(продолжение. Начало в №8/2008 и сл.)
III.1 БОИ ЗА БЕЛЫЙ
Вот, оказывается, как выглядит передовая. Если не знать, что на противоположной опушке, расположенной в двухстах метрах от нашей, находятся блиндажи и наблюдательные пункты противника, можно подумать, что мы выехали на пикник. Но только подумать.
Стоит только выйти за пределы опушки в сторону противника, как вы мгновенно почувствуете дыхание фронта.
Молодые люди часто расспрашивали меня о войне. О трудностях и опасностях, связанных с нахождением на фронте. Коротко ответить на эти вопросы нелегко, т. к. на фронте много трудностей и всегда опасно. Правда, степень опасности для солдат и офицеров различных родов войск не одинакова. Да и в одних и тех же войсках она различна. Даже, например, в моем взводе разведки потерь среди связистов было намного больше, чем среди разведчиков. Поясню на одном примере, почему связисты выходили из строя чаще, чем разведчики.
Однажды, идя на наблюдательный пункт, мне пришлось преодолеть участок дороги, находящийся на открытой местности. Немцы, заметив идущего человека, начали обстреливать дорогу из орудий. Между немецкими артиллеристами и мной началась игра в охотника и зайца, причем зайцем, как вы понимаете, был я. Но, заяц, в данном случае, тоже оказался артиллеристом и знал правила ведения огня. Положение мое, конечно, было — не позавидуешь. Но спасаться надо было.
Я, просчитывая в уме порядок подготовки данных для стрельбы и скорость подачи команд, регулировал и изменял характер своего движения. Некоторые участки дороги я проползал, затем перекатывался из левого кювета в правый, после чего замирал на какое-то время. Усыпив бдительность противника, я вскакивал и стремительно мчался вперед. Такие фокусы я проделал несколько раз, пока не преодолел тот злосчастный отрезок пути. Конечно, мне повезло в этой игре, но могло быть и совершенно иначе.
В данном случае свою задачу я выполнил, т.е. сумел добраться до наблюдательного пункта, на котором, после всего описанного выше, мог безвылазно находиться сутки и даже много суток подряд.
А теперь представим, что на этом открытом участке дороги произошел порыв телефонного провода и необходимо срочно восстановить телефонную связь. Проскочить опасный участок так, как сделал это я, связист не сможет. Он должен восстановить связь. Хорошо, если в этом месте проходила только одна телефонная линия. А если их в одном месте скопилось несколько, и все они порваны (иногда, бывало, несколько десятков). Связист должен из большого количества обрывков найти свой. Для этого, первым делом, необходимо воткнуть в землю штырь заземления и прозвонить все концы, пока не найдешь продолжение своего провода. Зимой вся процедура осложняется ещё и тем, что трудно забить штырь заземления в мерзлую землю. Спасти в этом случае может теплая вода, а где её взять. Спасибо Всевышнему, что Он сконструировал мужчину таким образом, что только он (мужчина) может целенаправленно подать теплую жидкость на небольшой участок земли при очень малых потерях её (жидкости). Эту жидкость необходимо экономить, т.к. порывов провода в день может оказаться не один и не два, а много.
Как вы понимаете, порывы провода обычно случаются в наиболее обстреливаемых местах. Следовательно, вся работа по поиску второго конца оборванного провода и восстанавлению связи должна проводиться на этом обстреливаемом участке. Отсюда и большие потери среди связистов.
«Помогала» связистам в более частом поиске порывов в линии связи и пехота. На фронте солдаты подразделений, имеющих механический транспорт, а следовательно, и бензин, изготавливали, для освещения в землянках, лампы из гильз снарядов малого калибра. А т.к. пехотинцы не имели бензина и инструмента для изготовления таких ламп, то они освещали землянки, зажигая телефонный провод. Кусок провода подвешивался к потолку и поджигался. Таким образом, он, шипя, дымя и воняя, все же освещал помещение. Вот этот провод пехотинцы зачастую откусывали от телефонной линии, проходящей мимо их землянки. Точно как у Чехова. Если чеховский злоумышленник откручивал гайки от железнодорожных рельсов, то пехотинцы откусывали куски провода от действующей телефонной линии, оставляя воинские подразделения без связи и заставляя связистов лишний раз выходить на поиски порывов. Я думаю, что чеховский герой причинил вреда на много порядков меньше, чем наши пехотинцы, откусывая куски линии связи.
Я столько времени уделил связистам потому, что, как мне кажется, связисты артиллерийских подразделений в Отечественной войне несли самую большую нагрузку.
К примеру, танкисты, обычно, несли очень большие потери. Я статистических данных не имею, но видел в ходе боев, сколько танков сгорает вместе с танкистами. Например, после взятия города Великие Луки на огромной территории (сколько мог видеть глаз) стояли наши подбитые танки. Так как местность там пересеченная, было хорошо видно, как на каждом холмике стояли один или два подбитых танка. Большинство люков было закрыто. Это значило, что экипаж танка остался внутри.
Но танковые подразделения воевали недолго, и, следовательно, условия быта их личного состава несравнимы с условиями быта пехоты и артиллерии. Обычно танковая бригада после трех-пяти дней наступательных боев передавала уцелевшие танки другой бригаде, а весь оставшийся личный состав уезжал в тыл за новыми танками.
Авиаторы тоже несли большие потери, но они не знали окопной жизни.
А связисты несли большие потери и в то же время не были лишены «удовольствия» окопной жизни.
Я не собираюсь утомлять читателя подробным описанием всех тонкостей работы различных родов войск, но для понимания значения связистов в выполнении основной задачи пехоты и артиллерии кратко опишу схему их взаимодействия.
