В конце весны на переезд пришли, пиная мелкие камни, трое подростков и уселись неподалеку от насыпи на поваленную сосну. Они тут же выудили из мятой пачки сигареты и закурили, пуская дым и скосив на него глаза. Потом синхронно, будто этому действию предшествовала долгая тренировка, выпустили по плевку на зеленую траву и огляделись с выражением озадаченности, которое в сущности ничего не означало: в силу ли возраста или развития ребята именно так привыкли смотреть на людей и предметы; слегка приоткрыв рот и остановив на какой-нибудь точке застывший взгляд.
Подростков было трое: первый Саня Белавин, другой Артем Кихтенко, а третий Максим Онищук, любивший, чтобы к нему обращались Макс. Было видно, что ни тот, ни другой, ни третий не могут придумать, чем заняться, - помимо плевков и сидения на поваленном дереве. Хотя, когда выходили в путь-дорогу, кое-какие планы слабо ворочались в голове. Трое полагали, что на свежем воздухе нормально побазарят и выпьют пива или вермута. Но уже в самом начале выяснилось, что деньги, на которые рассчитывал Максим Онищук, достать не удалось. Вначале мать будто бы обещала подкинуть монет на выходные, но в пятницу прибыл папаша, до того отсутствовавший четыре дня, и у них с матерью начались разборки, причем такие, что снизу шарахнули чем-то тяжелым в потолок, в том смысле, что внизу тоже люди живут и что батя с матерью их достали.
За насыпью стоял редкий лес - преимущественной тонкие, чуть не прозрачные лиственные деревья, кое-где перемежаемые хвойными, в которых таилась тьма. Было еще довольно сыро, проталины, оставшиеся после зимы, блестели и источали едва заметный туман. Бросив хмурый взгляд на весеннюю природу, Артем Кихтенко вдруг со злобой выругался, а затем добавил тоном ниже:
- Пидорские почки-кочки, - хотя никаких почек им с их позиции видно не было.
За Артемом, товарищи знали, водилась эта черта: без видимых причин впадать в раздражение, почти что в ярость. Возможно, будучи от природы человеком хлипким, неспортивным, Артем таким образом компенсировал недостающие качества - силу и наступательный талант. В этом смысле он был, как полководец без войска и даже без лошади - однако с твердым намерением доказать всему свету, что он не знает поражений.
Макс Онищук примирительно сказал:
- Что толку кипешить. По-любому лучше, чем дома глаза мозолить.
Кихтенко вставил непонятно и зловеще:
- Да уж. Полюбасику...
Ну а Саня Белавин помалкивал. Не потому что ему, допустим, нечего было сказать, а просто не хотел связываться. Приперся в лес с двумя психами, значит нечего высовываться (а Белавин был убежден, что Кихтенко - псих, да и Онищук не лучше, хотя и тихий...)
Он улегся на спину и принялся смотреть вверх. Вверху ничего не было, кроме неба и одинокого облака, которое болталось, как хрен в проруби.
Белавин подумал, вернее, почувствовал: сейчас, сука, придираться начнет.
Само собой, мысль его касалась неровного и немотивированного поведения Артема Кихтенко. Так оно, кстати говоря, и произошло.
Артем довольно легко вскочил с поваленного дерева и для чего-то отряхнул колени. Потом с некоторой злобой бросил товарищам:
- Пойду разомнусь, а то вон, как Белас, в землю врасту.
Но вместо разминки расстегнул джинсы и, почти не отворачиваясь, начал мочиться на поляну, усеянную мелкими белыми цветами.
Саня Белавин сел, а потом лег на прежнее место.
