(окончание, начало в №98)
Теперь о втором, постоянно всплывающем эпизоде из жизни Есенина, когда речь заходит об “антисемитизме” поэта. Речь идет о товарищеском суде над четверкой литераторов, состоявшемся в “Доме печати” в декабре 1923 года. В состав “подсудимых” входили Сергей Клычков, Петр Орешин, Алексей Ганин и Сергей Есенин. Первое, что бросается в глаза – несопоставимость фигуры Есенина в литературном, да и в человеческом (имеется в виду масштаб личности) смысле с его собутыльниками в тот романтический вечер. Но начнем по порядку – инцидент случился в одной из московских пивных, то есть жизнь без алкоголя Есенин в эти годы, наверное, уже не представлял. Об этом свидетельствует целый ряд других свидетельств и воспоминаний современников, но речь сейчас о другом... Итак, за одним из столиков находилась четверка поэтов, за другим пил пиво партийный функционер Марк Родкин. Родкин позже рассказывал, как он увидел за столом напротив четырех не знакомых ему на тот момент молодых людей (всем было около 30), хорошо одетых и уже прилично выпивших, но тем не менее отдававших себе отчет в происходящем. Не стесняясь быть услышанными (еще одно подтверждение того, насколько либеральными были в годы НЭПа законы – в середине тридцатых подобный разговор мог вообще не состояться, даже на кухне), молодые люди поносили Советскую власть и засилие евреев в литературе, в частности, – мол печататься уже негде. Уже по этим словам можно сделать вывод, что говорил их скорее всего не Есенин, поскольку публиковали его всегда широко, да и Орешин на неблагосклонность печати жаловаться не мог... При этом (что особенно задело Родкина) отчетливо звучали скверные слова в адрес товарищей Троцкого и Каменева – кумиров партийца, на чьих статьях и речах он вырос, будучи совсем молодым человеком. По другой версии, именно Троцкого и Каменева пьяные критики режима представляли в благородном свете, противопоставляя их другим евреям, хоронившим великие творения Ганина и Клычкова (видимо, плохо хоронили, так как они покоятся на полках библиотек по сей день). Что ж, хотя поведение Родкина можно классифицировать как стукачество, допускаю, что он был искренен и честен в своих чувствах, а позже в словах. От литературы он был очевидно весьма далек, поскольку не узнал даже Есенина... Как бы то ни было, но выслушав пивных ораторов, он вызвал милицию и поведал двум подоспевшим милиционерам только что услышанное. После чего поэтов увели в отделение, где они провели ночь, но не успокоились даже за решеткой: например, пели “Интернационал” с поддельным еврейским акцентом, сознательно не выговаривая при пении букву «р» (это уже из рапорта участкового, проводившего четверку в отделение). Правда, на товарищеском суде упомянутая исполнительская импровизация всячески отрицалась всем квартетом.
Ну, что тут можно сказать. Во-первых, в зафиксированном со слов Родкина протоколе, хотелось бы установить, кто и что говорил и пел в тот вечер, а установить это с точностью, увы, невозможно по причине не слишком скрупулезно составленного рапорта (что вполне характерно для тех дней ) и прошествии почти столетия со дня инцидента. Однако можно все-таки предположить, кто был запевалой в исполнении “еврейской” версии “Интернационала” и вообще, если продолжить музыкальную линию, кто играл первую скрипку во всей этой истории? Во-вторых, возможно, Родкин недооценил степень опьянения литераторов, особенно интересующего нас, в первую очередь, Есенина. Очень похоже, что эти пропитанные неприязнью к режиму и служащим ему представителям еврейского народа слова говорили, в основном, компаньоны “последнего поэта деревни”, а поэт был, конечно, частью коллектива, но отнюдь не его заводилой в пивной, ибо, как говорил о своей новой компании сам Есенин, “Жизнь у них была собачья – Петька (Орешин) десять лет в гробах спал, Пимен (Карпов – крестьянский поэт и прозаик, которого Есенин хотел привлечь к сотрудничеству в предполагаемом журнале “Россияне”) всю жизнь злость свою жрал, а талантик-то – на пятачок, сопливый – оттого и зависть...” (“Роман без вранья” А. Мариенгоф). Впрочем, Пимен Карпов в тот памятный вечер отсутствовал, но что все-таки из себя представляли партнеры Есенина по внезапно образовавшемуся музыкальному коллективу, первая и последняя репетиция которого прошла за решеткой? Если говорить о стихах Орешина, то не всегда, но довольно часто – это весьма характерные перепевы есенинского творчества доимажинистского периода, но с социальной начинкой – поэт пишет о несправедливо-горькой крестьянской доле. Стихи пестрят народными выражениями, характерными для определенной местности (возможно, Саратовской губернии, откуда Орешин родом), и отчасти стилизованы под церковно-славянскую мифологию. Стихи неплохие, но не более того. Хотя первый сборник Орешина “Зарево” удостоился рецензии самого Есенина. Участник Первой мировой войны, награжденный двумя георгиевскими крестами, Октябрьскую революцию он вначале воспринял восторженно, но позже восторг сменился разочарованием. Писал и публиковался Орешин много, стало быть не закрытый доступ в печать был причиной этого разочарования. Намного менее выразительными показались мне опусы Сергея Клычкова (из тех, что я читал, естественно). Мало впечатляющие описания природы, приправленные отсылами к русским былинам о леших, лесных чудовищах, привидениях и т.д. Ганинские заимствования из поэтов символистов, помноженные на характерный деревенско-фольклорный образный ряд, также не слишком впечатляют сегодня, да и тогда вряд ли были любимой песней народа, равно как и коллег по литературному цеху. Что касается Орешина и Клычкова, то об их горячей любви к евреям уже сказано выше, однако это братское отношение к соотечественникам еврейской национальности не выходило в их случае за пределы пьяных речей в пивных. Оба поэта были незаконно репрессированы в конце тридцатых, но не за антисемитизм, который к тому времени уже мало волновал руководящие органы, а скорее за русский национализм, которого Сталин боялся куда больше. Им пришили какую-то мифическую статью об антигосударственной деятельности, вроде вредительства, не имевшую никакого отношения к реальности. Совсем другое дело – Ганин. В сериале он показан эдаким безобидным дурачком, который несет в публичных местах все, что попало в его пьяную голову... Так вот, в 1924 году этот безобидный дурачок возглавил тайную организацию под названием “Орден русских фашистов” с учрежденной программой, главным пунктом которой было освобождение Родины от ига “еврейского интернационала”. Создается впечатление, что русских фашистов раздражала, в первую очередь, сама идея интернационализма. Не хотели они делить место под “русским солнцем” ни с одним из населяющих шестую часть земли народов, а то, что возглавили этот интернационал евреи, только усугубило их врожденную неприязнь к инородцам. Далее несколько слов о манифесте ордена – что же это была за декларация? Процитируем в связи с этим обозревателя московского журнала социалистической ориентации “Cкепсис”, публикующего свои материалы под псевдонимом Скиф Рэд: “...очень веселый Ганин написал манифест, по версии создателей фильма, «пропитанный болью за родную страну». Только почему-то они не процитировали строки из этого замечательного документа. А стоило бы. Чтобы не возникало вопросов о том, за что был арестован и расстрелян Алексей Ганин. Ну вот, маленький отрывочек: «Достаточно вспомнить те события, от которых все еще не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с ног до головы, водушевляемые еврейскими выродками банды латышей...» И далее в том же духе - продолжает автор заметки в “Скепсисе” - “Помнится, в 30-х годах в Германии к власти пришли подобные Ганины, сердца которых тоже «болели» за ограбленный Версальским миром немецкий народ. Что из этого вышло, мы все хорошо знаем”. Думаю, что приведенные выше факты в достаточной мере отвечают на вопрос, кто был ведущим вышеописанной поэтической элоквенции в пивной, а потом запевалой хорового концерта за решеткой. Не имея исчерпывающих данных в милицейском протоколе, мы тем не менее можем с достаточной точностью предположить – кто был первым солистом, кто довольствовался вторыми-третьими партиями, а кого, если “не насильно затащили”, то, используя клишированные фразы о боли за судьбу России и обещание очередной попойки, сделали соучастником окрыляющей драмы в пивной, логично завершившейся в одной из московских КПЗ.