Командир роты или батальона во время боя, обычно, находится чуть позади боевых порядков своих подразделений. С ним рядом всегда находится командир артиллерийской батареи или его командир взвода разведки, которые должны выполнять все указания командира пехотного подразделения, связанные с направлением и интенсивностью огня поддержки артиллерийского огня батарей. Получив указание от командира пехоты, командир артиллерийской батареи рассчитывает направление и дальность стрельбы и сообщает их на огневые позиции. Т.к. огневые позиции батарей обычно находятся в тылу, командиры огневых взводов не могут видеть противника и принимать самостоятельных решений. После первого выстрела командир артиллерийской батареи корректирует расчеты и передает на огневые позиции новую команду. Теперь вам ясно, что в случае потери связи между наблюдательным пунктом командира батареи и огневыми позициями пехота может оказаться без огневой поддержки.
Ознакомив читателей, далеких от военной службы, с элементами взаимодействия различных родов войск, расскажу, что же произошло с нами после прибытия на фронт.
Первым делом нам необходимо было оборудовать на самой опушке леса наблюдательный пункт и организовать круглосуточное наблюдение за позициями противника.
Как я писал раньше, сразу приступить к оборудованию Н.П. (так в дальнейшем я буду обозначать наблюдательный пункт) мы не смогли, т.к. разведчики растеряли весь шанцевый инструмент. После выяснения отношений с личным составом взвода я дал указание, как необходимо строить Н.П., и пошел по своим делам. Когда вернулся, все строительство Н.П. было закончено, и я перебросил людей на строительство землянок для личного состава взвода.
Пока строили землянки, наступила ночь, и мы увидели, что действительно находимся на фронте. Днем противник никак себя не проявлял, а с наступлением ночи все небо расчертили разноцветные змейки трассирующих пуль. Вначале это было для нас непривычно, но потом мы перестали обращать на непрерывную стрельбу внимание. В течение всей войны немцы по ночам устраивали «концерты». Многие стреляли из автоматов просто очередями, а некоторые, любители, стреляли, придерживаясь ритмов знакомых мелодий. Чаще всего немцы для этой цели почему-то использовали мелодию советской песни «Катюша». Стреляли, как вы понимаете, не по целям, а просто в воздух, очевидно, для смелости. Я думаю, что эта стрельба велась для психологического воздействия на своих — все нормально, я в полном порядке; и на противника — берегитесь, я в полном порядке. Недаром, в конце войны на нашу передовую привозили много патронов, и командиры приказывали солдатам тоже стрелять все ночи напролет.
После постройки фронтовых «хором», оборудования огневых позиций для установки боевых орудий и места для содержания лошадей батареи и обслуживающих их солдат (огневые позиции и места для содержания лошадей обычно располагались на расстоянии одного-двух километров в сторону тыла), началась унылая окопная жизнь со своими радостями и горестями.
На фронте ведь все бывает так, как и в нормальной жизни: работа, трудности, любовь, ревность, предательство и многое другое. С той лишь разницей, что на фронте все совершалось в более короткие сроки и гораздо чаще, чем в нормальной жизни, с трагическим концом. А если учесть, что соотношение полов на фронте сильно отличалось от соотношения их в нормальной жизни, то вы понимаете, что конфликты на фронте случались гораздо чаще.
На фронте солдаты очень не любили, когда их командир встречался с девушкой. Помню, как однажды солдаты, увидев, что их командир уединился с девушкой в землянке, закрыли выход из печной трубы. Через короткое время уединившиеся, под общий хохот солдат, выскочили из землянки. Солдаты также очень не любили, когда в колонне, движущейся на новое место дислокации, появлялась женщина. Они считали, что в этом случае колонна обязательно попадет под бомбежку. Интересно, что это не касалось женщин из числа личного состава подразделения.
Но в период, о котором я пишу, никаких перемещений не было и быть не могло, т.к. дивизия оказалась в ловушке.
Чтобы двигаться вперед, необходимо было прорвать немецкую оборону. А для этого, как минимум, требовались боеприпасы, горючее, продукты, фураж и многое другое. А так как наше командование не согласовало сроки наступления с небесной канцелярией, то морозы вовремя не наступили, и двести километров гати, по которой мы прошли, ушли под воду. По этой же причине мы не смогли бы вернуться на исходные позиции, даже если бы очень захотели.
А пока мы ждали морозов, наш рацион становился все беднее и беднее. И наконец дождались приказа командира дивизии, согласно которому солдаты и офицеры должны пристреливать лошадей перед тем, как они падут. Это следовало делать с целью профилактики: чтобы мы не ели мяса дохлых лошадей. Но как можно определить, была ли ещё жива лошадь до нашего выстрела или нет. Короче говоря, мы не знали, едим мы конину убитой лошади или павшей. Да это не очень нас тогда интересовало. Лишь бы утолить голод.
Реально я тогда неоднократно наблюдал: не успеет лошадь упасть на дороге, как набежавшие солдаты мгновенно растаскивали её на части.
Дивизия потеряла тогда много лошадей. Первыми пали лучшие кавалерийские кони (лошадиная «аристократия», привыкшая питаться исключительно овсом). Дольше всех продержались «монголки». Это лошади небольшого размера, не очень сильные, но неимоверно тягучие. Монголка тянет воз не останавливаясь, пока не упадет. В еде они неприхотливы. При отсутствии овса они объедали кору деревьев. Можно сказать, что именно монголки вывезли нас в тот период.
Как и следовало ожидать, широкий размах получило воровство лошадей, как средство пополнения запасов мяса. Не минула этой участи и наша батарея. В моем взводе, например, украли двух самых упитанных лошадей: моего Тучного и «тунеядку» Вётлу, о которой я писал ранее.
