Не имеет значение победа или поражение.
Значение имеет лишь смелость продолжать.
Уинстон Черчилль
Он заехал за мной очень рано. Только-только из-за ближней горы выскользнули первые лучи солнца и высветили рельеф областного аймака Гобь Алтая. Трудно назвать его городом, тем более областным центром. Две-три тысячи белоснежных юрт на пологом склоне невысокой горы и шесть трёхэтажных блочных зданий чуть выше по склону. Три дома для областного начальства, дом общественных организаций - почта, милиция и больничка. Два дома для советских специалистов. На противоположной стороне долины, не более чем в полукилометре от города, высились два искусственных холма, в чреве которых годами хранились огромные баки с тысячами тонн бензина и дизельного топлива… для заправки танков. Зачем и почему - никто не знал. То была великая тайна. Правда, жить по соседству с такой “тайной” было весьма опасно. Да кто ж обращал внимание на такой пустяк!
Белые конусы юрт оживляли унылый черный раскрас гор, располагаясь полукругом на почтительном расстоянии от жилья начальства. Между народом и начальством чернела каменистая площадь с огромным памятником монгольскому вождю. К приезду большого начальства верховые милиционеры гортанными воплями сгоняли из юрт краснощёких женщин. Выстроившись длинными рядами, под звуки больших барабанов, женщины мётлами очищали площадь. В связи с хронической нехваткой воды - очищали всухую. Поднимались тучи пыли, застилающие солнце. Проходил час, другой и пыль пластами оседала... на памятник великого воина тов. Д. Сухэ-Батора, коммуниста и личного друга вождя всех народов мира тов. В.И. Ленина, чем-то очень похожего на ещё более великого, эпохального Чингиз Хана. Личный друг Ленина естественно восседал на мощном коне с развевающимся победным знаменем и огромным мечом.
Он - начальник областного управления водного хозяйства тов. Алмас Лувсан. Третий человек в областной иерархии. До этого высокого поста был второй фигурой в области, в поте лица трудясь руководителем местного КГБ в звании полковника. По слухам за чрезмерное пьянство и беспримерное блядство был тихо снят и брошен на водное хозяйство. Невысокий крепкий, с тёмным от загара лицом, испещрённым многочисленными глубокими морщинами разной направленности.
Я - новый руководитель советских специалистов в аймаке. Мы спешили на приёмку скважин, обеспечивающих водой малочисленные группы населения и бесчисленные отары овец, табуны лошадей и верблюдов в долинах Чонгарского хребта. Путь долгий, утомительный. Дорог, естественно, нет. Степь!!!
Новенький советский ГАЗ-69, удачно прозванный «козлом» из-за непредсказуемой своенравности, трудолюбию и проходимости, пылил по каменистым тропам. Зябко, и я поначалу кутался в куртку. Но в Монголии солнце прогревает атмосферу быстро, и вот уже жара заставила раздеться. Я снял куртку.
- Что это у тебя с рукой, Эд...ард ….Израил….
Лувсан вновь запутался и в имени моём, и тем более отчестве. Никак они ему не давались.
- Фашистская пуля, - смеясь, сострил я.
- А почему у тебя такое странное отчество. Никогда не встречал. Ты что - не советский?
Я споткнулся с ответом, подбирая достойные выражения:
- Да нет, советский. Коренной россиянин и москвич. Еврей я, еврей. Есть такая нация, которая расселена среди населения многих стран. Так исторически сложилось. Мой отец получил имя по названию еврейского государства, когда-то существовавшего на берегах Средиземного моря. Было такое - Израиль. Вот так я стал Эдуардом Израилевичем.
Лувсан задумался. В его постоянно полупьяной голове крутились какие-то мысли и, наконец, он выбрал одну из них и облегчённо произнёс:
- Конечно, слышал и читал, что есть евреи. Много слышал. Однако люди признают, что вы очень умные и хитрые. Никогда не видел... живого еврея.
Прямодушно изъяснился внебрачный потомок великого кагана. И протянул руку. Как равный - равному.
- Мы с тобой, Эд...ард, братья по несчастью, - полковник в улыбке ощерил рот, блеснув золотом маленьких прокуренных зубов. - Ты еврей, а я уйгур. Люди без родины...
Я не стал вдаваться в подробности, уж слишком мало знакомы, да и прежняя его должность настораживала. Но “признание” полковника сдружили живого еврея и вечно полупьяного уйгура. Особенно после того, как случились две весёленькие истории.
КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Помните, как из-за пустяшного выстрела принципиального серба Гаврило возникла первая мировая война. Вторая была вызвана более весомыми причинами. А вот начало третьей могло возникнуть в результате обычной пьянки советских офицеров, случившейся на границе Монголии и Китая. Я не шучу. Расскажу всё без утайки.
В лето 1973 года бурил скважины в дне пути от города Булгана, что на границе с Китаем. А две другие мои бригады бурили рядом в 3-5 км. На четвёртый день примчался бурмастер с соседнего станка, Игорёк, и сообщил, что заклинило трубы и, как они ни старались поднять колонну, ничего не получалось. Я приказал Игорьку и его помощнику Коляну, давнему другу и отчаянному охотнику, ехать на базу, в город, за специальным подъёмным оборудованием. Ребята обрадовались. Домой! К ласковым женам! К борщу с халявной бараньей грудинкой… Прошло двое суток. Ни Игорька, ни Коляна. Я забеспокоился. Обсадку могло заклинить навечно. Да и было от чего беспокоиться! Знал взрывной необузданный характер своего бурмастера.
- Изральич! Смотри! Кто-то пылит к нам, - произнёс Коля-геофизик.
Машина быстро приближалась. Из тучи пыли выскочил шофёр моего начальника Лувсана и, громко крича, подбежал к нам. Он плохо говорил по-русски.
- Дарга, дарга, - орал шофёр, и от волнения у него дергалась левая щека, - русский стреляет, другой русский, однако, тоже стрелял, много стреляли, китайцы на границе поднялись. Война, однако. Лувсан сказал быстро в город. Давай, бросай, поехали… Я показать короткая дорога.
Мы остолбенели. Какая война? Но мысль о сыне и жене сработала молниеносно, и уже через десяток минут две машины закрутились по долинам. Прибыли к вечеру субботнего дня. В городе тихо. Даже собаки куда-то попрятались. Шум доносился с юга, с китайской границы. Я было направил машину к дому, где жил, но шофёр Лувсана вновь грозно закричал:
- Нет дом, дарга. Нет! Лувсан ждёт. Давай быстро. Твой жена и чичик всё хорош, хорош.