КЛЮЕВ И МАРИЕНГОФ
Маяковский в одном из своих выступлений в печати как-то написал, что “из всех имажинистов останется только Есенин”. Примерно то же самое он скажет Есенину о его почвенных спутниках в частном разговоре вскоре после охлаждения поэта к имажинизму: “Бросьте Вы ваших Орешиных и Клычковых – что Вы эту глину на ногах тащите?” С кем поведешься - от того и наберешься – гласит русская пословица. “Но повестись ведь хочется с теми, к кому тянет” – подытоживает заложенную в поговорке мысль прозаик Эдуард Лимонов. Все так. В денди Мариенгофе (и в его друзьях-имажинистах – особенно в Шершеневиче) Есенина поначалу привлекли внешние проявления – законченность стиля, европейскость, изысканность речи, богемность... Дружба с Мариенгофом иногда декларировала себя и в намеренном эпатаже московских толп – прогулками по столице в цилиндрах пушкинской эпохи (возможно, прием был украден у футуристов – в дореволюционные годы подобным эпатажем занимался Маяковский, сверкая в публичных местах своей знаменитой желтой кофтой). Чуть позже ему открылась эрудированность ведущих имажинистов, их великолепное знание мировой литературы. Недаром не обделенный остроумием Маяковский как-то пошутил, что “при коммунизме у нас не будет иллюстрированных журналов, а на столе будет лежать аккуратно разрезанный Шершеневич - люди будут листать его и находить нужную им информацию”. Однако было в дружбе Есенина с Мариенгофом и нечто другое - подлинная глубина и редкое взаимопонимание, которые “cкандальный российский пиит” уже не отыщет до конца своей недолгой жизни. Вообще, из многочисленного легиона приближенных к Есенину друзей, знакомых и полу-знакомых с особо-однозначной резкостью, что ли, выделяются две фигуры: Николай Клюев и Анатолий Мариенгоф. Фигуры принципиально разные, если не полярно-противоположные, и как бы еще раз символизирующие пресловутую раздвоенность души поэта во всем, включая дружбу. Однако Клюев был бесценным партнером Есенина в начале его поэтического пути – знакомил с заметными поэтами, организовывал вечера, опекал и чуть ли не сторожил младшего товарища. Последнее качество отношений двух поэтов, как всегда, предельно точно, подметил Маяковский, описывая встречу с Есениным до революции в одном из петербургских литературных салонов: “...Есенин возражал мне с убедительной горячностью, но его увлек в сторону Клюев, как мамаша, которая увлекает развращаемую дочку, когда боится, что у самой дочки не хватит сил и желания противиться”. Рубиконом, чертой, после которой произошло заметное охлаждение есенинско-клюевской дружбы, стала публикация Есениным поэмы “Инония” (1918), в которой, по мнению Клюева, молодой поэт надругался над такими незыблемыми для России духовными святынями, как “Китеж” и “Радонеж”. Помимо этого, Клюева задела слегка эпатажная и поэтому непозволительная стилистика поэмы, где Есенин посмел возвести себя в пророки.