Когда я доложил старшему лейтенанту Жердеву о том, что украли двух лошадей, вид его не предвещал мне ничего хорошего. Затем, преодолев гнев, он спокойно сказал: «Ничего не хочу знать. Чтобы к утру количество лошадей было прежним». Мои разведчики сделали все возможное и невозможное, чтобы их командир взвода не попал в трудное положение.
Но несмотря на то, что разведчики очень старались подкормить своего командира взвода, я уже почти не мог ходить.
Морозы, наконец, сковали болото, и мы стали получать продукты. Нам начали выдавать крупу и так называемый хлеб. Вы спросите, почему «так называемый», а не просто хлеб. Потому, что нам привозили его замороженным, и мы топором рубили буханку на четыре пайки. Когда пайку затем отогревали, то из нее получалась каша, совершенно не похожая на хлеб. А если добавить, что, неизвестно по каким причинам, на передовую не привезли соль, то можете себе представить вкус хлебной каши и пшенного супа без соли. Трудно поверить, но совершенно изголодавшиеся люди не могли есть эту, с позволения сказать, еду. В рот её взять можно было, а в горло идти она не хотела. Некоторые солдаты даже стали заменять соль нитратами, используемыми в пороховой смеси снарядов.
В этот период я наблюдал любопытный случай, описанный мной ранее, когда один из двух солдат, евших суп из одного котелка, присаливал свою часть супа в ложке.
Так мы прожили около двух месяцев. Условия быта были также очень тяжелыми. К обычным на фронте тяготам быта прибавились трудности с соблюдением условий элементарной гигиены. Не было никакой возможности выкупаться и избавиться от паразитов, т.к. зажечь костер вблизи от противника мы не могли. Я дошел до такого состояния, что однажды, не выдержав страданий, причиняемых мне паразитами, снял шерстяную гимнастерку и выбросил её в печурку. Паразитов в гимнастерке было такое количество, что, попав в огонь, она не фигурально, а реально начала двигаться.
Наконец мы, получив почти все необходимое, стали готовиться к наступлению. Вы спросите, почему «почти»? А потому что, на сколько я помню, за всю войну мы ни разу не получали всего необходимого. С этим я столкнулся уже в первом бою, о чем расскажу позже.
У немцев была хорошо оборудованная, многоэшелонированная оборона, и для её разрушения требовалась мощная артподготовка. Задолго до рассвета, в день, назначенный для штурма немецкой обороны, командир батареи Жердев приказал мне найти командира пехотной роты, которой наша батарея была придана, договориться о времени и месте встречи и вернуться к нему. Согласно его приказу, я после завтрака должен был опять встретиться с командиром роты и, после артподготовки, двинуться, вместе с его ротой, на штурм немецкой обороны.
Но случилось необъяснимое. Я до сих пор не могу понять и, очевидно, уже никогда не пойму, что заставило Жердева изменить свое решение, что, безусловно, спасло мне жизнь. Во время этого прорыва наши войска понесли огромные потери. А случилось вот что.
Когда мы позавтракали, и я оделся, чтобы идти на встречу с командиром пехотной роты, Жердев, неожиданно, приказал мне никуда не идти, а остаться с ним. Уже почти шестьдесят лет я пытаюсь понять, что подвигнуло Жердева на принятие такого решения? Кроме того, что он просто пожалел меня, я придумать ничего не могу. Подтверждением этой мысли является тот факт, что ещё в Юрге 3 он во время подготовки к выезду на фронт уговаривал меня остаться в запасном полку.
После тяжелых боев немецкая оборона была, наконец, прорвана, и наши войска двинулись вперед.
Жердев определил по карте будущее расположение огневых позиций, наблюдательного пункта и приказал мне к определенному времени соединить телефонной связью Н.П. с огневыми позициями. На мое замечание, что для этого потребуется семь километров телефонного провода, а я получил только три, он ответил: «Младший лейтенант Хибник, выполняйте приказание». Что я мог ответить, кроме: «Есть, выполнять приказание, товарищ старший лейтенант».
Между прочим, в этом эпизоде кроется один из ответов на вопрос, почему я писал «почти», когда говорил о подготовке к наступлению. Ответить: «Есть выполнить приказание….» гораздо легче, чем выполнить его. Выполнить приказ трудно, а не выполнить невозможно. Я передал полученный приказ связистам, и они его выполнили. Вы, конечно, спросите, как можно соединить два пункта, находящиеся друг от друга на расстоянии семи километров, тремя километрами провода? Я не знаю, сообразили ли мои связисты сами или переняли опыт фронтовых старожилов, но задачу они выполнили в срок. Предполагаю, что это не было их изобретением, т.к. в дальнейшем не раз сталкивался со случаями, когда связисты отрубали участки идущего параллельно чужого провода и подсоединяли его к своему. Как вы понимаете, эти «шалости» стоили большого количества человеческих жизней. А первопричина всего этого — то самое «почти», при подготовке к любому мероприятию, тем более к наступлению на фронте.
Связь мы обеспечили, Н.П. оборудовали и приступили к пристрелке ориентиров. Началась жизнь на освобожденной территории. Наши огневые позиции были расположены в районе бывшей немецкой обороны, а Н.П. ближе (чем огневая батарея) к городу Белый на семь километров.
В первый же день, изучая местность, я со своим ординарцем Сельцовым обнаружили большущий немецкий склад, полный советской свиной тушенки. Мы, конечно, взяли по банке тушенки и тут же съели содержимое. Я боялся, что после такого длительного голода жирная свинина может повредить нам. Но прошло какое-то время, и мы почувствовали, что можем съесть ещё. Недолго думая, открыли третью банку и быстро уничтожили содержимое.
