – снова прокричал Юрка и, поддернув штаны, бросился вон из дома.
Райка привычно нашла его в сарае.
– Знаешь, Райка, я сам пойду воевать. Завтра же убегу.
– Да ты чо? Тебя не возьмут, ты ещё маленький.
– Не маленький, мне скоро тринадцать будет. Я тайком проберусь, убью какого-нибудь фрица, заберу его винтовку и буду воевать, пока не победю всех фашистов.
– Юрка, а если тебя убьют?
– Не убьют, я прыткий. Только не говори никому, ладно?
– Ладно, не скажу. Только мамку жалко, плакать будет.
– Зато потом будет гордиться, когда вернусь после победы и медаль за геройство получу.
На следующий день Юрка с краюшкой хлеба за пазухой ехал на фронт на крыше теплушки. Но на первой же остановке воинского эшелона был обнаружен, пойман и с оказией отправлен домой. Мать плакала, отец угрюмо молчал.
Через некоторое время Юрка вновь сбежал, но товарняк, на который ему удалось пристроиться, попал под бомбёжку. Чудом оставшись невредимым, проплутав несколько дней, он грязный, оборванный и голодный вернулся домой. А война уже стучалась эхом далеких взрывов в ворота его городка.
Линия фронта подкатила к Москве. Тыловой лазарет, в котором трудился Юркин отец, стал прифронтовым. Раненые поступали в большом количестве, и отец почти не бывал дома.
Чтобы попасть на фронт, больше не нужно было трястись в поезде, достаточно было удалиться от города на 30-40 километров. Многие горожане, прихватив кое-какой скарб, семьями уходили подальше от войны. Юрка для себя решил, что драпать не станет. Он всё время проводил за городом, где гражданское население и военные рыли окопы, устанавливали орудия. Готовилась новая линия обороны. Ему было непонятно, почему наши отступают – немцы уже до Москвы доперли. А в кино наши всегда побеждали. Юрка часто представлял, как он верхом на коне, с обнаженной саблей летит впереди красной конницы и рубит направо и налево вражеские головы. Война оказалась совсем иной.
Три дня горожане рыли окопы на западных подступах к городу, а немцы буквально свалились с неба. Налетели самолёты и бомбами разметали орудия и людей, разрушили окопы. Затем с неба посыпались парашютисты-автоматчики, щедро поливая огнём разбегавшихся людей. Юрка, отброшенный взрывом метров на десять в поле, лежал ничком, раскинув руки, будто обнимая травянистый клочок земли. Придя в себя, он услышал выстрелы со всех сторон. Приподнял голову, чтобы определить, где свои, и тут же упал вновь, сбитый горячей, душной, темной волной вздыбившейся от недалекого взрыва земли. Когда очнулся, над головой мерцало звездами ночное небо. Было тихо. Юрка поднялся, шагнул и тут же споткнулся о чье-то тело. Он затаился, прислушался, вглядываясь во тьму. Человек не двигался. «Мертвец!» – догадался паренек. К горлу подкатила тошнота. Голова гудела. В небе повисла осветительная ракета. Юрка разглядел в отдалении очертания городских строений и, спотыкаясь, побрел к ним. Неожиданный выстрел заставил его упасть – пуля свистнула прямо у головы. «Вот гад! По мне стреляет».
Переждав немного, он ползком продолжил свой путь. Через пару часов он стучался в дверь своего дома. Мать через дверь тревожно спросила:
– Кто?
– Я, мам, Юрка.
– Юрка! Где же ты пропадал? – вполголоса запричитала она, отпирая дверь. Почти все соседи ушли, а мы тебя дожидались. Ну ложись, спи, пока тихо.
На полу вповалку спали его братья и сестры, одетые, готовые подняться по тревоге и отправиться в путь.
– Мам, а немца как?
– Так отбились от немцев-то пока. Они уже до города дошли, да тут откуда ни возьмись целая колонна наших подоспела. Тут такое творилось! Мы в подполе прятались. Говорят, немцев за лес откинули.
«Ага, слопали, гады!» – удовлетворенно подумал Юрка, засыпая рядом с братьями на фуфайке, брошенной матерью на пол.
Бои то разгорались, то затихали. Грохот взрывов бомб и снарядов периодически накатывался на городок бушующей волной штормового моря. Отец больше не появлялся дома. Мать ничего не знала о нем. И уходить из города с шестью детьми тоже не решалась – куда? Везде стреляют. Есть тоже нечего. Овощи, убранные с небольшого огородика при доме, заканчивались. Два младших брата заболели и слегли.
В дни затишья между боями мать, Райка и Юрка пробирались на пригородные брошенные колхозные поля и выковыривали из замерзающей земли подмороженную картошку. Иногда удавалось раздобыть кочан капусты или кормового турнепса. Добытчики очень рисковали – повсюду валялись неразорвавшиеся снаряды, мины.