Однако в зрелые годы, когда рязанский самородок в полной мере поднялся на поэтический Олимп и узнал литературные миры двух российских столиц, человека более близкого ему по духу, чем Анатолий Мариенгоф, у Есенина не было. Я не являюсь самым горячим поклонником поэзии Анатолия Борисовича, но из-под пера Мариенгофа-прозаика вышли такие самобытные и в то же время зеркальные отражения эпохи (естественно, стилистически-выдержанные в ключе авторского взгляда на мир), как романы “Циники” и “Бритый человек”, опубликованные в Европе. Выходит, агент ГПУ совсем не боялся внутриведомственной расправы за низкопоклонство перед Западом и не был награжден за свой полезный труд публикациями на Родине. Не забудем, конечно, и про шедевр русской мемуаристики – “Роман без вранья” (воспоминания о Есенине, изданные в 1926 г. и переизданные в России лишь в 2000 г.). Я не одинок в своей оценке этих произведений, но для официального советского литературоведения (начиная с тридцатых годов и до самой смерти писателя в 1962) Мариенгоф был чем-то вроде мальчика для битья. “Его держали в холодной прихожей литературы...” - метко заметил Е.А. Евтушенко в изданной им антологии “Строфы века” (1995). Причины подобного неприятия понятны - творчество Мариенгофа, как, впрочем, и весь имажинизм, противоречили канонам социалистического реализма. Советская литературная критика и раннего Маяковского выбросила бы из отечественной литературы, но сделать это было, увы, нельзя - ведь речь шла о “лучшем и талантливейшем”. Следует отметить, что и Виктор Кузнецов, и создатели сериала “Есенин” на редкость солидарны с доперестроечным cоветским официозом в своей клишированной оценке творчества даровитого прозаика, а также человеческих качеств ближайшего друга Есенина, несмотря на их размолвку незадолго до ленинградской трагедии. По мнению вышеупомянутого кузнецовско-безруковского лобби, влияние Мариенгофа на Есенина было исключительно отрицательным – Анатолий Борисович существовал в литературе исключительно благодаря есенинской славе, а в “Романе без вранья” автор мемуаров очернил и оклеветал жемчужину русской поэзии. За исключением правильной оценки значения Есенина в русской литературе, в согласованных с высокими инстанциями штампах советского литофициоза и их сегодняшних последователей - нет ни слова правды. Я дважды читал “Роман без вранья” и могу сказать, что ничего порочащего великого поэта в этой книге не обнаружил. Если Есенин и выглядит неблаговидно в некоторых редких эпизодах, то Сергей Александрович, так же, как и Александр Сергеевич (простите за несколько изъезженный каламбур), не был земным воплощением всевышнего на нашей грешной планете – у него были свои человеческие недостатки, слабости и предрассудки, как и у всех нас. Но в основном, книга, пропитанная всепроникающим теплом к другу молодости, с которым у автора воспоминаний, скорее всего, связаны самые яркие страницы и собственной жизни, – увлекательный и, на мой взгляд, действительно правдивый портрет великого поэта, нисколько не очерняющий, а наоборот, возвеличивающий Есенина. Подытожив сказанное, еще раз приведу строчки самого Сергея Александровича из уже упомянутого стихотворения “Прощание с Мариенгофом”, написанного Есениным перед зарубежным вояжем 22-23 годов. Поэт как будто предчувствовал грядущую размолвку с лучшим другом после возвращения в Россию и не ошибся в своих невеселых предчувствиях: “Ах, Толя, Толя – ты ли, ты ли?// В который миг, в который раз.// Опять как молоко застыли круги недвижущихся глаз...// Прощай, прощай - в пожарах лунных не зреть мне радостного дня.// Но все ж средь трепетных и юных, ты был всех лучше для меня...” Узнав о смерти Есенина, Мариенгоф написал не менее проникновенно-искреннее посвящение “Не раз судьбу пытали мы вопросом…” Если эти строчки ни в чем не убеждают Кузнецовых и Безруковых, то для меня это исчерпывающий ответ на вопрос (если таковые имеются) о глубине вышеупомянутой дружбы и о том, что она значила для обоих поэтов.
***
В Мариенгофе и в имажинистах Есенин обрел недостающее ему западничество, которое всегда было, как это ни парадоксально, оборотной стороной его характера (то, что не видят или не хотят видеть современные почвенники). Можно сказать, что он был славянофилом с сильным налетом западничества – опять звучащее как оксюморон раздвоение личности. Но Есенин – это и есть уникальный живой оксюморон - столько было в нем взаимоисключающего, противоречивого. Внутренняя борьба добра со злом, которая присутствует в каждом человеке, проявлялась в нем с особо яркой резкостью. Образ пьяного скомороха, созданный актером Безруковым, соответствует действительному Есенину лишь златокудрым париком и напоминанием о кабацких разборках последнего. Но мы еще коснемся этой темы. Вернемся к есенинской тяге к Западу, уживавшейся в нем с искренней любовью к России и к русской культуре. Однако проанализировав это противоречие глубже, мы увидим, что именно эта часть есенинского характера, на самом деле, вовсе не противоречие. Потому что истинного художника, которым был Есенин, вдохновляет, по сути, весь мир, а не только родная деревня или город - будь то Москва, Токио или Нью-Йорк. Именно по причине искреннего интереса и тяги к западной культуре - он со свойственной ему безоглядностью пошел на сближение с Айседорой Дункан. Не за ее славой и богатством погнался Есенин в первые дни знакомства с танцовщицей. Поэту хотелось понять Запад не только через чтение Флобера, Диккенса и Эдгара По, а приблизиться к западной культуре через общение с живыми людьми, желательно людьми искусства. Изначально эту функцию частично выполнял для него Мариенгоф, но ”Толя” был все-таки русским и видел Запад через призму кодекса ценностей русского интеллигента. Потом в жизнь Есенина вошла Дункан, и он увидел западную жизнь воочию, исколесив всю Европу и проведя несколько месяцев в США. Однако Запад, конечном счете, разочарует поэта... Равно, как и будущее России, каким его интуитивно видел Есенин. Возможно, что кроме всего сказанного выше, симбиоз этих разочарований, гипертрофированный злоупотреблением алкоголя, и привел поэта к решению рассчитаться с жизнью?..
***
Вероятно, с “Орешиными и Клычковыми” Есенин сблизился по причине естественного для него чувства долга перед народной литературой. В глазах “гражданина села” именно Орешин, Клычков, Ганин, а также Иван Приблудный, Пимен Карпов, Александр Ширяевец и некоторые другие являли собой надежду крестьянской поэзии, и он как выходец из этой среды понимал помощь молодым крестьянским поэтам как обязанность. Только вот помнят из всей этой когорты, если не брать во внимание узкий круг литературоведов, интересующихся данным пластом поэзии 20-х годов, только Есенина и в гораздо меньшей мере – Клюева, да и то, в основном, в качестве действительно близкого друга рязанского скандалиста. Хотя Клюев, безусловно, - поэт, хотя и менее многогранный, чем Есенин, а иногда - не сложный, но сложно читаемый - по причине словаря, изобилующего старорусскими анахронизмами и порой мистической символикой его текстов. “Ну, Есенин, мужиковствующих свора....” едко выразится Маяковский в своем стихотворении “Юбилейное”, характеризуя ново-крестьянскую волну в пост-революционной поэзии. Но весь парадокс в том, что “мужиковствующих” из всей этой отмеченной Маяковским компании было в реальности только два: Есенин и Клюев. О том, как саморазвил себя выходец из Константинова хорошо известно – еще будучи подростком Есенин прочитал горы русской и зарубежной классики. Что касается Клюева, то в мемуарах Владислава Ходасевича “Некрополь” есть довольно забавные воспоминания о прибытии Клюева в Петербург еще до революции. “Ну, Николай Алексеевич, как устроились в Петербурге?” – спросил его при случайной встрече Ходасевич. “Да, вот – сыскал себе клетушку-комнатушку. Заходи, сынок, осчастливь...” “Клетушкой оказался просторный номер “Отеля де Франс”, где Клюев сидел на тахте при воротничке и галстуке и читал Гейне в подлиннике” – продолжает Ходасевич. “Маракую малость по-басурманскому, – заметил он мой удивленный взгляд. – Только не лежит душа, сынок... Наши соловьи голосистей, ох голосистей!“ Наблюдательный Маяковский, в данном случае, ошибся - стихотворцы новокрестьянской ”плеяды” вовсе не мужиковствовали, не входили в образ. Они действительно были малообразованными деревенскими парнями, наделенными поэтическими способностями, но не более того. Есенин с Клюевым их, как могли, обтесали – объяснив базовые аспекты поэтического ремесла. Но видно даже уроки рязанского самородка и его, косившего под стиль “вчера из избы” (style russe) старшего товарища, владевшего, между прочим, несколькими иностранными языками, не превратили заурядных, по большей части, вторичных поэтов в гениев изящной словесности. Да и масштаб личности был другим - если Есенин с Клюевым, мужиковствуя внешне, тайком (дабы не выбиваться из стаи) тянулись к шедеврам мировой классики, не забывая, конечно, и русскую литературу, то их партнеры по ново-крестьянской группе вполне соответствовали своему внешнему облику, и большего не желали. Любую попытку выхода из очерченного ими весьма ограниченного комплекса почвенных ценностей ново-крестьянские стихотворцы считали предательством.