Тут вдруг со стороны границы услышал короткую автоматную очередь. Ещё одну. Затем два выстрела из ружей. Ветер донёс какие-то крики, показалось - женские вопли. Дорога привела на очередной холм. Мы остановились, и я в мощный бинокль стал разглядывать окрестности. Господи! За пограничной рекой открыто копошились сотни китайских солдат и военная техника.
- Это что, китайцы? Что случилось? Кто стреляет?
- Это твои русские стрелять, женок наказать, - непонятно ответил шофер, - ехать, ехать быстрее, тебя очень ждут.
Каких женок? Сердце в предчувствии беды заныло.
В ярко освещённой приёмной крошечной больницы толпилась областная власть во главе с полковником Лувсаном. На двух столиках дымился чай. Рядом с Лувсаном сидел незнакомый российский капитан, безвольно опустив плечи и глаза. За ним у стены стоял наш солдат. Маленький такой, мухортенький, конопатенький, в мятой форме, значительно превышающей его естественные размеры. Он стоял навытяжку и бессмысленно, в упор смотрел вперёд. Полковник встретил словами:
- Твои мастера однако бесстрашный охотник. С дробовиками против автоматов не всякий полезет… Плохо, что китайцы всполошились. Видно, заметили ваших военных в форме и военные машины. А тут ещё стрельба из автоматов. Звонили и требуют объяснений. А мы сами не знать, в чем дело.
Многоопытный Лувсан тревожно посмотрел на меня и произнёс начальственным тоном:
- Ты, Эд...ард, руководитель, однако, всех русских. Тебе и отвечать за эту стрельбу. Такого ещё не было у нас. Но ты нам очень полезен. Возьми-ка капитана и солдатика. Выйди с ними, и пусть расскажут тебе, своему соотечественнику, всё, что произошло. Нам боятся, однако, сказать правду. А мне нужна точность. Так что, давай быстро разберись, пока я не принял крутых мер. Тогда обратную дорогу будет трудно сыскать. И я уже не смогу тебе помочь. Ты понял. Один звонок в Улан Батор и тебя нет... И здесь, и в Москве.
Я молча кивнул и мы вышли с капитаном на воздух. За нами, как оловянный солдатик, последовал конопатенький.
- Ну, что тут рассказывать. Мой шофёр лучше всё знает. Вы представляете, в сорокаградусную жару, почти весь день, происходила стрельба прямо над дымящимся, несмотря на вентиляцию, хранилищем бензина и дизельного топлива, и в любой момент могла произойти катастрофа. Взрыв смёл бы весь городок... Да и на китайцев перекинулся бы. Мы же на пороховой бочке.
- Вы давайте конкретно. Почему вы здесь? Какое хранилище?
- Этого я вам, гражданскому, не могу сказать. Просто знайте, что время от времени мы приезжаем, чтобы протестировать качество хранящегося здесь топлива. Вчера подъехали к городу на двух спецмашинах. На одной - шофёр, я и два старлейта, Егоров и Беридзе. На второй - химлаборатория. В километре от города встретили двух русских женщин. Милые такие, простенькие. Вышли размять ноги, разговорились. Оказалось, жены ваших специалистов, которые где-то бурят скважины на воду. У одной такие нахальные, голодные глаза. Я сразу заметил. Ну, парни мои и завелись. Беридзе особенно. Он по этой части большой специалист в полку и не раз был бит, но всё не унимался. У меня болела голова. Шестьсот вёрст по жутким ухабам кого угодно в могилу сведут. Отошел и прилёг. Вскоре слышу заразительный женский смех. Ну, думаю, мой химик начал опробование и теперь уже не отстанет, пока досконально не изучит физический состав натуры.
- Хорошо объясняетесь, капитан.
- Да я здесь случайно. Окончил московский МИТХТ и сразу загремел в армию. Ну, поговорили мои старлейты минут десять, и мы помчались на техпункт. Он на холме. Там построена маленькая казарма с кухней. Продукты с нами. Приехали. Стало темнеть. Сразу сняли пломбы с горловины подземного хранилища. Проверили вентиляцию. Почти в пределах нормы. Лишь правый танк немного дымил. Одного шофёра отправил кашеварить, вот его за дровами, а сами стали раскладывать спецодежду, маски, портативную химлабораторию, чтобы завтра поутру отобрать пробы и прочие дела. Утром и начали работу. Думал, к вечеру управиться и следующим днём, воскресным, домой. Смотреть-то тут нечего. Пустыня. Зато знатная охота. Тут и начались странности. Вскоре Беридзе заявил, что концентрация основного лабораторного реактива резко повысилась, и потребуется много времени для его очистки до нормального состояния. «Так что, капитан, - заключил он с непонятной усмешкой, - зарядим хлористым углеродом, подождём, а вам пока можно поохотиться». Он знал, чем меня выпроводить. Я, честно говоря, обрадовался. Моя единственная страсть - охота, а Монголия богата зверьём. Походил, походил, взял ружьецо, объяснил своему шофёру примерный маршрут, на всякий случай, и пошел. Вот и всё. Остальное расскажет рядовой Поддубный.
Я нервно расхохотался, услышав фамилию тщедушного солдатика. А тот встрепенулся и скороговоркой начал.
- А чо рассказать-то? Стыдно прямо, товарищ капитан. Про такое говорить.
- Ты не виляй, Поддубный. Это приказ. Повтори с подробностями всё, что видел.
