24 сентября исполняется 70 лет Евсею Цейтлину - эссеисту, прозаику, критику, литературоведу, культурологу, редактору. Мы попросили Евсея Цейтлина рассказать о себе и своей литературной работе.
***
Почему не узнаю себя в зеркале?
Это обычное столкновение всегда юной, точнее – вечной души и скукоживающейся, изрядно износившейся телесной оболочки.
Вопреки зеркалу мы долго ощущаем себя молодыми. Прозрение наступает внезапно. Когда один за другим уходят из жизни ровесники.
*
Меня нашел с помощью Интернета писатель А.Л. Мой старый сибирский приятель. Он со сдержанной гордостью рассказал: выпустил десяток книг, стал заслуженным работником культуры... Он все так же жил на улице, по которой мы бродили полвека назад. Конечно, я стал спрашивать Сашу об общих знакомых. Тех, с кем работали вместе в газете или посещали литобъединение при Союзе писателей. Ответы звучали одинаково: умер. Разными были подробности смерти. Например, бывший редактор молодежки добродушный и улыбчивый В. устроил у себя в ванной комнате нечто вроде парной. Однажды не смог выйти оттуда. «Кажется, он сварился заживо», - написал Саша.
«Человек – как трава, дни его, как цветок полевой, так отцветает он. Потому что ветер прошел по нему – и нет его, и место его больше не узнает его», - давным-давно сказано в одном из псалмов царя Давида.
*
Любой литератор, у которого хватит мудрого терпенья трезво взглянуть на свои сочинения и труды тех, кто шел дорогой литературы до него, рано или поздно спросит себя: а зачем ты водишь перышком по бумаге? Если уже были Лермонтов и Толстой, Гончаров и Чехов, Бунин и Набоков? Наивно думать: все дело в том, что в тебе сидит неутомимый графоман. Тем более, что многие пишут трудно, порой – мучительно.
Душа каждого человека спускается в этот мир с какой-то миссией. Некоторым выпадает миссия литератора.
*
Начиная с раннего детства, я был уверен, что должен разгадать какую-то тайну – очень важную для себя.
Сначала искал эту тайну в книгах. И к двенадцати годам торопливо прочел целую библиотеку русских и западных классиков.
В пятнадцать стал профессиональным журналистом.
В девятнадцать женился и уехал в киргизский аул преподавать русский язык, но главное – беседовать с аксакалами.
Странная цель на долгие годы определила мою жизнь. Годы складывались из встреч и поездок. Сейчас, как в калейдоскопе, передо мной мелькают: лица сибирских шаманов, тайных учителей йоги, поселения исчезающих северных народов, лаборатории патологоанатомов, глаза слепых провидцев, монастыри, иешивы, читальные залы архивов…
*
С тайны начинаются и мои книги, хотя все они – о людях искусства. Самая первая книга, написанная молодым человеком, рассказывает о том, как научиться управлять вдохновением и стать писателем. Моими героями были: один из самых ярких и загадочных представителей русского литературного авангарда 20-х годов прошлого века Всеволод Иванов, основоположник литовской поэзии пастор Кристионас Донелайтис… Впрочем, еще чаще меня привлекали таланты, не успевшие себя реализовать, только догадавшиеся о своем предназначении. Звезды, мелькнувшие на литературном горизонте и – погасшие.
*
Интервью с Томасом Венцловой. Рассказ Т.В. о том, как он впервые ездил к Ахматовой и об ее отношении к молодым поэтам. А.А. хвалила всех, считала: ругать невежливо... Но молодые знали: если Ахматовой действительно нравятся стихи, она скажет: у вас есть тайна...
*
Странность, которую хочу обязательно объяснить самому себе. Почему молодой автор выбрал для своей работы в литературе «скучные» жанры – критику и литературоведение?
Не было никакого наития. Думал о справедливости.
"...Рукописи не горят, но сгорают человеческие судьбы. Тут одна из горьких тем подлинной, еще не написанной истории нашей литературы". Так начинается моя книга «Писатель в провинции» (Москва, “Советский писатель», 1990). А в 70-80-е годы я напечатал десятки статей и очерков о талантливых провинциальных авторах, которых не замечала столичная критика. Публикации во многих журналах и сборниках, цикл из семи книжек... Увы, они ничего не изменили в судьбе героев.