***
Что касается имажинистов, то Маяковский был безусловно прозорлив в данном вопросе: Вадим Шершеневич , Анатолий Мариенгоф и Александр Кусиков, конечно, вошли в большинство антологий Серебряного века и русского модернизма, но след сколько-нибудь сопоставимый с есенинским также не оставили. По той же причине - несопоставимости талантов. Однако позволю себе одну небольшую оговорку. В общем, не оспаривая верность прогноза Маяковского, вижу в его оценке имажинизма одно существенное исключение. На мой взгляд, судьба или Бог поэзии оказались несколько несправедливыми к главному теоретику имажинизма Вадиму Шершеневичу, стихи которого, несмотря на заметный параллелизм с творчеством раннего Маяковского, искрятся находками, свежими, неожиданными метафорами и необычным видением мира. Однако очевидно одно: имажинизм обогатил Есенина литературно, придав его творчеству невиданные прежде грани футуристического образотворчества (фундамент, на котором зиждятся многие аксиомы имажинистской поэтики). Наиболее четко это прослеживается в есенинской поэме “Сорокоуст” 1923: “О электрический восход.// Ремней и труб стальная хватка. // Cе изб бревенчатый живот // Трясет стальная лихорадка…” До этого Есенин так не писал (еще один оксюморон) – начиная приблизительно с 22 года и до окончательной размолвки с имажинистами, Есенин стал самым футуристическим из всех деревенских поэтов своего времени (вспомним также слог “Страны негодяев”). А если бегло взлянуть на влияние обоих социумов на Есенина, то общение с театралами Мариенгофом и Шершеневичем вывели его на магистраль знакомства с Айседорой Дункан, в то время как общение с “мужиковствующими” бросало его в трясину грязных кабаков и совершенно ненужных знаменитому поэту скандалов. Похоже, что господа ганины, орешины и клычковы, сознательно спаивая его, выводя на тропу пивных разборок в политической обертке и пытаясь таким образом, как говорят сегодня, пропиарить себя, нанесли серьезный ущерб имиджу того, на ком держалась вся эта нехитрая кампания в погоне за славой. Родившийся в селе Костантиново Рязанского уезда и почти лишенный доступа к культуре, который был столь естественным для его сверстников из интеллигентных семей Москвы и Петербурга, Есенин достиг почти невозможного, превратившись в профессионального литератора и став почти интеллектуалом. Но в моменты крайнего стресса, усиленного злоупотреблением спиртного, Есенин иногда скатывался до худших поведенческих особенностей социума, в котором он вырос, – это проявлялось не только в оскорблении национальных чувств окружающих; он наносил удары ниже пояса всем без исключения - иногда людям, совершенно не заслуживающим подобного отношения к себе, и потом горько раскаивался в содеянном. Однако эти срывы ни в коем случае не были результатом укорененных в нем убеждений. Что касается "антисемитизма" Есенина, то лучше всего описанные выше недоразумения охарактеризовал поэт Вадим Шершеневич, близко общавшийся с Сергеем Александровичем не один год, в своей запоминающейся книге воспоминаний "Великолепный очевидец": "Ничего юдофобского в Есенине никогда не было, но в пьяном виде его можно было навинтить на все что угодно". Думаю, что именно навинчиванием Есенина на соответствующие их простенькому мировоззрению и неуемной жажде славы конфликты и занималась "мужиковствующих свора", равно как столь же недалекие ваятели дешевых газетных сенсаций за океаном.
ОБРАЗ ВЕЛИКОГО ПОЭТА, НИЗВЕДЕННЫЙ ДО ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ОБЫВАТЕЛЯ
Вне зависимости от того, каких взглядов вы придерживаетесь, существует объективная историческая и литературная реальность, подтвержденная стихами Есенина. Но ни в фильме по сценарию Безрукова, ни в книге Кузнецова нет даже намека на мыслительный процесс великого поэта, на его, без преувеличения, - эволюции, долгие думы о собственном месте в “сплошном дыму и развороченном стихией быте”, которые вели к изменениям в форме и содержании его стихов, от “Инонии”(1918), приведшей к разрыву с Н. Клюевым, до возвращения к тоске об уходящей деревне, но написанной хулиганскими, резкими почти футуристическими мазками в поэме “Cорокоуст” (1923), и до гениальности исповедальной трагедии раздвоенной души в “Черном человеке” (1925). Отразить есенинские метаморфозы в формате книги - нечто вполне естественное, хотя бы потому, что они во многом ведут к объяснению есенинского конца, тем более что номинальный жанр книги В. Кузнецова - расследование. Но и в формате фильма можно было показать противоречивую натуру поэта, внутренний конфликт Есенина с самим собой. Показать самыми разными средствами: от голоса за кадром, но озвучивающего не мысли милиционера Хлыстова, а мысли поэта Есенина или отрывки из его писем (тоже произведений искусства), поражающих глубиной мировосприятия поэта, до вставок в фильм сюрреалистических “видеоклипов” есенинских (возможно, белогорячечных) кошмаров. Зачем настолько сгущать краски? – слышу я возможные возражения. Да потому, что режиссеры взялись за рассказ о жизни и смерти, возможно, одной из самых трагических в истории русской и мировой литературы фигур. Мне ли учить профессионалов разнообразию кинематографических средств для достижения этой цели. Но дело в том, что у кинематографистов были другие задачи: смастерить коммерческую пустышку, удобоваримую для массового зрителя (хотя фильм был показан по каналу “Культура”), - предоставить подобному зрителю то, что он хотел увидеть в картине. А для этой великой цели все средства хороши - от перестановки дат публикации известных стихов до перевирания (не трактовки, а именно перевирания) исторических событий. То, чем столь упоенно занимался С. Куняев (при неоценимой поддержке сына) в биографии Есенина, вышедшей в формате ЖЗЛ. Вот что пишет об этом уже упомянутая Алла Марченко - один из лучших есениноведов мира, отдавшая этой теме не один год своей жизни: “Ловко тасуя разного рода правительственные постановления, решения, резолюции и т.д., концепт отца и сына Куняевых возводил убийство в гостинице “Англетер” в акцию государственной необходимости. В результате, и фигура Есенина укрупнялась до масштаба неформального лидера общекрестьянской оппозиции. В “Знамени” меня упросили отрецензировать эту книгу” - продолжает Алла Максимовна: “поначалу я согласилась, но так ничего и не написала, сообразив по ходу дела, что проблема не столько в Станиславе Куняеве, сколько в его читателях, истово верующих в существование жидо-масонского заговора, жертвой которого стал Есенин. И если со Станиславом (не с Сергеем) еще возможен в умозрении профессиональный поединок, то с рядовыми членами патриотической рати спорить о чем-то в формате журнальной рецензии бесполезно: нельзя напоить осла даже ключевой водой, если у того нет жажды”.