Облака больше не было, от него остались редкие белые перья, которые плыли по небу, как по воде - довольно быстро и беспорядочно. Глядя в небо, поскольку больше глядеть было некуда, Белавин подумал, что неплохо было братана с собой прихватить. Кихтенко бы меньше выделывался. Но это была, скорее, утешительная мысль. Никуда братан бы с ним не пошел, он был старше Сани на четыре года, закончил шарагу (так они называли профтехучилище), а теперь работал на автозаправке и водился с мужиками, а не с пацаньем. Но однако, если бы все-таки пошел, Кихтенко не стал бы называть его Белас, поскольку братан мог бы принять это и на свой счет, так что Кихтенко бы не пикнул...
Мысли Сани Белавина летели медленно и лениво, но тут же и таяли в безвоздушном пространстве головы. К тому же внезапно захотелось есть, и вдруг Макс, будто поймав сигнал, объявил, что он знает, где поблизости можно достать жратву. Не бог весть что за жратва, конечно, но кое-какие запасы имеются.
- СкладЫ, что ли? - безразлично уточнил Кихтенко и прибавил, причем на лице его утвердилась брезгливость: - А срок годности? Там эта жратва, может, с первой мировой лежит.
Но Онищук терпеливо объяснил. Какая первая мировая? Лежат с советских времен, батя оттуда дважды приносил тушенку, вполне съедобную, кстати говоря.
- У меня батя говно в принципе не ест, - добавил Макс не без гордости.
- Что ж эту жратву никто больше не оприходует? - продолжал упираться, но больше для вида, Кихтенко. - Срок годности - хрен с ним, - задумчиво рассуждал он. - А как насчет радиации?
На лице Макса Онищука вдруг выразилась обида.
- Тут тебе не американцы, - заметил он. - Собственный народ не станут травить. Туда уж целый город тропинку вытоптал, может, давно хрен ночевал...
Так, сопровождая свои действия ленивой перебранкой, три человека, не сговариваясь, вернулись на заросшие травой рельсы и двинулись по деревянным шпалам прочь от места стоянки. Автобусная дорога, которая привела их к переезду, осталась таким образом за спиной.
... Было время, по железной дороге ходили спецпоезда. Обычно перевозки продукции производились по ночам, и, опять-таки было время, вдоль дороги выставлялась охрана. Эта охрана была скорее фактором условным, чем откликом на реальную угрозу, к тому же, имела налет некоторого, не совсем, впрочем, объяснимого, шика. Но постепенно от этого шика не осталось следа. Вначале захирело производство, и выработка продукции особого назначения упала ниже самой нижней отметки, поезда по железной дороге стали ходить не раз в неделю и даже не раз в месяц, а раз в шесть месяцев... в восемь... Охрана само собой исчезла еще раньше. Так что практически на глазах у поколения, не успевшего вырасти, не то что состариться, железная дорога травой поросла, шпалы подгнили и наполовину ушли в твердую, покрытую гравием землю. По этой дороге и тронулась в путь компания подростков. Они, как известно, решили добраться до бывших воинских складов, на которых, если верить слухам и домыслам, до сих пор водились не уничтоженные запасы продовольствия на случай непредвиденной военной угрозы.
Правду сказать, подростки, каждый сам про себя, смекали, что, скорее всего, эти разговоры - липа и блеф. Но во-первых, они и впрямь проголодались, а с другой стороны - не домой же было переться вот так не солно хлебавши? И вот, в плену этих путаных мыслей, ребята молча и довольно быстро шли по подгнившим шпалам дальше и дальше.
- Опана! - сказал через полчаса пути Онищук.
Он встал, как вкопанный, а за ним стали и товарищи.
На насыпи, довольно круто сбегающей на этом участке пути в сырую лощину, лежала перевернутая на бок деревянная лодка на три сидения, с ржавыми уключинами и одним веслом. Весло, впрочем, не было вставлено в уключину, а лежало немного поодаль, так что молодая трава и белые и желтые мелкие цветы наполовину скрывали его от глаз.
- Что за хрен собачий? - спросил с выражением недовольства Кихтенко. Как будто кто-то из присутствующих был виноват в том, что дурацкая лодка брошена гнить на дорожной насыпи... И это притом, что реки поблизости и в помине не было!