*
Ирония судьбы или все же предназначение? Почти полвека читаю чужие рукописи.
Что более всего поражает в этом потоке? Нет, даже не ужасающая неграмотность. Банальность мысли. Литературные штампы, которые благополучно кочуют: не через десятилетия – через века.
*
Почему автор обращается к литературному штампу? Легче всего обвинить его в лени. Или опять назвать графоманом. Однако, на мой взгляд, существует другая причина – недостаток внимания. А внимание, в сущности, и есть основа таланта писателя.
*
В СССР долгие годы твердили о необходимости изучения литератором жизни. «Изучать жизнь» писатель отправлялся за полярный круг, на целину, в крайнем случае - в заводской цех. Между тем писатель должен быть прежде всего внимателен к одному человеку – к самому себе. Процесс самопознания – главный в «изучении» литератором жизни. И он, конечно, никогда не заканчивается. Вот почему нет преувеличения в знаменитых словах Флобера: «Мадам Бовари – это я».
*
Писатель должен быть интересен самому себе. Звучит неожиданно? Что это - эгоцентризм? Нарциссизм? Назовите как угодно. Но без такого жадного интереса автору не проникнуть в тайну человеческой души.
*
Невежество – еще одно несомненное качество сегодняшнего «молодого литератора». По крайней мере, в эмиграции, где живу почти тридцать лет. Помнят пять-шесть имен: Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Бродский, Довлатов... А еще помнят о своей «самобытности»: не дай Бог нивелировать, затоптать ее чрезмерным чтением!
*
Почему писатель должен знать и своих литературных предшественников, и современников? Есть несколько ответов, и все верны. Чтобы избежать повторения пройденного и не «открыть Америку». Чтобы почувствовать живую традицию литературы. Чтобы зарядиться энергией вечного поиска.
*
Вот уже двадцать два года моя книга «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» живет, в сущности, самостоятельной жизнью. О ней пишут критики; делают доклады на научных конференциях; ее перевели на литовский, немецкий, украинский, испанский. Но читая корректуру очередного издания на русском, я удивляюсь: не только многие детали – целые фрагменты текста совершенно исчезли из памяти.
Зато хорошо помню, как писал эту книгу.
Необычный эксперимент. В течение пяти лет мы ведем его вместе с моим героем Йокубасом Йосаде (в дневнике, из которого сложилась книга, называю героя i).
В преддверии смерти тяжело больного i записываю его исповедь на магнитофонную пленку. Пытаемся пробиться сквозь наслоения психологических стереотипов в глубины его сознания и подсознания – говорим о мотивах его компромиссов и предательств, о страхе, которым пронизаны десятилетия жизни, о самоуничтожении таланта (i пошел на это, стремясь выжить физически; после войны, когда в СССР начались антиеврейские кампании, Янкель Йосаде сменил имя и язык – раньше писал прозу на идиш, теперь – с огромным трудом – стал литовским критиком и драматургом).
В течение этих пяти лет понятие «счастливая смерть» возникает в наших беседах по-разному. Иногда кажется: это возвращение (хотя бы в конце жизни) к самому себе, к своей божественной душе, о которой ты забыл и которая мучительно напоминает о себе.
А на самом краю своего земного существования i признается:
«Мой дорогой, мне ничего не надо. Ничего… Знаете, отсутствие боли – это и есть счастье. Именно так: отсутствие боли. Это о т с у т с т в и е опьяняет тебя и тогда наплывает дремота. Ты куда-то плывешь – все дальше и дальше. Что может быть лучше этого?
Все дальше и дальше…
Вот и все».
*
Из предисловия автора:
«…Мысли, сознание человека, идущего к смерти. Вот предмет моего повествования. Вот что определяет интонацию, диктует сюжет…»
*
Почему люди пугаются самого этого слова: смерть?
«Я еще не готов читать вашу книгу», - говорит мне нью-йоркский писатель Б.Н.
В одном из известных российских издательств готовы напечатать «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», но при одном условии: нужно изменить название. Это условие принять не могу.