Даже если, как теперь говорят, криэйторы фильма “Есенин” - сценаристы Безруков и Валуцкий, а до них прозаик Кузнецов в уже упомянутой книге “Тайна гибели Есенина” - руководствовались самыми светлыми и чистыми побуждениями - приподнять завесу тайны над причиной смерти великого русского поэта, то и в этом случае им не мешало бы помнить банальную истину о том, что дорога в ад устлана самыми благими намерениями. Используя скверные приемы, с намерением доказать легитимность версии об убийстве Есенина сотрудниками ВЧК/ГПУ по заказу Троцкого, они, сами того не понимая... я уже собирался сказать: отказывают поэту в величии. Нет, отказать Есенину в величии невозможно, а вот развести ненужную пачкотню вокруг великого имени можно. “На цифре 26 один шагнул под пистолет, другой же в петлю слазил в “Англетере”... и дальше: “Задержимся на цифре 37 - коварен Бог, // Ребром вопрос поставил «или или».// На этом рубеже легли и Байрон и Рембо,// А нынешние как-то проскочили”, – писал и пел Владимир Высоцкий, пытаясь опровергнуть расхожую сентенцию о раннем уходе из жизни великих поэтов и, закончив эту песню логичным выводом: “Ушедшие не датами бессмертье обрели, так что живых не слишком торопите”, вскоре сам последовал их примеру, планомерно добив себя уколами морфина. Многие считают, что переход Высоцкого с водки на морфий был сознательным и медленным самоубийством барда всея Руси...
ЗАМКНУТЫЙ КРУГ ГЕНИЯ
Однако, действительно, что же происходит с великими поэтами на определенном этапе их жизни? – для некоторых этот этап наступает в районе 30 лет, для других чуть позже – где-то под сорок или за сорок. Все эти вопросы достаточно детально раскрыты в разнообразной литературе, включая труды по психиатрии, но я постараюсь наиболее лаконично изложить главное из прочитанного мной. А происходит вот что: многие великие поэты перестают воспринимать окружающий мир с характерной для молодости экзальтированностью и, переходя в средний возраст, начинают, грубо говоря, больше рассуждать, чем чувствовать. Есенин сказал об этом, пожалуй, проще и точнее других: “Теперь года прошли.//Я в возрасте ином. //Я чувствую и мыслю по иному...” Только этот переход в иное состояние души у личностей гениальных или граничащих с гениальностью, чья жизнь полна резких перепадов эмоциональных амплитуд, происходит куда более болезненно, чем у более уравновешенных землян. Они становятся взвинченными, иногда чрезмерно вспыльчивыми. Внутреннее состояние гениальных поэтов меняется в эти периоды, как картинка в калейдоскопе, в котором, к тому же, преобладают минорные сочетания цветов. Гении могут уйти в глухую, затяжную депрессию, замкнуться, тщетно ища выход из своей психологической ямы. Коллеги, видя их необычную взвинченность или усталость, иногда дружески советуют перейти на прозу, но этот совет далеко не всегда реализуется или оказывается спасительным. Люди, наделенные столь громадным даром, сталкиваясь с неизбежным для всех возрастным охлаждением чувств, теряют, в связи с этим, былую искрометность в поэзии и в жизни: “...о моя утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств...” (в позднем творчестве Есенина - множество стихов с подобной тематикой и интонацией). Часто высоко одаренные художники начинают восполнять эту утраченную свежесть алкоголем или наркотиками. Поэтому смерть от передозировки или попадания в конфликт с фатальным исходом, в связи с неадекватной оценкой ситуации, становятся в разы более вероятной. Конечно, не все “несоразмерно” одаренные поэты подсаживаются на наркотики или алкоголь. Но уже упомянутая взвинченность и необычайная раздражительность все равно выводит их на не обозначенную ими самими, но не менее опасную, вследствие этого, подсознательно-импульсивную тропу поиска конфликтов. “Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль...” Я осмелюсь посоветовать Владимиру Семеновичу (хотя, вряд ли он меня услышит) немного другой вариант этой строчки – “Под эту цифру Пушкин подыскал себе дуэль...” Да и Лермонтов тоже… Ведь у А.С. была не одна возможность уйти от фатальной дуэли – Дантес шел на все возможные и невозможные уступки, но гений русской поэзии как будто жаждал своей кончины на Черной речке.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГРЯЗЬ ВОКРУГ ЕСЕНИНА
Что касается Есенина, то его память, намеренно или нет, оскорбляют две группы людей, можно сказать, - две политические партии. Первую из них возглавляют, как я уже говорил, С. Куняев и его сын Сергей, В. Кузнецов, В. Безруков и Э. Хлысталов. Что характеризует и, возможно, сближает этих людей? Следователь Хлысталов не является литератором, а литераторов некоторые и по сей день считают вершителями дум человеческих, поэтому оставим его фигуру в стороне, вспомнив лишь безнадежно безграмотные публикации последнего. Впрочем, если человек, ведущий расследование, совершенно не владеет пером, неужели нельзя нанять профессионального пресс-атташе, освещающего результаты столь важной работы? Ладно, в конце концов, не гладкость письма, а объективизм определяет труд господина Хлысталова. Но боюсь, что именно последнее качество милиционера вызывает сомнения у непредвзятых наблюдателей проведенного им расследования… Как бы то ни было, оставим милиционера в покое и перейдем к Виктору Кузнецову. Прочитав его самую известную книгу “Тайна гибели Есенина”, можно сделать единственный вывод – писатель он, в лучшем случае, заурядный. Да, он взялся за тяжелый материал – документальное расследование, и был обязан скрупулезно привести массу фактов, которые могут заинтересовать разве что криминалиста. Но даже этот сухой материал можно было сделать более читабельным, придав ему, допустим, внешнюю форму детектива, но нисколько не отклоняясь при этом от фактологической точности повествования. Это первое, что приходит в голову несчастного читателя, желающего осилить книгу Кузнецова. Дочитать ее можно разве что в связи с повышенным интересом ко всему, что касается Есенина. К тому же доступ к новым архивам ГПУ полностью исключил сотрудничество четы Устиновых и В. Эрлиха с ГПУ, однако Кузнецов, доказывая обратное, использует неотразимые аргументы типа: “Причастность Эрлиха к органам пока не доказана, но это совершенно ни у кого не вызывает сомнений“. Мощная аргументация, что можно сказать. О мировоззрении и политических взглядах Кузнецова могу только догадываться, так что оставлю эту тему в стороне.