- Ну, вы ушли, а мы с Митькой сели в кухоньке, чтобы не мешать товарищам офицерам. Вскоре Егоров зовёт Митьку, то есть солдата Митрофанова. «Ты, говорит, быстренько рули-ка в магазин. Вот тебе деньги, купи архи и тушенки. Давай, брат. И капитану молчок. Понял. Исполняй!» Я остался на кухне. Вдруг, смотрю, по тропинке к нам поднимаются те две бабёнки, извините, женщины, которых мы повстречали вчера в степи. Такие все расфуфыренные, напомаженные. И прямиком к нам. Ну, думаю, счас начнётся кувыркаж. Но такого, товарищ… - Солдат посмотрел на меня, не зная, как назвать, но чувствуя важность моей персоны, откашлялся и продолжал: - Никак не ожидал. А Беридзе специально выпроводил вас, товарищ капитан. Это точно! Ну, дело солдатское, служи да помалкивай. Значит, дверку я им открыл, а сам было на кухню. Но одна тут же сказала. «Ты, милёнок, пойди лучше куда-нибудь, а то лишние глаза да уши не нужны нам». Я прямиком было в степь, но солнце жаркое. Тогда устроился в трансформаторной будке, то есть в сарайчике, что рядом. Он на бугорке и из него, как на ладони, всё видно, что делалось в комнате. Ну, в той, где они с бабами засели. Ну, прилёг, значит. Тут Митька подъехал. Я ему свистнул и тихохонько сказал, чтобы водку на кухне оставил, а сам давай ко мне. Митька бывалый, всё сразу скумекал. Ну вот, так и лежим в сарайчике. Я задремал. Тут услышал бабьи визги. Повернулись мы с Митькой, конечно. Смотрим в оба глаза. Мать родная... А они вчетвером, голые, в чём мать родила, сидят на лавках и закусывают. Женщины пьют наравне, что товарищи офицеры. Трогают друг друга за эти, ну за органы, поглаживают и выпивают. Чокнутся стаканчиками, выпьют, потом погладят, подёргают, поцелуют в эти органы и опять наливают. Я аж вспотел от волнения, товарищ… - Он опять вопросительно посмотрел на меня. - Вот так, почитай, с полчаса. Потом разом вскочили, обнялись вчетвером, прижались и давай танцевать под свою музыку. Ну ту, что джаз. А дальше! Дальше не могу рассказывать. Такой срам начался, товарищ капитан. Не могу говорить... - Поддубный покраснел, обильно вспотел, поперхнулся. - Ну, в общем, попадали на одеяла и начали вчетвером этим самым заниматься. Не знамо, кто с кем, кто на ком. Беридзе, сильно пьяный, всё командует: «Егорушка, наяривай...» А товарищ Егоров, видимо, настолько выпимши, что с колен с трудом поднимался. Заливался смехом и всё что-то кричал. И тут, обернувшись, я обомлел. По той же тропиночке, осторожненько так, поднимаются два мужика. Вижу наши, русские, незнакомые. С ружьями. Я толкнул Митьку. Мы сразу всё сообразили. Мужья, значит, проведали. Бежать в степь за вами не могу. Они увидят и могут пальнуть. Мужики, видать, серьёзные, обозлённые. Да и то сказать, власти-то советской здесь нету. Делай, что хошь. Притаились и ждём. Это точно серьёзные мужики, товарищ… потому как ворвались в комнату и сразу, с ходу, двумя-тремя ударами, наотмашь, по-таёжному, положили товарищей старших лейтенантов и давай дубасить баб. Визг поднялся несусветный, кровь брызжит во все стороны. Тут я сказал Митьке, что дело пахнет керосином, и потому подамся вас искать, товарищ капитан. Примерно-то знал, куда ехать. Ну и по-пластунски эдак добрался до машины и - в степь. Ну вот и всё, товарищ … - Конопатенький Поддубный опять запнулся, глядя на меня. - Больше ничего не знаю. Как там Митяй, а? А, вот ещё что. Вспомнил. Отъехав чуток, услышал выстрелы, короткие автоматные очереди и одиночные выстрелы из ружей.
Помолчали. Тут капитан обратился ко мне:
- Он меня встретил, коротко объяснил ситуацию, и мы поехали в город. Сразу. А перед городом нас и взяли милиционеры. Ужасная история. Господи! Все мои надежды рухнули.
- Да, вы не о себе думайте, капитан. Там стрельба идёт. И китайцы подтягиваются. Того гляди, в городок войдут. Я так думаю, что стреляли и мои буровики, а они отличные охотники.
В это время к больнице подъехала закрытая милицейская машина. Поначалу, сгибаясь в пояс, вышел длинный тощий солдат Митрофанов. Его никто не охранял. Он был спокоен и серьёзен, словно давно собирался идти с повинной. Увидев нас, тут же подошел к капитану и отрапортовал о прибытии. Затем выволокли женщин. Смотреть было и жалко и смешно. Лариска шла, гордо подняв окровавленное лицо, не прикрывая голое тело. Шла, как Космодемьянская на виселицу. Вторая, тихая Вероника, мельтешила руками, стараясь прикрыть то лицо в одном огромном сине-фиолетовом подтёке, то обнаженные груди и низ живота в живописных порванных трусиках. Затем малорослые монголы выволокли двух российских чудо-богатырей в кальсонах и наручниках. Светловолосого огромного Егорушку, смотревшего обалдевшим дурашливым пьяным взглядом. Его с трудом тащили четверо милицейских. За ними гордо, со злой усмешкой на тонких окровавленных губах (видимо, сопротивлялся) самостоятельно передвигался, припадая на раненую ногу, чёрный демон из Закавказья, гражданин Беридзе. Его когда-то белые кальсоны были обильно замазаны кровью с глиной. Вся живописная группа молча прошла в больницу. Я сказал Митрофанову остаться и подробно рассказать остаток удивительной, леденящей душу истории.