*
Снова цифра 20... Больше двадцати лет редактирую в Чикаго публицистический и литературно-художественный ежемесячник «Шалом». Можно было бы написать книгу «о том, как я был редактором». Жаль, такая книга давно написана (см. записки Марка Твена и повести Дины Рубиной).
*
Наше вечное противостояние энтропии – мрачной силе, которая уничтожает следы человека.
Вот интересное предложение, пришедшее в редакцию от Г.Л.: надо создать Интернет-энциклопедию, где будут статьи о самых обычных людях. «Поэзия обычной судьбы объясняет время».
*
Три мои книги о Всеволоде Иванове. Самая первая – «Беседы в дороге» (1977).
*
«Неожиданный Всеволод Иванов!» - не раз восклицали его современники. Всю свою жизнь этот «оппозиционный классик» советской литературы уходил не только от догм соцреализма – от самого себя прежнего. «Умер очень большой, не прочтенный нами писатель», - как всегда, парадоксально и пронзительно, закончил свои воспоминания о нем Шкловский. Здесь все правда. Иванов оставил после себя целое собрание неопубликованных, ярких, во многом экспериментальных книг.
«Неожиданный Всеволод Иванов!» - повторил и я: оказалось, в одном из московских архивов хранится около трехсот не известных читателю рецензий мастера на произведения молодых авторов. Да, Иванов был зорким и мудрым литературным наставником. Он учил начинающих писателей многому – в том числе и художественному поиску, вечному сомнению, которое так важно в искусстве.
В своей книге я пытался восстановить «школу Иванову, понять ее основу». И, конечно, определить основные этапы творческого становления литератора.
*
Может быть, самое трудное для автора – найти свой литературный жанр. Он «рифмуется» с темпераментом, с тембром писательского голоса, с особенностью взгляда на мир.
*
Издатели, озабоченные количеством книжных продаж, уже долгие годы подталкивают писателя к жанру романа, который во все времена любит массовый читатель. И тут нередко возникают трагические коллизии: талант многих авторов вовсе не созвучен роману. Им, к примеру, ближе новелла, повесть или драма. Да и сам жанр романа часто видится в таких случаях с наивным простодушием: будто бы прежде всего роман предполагает подробные жизнеописания, лихо закрученный сюжет, бесстрашие правды, понимаемое как нагромождение «мерзостей жизни». Между тем, как известно, настоящих романов написано не так уж много. Каждый из них – сложное и неповторимое архитектурное сооружение. В фундаменте каждого – собственная, авторская, философия человека и мира.
*
В Советском Союзе писательскому мастерству учили в нескольких вузах (упомяну только Литинститут, сценарный факультет ВГИКа). В США – сотни университетов и колледжей. И в каждом из них преподают курс Creative writing. Делает ли это счастливее и гармоничнее человека?
*
Множество литературных премий. Боюсь, читатель не вспомнит не только лауреатов премий журналов, газет, областей, клубов, но и обладателей Букера и Нобеля.
Риторический вопрос: происходит ли девальвация премий, которые вряд ли способствуют сегодня развитию литературы? Впрочем, хорошо одно: некоторые премии – немногие – имеют денежное наполнение и поддерживают писателя.
*
Литература уходит в Интернет. Давно уже сказано: «Если тебя нет в Интернете, значит, тебя нет нигде».
В Интернете же литературная жизнь кипит. Там идет борьба. Дискуссии не на жизнь, а на смерть. Утверждение и свержение лидеров.
И все та же неграмотность.
И беспамятность.
*
Писатели мучительно выбирают названия своих книг. Одни считают: название должно точно отражать суть произведения. Другие говорят: название передает настроение, нерв, какой-то внутренний мотив, важный для автора. А в старину еврейские книги часто получали имя по первому слову текста.
*
«Поэзия – это молитва души». Слова Блока проясняют многое. И то, почему поэт часто приближается к разгадке тайны мироздания. И то, почему «средние» стихи заведомо никому не нужны.
Но разве не относятся слова Блока и к прозе, и к драме, и критике?