О Виталии Безрукове можно сказать нечто прямо противоположное. Взяв за основу его (Безрукова) книгу, сценарист А. Валуцкий сваял качественный детектив с интригующей дебютной завязкой и грустно-мистическим концом. Не выдерживает критики фактологический аспект сериала, в котором, как уже было сказано выше, сознательно перевернута с ног на голову вся хронология, поскольку фильм заточен под определенный социальный заказ. Я не читал оригинала, но поскольку Безруков-старший не протестовал против подобной экранизации его творения, то телезритель (в данном случае - я) имеет все основания полагать, что и книга В. Безрукова грешит аналогичными “неточностями”. Не знаю, в чем причина подобного искажения фактов – слабое знание наследия Есенина (которое, естественно, включает и мемуаристику, и газетные публикации, и письма не только самого Есенина, но и переписку людей, хорошо знавших его между собой, если в этих письмах идет разговор о поэте) или сознательное желание “модифицировать” вехи есенинской жизни и творчества. А может быть, и то, и другое?
И наконец, Станислав Куняев. К сожалению, первое, что приходит в голову, когда слышишь это имя, - кипучая нелюбовь писателя к еврейскому народу, о которой он постоянно напоминает читающей публике в своих публикациях и интервью. Я говорю об этом с сожалением, потому что Куняев - неплохой поэт и талантливый публицист. Но в его антисемитской линии, так же, как в сюжетной линии сериала "Есенин", читатели и коллеги по перу постоянно натыкаются на существенные логические сбои - именно натыкаются. Как на угол стола в неосвещенной комнате. Ляпы в рассуждениях Куняева не нужно упорно искать - они сами кричат о своей логической несостоятельности. Я не искал ни антисемитских заявлений Станислава Юрьевича, ни провалов в его логических конструкциях, когда открыл свежий номер красноярского журнала "День и Ночь" №2 за 2012 год. Я искал там подборку собственных стихов, которые хотел проверить на предмет качества корректорской работы в журнале. Корректоры в Красноярске оказались отменными - ни единой опечатки, ни одной пропущенной запятой... Но одним из первых публицистических материалов номера оказалось интервью, взятое у Куняева Юрием Беликовым. Интервью называлось "Орден изгоняющего бесов", и я невольно вспомнил другого орденоносца из двадцатых годов, и что бы случилось с еврейской частью населения страны, если бы ганинцы пришли к власти. Впрочем, не только с гражданами еврейской национальности, а со всем населением СССР, включая русских. Я говорю это абсолютно серьезно. Люди, симпатизирующие фашистам разных мастей, должны помнить, что все изгоняющие бесов герои часто начинают свою праведную борьбу с евреев, но никогда не останавливаются на них - список у них длинный! Однако, без лирических отступлений.
Впрочем, интервью Беликова, конечно, не обошлось без антисемитского аромата, сказать - без душка, будет слишком приземленно - речь ведь идет о рыцарском ордене - ни много, ни мало! Но вовсе не было чересчур зловещим или, упаси Боже, фашистским. Нет. Куняев ведь - убежденный коммунист, и он начал интервью с долгого рассказа о достоинствах советской системы, которую мы потеряли. А именно - о практически бесплатном жилье и электричестве, паровом отоплении и почте, здравоохранении и образовании (образование было действительно хорошим, а медицина ужасной, С.Ш.), ну и так далее, и тому подобное... Вот только закончил Куняев совсем неожиданным предложением – он призвал евреев покаяться?.. Как социалист, я только не понимаю, в чем должны каяться представители этой нации - в том, что значительная часть еврейского народа приняла активное участие в революции, установившей строй, столь обожествляемый Куняевым? Нет. Согласно Куняеву, “это жестоковыйное племя” (полтора миллиона евреев, то бишь) примкнуло к революции и позже с яростью бросилось защищать Советскую власть “от щупалец масонских государств” лишь потому, что увидело в установившемся режиме свою единственную защиту! Да, ну… А почему этой сравнительно немногочисленной этнической группе не пришла мысль эмигрировать в те же “масонские” государства, такие как Англия, Канада или США, например? Там ведь власть в руках “своих” - масонов. Многие, кстати, так и поступили. И было бы, действительно, странно, если бы упомянутое “племя” (у Куняева даже язык заточен под какие-то первобытнообщинные понятия) примкнуло бы к в сильной степени черносотенным деникинским формированиям, например, учинявшим этнические чистки в каждом захваченном ими городе. Знали бы “масоны”, кого они поддерживают... На самом деле, на защиту советской власти встала та часть русских евреев, которая связывала свое будущее со страной своего рождения, и верившая, что новый режим навсегда освободит их от вериг средневековой черты оседлости. И все таки, - справедливо замечает наш главный бесогон, - революция не победила бы, если бы к ней не примкнули широкие слои русского народа, также видевшие в новой власти освобождение от всегнетущего самодержавного пресса. Быть может, именно этот сплав “местечкового еврейства” и “русского простонародья” (я сейчас использую терминологию Куняева) и гарантировал большевикам победу в революции, гражданской войне и против интервенции? Нет, лавры Октября Куняев евреям не отдаст, даже листочек не пожертвует. А виноваты они, оказывается, в сталинских чистках и в сотворении ГУЛАГа... хм, любопытно, потому что до 37 года руководящий состав НКВД, оказывается, на пятьдесят процентов состоял из евреев. А все 4 миллиона доносов тоже евреи написали? В общем, Сталину нужно низко поклониться в ноги за то, что в 37-ом он очистил органы безопасности от евреев, и с тех пор все стало справедливо в государстве российском. А что - после 37 года расстрелы и чистки прекратились? Тогда непонятно, за что все-таки кланяться Сталину? За то, что он отнял у евреев эстафетную палочку палачей и вручил ее русским, предоставив тем самым русскому народу уникальную возможность замарать себя перед лицом истории (если, конечно, изучать ее по Куняеву и следовать шедеврам его логических построений). А то, что Иосиф Виссарионович возглавил кампанию по фактическому уничтожению русского крестьянства – это для товарища Куняева - так, семечки. Главное, что он евреев на место поставил. Я даже не призываю читателя оспаривать бред куняевских утверждений, но, если есть желание и силы, перечитайте труды людей, положивших жизнь на изучение сталинского периода советской истории – Солженицына, Авторханова, Шаламова, Гроссмана, Чалидзе, Е. Гинзбург и др. Более или менее объективную картину вы получите. Почему я, вообще, пишу об этом в эссе, главным объектом которого является Сергей Александрович Есенин? Лишь для того, чтобы показать, что за люди возглавляют партию – да, это почти политическая партия, которая под прикрытием разоблачения истинной причины гибели поэта вновь поднимает вокруг его имени зловонную бурю из обрывков желтых газет и мусора глуповатых версий и слухов. Бурю, которая, конечно, не сдвинет Есенина с пьедестала, но изгадит дорожки, ведущие к нему, разворошит клумбы... Столь наглую перетасовку дат, высказываний и событий иначе чем оскорблением памяти великого поэта не назовешь. Современник процитированного в этой статье Высоцкого – Юрий Визбор в своем тому посвящении - так отозвался о подобных методах работы, о подобной интерпретации истории: “А, впрочем, бесконечны наветы и вранье.