ТЕЙТ ЭШ
НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ
не хватило миров. на двоих – полтора…
опрокинутый кофе остался вчера. два птенца на свободе, разбивши семьи оболочку. мы судьбу дописали, вошедшие в раж, но осталась страница, где год и тираж, и унылый редактор никак не накапает точку.
превращаются в память следы на песке. телефон задыхается в мокрой руке, задыхаюсь и я, но звоню, пересиливши робость. от коротких гудков шандарахнуло в дрожь. и опять – за окном колыхается рожь, и на досках подъездных дверей нацарапано: «пропасть».
ты туда не спеши, это все наяву. я-то знаю, я в этом подъезде живу, и рисую молчанием серые строки ступеней. вдоль потресканных стен – известковый налёт. поднимаюсь в туман – за пролётом пролёт – становясь всё безумней (а скажут – мудрей и степенней…)
но тебе не понять. ты влюблён и далёк, суетишься, как белый тюлешек-белёк. я и так допоздна засиделась с тобой, задружилась. перерыв на звонки, пересчёт трудодней… я домой на метро, ты останешься с ней. пятна кофе и секс, как всегда, назовём «не сложилось». не срослось, не сбылось, но в четыре утра отдаю на убой все мечты комара. пью стихи и коньяк – до изжоги, скуля и дичая. быть офелией? запросто! только – в бреду – повилики с укропом никак не найду. видно, так и топиться в рутине с пучком молочая, так и ждать, так и верить, считая часы, так и мучать соседей, себя и басы, так и жить с этой рожью за окнами!.. выгляни, видишь?.. над гнездовьем кукушек – припадок зари, сквозь туманы июля спешат звонари окропить перезвоном давно ославяненный идиш трёх кварталов, двух кладбищ и сотен котов. все дороги – не в рим, а куда-то в ростов, – рассыпаются вёрстами по буеракам и весям. через поле – на запад, по пьяни, навзрыд, спотыкаясь о прялки, обломки корыт – и о прочие сказки.
что, полюшко, покуролесим?
отмотаем долги, обещанья, года. наливай! здесь и в лужах живая вода! мне бы выпить до дна, захлебнуться свободой – и сбыться… только пропасть зияет, глядит из-под ног, и не так уж и важен – отшельник ли, бог – третий час монотонно твердящий: «не пей из копытца»…
…
разговор не случился. к чему разговор? –
для других зеленеет рябинами двор, где соседка кричала с утра: «постыдились бы! люди ж!..»
лучше вывалюсь – глупый птенец – из гнезда, но я завтра усну – и вернусь в холода, где на мёрзлой земле колосками написано: «любишь»…
В ПАСТИ У ПРОПАСТИ
Стихотворение Тэйт Эш «Над пропастью во ржи» завораживает с первых строк: «Не хватило миров: на двоих – полтора…». Бывают фразы настолько ёмкие по смыслу, что больше и добавить нечего: всё ясно, как Божий день. Душевно-духовный симбиоз влюблённых не терпит дробей. Когда мир дробится, теряется цельность. Это уже период полураспада. Некое «членовредительство». Надо сказать, что весь этот рассказ в стихах написан специально придуманной для этого авторской строфой. Спрятанная в дебрях «прозаического» текста строфа состоит из шести строк, рифмующихся по принципу ААБВВБ. И рассказу очень «уютно» в жёстких рамках этой авторской строфы. Конечно, ещё важна многостопность размера, которая позволяет автору говорить широко и размашисто. Прекрасные рифмы настолько хорошо таятся внутри текста, что их не сразу замечаешь. Авторская акустика превосходна: «ступеней – степенней, люди ж – любишь».
Чувствуется рука Мастера. Что такое настоящее мастерство? Когда мастерства – не видно.