Порядком удивившись и временно позабыв про склад, трое сбежали вниз и молча оглядели необъяснимую находку. Лодка была как лодка, вроде скромного рыбацкого суденышка, на котором далеко не уедешь, однако легко выплывешь на середину озера или пруда, закинешь удочку... Да только не было рядом пруда, вот что. Ни пруда, ни озера, ни водоема.
- Необъяснимо, но факт, - громко сказал Макс Онищук, на минуту задумался и заржал.
Кихтенко же приблизился к лодке и пнул крошащийся борт ногой. Неизвестно, принес ли пинок Артему удовлетворение, но скорее все-таки нет, чем да. Результатом глупого и неосторожного удара оказался довольно сильный ушиб. Большой палец на правой ноге явно пострадал и почти сразу заныл мучительно и довольно сильно. Кихтенко мужественно крепился; нипочем не хотел признаваться товарищам, что повел себя дурак дураком, да вдобавок получил от идиотской лодки сдачу...
Две желтые бабочки-капустницы одновременно опустились на нос лодки, покрытый облупленной зеленой краской. Кто-то невидимый оглушительно жужжал в зеленоватом теплом воздухе. Пахло болотом, гниющими травами.
Осторожно пошевелив в ботинке больным пальцем, Кихтенко сказал:
- Валить надо.
- А тушенка? - удивился Макс Онищук. - Жрать охота.
- Дома пожрешь, - ответил Кихтенко.
Почему он уперся? с какой стати? Он и сам бы не мог сказать. Малообъяснимая тоска внезапно накатила на человека (а Кихтенко, не будучи слишком тонким или чувствительным, все-таки знал, что такое тоска. Было дело...)
Вдобавок ему подумалось - опять-таки без внешних причин - что того гляди сюда заявится охрана. И начнется... Составят акт, позвонят по месту учебы, родичам стукнут, это уж само собой... А у Артема и так имелся один привод в милицию (не считая второго, от которого его отмазала мать). Короче, валить по-быстрому от долбаной лодки... С неба она что ли свалилась? Или кто-то сознательно припер, чтобы ловить лохов вроде них?
Кихтенко недавно исполнилось четырнадцать лет, но у него были мозги, и обдурить себя он нипочем бы не позволил. Эта лодка - мерзость, изо всей троицы он первым и как-то сразу пришел к такому заключению. Или ушибленный палец тому способствовал?
Максим Онищук глубокомысленно высказался:
- Батя говорил, завхоз со складОв свиней держал. Не меньше пяти штук, соображаете?
Кихтенко неохотно сказал:
- Ты это к чему?
Макс на минуту задумался, и лицо его приобрело немного осоловелое выражение.
- У меня дядька в Елинском тоже свиней держал. А потом купил жигуль, а потом еще один, - сказал он, но как-то без прежней уверенности. Как будто вдруг утерял мысль, либо усомнился...
- А при чем тут лодка?
Этого Макс не знал, потому лишь пожал плечами.
Саня Белавин, до того помалкивающий, встал с травы, подошел к лодке и заглянул внутрь.
- Думаешь, бабки под сидением заховали? - криво улыбаясь, спросил Кихтенко.
Мимолетно он пожалел, что первым не осмотрел лодку. Не хватало только, чтобы Белас что-то нашел... Но откуда, блин?
- Гниль какая-то, - помолчав, сказал Белавин.
Он разогнулся и повторил:
- Бомжи тут ночуют, точно. Натолкали под лавку дряни со свалки.
Кихтенко брезгливо передернул плечами. Он боялся бомжатских завалов, поскольку боялся мышей, а в особенности крыс.
Макс Онищук зевнул.
- До складОв не больше километра, - сказал он и похлопал себя по бедрам. - Мотор надо погонять, - добавил он загадочно и громко засмеялся.