*
Интересно наблюдать за тем, как здороваются с тобой молодые люди. В их глазах – порой внешне не заметная хитрость. Они думают о будущем – твоем и своем. Они точно знают: впереди у тебя – болезни и смерть. А они... они, конечно, сумеют обмануть старость. (В детстве я тоже был уверен, что если не сам, то кто-то другой совсем скоро изобретет чудесный эликсир бессмертия.)
Одну и ту же ошибку совершают все новые и новые поколения. Несколько десятилетий пролетают мгновенно – в вечной суете жизни. И вот уже другие молодые хитровато здороваются со старшими. Пытаясь спрятать во взгляде сочувствие, сожаление или даже легкое презрение.
*
Никогда ее не видел. Но когда-то опубликовал эссе об искренних, часто пронзительных стихах Э.Р. Лет десять мы не переписывались и не говорили по телефону. Спрашиваю теперь: «Где можно прочитать ваши новые вещи?» Э. молчит. Спрашиваю иначе: «Пишете ли вы стихи?» Молчит опять. Но потом отвечает – осторожно, думая, что я ее не пойму: «Я теперь иначе отношусь к стихам. Часто они пророчат несчастья и всегда – приносят печаль».
В самом деле, в минувшие годы несчастья сваливались на Э., как снежный ком. Не хочу перечислять. Сейчас она продолжает, как и многие годы, издавать чужие книги. «А свои?» - бестактно настаиваю я. «Зачем? Ведь все и обо всем уже сказано в Священных текстах: вся судьба наша - там».
Она напрасно думает, что не пойму ее.
*
Восхищаюсь К.Н., который выпустил в эмиграции пятнадцать книг. Он приходит в офисы врачей, адвокатов, на встречи ветеранов. И сразу начинает читать фрагменты из своих поэм. Мешает работать? Конечно. Но упрямо не уходит, когда ему указывают на дверь: «Сначала помогите издать книгу! Кто сколько сможет...» Ах, если бы ему еще немного таланта! (1998)
*
В интервью для юбилейного номера журнала «Крещатик» (Германия) меня спрашивают: «Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?» Начинаю свой ответ тоже с вопроса – на первый взгляд, странного: какой смысл мы вкладываем в понятие «современная литература»? Уже давно подмечено: сейчас параллельно и, в сущности, независимо друг от друга существуют несколько литератур на русском языке. Одна – у всех на виду – представлена в столичных российских журналах и обильно поощряется многочисленными литпремиями. Другая бурно функционирует в Интернете. Третья – увы, почти не замечаемая критикой – живет в эмиграции. Оборву перечисление. Потому что хочу говорить только о литературе эмиграции – вечной золушке на чужом балу. С русским языком у нее, слава Богу, все в порядке. Когда-то советские литературоведы угрюмо отмечали: в эмиграции русский язык как бы застывает – без подпитки «из кладезя народной жизни». Исключение, подтверждающее правило, делалось только для нескольких классиков: они будто бы увезли богатства языка, точно горсть родной земли, в скудном багаже изгнанника. А сейчас – откройте книги Дины Рубиной, Григория Кановича, Владимира Порудоминского, Бориса Хазанова, Андрея Назарова, Игоря Ефимова: вас захлестнет порой причудливая, всегда живая стихия русской речи.
*
Еще вопрос: как живут писатели в эмиграции? Общаются ли друг с другом?
Сегодня подобное общение стало редкостью. Где сейчас «литературная среда»? Где традиционные центры русской эмиграции, существовавшие когда-то в Париже, Праге, Берлине? Они практически исчезли. В том числе и в США. Давно перестали объединять писателей, которые живут в разных странах, немногочисленные эмигрантские журналы.
Признаюсь: с годами все чаще предпочитаю общаться с коллегами по телефону. В этом есть одно неоспоримое преимущество: голос, как и душа, к счастью, не стареет.
*
Сейчас многие – в том числе писатели – отдают немало времени социальным сетям. Иногда думаю: социальные сети оглушают нас. Заглушают тихий голос Бога.
*
В мае 2018-го я увидел разрушенную коммунистами Гавану.