«Жизнь пронеслась!» – только и успеваешь подумать, читая этот странный и очень «женский» по теме рассказ, но каждый раз ловишь себя на мысли, что это вполне могла быть и «мужская» история. Ночь, спрессованная в жизнь. Жизнь, спрессованная в ночь. Любовь – это когда два человека, держась друг за друга и паря, зависают над пропастью. И когда один из них по каким-то причинам одёргивает руку, второму – прямая дорога вниз, в бездну. Любовный треугольник, притча во языцех, в рассказе Тейт Эш едва помечен. Маленьким штришком. И читатель догадывается, что дело – вовсе не в треугольнике. Треугольник – всегда следствие, а не причина. Поэтому и рассказ – не о нём. Иначе – было бы поверхностно, слишком по-женски.
Хотя автор периодически отсылает нас, аллюзионно, то к Шекспиру, то к Сэлинджеру, могу с уверенностью констатировать: эта маленькая поэма – очень русская по духу. Именно так мы, русские люди, переживаем свои любовные коллизии. Наверное, уже генетически в каждом русском человеке заложено в схожей ситуации напиваться вдрабадан – и пускаться во все тяжкие. Чем хуже, тем лучше. Но стиш (поэма? рассказ?), к счастью для нас, написан в классическом «потоке сознания», который первым опробовал в мировой литературе ещё Райнер Мария Рильке со своими «Записками Мальте Лауридс Бригге».
Настроение ЛГ Тейт Эш постоянно меняется, как погода в мартобре, – даже не столько настроение, сколько отношение к происходящему в её собственной жизни. Она иронизирует над своим возлюбленным, хотя и понимает, что он уже отнял свою руку и тем самым уронил её, оставил одну у края пропасти. Это такая понимающая и прощающая мужские слабости ирония умной женщины. Ничего не дано изменить, и тут уже всё равно, бейся об стенку или смейся. У нас, людей, часто бывает так, что любовь – всего лишь дополнение к другим занятиям. Но мне больше импонирует, когда любовь для человека – вся жизнь, вся без остатка, без дробей. И в таком случае человек очень беззащитен перед судьбинно-космическим фатумом. Любовь часто оставляет после себя пустое место, которое продолжаешь любить. Случается, что это – навсегда, но лучше об этом не думать. Иначе и жить не стоит!
ЛГ Тейт Эш очень великодушна: она не жаждет мести, она не хочет, чтобы её любимый последовал за нею в расставленную им самим пропасть: «ты туда не спеши. это всё наяву. я уж знаю, я в этом подъезде живу…». Как птенец, выпавший из гнезда, ЛГ переживает свою драму как выпадение из сказки. И здесь случается страшно интересная вещь: сказку и выпадение из неё героиня переживает как единое целое! «Мне бы выпить до дна, захлебнуться свободой – и сбыться…». Вот это самое «сбыться» очень важно: не пройдя через ад, который соседствует с раем, сбыться невозможно! Это как высшее знание, квинтэссенция жизни, эзотерическое понимание её полноты… И постскриптум к рассказу, отделённый от повествования тремя точками, лишний раз убеждает: ЛГ устремлена назад, в будущее, к дантовской vita nuova, в ту самую пропасть, где на мёрзлой земле колосками написано: «любишь»…
*
ТЕЙТ ЭШ
ЕЁ ЗВАЛИ ВЕРА
её
звали
Вера.
…
босая, едва жива,
опять повторяет заученные слова
про «только дождаться, не двигаться, не смотреть».
луну обглодали собаки. едва ли треть
осталась на небе. не видно луне-бельму,
как девочка с раненой куклой глядят во тьму.
ударом пластмассовой боли сойти с ума –
от бывшего «ма-ма» осталось больное «ма-…»,
промокшее платье и шрам на ключице.
ты
боишься дышать, задыхаясь от пустоты,
от пыли и гари. и куклу – к себе, тесней…
касается ветер израненных в кровь ступней,
разорвано платье, растерзаны мысли на
осколки бутылок. но здесь, за спиной стена –
ко всем безразличный, уныло-холодный ад.
а в нескольких метрах – мальчишка, погибший брат.
не выжить, не сбыться – на гулкое «не» дробя.
и девочка-кукла бежит от войны в себя,
где страх обрывается тем же обвальным Не,
мерещится призраком в уличной шаркотне,
в разбитых глазницах последних домов и стен.