Сельцов, мужчина средних лет, был моим ординарцем и «по совместительству» фронтовым отцом. Да и по возрасту он годился мне в отцы. Я не знаю, каким должен быть ординарец, но Сельцов меня устраивал. Он был исполнительным и аккуратным. Относился ко мне, как к младшему по возрасту, но никогда не допускал фамильярности. Меня всегда забавляло, как оригинально он готовил себе обед. Все продукты, имеющиеся у него в наличии, он складывал в котелок, заливал их водой, закрывал котелок и ставил его в печурку на всю ночь. Утром он съедал обед. Быстро и никаких хлопот. Правда, я никогда не пробовал его (обеда) и не могу ничего сказать о его достоинствах или недостатках, но Сельцовa он, очевидно, устраивал.
Не помню, сколько дней мы простояли на этой позиции (два или три), но однажды утром Жердев приказал мне сматывать связь и двигаться к батарее. Далее он добавил, что если я со взводом не смогу пробиться к батарее, то нам следует идти к штабу дивизиона. Отдав приказ, он поскакал в сторону батареи. О причине столь срочных действий он не сказал мне ни слова.
Мы смотали провод (семь километров всё же), сложили все наше имущество в повозку с единственной оставшейся в моем взводе лошадью, и направились к батарее. Мы двигались, наверное, более двух часов. И когда подошли к большаку, находящемуся недалеко от огневых позиций нашей батареи, и решили его пересечь, то поняли, что сделать нам это не удастся. Весь большак был забит движущейся в сторону тыла военной техникой.
После нескольких неудачных попыток мы вдруг увидели бегущего к нам с огневых позиций ординарца командира батареи. Он рассказал, что, когда Жердев и он подошли к огневым позициям батареи, немцы уже были там. Жердев пытался спасти положение, но силы были уж слишком не равны, и Жердев погиб в этом бою. Мне не оставалось иного выхода, как двинуться со своим взводом к штабу дивизиона.
Через некоторое время после прибытия в штаб дивизиона ко мне подошел начальник штаба полка и приказал передать личный состав взвода и конную повозку со всем имуществом командиру взвода разведки другой батареи. Я, девятнадцатилетний командир взвода, не задумываясь о последствиях, выполнил приказ начальника штаба полка Матвиевского. А задуматься следовало.
Я хорошо знал армейский «Устав», согласно которому военнослужащий обязан выполнять любое приказание командира, старшего по званию. Далее в нем сказано, что если вы выполняете приказание другого командира, то обязаны доложить об этом приказывающему. Если после этого он повторит свое приказание, вы обязаны подчиниться. Но я не был обучен бюрократическим законам. Я не думал о том, что военный инвентарь и повозка не несут информацию о принадлежности их определенному хозяину. Даже живая лошадь не несет этой информации, т.к. в документах не имеется фотографии её морды. Следовательно, передавая людей, согласно приказу старшего начальника, вы не должны беспокоиться, т.к. люди сами несут необходимую информацию, а передавая имущество, вы обязаны взять документ о получении его у принявшего.
Я понял это уже через пару дней, когда Матвиевский, встретив меня, стал допытываться, куда делась моя повозка с имуществом взвода. Когда я напомнил ему его же приказ о передаче их другой батарее, он не смог «вспомнить» его (приказ). Разговоры на эту тему повторялись Матвиевским неоднократно. Он даже однажды грозился трибуналом. Но только грозился, т.к. понимал, что в случае разбирательства могут быть допрошены бывшие мои разведчики и связисты, которые были носителями информации.
Я никак не могу понять причину такого поведения Матвиевского. То ли он хотел спасти другого командира взвода разведки, потерявшего в этих боях личный состав взвода и имущество, за счет меня, то ли мой взвод как бы не должен был существовать.
При проведении операции прорыва командование дивизии допустило, очевидно, большой просчёт. Как говорили тогда знающие люди, наша дивизия была третьей, попавшей в схожую ситуацию. Естественно, необходимо было оправдаться перед вышестоящим начальством. Одним из аргументов защиты был героизм личного состава дивизии. Подвиг командира батареи Жердева был тому подтверждением. Были даже оформлены документы на присвоение ему, посмертно, звания Героя Советского Союза. В этих условиях появление взвода разведки этой батареи в полном составе было как бы ни к чему. Чтобы я не гордился и не очень афишировал то, что совершил, начальник штаба, может быть, и решил меня попугать. А может быть, это не так, и причиной всему плохой характер Матвиевского. Я и в дальнейшем замечал за ним действия, направленные против меня. Не знаю. Но я заметил, что все плохие люди трусливы. Говорили, что Матвиевский даже в блиндаже не снимал каску с головы. Кстати, таким же был и Анисимов, о котором я упоминал раньше и о котором расскажу ещё в дальнейшем.
В то время я не очень думал о произошедшем, но сегодня, подумав, вижу, что получилось точно как у Жванецкого: когда он, пытаясь починить приемник, сломал его, то сказал себе: «Приемника у меня уже нет, но опыт есть!». Так и у меня, награды нет, не за подвиг, конечно, а за успешное выполнение поставленной задачи, зато ещё один жизненный опыт есть (появился).
Мы в жизни часто получаем определенный опыт после какой-нибудь неудачи, но, к сожалению, редко случается возможность использовать его в дальнейшем.
После этих событий меня взял в помощники начальник разведки полка Шамара. Очень смелый и широкой души человек. Его судьба сложилась трагично. За отличное выполнение поставленных задач и героизм, проявленный при этом, он получил месячный отпуск. Приехав в полк после отпуска, проведенного с семьей в Сибири, он, не дойдя нескольких шагов до блиндажа, был убит осколком снаряда.