- Когда Поддубный уполз, - начал длинный Митька, - я засел в сарайчике и начал наблюдать. Всё, как на ладони. Те двое, гражданских, вошли осторожненько, прямо как охотники. Зашли и на момент остолбенели. Но не надолго. И началось мордобитие, а позже стрельба. Голых-то легко бить. Голый ведь не думает о защите, а лишь бы что-то найти и срам прикрыть. А гражданские оказались крепкие парни. Сразу прикладами, привычно, положили военных, а бабы попрятались по углам. Они их стали выволакивать и бить. Зверски били. А тут наши офицеры немного очухались и, прихватив один автомат, выбежали и - напрямки в мою сторону. За сараем там был бугорок. Вот там они, совершенно голые и пьяные, заняли оборону. Прямо в двадцати метрах от моего сарайчика. Ну, и гражданские стали по ним палить. Но с умом. Поверху бьют. Не дают подняться. Егоров, так тот совершенно невменяемый, лежал носом в песок, не шелохнувшись. А Беридзе крутился, как волчок, и отстреливался короткими очередями. Тут вскоре и милиция подоспела. Я по-пластунски отполз подальше и сдался милицейским. Стал рассказывать, а они ничего не понимают. Только кричат нашим и махают руками. Ну чтоб, значит, прекратили стрельбу. И сдались. Первыми сдались гражданские. Вышли из домика с поднятыми руками. А потом и офицеры…
Когда буря немного улеглась, выяснилась трагикомическая, древняя как мир, картина произошедшего. Два моих мастера, радостные и возбуждённые, примчались домой. Мускулистого Игорька встретила девятилетняя дочка. «А мамка где?» - с порога закричал радостный папка, вожделея борщ и мамку. «А мамочка пришла с каким-то незнакомым дядей военным, русским, оставила мне кушать и сказала, что придёт вечером, только поможет дяде с переводом на русский и вернётся». Папка, хорошо изучивший нрав жены, заскулил от боли, схватил ружьё и выскочил на площадку. В этот же миг из соседней квартиры выбежал и Колян, второй мастер, с искаженным от злобы лицом. И тоже с ружьём. Посмотрев друг другу в глаза, всё моментально поняв, два оскорблённых до глубины души буровых мастера, закалённые таёжными российскими законами, забыв, что они на территории иностранного государства, помчались мстить. Быстро нашли точку расплаты. В магазине им сообщили о солдате, взявшем много водки и тушенки. «Туда пошел. Вон туда. На машин», - рассказала продавщица. Жажда мести и жара распалили чувства. Помутили разум. А представшая во всей красе картина групповой оргии ничего не ожидавших голых людей в самый разгар интимного общения потрясла мужей. Они вообще перестали соображать... Первые выстрелы разбудили вековое молчание степи. Но не озадачило горожан айратов. Мало ли бродит охотников по степи. Но когда послышались автоматные очереди, вот тут всполошилась вся немногочисленная милицейская рать. А главное, китайские пограничники. Они увидели военные машины и вызвали подмогу. Приготовились, наверное, к обороне. Руководимые доблестным Лувсаном милиционеры быстро окружили место яростного сражения. И вдоволь насмеялись, увидев, как двое белых старших братьев, офицеров советской армии, голые, с автоматом, яростно оборонялись, заняв на вершине холма круговую оборону. Наступали, под женский вой и визги, двое знакомых русских с ружьями. Гражданские непрерывно стреляли крупной дробью. Как на медведя. Правда, поверх голов. А им отвечал один голый офицер короткими очередями и что-то возбуждённо орал. На непонятном языке. Он был по пояс залит кровью и сильно хромал. Доблестный Лувсан был вынужден послать трех дрожащих от страха милиционеров с белым флагом, дабы разъединить противоборствующие стороны. Бой пилигримов прекратился. Лувсан привёз пленных и приказал военным, как можно быстрее убираться из города, а по приезду написать рапорт своему начальству, что рана, мол, случилась на охоте. Случайно. Моих мастеров, под мои гарантии, отпустил по домам.
- Забудь об этом инциденте, Эд..ард. Забудь. Не было ничего. По пьянке твой мастер стрелять.
Он зло засмеялся. Город погрузился в тишину. А я два дня с тоской ожидал своей участи. Лувсан молчал, но на третий день, при встрече, вдруг издевательски заметил:
- Да, Эд...ард, ты не воин. Однако, сильно мирный человек, а твои мастера хорош бойцы. А вот боевые офицеры отчаянный народ. Как монгольский бандит. За день двух женок увёл и сделал двух чичика. Герой, однако! С китайцами договорились. Сказал, что офицеры, мол, заблудились. Поехали на охоту и заблудились… Всяко бывает.
У меня отлегло от сердца. Мудрым оказался Лувсан. Замял дело. Да и то понятно, что мог и сам погореть окончательно. Лувсан вернул нас к буровым станкам. Мы рьяно и молча продолжали работу, обеспечивая водой единственное богатство малочисленного народа - многочисленные стада жаждущих животных.
Лишь молва ещё долго гуляла по степи, и встреченные в командировках айраты, угощая кумысом, издевательски улыбались, спрашивали о здоровье жен моих мастеров и чмокали от смеха губами...
Вот так был потушен в зародыше источник третьей мировой войны.
КАК Я СЛУЖИЛ... ШПИОНОМ
Неприятно зимой в Монголии. Особенно в Гобийских степях. Раздолье для ветров. Летом - жарких, иссушающих, зимой - леденящих кровь. Такое впечатление, что страна - система гигантских аэродинамических труб, сквозь которые несутся бури со всей планеты. Дуют сверху, со всех боков и даже снизу подбрасывают. Дуют ветры, и некуда укрыться путнику. Страшно! Слышится в степных бурях говор духов. Чудится, рядом играют на многих инструментах. Видятся уставшему путнику сквозь завывания злые демоны… Но есть период, когда наступает блаженство в степи. По весне на короткое время Творец открывает врата рая. Степи покрываются буйным разноцветьем трав и цветов, теплые дожди наполняют реки, зеленеют горы, и счастье размножения всецело заволакивает разум людей и животных. Все торопятся, ибо вот-вот врата захлопнутся, и горящее солнце, а затем трескучий мороз выжжет землю и реки. Останутся родники (кучкудуки), намекая, что в глубине, в недрах гор, много чистой воды. Её, родную, подземную, мы и искали.
Однажды неоценимую помощь в поисках воды нам оказал, сейчас будете смеяться до упаду... полковник областного КГБ и по совместительству начальник водного хозяйства всё тот же Алмас Лувсан. Мастер на все руки. Об этом поразительном факте расскажу леденящую душу роковую историю.
Мой начальник, полковник Лувсан, потомок древнего рода из Тангутского царства, каждый раз, будучи в сильном опьянении, с гордостью в озверевших глазах похвалялся предками и успехами в войнах с монголами и китайцами. И всегда приговаривал, особенно после увольнения с поста начальника КГБ:
«Они не смогут без меня. Не смогут. Эти нищие айраты. Ещё придут и с поклоном пригласят тангута. Я знаю, Эд...ард, знаю это племя». Лувсан знал историю своего народа и помнил старинные хроники. В частых беседах рассказывал много любопытного из старинных фолиантов. Видимо, под влиянием услышанного у меня и возникла сумасшедшая идея. А не сможет ли мой друг, используя свои каналы, достать рукописи купцов и карты древних караванных шелковых путей, отметив хотя бы примерное местонахождение городов, рек и озёр, но, главное, оазисов, особенно в западном Гоби? Где мы сейчас находились.
Он вытаращил на меня глаза и долго, изучающе вглядывался, стараясь докопаться до причин любопытства.