Многие улицы в центре города, кажется, недавно пережили бомбежку. То и дело возникали печальные скелеты когда-то прекрасных зданий: полуразвалившиеся стены, окна без стекол. Поразительно: кое-где в мертвых домах все еще жили люди. Это не походило на реставрацию – нигде не было видно строительных лесов. «Ремонт или просто покраска фасада стоят очень дорого», - сказала, словно оправдываясь, экскурсовод. Но никто ей и не задавал «провокационных» вопросов. В автобусе, кроме нас с женой, сидели кубинские эмигранты или их потомки. Они и так все знали. Слава Богу, не так давно у них появилась возможность приехать сюда из Америки: на экскурсию, но главное - повидаться с родными.
Самое интересное в Гаване было связано с «проклятым дореволюционным прошлым». Мы долго ходили по старому кладбищу. Здесь имелись другие улицы – из гранита и мрамора, возвышались поражающие глаз монументы, стояли даты: 1905, 1934, 1951 и т.д. А вечером мы побывали в знаменитом варьете «Тропикана»: смотрели представление, которое идет непрерывно с 1939 года. Его не тронули коммунисты. Великолепные певцы и танцоры; яркие, но ветхие костюмы, на которые у государства нет средств.
Вечером в городе почти не было видно огней. Люди экономили электричество. Шел проливной дождь. Несмотря на это, мужчин-туристов осаждали проститутки – в основном старые, уже истрепанные профессией. Когда-то курорты и публичные дома составляли славу Гаваны.
Все минуло. Когда мы выходили с корабля, нас заботливо предупредили: «Возьмите с собой туалетную бумагу».
*
Роль литературы в сегодняшнем мире ничтожна мала. Но должно ли нас это огорчать? Вряд ли. Гораздо хуже, когда литература становится «учебником жизни». Конечно, писатель помогает человеку понять мир и самого себя, свое предназначение на земле. Однако то же самое по-своему делают философия, психология, а главное – религия. Литература же – это, прежде всего, волшебная «игра в бисер»: в нее играют немногие. Что ж, пусть такой и остается.
Евсей Цейтлин (Yevsey Tseytlin, Jevsejus Ceitlinas, Jewsej Zeitlin) – эссеист, прозаик, литературовед, критик, культуролог, редактор.
Родился в Омске в 1948 г. Окончил факультет журналистики Уральского университета, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Кандидат филологических наук, доцент. Преподавал в вузах историю литературы и культуры.
Автор многих книг, которые – в оригинале и переводах - издавались в CCCР, России, США, Литве, Германии, Украине: «Одинокие среди идущих» (2013), «Снег в субботу» (2012), «Послевкусие сна» (2012, 2018), «Шаги спящих» (2011), «Несколько минут после. Книга встреч» (2011; 2012), «Откуда и куда» (2010), «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» (1996; 1997 – на литов.; 2000 – на немец.; 2001; 2009; 2010; 2012, 2017; 2017 – на украин.; 2018 – на испанском), «Писатель в провинции» (1990), «Голос и эхо» (1989; 2011), «Вехи памяти» (1987; совместно с Львом Аннинским) «На пути к человеку» (1986), «О том, что остается» (1985), «Долгое эхо» (1985; 1989 – на литов.), «Свет не гаснет» (1984), «Жить и верить...» (1983), «Всеволод Иванов» (1983), «Сколько дорог у “Бронепоезда №14-69”» (1982), «Так что же завтра?..» (1982), «Всегда и сегодня...» (1980), «Беседы в дороге» (1977). Составил четыре сборника прозы русских и зарубежных писателей.
Начиная с 1968 г., публикуется во многих литературно-художественных журналах и сборниках. В 1978 г. был принят в Союз писателей СССР, является членом Союзов писателей Москвы, Литвы, Союза российских писателей, членом международного Пен-клуба (“Writers in Exile”).
Дважды эмигрировал: в 1990 – в Литву, в 1996 – в США.
Член редколлегий журналов «Времена», «Новый континент», «Слово\Word», «Чайка» (CША), «Мосты» (Германия). Был главным редактором альманаха «Еврейский музей» (Вильнюс). Редактор публицистического и литературно-художественного ежемесячника «Шалом» (Чикаго, с марта 1997).
Лауреат премии журнала «Чайка» (2018).
С творчеством Евсея Цейтлина можно познакомиться на персональном сайте автора: www.yevsey-tseytlin.com