Однажды Шамара обнаружил в нескольких сотнях метров от наших позиций блиндаж и решил вместе со мной разведать его. Предварительно он приказал связистам подать туда связь. Мы довольно легко добрались до него (блиндажа) и проникли внутрь. Это оказался немецкий блиндаж со следами недавнего присутствия в нем людей. На столе стояли бутылки со шнапсом и всевозможная закуска. Обследовав все, мы решили выйти наружу и осмотреть местность вокруг. Но как только голова первого из нас появилась над землей, послышалась автоматная очередь. После того, как он вернулся в блиндаж, стрельба прекратилась. Прибывшего к нам связиста тоже никто не обстреливал. Стоило кому-либо опять появиться в дверях, как стрельба возобновлялась. Пришлось вызвать огонь на себя, и только после артиллерийской обработки участка, удалось покинуть его.
После неудачного окончания операции и выхода части дивизии из окружения, командование решило вынести геройски погибшего командира батареи старшего лейтенанта Жердева с захваченной немцами территории. Три попытки, предпринятые сформированными из добровольцев группами, окончились трагически — многочисленные дополнительные жертвы при нулевом результате. Рассказывали, что и здесь «отличился» Анисимов. Несмотря на то, что группы формировались только из добровольцев, он в приказном порядке направил в одну из групп своего командира разведки, младшего лейтенанта Веселовского, который тоже погиб в этой операции. Опять же, говорили, что причиной таких действий Анисимова была борьба за телефонистку Шурку.
Не выполнив поставленной задачи — освобождение города Белый — и понеся при этом большие потери, наша дивизия была переброшена на другой участок фронта.
III.2 НАСТУПЛЕНИЕ
Прибыли мы на станцию города Пустошка, разгрузились и двинулись сразу же в направлении города Великие Луки. Реального города и станции Пустошка в то время не существовало, т.к. немцы превратили их в место, соответствующее названию. Они даже проутюжили всю территорию, т.е. обработали её бульдозером.
Перед нашей дивизией была поставлена задача — освободить города Великие Луки, а затем Новосокольники.
В тот год зима была очень суровой. Насколько я помню, бои за освобождение этих городов велись в январе — феврале сорок третьего года.
Запомнил я погоду того времени потому, что пришлось тогда сильно померзнуть. В этих местах нечем было отапливать блиндажи, т.к. леса в окресностях Великих Лук не было. В первое время мы разбирали деревянные дома, оставшиеся на окраине города, а когда сожгли последний дом, пришлось обогревать блиндаж порохом. Делалось это следующим образом: все люди, кроме одного, выходили из блиндажа. Затем один, оставшийся в блиндаже, стоя у двери, забрасывал порцию пороха в печурку и стремительно выскакивал из него. Порох мгновенно сгорал, и мы возвращались в блиндаж, чтобы захватить хоть немного тепла. Конечно, способ опасный и не очень эффективный, но другой возможности погреться у нас не было.
В то время похоронных команд ещё не было, и убитых можно было увидеть где угодно. Помню, прямо на дороге лежал убитый (наш солдат), и его никто не убирал. Машины объезжали его, и даже кто-то немного «раздел» его, но убрать было некому.
В это время я видел, как одна старуха отрубила ноги убитого солдата и вместе с сапогами унесла домой, т.к. снять сапоги на морозе она не смогла.
Остались в памяти бои за взятие высоты 272. Они остались в памяти не только из-за того, что были очень тяжелыми, и наши войска понесли в них большие потери, а потому, что были типичными для нас. Такое поведение нашего командования я наблюдал в течение всей войны.
Как правило, командир войскового подразделения, получив задание прорвать оборону противника, проводит тщательную подготовку операции. В штабе соединения прорабатывается план прорыва и просчитывается необходимое количество техники, боеприпасов, огневых средств, горюче-смазочных материалов и многое другое. Кроме того, определяется количество и состав приданных частей (специальных артиллерийских соединений, танковых соединений и авиации). Все это согласовывается с высшим командованием, и назначается день и час начала операции.
Обычно, при хорошо подготовленном прорыве, потери наступающих бывают сравнительно небольшими.
После прорыва специально подготовленные войсковые соединения развивают наступление. Такой метод используют все армии мира. Я не специалист в этой области и не собираюсь углубляться в тонкости военной науки. Я хочу только рассказать, как, зачастую, вели себя наши войска в случаях появления препятствия, мешающего развитию наступления. Ход событий, связанных со взятием высоты 272, является типичным.
В ходе наступления наши войска были остановлены защитниками высоты 272. Батальону, наступавшему в этом направлении, было приказано взять высоту. Т.к. батальон справиться с этой задачей не смог, ему на помощь был послан пехотный полк. Затем была послана на подмогу дивизия и.т.д. Я не мог знать, сколько войск было задействовано в боях за взятие этой высоты, но знаю, что там рядом сражались бойцы не только разных дивизий, но и разных корпусов. Длительные и тяжелые бои не принесли положителного результата. Когда иссякла всякая надежда на взятие высоты, к нам прибыл специальный штурмовой батальон, который сумел взять высоту. К концу боя в батальоне осталось совсем немного бойцов. Они всю ночь просили подкрепление, но не получили. Утром немцы опять захватили высоту, и все началось сначала.
Через несколько дней наши войска обнаружили, что немцев на высоте 272 нет. Они выполнили свою задачу и сами оставили эту высоту.
Вместо того, чтобы в случае появления факторов, мешающих продвижению войск, остановиться, подтянуть артиллерию, привлечь танкистов и авиацию, провести огневую обработку позиций противника и двинуться вперед, наши войска теряли, зачастую, много времени и людей, пытаясь выполнить задачу наскоком. После окончания операции под Великими Луками появились две огромные братские могилы. Я видел штабеля участников этих боев (наших солдат и офицеров), приготовленные для захоронения в этих братских могилах.
В мемуарах, появившихся после войны, немецкие генералы отмечали, что командование Советской Армии не берегло своих солдат. В этом они, конечно, правы.
Знакомясь с воспоминаниями о жизни прославленных российских генералов и высказываниями самих генералов, мы видим, что одним из основных критериев их мастерства являлось умение победить противника при минимальных потерях своих войск.