- Всё очень просто, - я помог ему, - все оазисы расцветали на речных и родниковых водах, первого признака наличия подземных вод, а города и посёлки обязательно строились на берегах рек или озёр, и потому современные сухие и безжизненные русла и озёрные впадины тоже зачастую верный признак наличия грунтовых, а, возможно, и артезианских вод. Это же перевыполнение из года в год планов обводнения земель вашего аймака и… повышение вашей авторитетности, влиятельности. Но главное, вы будете вечно знать, где пасти ваши личные стада и где ставить юрты вашим родственникам. Это пополнение семейных стад блеющими овечками и молочными кобылками. Мы же должны помогать друг другу, как старший брат младшему. Я не забыл вашу помощь в том случае, с военными.
Мы расхохотались и, встав, театрально в почтении склонив головы, важно пожали руки. И вдруг серьёзно посмотрев на меня, полковник произнёс.
- Хорошо! Мы тебе поможем.
Я поразился: - Кто это мы?
- Мои друзья из Урумчи. Одному мне такая задача не по силам. - Я было вновь хотел задать вопрос, он повис на языке. - Больше пока не надо спрашивал. Но только отныне ты не должен своим начальникам в Улан Баторе рассказывал о наших разговорах по данному вопросу. Это уже политическое дело. Урумчи - это Китай, с которым у нас, да и у вас, плохие отношения. Это уже шпионаж. Ты, наверное, понимать, как это опасно.
Тогда я и предположить не мог, в какую яму проваливался по недомыслию. Бывший полковник, поверив мне, всерьёз воспринял мою идею, став первым в мире чекистом-георазведчиком. Он-то по собственной воле стал, а вот я вляпался по уши, невольно приняв активное участие в разведывательной международной операции. Настоящей, взаправдашней. Вскоре леденящая душу история, буквально роковой заговор, вошла в активную фазу. Лувсан действовал решительно, подняв на ноги влиятельных друзей из Урумчи (Китай). А я, поняв наконец масштабы и серьёзность проблемы, был не на шутку и устрашен, но более, по ветрености молодой, увлечён. И не столько романтикой шпионских страстей, почему-то опасность не подозревал, сколько профессиональным любопытством. Поиском подземных вод по древним картам и рукописям. По ночам даже грезился образ руководителя Манхэттенского проекта Роберта Оппенгеймера, тайно передающего чертежи атомной бомбы тов. Лаврентию Берия. Вот и мне, новоиспеченному Лаврентию, вскоре были переданы карты-схемы и выписки из старинных рукописей. Передача прошла точно, как показывают в детективном кино. В машине марки “советский козел”, в первозданной степи, вдали от людских глаз, не считая беркутов, парящих над нами. Карты были аккуратно начертаны тушью на белой плотной бумаге со множеством различных красочных условных обозначений. Я буквально обалдел. Рисунки карт сначала показались картинками из китайских книг, выполненных кисточками вручную. Я их нередко видел в монгольских музеях. Приглядевшись, понял, что рисовальщик - профессиональный топограф, а пояснения к карте написаны на отличном русском языке. Мелким-мелким шрифтом.
«Да, игры закончились» - впервые мелькнула опасная мысль. Мой обалдевший вид развеселил Лувсана. Он горделиво заметил: - Ты, однако, мало знаешь о нас, уйгурах и тангутах.
Он был прав. До командировок в Алма-Ату в 1965 году, вообще, ничего не слышал об уйгурах. Лишь позже, увлекшись книгами мудрого Гумилёва, узнал об истории народов Великой степи, в том числе и уйгуров. Узнал и о жутком истреблении уйгуров воинами Чингиз Хана, а шестью столетиями ранее поголовным истреблением мужчин-уйгуров по приказу китайской императрицы У Цзэтань.
- Да, крепко досталось вам, - как-то в командировке сказал Лувсан, - в этом истории наших народов схожи. - Ты наверное знаешь об этом?
- Да, знаю. С тех пор китайцы и монголы наши извечные враги. Первые откровенно, вторые тайно. Мы большой народ. Нас сейчас около 20 млн. человек. Почти все проживают вот тут под боком, в Синьцзяне. Китайские репрессии вынудили наиболее мудрых бежать за границу. Там, в странах Европы, в основном в Турции, образовались общины, крепко между собой связанные. Появился у нас и вождь - философ и поэт Айса Альптекин. Тоже живёт в Турции. Мудрый-то он мудрый, но вот проповедует постепенное мирное обуздание китайской агрессии, создание автономной и полноправной республики в составе Китая. Мирным путём, однако, хочет... В составе кровожадного Китая... Не получится.
Тут мой разведчик замолчал и помрачнел. Я терпеливо и молча слушал, порой поддакивал, давая понять о моём якобы неослабном интересе. Поймав момент, спросил:
- Скажи, Алмас, - здесь обстановка позволила перейти на «ты», - как понимать условные обозначения, но главное, как привязать их к конкретному современному рельефу. Прошло-то ведь более тысячи лет с поры рисовки карт.
Полковник всё понял, замкнулся на минуту, напряженно посмотрел мне в глаза и вдруг широко улыбнулся.
- У тебя, однако, открытая душа, Эд...ард. Как наша степь. В ней нет лукавства и тайн.
- Я это вижу. Зато много упорства и изворотливости. Ты не политик, ты коммерсант.
- Хорошо! Давай разбирать будем. Условные обозначения перерисованы из старых хроник. Они не помогал в привязке. Только рельеф гор, русла рек и озерные котловины, но главное, древние названия этих форм рельефа. Это единственно надежно. Давай думай вместе.
Думали долго, прикидывая и так, и эдак. Алмас отлично разбирался в топографических картах, древней топонимике. Но уверенности не было ни в каком из вариантов. Спорили, смеялись, воображая себя кладоискателями. В какой-то момент почувствовал, как слабеет интерес моего чекиста к проблеме. А геолога, то бишь меня, захватило всецело. Понимал перспективы. Романтика поиска заложена в душе профессионала-геолога.