// Все те, кому не выдал Бог талантом.// Лишь этим утверждают присутствие свое, // Пытаясь обкусать ступни гигантов...” Конечно, для Кузнецова, и особенно старшего Безрукова и Ко – это, преимущественно, попытка сделать себе имя, не брезгуя способами достижения этой цели. Но самое печальное - то, что эта попытка, похоже, удалась. Уникальность Есенина в том, что его творчество почитаемо всеми классами и сословиями – и простым народом, и интеллигенцией, и квасными патриотами, и либералами – либерастами, как их сегодня называют “патриоты”. Поэтому фильм посмотрели, возможно, миллионы. И большая часть выходцев из так называемого простого народа, в силу своей шокирующей образованности и не слишком большой приобщенности к наследию почитаемого ими Есенина, поверили фильму априори. Они даже и пальцем не пошевелят, чтобы проверить достоверность задействованных в сериале “фактов” – все было так, как показано в фильме, – загадка смерти Есенина открыта, и даже думать ни о чем больше не надо. Именно так из мифов делается история.
Другая категория наших современников, пытающаяся “обкусать ступни гиганта”, – это, к сожалению, определенная часть сегодняшней интеллигенции. Столь рафинированная и далекая от страстей народных часть ее, что представители этого эстетствующего сообщества выбрали, возможно, безопасную, но вряд ли честную, мудрую и способную выдержать проверку временем стратегию. Она состоит приблизительно в следующем: поскольку поэт Есенин, даже пребывая в мире ином, вздымает такую, пусть уже не зависящую от него бурю страстей и порой нечистоплотных сентенций (к которым, повторяю, он не имел и не имеет ни малейшего отношения), значит он не принадлежит к пантеону наиболее выдающихся поэтов Серебряного века. Конечно, свой след он оставил, но это, знаете ли, не Блок, не Ахматова, не Мандельштам... и даже не Маяковский с Цветаевой. Прогуливаясь однажды с достаточно известным современным прозаиком по московским аллеям, я был сильно удивлен, если не сказать большего, вдруг услышав от него более чем неожиданную реплику. Когда я процитировал уместную и на редкость подходящую к нашему разговору есенинскую строчку, знакомый литератор вдруг неожиданно решил просветить меня относительно нравов современной российской интеллектуальной элиты и сказал, что в сегодняшней интеллигентской среде не слишком принято говорить о Есенине и тем более превозносить его! Позиция, которую выбрали эстетствующие, – понятна и, как я уже сказал, весьма безопасна – коль за “правду” о Есенине продолжают бороться такие экземпляры, как Безруков с Куняевыми, ведя за собой тех, кого эстеты называют быдлом, то давайте отдадим им “их” Есенина - пусть они его и читают, а в нашем огороде он уже не приживется. Не получится, ребята. Потому что Есенина будут читать ваши дети, как только они шагнут в мир, где уже не читают буквари, потому что всего Есенина прочитал и продолжаю ценить я и знакомые мне поэты, среди которых – немало известных имен, потому что томик Есенина, украдкой от ваших невероятно продвинутых друзей, открываете и вы. И не можете оторваться, хотя в свое время тоже прочитали его от и до...
Беда в том, что у первой партии есть козырь количества – за ними, без преувеличения, миллионы определенно настроенных граждан, которые охотно подписываются под естественный вывод, вытекающий из творений Куняева-Кузнецова-Безрукова - да, кузнец без рук и мозгов (в общем, ку-ку) - печальная картина, особенно, если он еще и выразитель настроений и дум народных. А вывод, как ни крути, таков - нашего русского правдоруба Сережу Есенина убили евреи. Что ж - они и Христа распяли - что ж тут удивительного? Только данные товарищи забывают о том, что Есенин принадлежит не только им, а всем читающим по-русски, и не только по-русски. Потому что, как сказал великий гуманист прошлого Швейцер: “Культура интернациональна, а национально – лишь бескультурье”. И великая поэзия, которую обогатил и “московский озорной гуляка”, – тоже интернациональна, как все талантливое и великое. Вторая политическая группировка (к искусству эта возня отношения не имеет) обладает козырем качества – многие сторонники этой линии люди весьма влиятельные – известные журналисты, литературоведы и даже владельцы издательств и ведущие телепрограмм – они, во многом, формируют общественное мнение. Изъять Есенина из русской литературы они не могут, да они и не собираются этого делать (т.к. сами – тайные его поклонники). Но повлиять на табель о рангах, называющуюся «гамбургский счет», как и на сегодняшнюю иерархию даже стократно признанных классиков они могут. Один штатный журналист прекратившей свое существование газеты “Русская мысль” (к сожалению, я забыл его имя, а восстановить этот очерк уже невозможно, т.к. он был опубликован в до-компьютерную эпоху) предельно точно выразил и мои мысли по поводу грязной политической борьбы вокруг Сергея Есенина. В одном из номеров “Русской мысли” он написал следующее (пересказываю почти дословно, поскольку его материал врезался в память): “Уважили бы они имя великого поэта и перестали постоянно вытаскивать из-под полы эту не выдерживающую критики версию убийства Есенина чекистами. Но нет - не уважат – знаю, не уважат,” - заключил он и как в воду глядел. Причем, упомянутый журналист был сохранившим русский язык потомком эмигрантов первой волны (так называемой белогвардейской эмиграции) и, казалось бы, должен был хлопать в обе ладоши, слыша очередное свидетельство о зверствах ВЧК. Но совесть, в его случае, взяла верх над политикой.