В течение Отечественной Войны я ни разу не слышал ни в письменных приказах, ни в устных хоть какого-то намека на рекомендации по уменьшению потерь. Наоборот! Почти каждый приказ, начиная с приказа Верховного Главнокомандующего, содержал фразу: «…выполнить задачу любой ценой…». Даже в фильме «Белорусский вокзал» герои фильма поют:
Горит и рушится планета,
Над нашей Родиною дым.
И, значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех. мы за ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ!
Ярким примером того, что Сталина интересовал только результат и совершенно не интересовали людские потери, являются бои под Сталинградом. Многие военные специалисты считали, что после окружения немецких войск под Сталинградом следует основные силы двинуть на запад, выполняя при этом основную задачу по освобождению территории Советского Союза от противника и расширяя при этом перемычку, отделяющую основные силы немецких войск от окруженной группировки. А с окруженной группировкой прекрасно могли справиться мороз, голод и наша авиация. При таком варианте советские войска понесли бы гораздо меньшие потери.
Но Сталина такое решение вопроса не устраивало потому, что его никогда не интересовал вопрос потерь, а только вопрос, хватит ли оставшихся для выполнения его планов. Наоборот: чем больше потерь, тем больше страха он может вызвать у своих будущих противников. Ведь он начал коллективизацию и индустриализацию с террора, вызвав тем самым страх у населения страны, и как следствие, снижение сопротивления его (Сталина) нововведениям. Вопрос потерь не интересовал Сталина ещё и потому, что в то время считали: Советский Союз имеет неисчерпаемые людские ресурсы. Но это только казалось. А в действительности наши войска уже тогда получали очень хилое пополнение. Помню, как под Великими Луками солдаты нового пополнения, заглядывая в землянку, просили меня, девятнадцатилетнего офицера: «Дяденька, пустите погреться». Представляете, какое «мощное» пополнение мы получили.
В народе говорят: «Пуля дура, а штык молодец». Я тоже думал, перед выездом на фронт, что для пули безразлично, кого убивать. Но в дальнейшем на фронте мне стало ясно, что пуля, может быть, и дура, да солдат не должен быть дураком. Я заметил, что молодые, вновь прибывшие солдаты погибают чаще, чем обстрелянные. Недаром народная пословица говорит, что «за одного битого, двух небитых дают».
Я не могу объяснить, почему так получается, но жизнь показала, что вновь прибывшие солдаты погибают чаще. Я был свидетелем, как красиво пошел в атаку вновь прибывший из Сибири женский батальон, и как в течение короткого времени от него ничего не осталось. Так что умный и опытный военачальник всегда старается сберечь свои кадры и тем самым усилить их. Но, к сожалению, таких было на фронте не так уж много. Для некоторых командиров главным было выполнить задачу, а все остальное не имело значения.
Причиной больших потерь, как мне кажется, является и то, что наши люди, зачастую, не очень дорожили своей жизнью. Очень трудно было, например, в первое время заставить солдат носить на голове каску или не бегать без надобности по открытой местности. Однажды я предложил солдату, бегущему по брустверу траншеи, спуститься в траншею и продолжать движение по ней. Я объяснил ему, что этот участок обстреливается снайпером, и он очень легко может стать мишенью для него. На мое замечание солдат ответил: «А зачем прятаться? Бегать по брустверу удобнее. Во-первых, бегать быстрее и легче, а во-вторых, так быстрее случится то, что должно случиться: наркомздрав или наркомзем», т.е. попадешь в госпиталь или похоронят. И это не единичный случай. Такие высказывания я слышал множество раз.
Артиллеристы, например, считали ниже своего достоинства носить каску. А каска сохраняла очень много жизней. Приведу пример, как я чуть не погиб из-за того, что пренебрег элементарными правилами защиты.
Однажды, после неудачно проведенной операции, какой-то политработник (я не был с ним знаком) собрал остатки войск и повел их в атаку. Так как и я находился в числе этих «остатков», а, согласно уставу, я обязан подчиниться старшему по званию, то я тоже пошел со всеми в атаку. Двигаться нам пришлось по противотанковому рву. Немцы открыли ураганный огонь. Вдруг я почувствовал сильный удар по голове. Упав и схватившись за голову. я обнаружил, что пилотка находится на голове, а под пилоткой немного повреждена кожа. Пилотка была пробита насквозь, т.е. было видно входное и выходное отверстия. Пуля, потерявшая скорость, а следовательно, и силу, не может пробить пилотку насквозь, а может только сбить её с головы. Из этого следует, что, будь я чуть — чуть выше, не сносить бы мне головы в прямом понимании этого слова. Каска спасла бы и более высокого человека, а меня спас мой небольшой рост.
На свой не очень большой рост я не обижаюсь. Он не один раз спасал мне жизнь. Ведь пули, как и молодые девушки, обращают внимание, в первую очередь, на ребят высокого роста. Правда, женщины постарше знают, что крупные мужчины часто бывают не очень «рентабельными» в хозяйстве — они зачастую потребляют непропорционально больше, чем отдают. А если без шуток, то на фронте действительно людям малого роста, тем более худым, было намного легче. Например, если необходимо окопаться на открытой местности, то человек небольшого роста два раза копнул и уже скрылся от огня противника. Другое дело крупный человек. Он долго окапывается и то может спрятать только голову, а все остальное остается открытым для огня противника. А все остальное тоже жалко — ведь свое. А у некоторых, остальное иногда бывает более ценно, чем голова. В течение войны я несколько раз был легко ранен, и часто меня спасал от гибели небольшой рост.
После боев под Новосокольниками нас перебросили под Локню. Локня, как и Великие Луки, расположена на той же железнодорожной магистрали, соединяющей Киев и Ленинград, но находится немного севернее.