- Я с тобой, - откликнулся Кихтенко.
- Подожду здесь, - подал голос третий участник экспедиции.
- Посторожи корабль, чтоб не угнали! - сказал на прощание Макс.
И тут оба ушли, шурша ботинками по железнодорожному гравию. А Саня Белавин остался и вновь уселся на траву, прислонившись спиной к влажному ветхому деревянному борту.
Под скамейкой в лодке Белавин заметил одну вещь, и сразу прикусил язык. Честно говоря, этой вещи там быть не могло, да и нигде быть не могло. Не так уж Саня был глуп, чтобы не смекнуть... Однако - было или не было - он не поспешил объясняться с товарищами. Кихтенко, да и Макс Онищук не казались Белавину подходящими для хранения чужих секретов людьми. Вдобавок находка на короткое мгновение заставила Саню похолодеть. Он и сам бы не мог объяснить, что страшного или непоправимого сулила она ему. Среди прочей рухляди сверху валялся старый школьный рюкзак из оранжевой кожи и с изображением волка из "Ну, погоди!" Этот рюкзак он узнал бы среди груды любых рюкзаков, это был первый рюкзак, на который раскошелилась мать, и во второй класс он пошел уже не со старым портфелем брата, а с отличным рюкзаком, пальчики оближешь... Однако судьба вещи оказалась плачевна. Через неделю после начала учебного года оранжевый рюкзак с зубастым волком утопили в унитазе в школьном туалете на втором этаже, и доставать его пришлось самому мальчику, который, помнится, сухими глазами оценивал ущерб, не переставая надеяться, что рюкзак возможно отмыть, отчистить... К сожалению, мать не разделяла этих надежд. Получив мокрый рюкзак с тетрадками, она сгоряча влепила сыну затрещину, а потом молча вынесла вещь на помойку. И вот теперь волк из "Ну, погоди!" пялился на Саню со дна старой, прилетевшей с неба лодки.
Немного помедлив, Белавин вернулся на прежнее место; уселся на примятую траву, прислонившись к лодке спиной. Так и не прикоснулся к оранжевому рюкзаку. Саня был довольно брезглив и побаивался, что старый знакомец насквозь сгнил, и палец провалится в поверхность, как в кисель. Затем довольно неожиданно задремал и проснулся из-за звуков неизвестной природы. За его спиной кто-то шевелился, но слабо, едва слышно. Может, само собой поскрипывало старое дерево? Саня испугался и задрожал. Он пожалел, что не последовал за товарищами, направившимися к складам. И куда они подевались, кстати говоря? или и впрямь нашли пищевые запасы, а теперь сидят и жрут где-нибудь на лесной поляне, а про него и думать позабыли...
Странный звук повторился, и мальчик вжал голову в плечи. Боковым зрением он увидел, что рядом с ним стоит довольно высокая грузная женщина в плаще не по погоде и в коротких резиновых сапогах. Как видно, ее сапоги и издавали эти слабые поскрипывающие звуки.
Немного наклонившись вперед, женщина пристально и улыбаясь оглядела Саню. У нее было желтоватое лицо с несколькими очень глубокими, похожими на трещины морщинами.
Не без труда Евгения Андреевна разогнула спину и покачала головой с серыми, будто припорошенными пылью волосами. Саня Белавин почти сразу узнал ее, свою первую учительницу, которая говорила самым тихим голосом, каким только возможно говорить в школе. Некоторые одноклассники считали, что у Евгении Андреевны имелось какое-то ранение, то ли горло было прострелено при случайных обстоятельствах, либо поранилась ножницами, когда делала поделки из лесных материалов. Результатом был голос, тихий, как шепот, а то и тише шепота. Конечно, Евгению Андреевну давно бы уволили из школы, но она была учителем-ветераном, и тихий голос сходил ей с рук. За этот-то голос маленький Саня Белавин и любил ее, потому что дома едва не глох от резкого крикливого тона матери...