К началу зимы оба брата умерли. Младшая сестренка всё время плакала и просила хлеба. Юрка, ничего не сказав родным, ушел из дома с твердой решимостью достать для сестренки хлеба. Раздобыть хлеба можно было у немцев – за лесом. Юрка знал, что немцы даже воюют с ранцами, в которых имеется продовольственный паек.
Паренек с предосторожностью ползком одолел обширное простреливаемое поле, пересек негустой перелесок и оказался у траншеи, ещё дымящейся после недавнего боя. Он спустился в траншею и пополз в поисках убитых фашистов. Вскоре он обнаружил одного, дрожащими руками отстегнул с немецкого ремня фляжку с какой-то жидкостью. В ранце погибшего немца Юрка обнаружил упаковку галет, плитку шоколада и несколько сухарей. Освободив от съестного ранец второго немца, он обернулся к третьему. Тот сидел, сжав в руках автомат и опершись на стену траншеи, как будто отдыхал. Юрка взялся за ствол автомата, потянул на себя, но почувствовал сопротивление. Он взглянул в лицо немца и встретился взглядом с испуганными, широко распахнутыми водянисто-голубыми глазами совсем молодого автоматчика, почти мальчишки. От неожиданности Юрка рванул автомат к себе и свалился на дно траншеи. Быстро вскочив, он уперся автоматом в грудь немца.
– Хэнде хох! – прокричал он. Немец поднял одну руку. Другая рука в окровавленном рукаве безвольно висела. Юрка растерялся. Сколько раз он мысленно представлял себе собственную отвагу в сражениях с гитлеровцами, и вот он лицом к лицу с немцем и в его руках автомат. Но уж очень не похож этот вражеский солдат на свирепого фашиста. Перед ним сидел раненый бледный юноша, с тонкой шеей, по-детски торчащей из грубого воротника шинели. Юрка понял, что не может застрелить этого беспомощного немца. Злость, жалость, стыд одновременно захлестнули его. Минута замешательства показалась вечностью.
– Ладно, чёрт с тобой, некогда мне тут с тобой прохлаждаться, – изрек он и, пятясь от раненого гитлеровца выбрался из траншеи.
Автомат он спрятал в сарае.
Сухари, галеты, шоколад и шнапс отдал матери. Продукты растянули на три дня. Потом Юрка не раз возобновлял свои вылазки. Мать понимала, откуда сын приносить невиданные никогда прежде продукты. Боялась за него, но не возражала. Младшая сестренка, совсем было ослабевшая, повеселела. Галеты, размоченные в воде, вернули её к жизни.
Юрка чувствовал себя скверно, обшаривая трупы немцев, но утешал себя тем, что берет у фашистов, да и покойникам продукты ни к чему.
А про раненого немца, которого не смог застрелить, молчал. Он видел его в своей повторной вылазке – мертвого.
Мало-помалу обстановка на фронте переломилась. Немцы под Москвой потерпели поражение и отступали. Через городок на запад шли танки, артиллерия, воинские подразделения. В город возвращались жители. Налаживались некоторые производства.
О Юркином отце по-прежнему ничего не было известно.
Однажды зашел старик Митрофан. Он рассказал, что механическому заводу очень нужны рабочие, там теперь наладили выпуск снарядов, и Райка с Юркой могли бы там поработать.
На следующий день ребята были уже на заводе. Старый мастер, собрав всех новеньких, произнес короткую речь:
– Конечно, ребятки, играть бы вам лучше в казаков-разбойников, да Родине нужна ваша помощь. Солдат на фронте без боеприпасов не сможет одолеть врага. От нас зависит, как скоро наша армия прогонит супостата. За дело, ребятки! Поможем нашим отцам и сынам!
...Заканчивался 1943 год, когда пришла скорбная весточка о гибели отца. В заводском цехе перед всеми собравшимися военком вручил Юрке отцовскую медаль «За отвагу» – посмертно. Старый военный рассказал о подвиге Юркиного отца:
– На медсанбат, который находился в лесу, набрела выходящая из окружения немецкая часть. Фашисты подожгли палатки и стали расстреливать беспомощных раненых. Отец Юры спасал наших бойцов, выносил и укладывал их на траву, а когда перед ним возник гитлеровец с автоматом, схватился с ним в рукопашную. И одолел уже его, но другой фашист полосонул пулеметной очередью по спине Юркиного отца...
Уединившись в укромном закутке за цехом, Юрка с Райкой плакали.
– Я его трусом обозвал, а он... – всхлипывая и утирая слёзы рукавом, проговорил Юрка и рассказал Райке о немце, которого пожалел.
– Это я трус, не смог, а они убивают всех – раненых и безоружных, и Витька с Игорем из-за них умерли. Гады! Гады!
– Ты не трус, – возразила Райка. Ты просто другой. Ну не как фашист. Ты смелый, добрый. Ты нас всех спас, не умерли с голодухи.
...Со смертью отца Юрка заметно повзрослел. Он стал старшим в семье, опорой для матери и защитником младших. И до конца войны он самоотверженно трудился, как и тысячи других детей и подростков, приближая День Победы – праздник со слезами на глазах, праздник торжества и справедливости.