Наша дивизия ещё почти весь сорок четвертый год вела бои за овладение этой магистралью, позволявшей немцам быстро перебрасывать войска и боеприпасы в воинские соединения, дислоцированные вдоль неё.
Под Локню мы прибыли весной сорок третьего года. Я хорошо запомнил сроки прибытия потому, что вскоре после того, как мы форсировали реку Локня, паводок снес все мосты через неё, и дивизия оказалась отрезанной от тыла.
Так получилось, что в первом же бою на этом направлении я со своими разведчиками вошли в оставленную немцами деревушку раньше пехоты. Там же, недалеко от нас оказался начальник артиллерии дивизии. Он выразил своё удовлетворение тем, что его артиллеристы опередили в бою пехотинцев, и обещал наградить всех. В дальнейшем разговоре он вдруг спросил меня: «Почему у ваших…?». Я не могу вспомнить, о чем шел разговор, и не могу вспомнить, чем, по его мнению, «наши» отличались от «ихних», (может быть, он даже не сказал ничего обидного в отношении «наших»), но я впервые в жизни узнал, что я, оказывается, отношусь к каким-то «Вашим», отличающимся от «Ихних». Я был очень удивлен этим его вопросом ещё и потому, что его произнес солидный, уважаемый человек, занимающий такой высокий пост.
В дальнейшем я многократно сталкивался на фронте с разговорами о евреях. Разговоры шли не обо мне, т.к. обычно меня не принимали за еврея, а о других. Как-то я пошел с передовой в тыл (для тех, кто пришел с передовой, место, находящееся на расстоянии четырех километров, считалось глубоким тылом) с целью отремонтировать сапоги. Пока я ждал, сапожник рассказывал о том, что все евреи, вместо того чтобы идти на фронт, засели в Ташкенте и обворовывают их, фронтовиков. Он ещё долго распространялся, пока я не выдержал и не сказал, что я еврей, пришел с передовой в тыл к «фронтовику», тачающему сапоги, и слышу от него, что «евреи не воюют». Ещё я сказал ему: «Наверное, твоя мать или другой родственник, встретив престарелого еврея на улице Ташкента или Новосибирска, пишут тебе, что ты, Вася, воюешь на фронте, а все евреи отсиживаются в Ташкенте».
Возле деревушки, в которую мы вошли первыми, возникла смешная ситуация, которая закончилась трагично.
Подошедшая пехота обнаружила около одного дома большой ящик с бутербродами и, естественно, начала хватать их. Один более проворный солдат набил ими полный вещмешок. Солдаты, подошедшие позднее, обратились к владельцу этого мешка с просьбой поделиться, но получили отказ. Началось выяснение отношений. Может быть, немцы специально оставили этот ящик с бутербродами, а может быть, заметили скопление большого количества солдат и в самый разгар «выяснения отношений» открыли по нашим солдатам артиллерийский огонь. Солдат с мешком бутербродов был убит. Как только стрельба прекратилась, бутерброды тут же были перераспределены.
Через некоторое время я заметил, что на противоположной опушке леса появилась шеренга немцев, шагающая в нашем направлении. За ней вторая, третья шеренга и.т.д. Настоящая психическая атака! Я впервые увидел такое не в кино, а в реальной жизни. Наша пехота мгновенно исчезла. Остались только мои разведчики. Что делать? Я мгновенно подготовил данные и передал команду для стрельбы на огневые позиции. Когда батарея открыла огонь по наступающим, первый ряд их остановился и залег, затем присел второй ряд, после чего немцы побежали. Мне стало по-настоящему страшно только тогда, когда немцы скрылись в лесу, и я сообразил, какая опасность нам угрожала.
Развить наступление под Локней нашим войскам не удалось, т.к. из-за отсутствия сообщения с тылом они не могли получить боеприпасы, продукты и летнее обмундирование. Опять наступил период, в котором войска остались без продуктов. В данном случае ещё более тяжелый, чем под Белым, т.к. мы не имели лошадей, и довольствоваться приходилось только картошкой прошлогоднего урожая, оставшейся в земле. Как я писал ранее, мы пекли из неё, в смеси с землей, блинчики. Праздником для нас были случаи, когда выпадало счастье найти убитую немецкую лошадь. Немецкие лошади, в отличие от наших монголок, были очень упитанными, и солдаты жарили из них вкусные, как нам тогда казалось, котлеты.
Если перебои с подвозом продуктов мы как-то компенсировали переходом на так называемый подножный корм, то отсутствие сапог поставило нас в очень тяжелое положение. Нам пришлось жить в заболоченном лесу и ежедневно передвигаться в валенках по холодной весенней воде пешим ходом от наблюдательного пункта до штаба дивизиона и до огневой батареи (а это 2 — 3 километра).
Самое неприятное в этой ситуации — это момент вхождения свежей холодной воды в валенок. Через некоторое время, когда вода в валенке нагреется, неприятное ощущение проходит, и ты начинаешь чувствовать себя более «комфортно». Но стоять на месте (на кочке) и ждать, когда нагреется вода в валенке, ты не можешь, т.к. необходимо двигаться к цели. В результате ты можешь опять зачерпнуть немного свежей холодной воды.
Многие солдаты, чтобы сохранить в валенке тепло, старались прыгать с кочки на кочку. Это их какое-то время спасало, но стоило им хоть раз, прыгая, промахнуться, как порция свежей холодной водой опять вытесняла теплую.
Изучив эту «технологию», я решил для себя изменить её. Мне казалось, что рациональнее бежать прямо по воде и гораздо быстрее достигать цели. В результате получалось, что ноги у меня находилились в холодной воде меньше времени, чем у тех, кто прыгал с кочки на кочку. В общем, прямой выигрыш во времени и уменьшение количества неприятных ощущений, связанных с вхождением в валенок новой порции холодной воды. Оказывается, и на фронте можно заниматься «научными изысканиями».