пригнуться пониже. унылых шагов рефрен
смолкает, смолкает…
и снова – шаги, шаги…
рассветное солнце покрашено в цвет фольги –
сереющей дымкой вползает на свой насест,
глядит на безумные лица, бетон, асбест,
на девочку с куклой. и девочка смотрит ввысь,
на пыльное солнце.
…
ТАК СТРАННО О ВОЙНЕ…
Порой страшнее, чем летопись войны – хронология её рикошетов, рассказ о тех людях, которые сами не воевали, но по какому-то несчастливому жребию попали под «раздачу слонов». И в этом плане очень «цепляет» стихотворение Тейт Эш «Её звали Вера…» Рассказ о маленькой девочке и её живой кукле, о том, как они попали в грязные паучьи лапы войны, и что из этого всего вышло…
Достоинство этого стихотворения – в том, что судьба человека здесь доминирует над военными реалиями, а сама война автором не конкретизирована – это может быть и Афган, и Чечня, и Беслан, и Украина, и просто криминальная разборка, когда неизбежно возникают невинные жертвы… Да и национальность девочки тоже не обозначена, что дает повод для универсального и широкого толкования этого стихотворения.
Нельзя рассматривать войну вне изувеченных судеб её не-участников. В названии стихотворения Тейт Эш проскальзывает «омонимический» символизм: девочку зовут Верой, но автор говорит о живом человеке в прошедшем времени, и это наталкивает меня на неожиданную мысль, что порой в жизни человека случаются события, которые приводят к потере имени. То есть перемена с человеком происходит настолько разительная, что старое имя уже плохо соответствует новой сущности. И тогда лучше его поменять. Или обозваться ником на период этого длящегося междужизния, междувременья. «Вера» – это ведь не просто имя… Это – олицетворённое будущее девочки. А теперь оно словно бы оборвалось, переименовалось после утраты матери и брата, размылось и стало невидимым. У девочки уцелела только её маленькая кукла – да и та ранена… На такое, даже в авторском пересказе, невозможно смотреть «нейтральными» глазами.
Какая удивительная авторская метонимия! Тейт Эш переносит страдания маленькой девочки на её куклу, и это вызывает у читателя ворох ассоциаций. Кукла – защитница, кукла – опора, кукла – душа… И дальше в повествовании девочка и кукла сливаются в одно лицо: «и девочка-кукла бежит от войны в себя». И понимаешь, что настоящий триллер – это не сама война, хроника боевых действий, а синдром войны, её последствия, хорошо темперированная третья сторона медали; то, что происходит потом – и, к сожалению, часто остаётся «за кадром».
Что же происходит с душой маленького человека, когда мир перевернулся? Она «повторяет заученные слова» – «только дождаться, не двигаться, не смотреть». Дождаться чего? Принятия этого страшного мира? Обретения хрупкого душевного равновесия? Но девочка не хочет и не может продолжать жить в этом чудовищном мире. Она потерялась, она – одна из тех многочисленных потерь, которые не обозначены ни в каких военных сводках… Она – на дне этого кошмарного сна жизни, её ступни уже омывают Летейские воды бездонного колодца, в который она так беспомощно, так бесповоротно угодила…
Ей страшно. Кто-то нашёптывает ей тихие слова. Внутренний голос? Господь Бог? Или Ангел-хранитель, её раненая кукла-душа? Небо бесстрастно взирает на земную трагедию: «не видно луне-бельму, как девочка с раненой куклой глядит в тьму». «Вера» – не единственное стихотворение Тейт Эш, где речь идёт о попрании беззащитного живого существа. Стихи Тейт Эш вызывающе кинематографичны. Явственно ощущается «раскадровка» текущих событий. Можно сказать, что в поэзию внедрены элементы высокого кинематографа. Поэт – сам себе кинорежиссёр. Снимать кино – занятие трудоёмкое и дорогостоящее, а тут ты просто рисуешь видеоряд, одновременно и рассказчик, и художник, и кинооператор. Тейт Эш заканчивает стихотворение растворением рифмы в пространстве и вынесенной, усечённой строкой. Открытая концовка даёт возможность читателю домыслить судьбу героини стихотворения.