- Ты пойми, Алмас, - убеждал я друга по несчастью, - пресная вода, как месторождение золота для вашей зоны. Великий Леонардо да Винчи, друг обиженных и угнетенных, сказал, что воде дана волшебная власть быть соком жизни на земле. Кто владеет водой, тот самый богатый и самый влиятельный. Если найдём, то всё будет принадлежать только тебе. Ни одна живая душа не узнает. Я через пару-тройку лет уеду и забуду, а ты будешь ждать лучших времён, имея точные координаты какой-то части месторождения, и знать запасы пресных вод. Но нужно полу-правдой заинтересовать первого областного секретаря. Ты же говорил, что он очень влиятельный в Улан Баторе. Подумай! О месторождениях, тем более запасах, ни слова. Просто говори о сложности геологических условий поиска вод и хвали меня как профессионала. Понадобятся большие объёмы бурения скважин, дополнительные станки, компрессоры, топливо, буровые мастера. Это может дать только он.
Полковник сопел, сморкался и думал. Видимо мысль, что в сундучке будет лежать карта золотых сокровищ, которая при случае может решить карьеру его и потомков, будоражила сознание. «Да, конечно, - думал тангут, - надо косвенно вовлечь и первого секретаря… Отличная мысль. С другой стороны - не найдёт “золото” друг по несчастью, ну и чёрт с ним. Никто ведь никогда не узнает».
Я понимал его колебания и продолжал давить:
- Надо отписать твоим друзьям в Урумчи. Чего от них дополнительно требуется. Слушай и запоминай. Хроники нередко писались странствующими купцами-путешественниками. Вот они нам наиболее интересны. Наверняка, во время дневного перехода такие люди зарисовывали и описывали что-то резко выделяющееся в рельефе, как правило имеющее в народе название. Как ориентир, понимаешь. Что-то замечаемое издалека и служащее признаком проводнику каравана. Очертание горы, хребта, ущелья, расположение колодца, его водообильность во времени суток или сезона, местные названия гор и колодцев, рек и озер, которые могут остаться в памяти людей, и пр. Это ценные для нас зацепки.
- Не так всё просто, Эд...ард. Дорога туда-сюда полна опасностей. Твои русские и монголы поссориться с Китаем. Вот те и усилили контроль за границей в западных сомонах. Опасно, однако. Опасно! Даже аратов, которые ищут пропавший скот, охотников, по семейным делам - всех проверяют. Люди боятся нести письма.
Он замолчал. Вышел из машины. Обернувшись, злобно сказал:
- Значит, обещаешь золото в сундучке, - и так посмотрел, что у меня от страха затряслись поджилки. Никогда такого не было, а тут понял, что шуткам конец, что вляпался в “историю с географией”, что назад дороги нет. Что стал активным шпионом. За просто так. За бесплатно! Съёжился, вцепившись в руль, и, оправдываясь, заговорил, вновь перейдя на официальное “вы”.
- Вы должны понять, что это всего лишь моя идея, геологическая, возникшая по аналогии, и ничего конкретного я пока сказать не могу. Во всяком случае, сейчас.
- Ты вот не можешь сказать, а сидеть-то ведь нам придётся по статье “государственная измена”, - и он процитировал, - ...за умышленно совершенное деяние… Умышленно, Эд...ард.
Он замолчал и вдруг внезапно засмеялся, закашлялся.
- А к первому секретарю пойдём вместе, когда ты почувствуешь, что наткнулся на “золото”. И сам будешь говорить свою полу-правду. При мне. Понял!
Прошло три месяца. Жизнь моя превратилась в кромешный ад ожидания. То ли вестей из Урумчи, то ли ареста и высылки под конвоем в Россию. Жена пытливо выспрашивала, чувствуя бабьим сердцем, что творится нечто ужасное. Но я, обычно словоохотливый и болтливый, молчал, как рыба на песке, широко и бессловесно разевая рот, потому как перед глазами светились слова ... «умышленно совершенное деяние». Молчал и Лувсан, лишь порой, мне казалось, бросал презрительный взгляд. Говорили об обыденных мелочах. Но я ждал, и напряжение росло.
Навсегда запомнил день, когда поехали в обычную командировку. Необычным было отсутствие шофёра. Я почувствовал тревожное и молчал. Машина привезла в отдаленную юрту. Нас ждали двое и два коня у коновязи. Один, сгорбившись, возился у печки, готовя чай, и по облику походил на нищего арата, судя по грязному ватному дээлу. Равнодушным взором скользнул и молча продолжал возиться у печки. Другой стоял при входе, пристально всматриваясь. Высокий, со светлым вытянутым приятным лицом, в очках, в изящном коричневом халате с косым бортом. Он приветствовал по монгольскому обычаю, но затем широко улыбнулся и, шагнув вперёд, крепко обнял моего полковника как старого знакомого. Они заговорили и по тональности фраз и по тому, что всё ещё стояли, обнявшись одной рукой, было понятно, что это редко встречающиеся друзья.
Я чувствовал себя неловко, не понимая языка, не зная, как себя вести. И вдруг до слуха донёсся идеальный русский язык с московским прононсом. Удивился ещё больше, услышав стиль обращения.
- Добрый день, Эдуард Израилевич. Рад вас видеть. Здесь несколько неуютно. Уж извините, но зато безопасно. Так просил Алмас. Не удивляйтесь моему неплохому московскому произношению. Шесть лет в Москве, в Институте восточных языков многое значат. Меня зовут Энвер. Энвер Атабаев.
Сквозь очки внимательно изучали глаза, не стесняясь, рассматривая от пояса до лысеющего черепа. Ровный, негромкий голос завораживал, возникал образ школьного учителя. Так про себя его сразу и обозвал. Голос учителя успокаивал и привлекал. «Опытный оратор» - подумалось мне.
- Ваша идея актуальна и в не меньшей степени, как нам думается, значима не только для Гобийской степи, но и для южных и восточных засушливых пространств Уйгурии. Это главные сельскохозяйственные провинции моей страны. Наличие больших запасов подземных пресных вод в Восточном Туркестане могут в дальнейшем послужить значительным фактором в будущей нашей политической борьбе. Не скрою, мы поначалу просто отписались в угоду уважаемому Алмасу, потом поняли важность проблемы, экономическую и политическую, и приняли решение непосредственно участвовать в проекте. Поэтому я здесь, и со мной материалы, которые мы готовили. Извините, но среди нас не было геологов…
«Как гладко говорит. Как на учёных советах в моём НИИ». Эта мысль окончательно разрядила напряженность. Улетучились мучившие меня шпионские страсти, и моё лицо, ей Богу, без участия сознания, видимо, распрямилось и засияло улыбкой. Энвер удивлённо раскрыл глаза, не понимая, что смешного он сказал.