К этому я ещё хочу добавить, что мокрые валенки солдаты всегда сушили у костра. Они, конечно, не снимали их для сушки, а сидели или лежали у костра, направляя ноги с валенками в сторону костра. А валенки имеют одно очень интересное свойство, т.е. не столько интересное, сколько коварное: тебе кажется, что они влажные до тех пор, пока пальцы ног не почувствуют жжение. А это значит, что в валенке прогорела дырка. Ко времени перехода на летнюю форму у большинства солдат валенки были с дырками.
Нам было не очень приятно наблюдать, как немцы подвозят по железной дороге боеприпасы почти на передовую, в то время как наши солдаты носили на себе по одному снаряду чуть ли не за десятки километров. Недаром немцы так упорно держались за магистраль Ленинград-Киев.
Трудность боев под Локней заключалась и в том, что из-за отсутствия в этой местности даже маленьких незаболоченных участков, не было возможности построить землянку или наблюдательный пункт. Вся жизнь протекала в заболоченном лесу.
Особенно трудно было вести наблюдение за противником и вести артиллерийский огонь. Я это хорошо ощутил на себе, т.к., кроме меня, в батарее делать этого никто не умел. Наблюдение за противником можно было вести только с верхушки самого высокого дерева. Забраться на высокое дерево для меня всегда было легко, но сидеть там часами — удовольствие не очень большое. Даже не так трудно сидеть, как очень опасно. Стоит противнику заметить наблюдателя и открыть по нему огонь, как он (наблюдатель) оказывается в очень неприятном положении. Ведь даже при легком ранении можно сорваться вниз и разбиться.
Однажды в такой ситуации, спускаясь срочно вниз, я заметил, что ребята смотрят на меня и смеются. Достигнув земли, я понял причину их смеха. На фронте мы всегда носили рукавицы (как дети) привязанными к веревочке, переброшенной через шею. Вот эти рукавицы и остались на верхушке дерева. Снять их я уже не смог.
Как и под Великими Луками, здесь по всей территории лежали неубранные трупы. Надо сказать, что, обычно, я не обращал на них никакого внимания. На фронте привыкаешь и даже не задумываешься, что это бывшие солдаты. Более того, если во время обстрела ты оказываешся рядом с убитым, то можешь даже прикрыться им. Меня возмущало то, что некоторые позволяли себе кощунствовать над убитыми, особенно над трупами немцев.
В период боев под Локней и произошел мой конфликт с командиром батареи Анисимовым, о котором я писал ранее. В то время как я выполнял самую опасную и ответственную работу, он, сидя внизу, в укрытии, «доставал» меня. То не так, это не так и т.д. Вот я и не выдержал. Слез с дерева и сказал ему, что если вы все знаете, как нужно делать, то полезайте на дерево и покажите. Ведь вести огонь — это не моя работа, а ваша. Дальше — больше, как обычно бывает, и кончилось тем, что я ушел в штаб дивизиона. Анисимов решил заменить меня другим своим подчиненным.
Придя в штаб дивизиона, я заявил, что можете делать со мной что хотите, но работать с Анисимовым я больше не буду. Пока командование дивизиона решало, как выйти из сложившегося положения, Анисимов, убедившись, что заменивший меня офицер не может справиться с поставленной задачей, т.е. не может заменить меня, позвонил в штаб дивизиона с просьбой вернуть лейтенанта Хибника на Н.П. Конечно, меня уговорили вернуться, сказав, что Анисимов учтет свою неправоту, и больше такого повторяться не будет.
Конфликт-то уладили и я приступил к выполнению стоящих передо мной задач, но «свинство» против меня (как говорят в народе) начальство затаило.
Ранее я рассказывал, как во время Отечественной Войны награждали. Я говорил, что после выполнения задания соединением, командир его получал «порцию» орденов и медалей, которыми награждал отличившихся.
Может быть, это единственно правильный путь, если исходить из сиюминутных интересов государства. Конечно, в старину, когда сходились, например, в единоборстве Давид с Голиафом, можно было определить, кто достоин награды. Или в воздушном бою награды был достоин тот, кто сбил вражеский самолет. А вот когда освободили, к примеру, населенный пункт, и участвовало в освобождении этого населенного пункта огромное количество войск, очень трудно определить, кто больше отличился. Конечно же, мерилом здесь может служить отношение командира к тому или другому подчиненному.
Но если подойти к этому вопросу с точки зрения военнослужащего, совершившего подвиг, правомочность такого подхода может показаться сомнительной. Ведь если человек получил награду за совершенный им подвиг сразу, как говорят, «не отходя от кассы», то в дальнейшем никто не сможет награду отобрать, даже если он разругается с начальством. А в описанном мной случае, командир батареи или командир дивизиона мог забыть или не захотеть написать реляцию о награждении орденом, несмотря на то, что начальник артиллерии дивизии сказал ему об этом. Больше того, даже если он написал реляцию на награждение, то после конфликта, произошедшего между мной и Анисимовым, порвал её.
Но вернемся к положению под Локней. Мы помучились какое-то время, пока не построили новые мосты через Локню, а затем наша дивизия была снята с этого участка фронта и направлена на отдых.
В Гжатске, куда была направлена на отдых Первая Сталинская Сибирская Дивизия Добровольцев Сибиряков, ей было присвоено звание Гвардейской. Отныне наша дивизия стала именоваться 22-я Гвардейская стрелковая дивизия, а я, соответственно, стал Гвардии лейтенантом.
В Гжатске дивизии торжественно вручили гвардейское знамя, и после короткого отдыха мы снова выехали на фронт.
декабрь 2000
(продолжение следует)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer8-9-hibnik/