ДАЛЕКОЕ ПРОШЛОЕ И НЕДАЛЕКОЕ БУДУЩЕЕ...
Думаю, что грязная политическая борьба вокруг имени поэта прекратится тогда, когда ФСБ откроет все архивы, проливающее свет на это дело. Уверен, что когда это произойдет, притянутая за уши теория убийства Есенина моментально рухнет, как карточный домик, разочаровав миллионы ее сторонников. Но почему ФСБ по-прежнему не делает этого – а, наоборот, разрешает выход на экраны телесериала, обвиняющего ЧК-КГБ-ФСБ в одном из предположительно самых тяжких преступлений 20-го века, поскольку эстафетную палочку А. Семагина подхватил его сын, которого столь правдоподобно сыграл О. Табаков, якобы пытавшийся всеми правдами и неправдами остановить Хлыстова в расследовании, что велось уже в годы перестройки и, возможно, используя рычаги своей всесильной организации (тоже ордена, кстати), отправил последнего на тот свет? То есть КГБ и его сотрудники – олицетворение организованных сил зла (которые в отличие от неорганизованных сил добра, несмотря на пожелание Толстого в эпилоге “Войны и Мира”, так и не могут объединиться), предельно организованы, сплочены и, как показывает фильм, по-прежнему проталкивают неправду о есенинском конце. То есть КГБ, по сути, вечно! Как же так, как можно допускать съемки такого фильма – ведь из рядов вышеупомянутого ордена вышел и сегодняшний президент России и целый ряд фигур его окружения? Я думаю, что хорошо осведомленные спецслужбы правящего клана получили в 2004-2005 годах сигналы об опасности растущего русского национализма, но сильно преувеличили ее. Таким образом, необходимость бросить в миллионные ряды националистов давно желанную ими кость перевесила в глазах аналитиков из КГБ очернение родного завода. Здесь возможен контраргумент – наоборот, подобный фильм мог только всколыхнуть обозленные массы. Совсем нет. Я подолгу задерживался в России и в годы, когда снимался фильм, и много позже. Так вот, свидетельствую: если речь идет о националистах образца 2004-2005 годов, то это была достаточно многочисленная, но предельно аморфная масса, которую можно было на время умиротворить брошенной им костью в форме сериала “Есенин” – поскольку тема убийства Есенина по-прежнему сильна (слабы лишь исповедующие ее, поскольку любой национализм - тупик). Вот сказали, наконец, правду. А реальные доказательства этой правды им не требуются. Радикальные товарищи активизировались позже – в 2008, присоединившись к общенародной волне возмущения известной рокировкой президентов, и потом, во время украинских событий 2013-14 гг. Когда слуга царю, отец солдатам – Стрелков, он же Гиркин (блин, и здесь без евреев не обошлось) повел самых воинственных патриотов на войну в Донбассе. А “есенинские” архивы ГПУ по-прежнему держат под замком, как весомый козырь, который пока нецелесообразно полностью обнародовать. Я дам возможность читателю без моей помощи вычислить причины подобной стратегии ФСБ, а сам выскажу уверенность, что ждать осталось недолго – архивы ГПУ будут открыты, если не сегодняшней властью, то людьми, которые ее заменят, тем самым, подтвердив самоубийство гения, который “не был сродни ни революции”, ни контрреволюции, ни эпохе, в которой жил. В этом - трагедия Есенина, и тем не менее благодарные потомки никогда не смогут представить эту эпоху без его творчества. А нам лишь остается ждать часа, когда звезда Есенина, присоединившись к другим созвездиям, звездам и звездочкам, еще ярче засверкает на бескрайнем и чарующем небосклоне великого русского искусства.
Март-Апрель 2018
БИБЛИОГРАФИЯ
Надежда Мандельштам. “Книга третья”. Париж, “YMCA-PRESS” 1987
Анатолий Мариенгоф. “Роман без вранья”. Москва (1926), книга несколько раз переиздавалась – последнее изд. “Вагриус” (2000)
Ольга Форш. “Сумасшедший корабль”. Вашингтон (1931)
Владислав Ходасевич. “Некрополь”, собрание сочинений, т.4. Москва, “Cогласие”(1997)
Алла Марченко. “В декабре в той стране...” (“Вопросы литературы”, Москва, 2011)
Александр Маслов. “Загадочная петля” (“Феникс”, Москва, 2006)
Вадим Шершеневич. “Великолепный очевидец”. Москва, “Наука”, 1991
Иван Грузинов. “Воспоминания”. Москва, “Наука”,1991
Евгений Евтушенко. “Строфы Века” (антология русской поэзии), Москва-Минск (1995)
Владимир Маяковский. “Как делать стихи”. Москва, журнал “ЛЕФ” (1926)
Сергей Есенин. “Железный Миргород”. Газета “Известия” (1923)
Вениамин Левин. “Есенин в Америке”. Газета “Новое Русское Слово” (1953)
Шабалин, Сергей Григорьевич (1961, Москва). Поэт, эссеист, переводчик. Автор трех сборников стихов. Публикации в журналах: “Континент”, “Время и Мы”, “Новая Юность”, “День и Ночь”, ”Новый Журнал”, “Арион”, “Cлово/Word” и др. Номинант премии “Московский счет” (2008). Лауреат журнала “Новая Юность” (2009). Автор литературной программы на радио “Новый Век” (Нью-Йорк, 2002-2003). Стихи Шабалина включены в антологии и тематические сборники, изданные в России и за рубежом. Член СП Москвы. Живет в Нью-Йорке.