- Ничего, ничего, - успокоил я гостя (интересно, кто из нас гость…), - это разрядка. Ведь такое видел только в кино, я имею в виду встречу шпионов, а тут вдруг и со мной случилось. Меня обуревает странная гордость. Честное слово! Чувствую себя если и не Александром Македонским, так уж Семёновым-Тян-Шанским точно.
И мы все трое расхохотались. Лишь каменное лицо айрата не выразило удивления. Ну, а дальше было самое интересное. Говорил больше Энвер. Алмас молчал, пил чай с каменным хуруухудом и часто выходил из юрты. Проводник-айрат свернулся калачиком возле печурки и привычно дремал. Поразительно, когда Энвер начал говорить, то была привычная политическому оратору заготовка для речи на митинге. Ей Богу! Я даже оглянулся... в поисках аудитории.
- Известное известно немногим - так говорил Аристотель (это изречение мне запомнилось навечно). Известное стирается в пыли истории и лишь немногие, профессионалы историки и этнографы, сохраняют память о ранее широко известном. Вы, Эдуард, конечно, много слышали о Великом Шелковом пути, но и представить не можете, какую роль он сыграл в развитии мировой цивилизации. Потому что привлекал к себе не столько народы и страны, сколько весьма немногочисленную группу наиболее грамотных и ярких людей вне зависимости от их национальности и веры. И каждый из них старался, как всякий грамотный человек, оставить о себе память. Вот так появились сотни хроник, сохранились десятки. Естественно, там много вымысла, но есть и несомненные факты, которые сохраняются во времени. Вы, Эдуард, правильно обратили на это внимание. Мы перелопатили сотни фолиантов в наших архивах, в Урумчи, и я даже устроил командировку в Ленинград и в Москву, копался в фондах Эрмитажа и Института Востока. Отобрали наиболее ценное, что касалось истории X-XII веков, во времена, как вы сообщали, в Гобийской степи и Туркестане существовал климат, близкий к гумидному. Меня особенно поразили два купца-путешественника, жившие примерно в одно время, в X веке, и несколько раз с караванами прошедшие Великим Шелковым путём. Абу Исхак аль-Истахри и Шамсуддин аль-Мукаддаси. Сохранились созданные ими книги - “Книга климатов”, у одного, и “Лучшее разделение для познания климатов”, у другого. Авторы нередко ссылаются на одни и те же оазисы вдоль караванного пути в северной части западного Гоби или восточного Туркестана, но в разные времена года. Сохранились зарисовки рельефа и, главное, очертания и местные названия окружающих вершин. Мукаддаси витиевато пишет об одном из оазисов - “...дома здесь многочисленны, здоровы и красивы. Окружены переплетающимися друг с другом деревьями. Арыки глубоки и многочисленны, постоянно изобилуют водой, а почвы разными жизненными благами…” Энвер поднял голову от записей и, сощурившись от близорукости, так искренне и благодарно посмотрел, что я готов был немедля сорваться и во что бы то ни стало найти это райское место.
Три дня мы обсуждали водные и, не скрою, политические проблемы. Последние звучали острее. Энвер рассказывал о китайских репрессиях, а я о трёх летних сезонах, проведенных в Магаданском крае. О страшных сталинских концлагерях. Стояла ясная холодная осень. С дальних снежных вершин Монгольского Алатау дул пронизывающий порывистый ветер. По ночам юрта ходила ходуном, и мой пуховый мешок слабо согревал тело. По утрам невозможно было вылезти при мысли, что потребуется бежать полуголым 100 м., дабы освободиться от вчерашних излишеств. Зато вечерами руководил мой полковник, оказавшийся великолепным поваром и застольным балагуром. Честно, не ожидал такой перемены. Я каким-то естественным непостижимым образом стал их единомышленником. Они приняли меня. Было как-то по-доброму, по-семейному тепло, царила искренность.
А потом наступила та самая неприятная монгольская зима. Бесснежная, морозная, колючая, когда негде скрыться, отогреться, отдышаться. Работа прекратилась, и мы предались алкогольно-пищевому разврату с весёлыми выездами на подлёдную рыбалку и сбор необыкновенно вкусной ягодки, королевы царства местного подлеска - облепихи. Шпионские страсти трёх “семейных” осенних дней почти забылись, потеряли остроту, порой казались весёлой шуткой. Да и с полковником встречались редко. Так “требовал Центр…”, говорил полковник. Но я знал, что он интенсивно работает по проекту. Именно в те зимние месяцы были выбраны и тщательно обдуманы шесть перспективных участков - четыре на территории аймака и два на территории китайской Уйгурии. Мой полковник в течение зимы объехал монгольские перспективные участки и “просеял” старое население. Ему были даны, Энвером и мной, ключевые слова (древние названия гор, рек, озёр, ущелий, населённых пунктов, просто местности), и он должен был попробовать зафиксировать эти названия, со слов стариков и шаманов, на современной карте. Попробовать, хотя надежды было немного. Зато много было упорства старого разведчика и умения разговорить собеседника. В этом ему не было равных. Профессионал!
Весной и в последующий летний сезон мы славненько поработали. И план по бурению-обводнению перевыполнили, и рыбку насолили, и ягодку насобирали. Так что, были весомые причины для длительных праздников. Я очень старался. Мы устроили грандиозный бал-маскарад. С разрешения посольства и местных органов власти. Присутствовал тов. А. Лувсан и даже первый областной секретарь МНРП. Высокий гость впервые посетил нас. Он был милостив, улыбался и порой краснел, украдкой поглядывая на выдающуюся, ослепительно белую, значительно освобождённую грудь жены моего нового бурмастера. Сам-то мастер отсутствовал, уехал домой хоронить отца. Заметив интерес, я трижды просил “белую грудь” поднести областному вождю чарку облепиховой, и трижды это имело успех... Моё внимание к вождю было вызвано неожиданной репликой Лувсана. Остановившись рядом прикурить, он, сладко улыбаясь и шмыгая по привычке носом, вдруг быстро и тихо сказал:
- Ты, однако, Эд...ард, прямо сейчас пройди на кухню и там на шкафу, сверху в углу, возьми свёрток. Когда все уйдут, внимательно изучи. Там всё, что мог сделать. Через неделю мы вызовем тебя официально в контору и попросим представить план работ на следующий сезон. Как обычно. В этот план постарайся включить и объёмы наших работ. Ты понял! Наших! Вот с этой, как ты называл полу-правдой, мы позже и выйдем к первому секретарю.