Евгения Андреевна доработала в школе до самой смерти, которая забрала ее неожиданно, в конце короткого рабочего дня в субботу. Учительница сидела за деревянным столом в маленькой учительской, а потом вдруг со стуком уронила голову на стол, заставив вздрогнуть своих коллег. Так и пришла к ней смерть, без предварительного предупреждения в виде болезни или хотя бы короткого недомогания. Саня Белавин, конечно, не знал подробностей, тем более, что к тому времени перешел в старший класс и редко видел Евгению Андреевну в школе. Зато теперь увидел, и довольно отчетливо. Она наконец перестала его разглядывать и стояла, полуотвернувшись от Сани и глядя через плечо на старую лодку. Казалось, ей и самой не верилось, что она прибыла на железнодорожную насыпь в этом гнилом суденышке... Зачем приехала - вот вопрос.
Подхваченный разворачивающимся кошмаром, как вольным ветром, Саня Белавин довольно уверенно, но тихо сказал:
- Садитесь, пожалуйста.
А сам мимолетно подумал: что же она стоит и стоит? она наверняка уже очень старая.
Но Евгения Андреевна отказалась сесть. Сделала это, впрочем, путем косвенных намеков, произнеся чрезвычайно тихим голосом несколько длинных, как в диктанте, предложений. Саня с огромным трудом разобрал, что придорожная рябина осветила воздух яркими огоньками. В изумлении Белавин облизал губы, а Евгения Андреевна приподняла ногу в коричневом сапоге и вошла в лодку. Саня видел, что она намерена устроиться в гнилом суденышке как следует, словно впереди долгое путешествие. Но усесться с удобством ей мешал оранжевый рюкзак, и вот она принялась с усилием двигать его по темной лодочной скамье. Белавин, сколько мог, следил глазами за действиями учительницы, а потом, стараясь не шуметь, а главное, не поскользнуться, начал медленно подниматься по крутой железнодорожной насыпи. Уже забравшись на самый верх, он оглянулся, потому что побаивался, что Евгения Андреевна потихоньку-полегоньку идет за ним. Но та сидела по-прежнему и знай себе двигала оранжевый рюкзак, будучи не в силах удобно расположиться на твердой скамье. Через полтора часа Белавин был уже дома, а еще немного спустя наскоро поел супа из рыбных консервов и едва не заснул прямо за столом, так что мать слегка перепугалась: выпил что ли? заболел?
Онищук вернулся из экспедиции с опозданием и едва живой от страха. Уже потом выяснилось, что тушенку они в конце концов нашли и даже сумели вскрыть банку перочинным ножом, а поев, зашвырнули в костер. После этого почти немедленно раздался взрыв. Но взорвалась не банка, а патрон, который невесть сколько времени валялся неподалеку от склада позабыт-позаброшен... Этот-то патрон и угодил Артему Кихтенко в висок. Глядя на повалившегося на бок товарища и на его заливаемый кровью лоб, Макс Онищук взвыл, а затем пустился бежать домой. Дома, едва ворочая языком, врал, что пытался оказать первую помощь. Но мог бы и не врать, потому что Кихтенко умер сразу, никакая помощь ему была не нужна.
Тамара Ветрова. Писатель, редактор, педагог, автор двух книг, постоянный автор нескольких литературных и специальных журналов ("Урал", "Человек и закон", "Магазин Жванецкого", "Русская жизнь"; "Искусство в школе"). Публикации в журналах "Зеркало", "Слово\Word", "Крещатик", "Кольцо-А", "Семь искусств" и др. Фантастика публиковалась в "Знание-сила: фантастика". Лауреат премии журнала "Магазин Жванецкого" (1999), шорт-лист премии журнала "Урал"(2011), шорт-лист Международной премии "Русский Гофман"(2016). Живу и работаю в Париже.