С той секунды не знал, как выпихнуть гостей, а главное, увлёкшегося областного вождя. Но тут он сам проявил инициативу и попросил “белую грудь” проводить до дома. Я с облегчением вздохнул, благодарственно подмигнул жене бурмастера. Мол, иди уж судьбе навстречу, не выдам. С остальными справиться было легко. Но рано вздохнул. Меня ожидал страшный удар. До сих пор помню в подробностях.
- Эдуард! Что ты там ищешь на шкафу? - удивлённо спросила жена, склонившись над горой посуды.
- Да тут должен быть свёрточек. Положил вчера сюда, чтобы спрятать от нашего вездесущего белокурого ангела.
- А! - понимающе воскликнула женщина. – Наверное, это тот, что скатился на пол. Так ангелочек его схватил и помчался с ним к друзьям. Помню, старался развернуть, копошился. Дальше не помню, не знаю.
- А!!! - болезненно схватившись за сердце, завопил советский разведчик и стремглав кинулся искать по всем углам и закоулкам большой квартиры. Всю ночь искал. Жена не понимала, в чём трагедия, но видела перекошенное от ужаса лицо и молча страдала. Нашел под утро. В квартире Коли-геофизика, на первом этаже. Облазил весь дом. Всех разбудил и когда, тяжело дыша, дополз до его холостяцкой квартирки, то увидел потрясающую, родную до боли, картину. На растрёпанной раскладушке, на тощем, сером с клопиными пятнами матрасе, сидел маленький толстенький Коля в домашних до колен трусах в красную звёздочку, вертел в руках свёрнутую в рожок странную топографическую карту, пытался развернуть, чтобы постелить на столе для утреннего чая. И одновременно, по привычке пьяными глазами рассматривал странные знаки, стараясь понять, что это за абракадабра…
- Стой, - завопил я, - это карта путешествия арабского купца, которую храню как библиографическую святыню. Отдай!
- Да ради Бога. Твой сынок притащил, наверное. Они любят у меня играться. Никто не мешает…
Наконец, в тиши квартиры, выгнав жену с ангелочком в дальние горы, начал разбирать “абракадабру”, читать магические знаки на карте, используя корявые объяснения на оборотной стороне. Лувсан подробно описывал топонимику каждого древнего географического термина, что были нами переданы. Предлагал не только варианты фиксации терминов на современной карте, но и собственное обоснование выбора вариантов. Я был потрясён работой разведчика, ставшего и лингвистом, и топонимистом. Ведь он имел в руках только десятки древних названий и крайне приблизительные рельефные пространства, где эти термины и выражения могли быть встречены купцами-путешественниками. Просеяв сотни людей с тем редким упорством и профессиональными навыками, которые приобретаются этой страшной специальностью, он наметил на топооснове четыре компактных участка для моих поисковых работ. Честь и хвала пытливому уму. Я был в восторге.
К Первому маю, празднику пролетариев всех народов, состоялось совещание у первого областного секретаря. По водному хозяйству. «Зальём пастбища реками пресной воды» - таким был лейтмотив главного доклада. Затем совещание приняло закрытый технический характер... Здесь уже говорил только я, подчёркивая острую необходимость дополнительной поставки буровых станков, компрессоров, специалистов, химической лаборатории, дизельного топлива и пр. Затем совещание, как водится, плавно переросло во всеобщую попойку.
А дальше началась привычная рабочая весна. Ну не совсем, правда, обыденная. Такой страсти в работе не испытывал за все предыдущие 20 лет. Словно ловил жар-птицу, словно проснулся в душе голос вещий. И ведь никто не давил с планом, никак не контролировал, не заставлял глотать пыль по 12-15 часов в сутки, не видеть неделями жену и ангелочка. И главное - никто не платил сверхурочные. И даже не обещал премию... Овладела жажда поиска, как золото Эльдорадо. Неясная, туманная, остро желанная. Хотя казалось бы - ну и что. Ну, найду море в недрах Гобийской пустыни. Точнее, лишь с некоторой определённостью нащупаю. С моими-то объёмами бурения и откачек. Кто об этом узнает? Слава не найдёт героя. Миллионы не заполучу. Лишь удовлетворю тщеславие и завоюю благодарность в сердцах членов партии Уйгурского национального освобождения…
Так оно и получилось. Лишь в конце сезона, в октябре, через пять месяцев изнурительного труда, на третьем намеченном Лувсаном участке забил мощный фонтан пресной воды из известняков с глубины 390м. Потом по соседству и другой, и третий фонтан. Фонтаны заглушил, устье скважин забетонировал и скрыл камнями. Предварительные расчёты дали ошеломляющие результаты… Краткий отчёт с топоосновой и расчётами напечатал на машинке (в двух экземплярах, уничтожив копирку, в соответствии с приказом Центра), нарисовал гидрогеологические профили (в одном экземпляре), нанёс точки кустов будущих эксплуатационных скважин. Если, конечно, начнутся специальные работы... И всё это лично передал в руки глубокой осенью полковнику Лувсану. Он равнодушно воспринял подарок, явно не понимая ценность, буркнул «спасибо», потрепал по плечу и исчез.
Навсегда из моей жизни. Ей Богу, навсегда. Так случилось. Я внезапно, и для себя тоже, уехал в Улан Батор. Неожиданно. А потом… домой в Москву.
P.S. С той поры прошло 40 лет. История с географией, называемые судьбой, кидали меня по свету. И я совершенно забыл о Монголии и шпионских страстях. Но однажды услышал в передачах CNN (World News) о редком успехе немецких гидрогеологов, которые нашли на юге Заалтайского Гоби (Монголия), в бессточной замкнутой впадине у южного подножья гор Цагаан-Богдо-Уул, на глубинах 400-600 метров, большие озёра пресной воды… Моря! Как в недрах Сахары. То был наш самый перспективный третий участок. Явно было, что это весточка от полковника Лувсана. С того света…
Привет тебе тангут от друга еврея. С этого света...
Леонид И. Рохлин (1937, Москва). Геологический институт, экспедиции, наука, диссертации. 5 лет работы в Монголии. С началом капитализма в России – успешный бизнесмен. С 1996 г. – в Сан-Франциско. Работал педагогом в русскоязычных школах. Автор многих публикаций и нескольких книг.
