Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Гнал «Москвич» сюда, в эту глухомань, а лесника нет ни в доме, ни на огороде размером в полгектара. И кричал, и стучал. По нулям. С досады как наподдал старую кастрюлю ногой в сторону дома. Вдруг слышу флегматичный, ничуть не испуганный голос:
— Полегче. Так и убить можно…
Со скамейки прямо перед носом встает парень лет двадцати трех. Я хожу, ору, а он лежит, значит, себе и притворяется дохлым, как братец лис. Это приятель лесника, Леха, лесной человек, черноглазый и румяный. Весу в нем не меньше центнера, но на его ладной фигуре килограммы распределены так равномерно, что поневоле залюбуешься: богатырь. Лешка — первый парень на деревне, он же и последний.
От огромного села Дмитрово-Поливаново на моих глазах за десять последних лет ничего не осталось. Лешка, правда, говорит, что кроме него туг еще три молодых парня живут. Да, видел я, подъезжая, всех троих, едущих на одном мотоцикле, держась друг за друга. Меньшему из «молодых» лет за сорок на вид, а большенький, кажись, постарше вашего слуги покорного. Хлопцы вежливо меня спросили, не знаю ли я, кому поршневую от «газона» можно толкнуть. Я не знал, и молодые, вежливо выругавшись матом, понеслись в сторону Знаменки на антикварном «ижаке» образца пятьдесят шестого года.
Спрашиваю:
— Леха, а где лесник?
— Т-с-с! — подносит он палец к губам. Молчание. Затем:
— Слышишь бензопилу?
— Ничего не слышу, — говорю. — Может, тебе показалось?
Он протягивает в мою сторону ручищу с часами:
— Я отсюда слышу, как наручные тикают. На первой делянке он. У меня вчера бензин в мотоцикле кончился, поехали на твоей «тачке».
Едем вдоль луга, сворачиваем на дорогу в лес. Ставим машину и идем пешком: дальше проехать можно только на лесниковом «УАЗе» — металлическом допотопном гробе на колесиках с плохо закрашенной надписью «МИЛИЦИЯ» на ободранном боку или на Лехиной двухколесной рухляди типа «ИЖ-49», брошенной на траве у лесникова дома. Леха хмурый. Вчера он это… Поддал. Вообще Лешка помогает леснику заготавливать осинку для спичечной фабрики. Но лесник в лес «поддатых» не пускает, и сегодня Леха из доверия вышел. Комары, того и гляди, живьем сожрут. А Лешку вроде и не трогают. Леха спрашивает с подковыркой:
— Городской, скажи, это что за дерево? Да ты на листья голову не подымай, ты по стволу определи.
— Не пойму. Снизу по коре на осинку похоже, а повыше на липку смахивает. Листочки, как у ивы… вроде.
Он смеется:
— Ну, спец. Это ясень.
Вот он какой, оказывается, ясень бывает. Редкое дерево по нашим местам. Стройный, как колонна. А древесина у него, это я видел, розовато-коричневая, твердая и прочная, в нее гвозди не лезут. Из ясеня делали наши предки, лесные люди, тугие луки и били врагов за сто саженей, пробивая кольчуги калеными наконечниками стрел прямо под горячие степные сердца. А это вот липки, красавицы, они на баньки хороши. Осины в обхват с зелеными стволами. На вид нарядные, а сердцевина гнилая. Их когда на пилораме распиливают, то доски вдруг вдоль лопаются, разлетаются веером на холудины. А подсохнут — их пилить не возьмешься: пила вязнет. Дрянь дерево, бабки говорили, Иуда на нем повесился. Клены гулкие, звенят, когда по ним стучишь. Из них топорища не делай — руки отсушишь. Березки в лесу — не для пользы, для красоты. Доски из нее, когда высыхают, выворачиваются пропеллерами, и никакими гвоздями их не подожмешь. Но короли леса, конечно, дубы. Есть гнутые, есть прямые, как свечки. Сырой дуб, кстати, топору и пиле послушен, а лежалый, цвета кофе с молоком, пахнет уксусом, и пила по нему прыгает, не вгрызается…
***
Вот и лесник. «Дружба-1» воет в руках. Топор воткнут в пенек, и двуручная пила рядом лежит. Как их профи называют, «кормилец» и «Дружба-2». Давно я Анатолия не видел. Короткая стрижка, седые волосы. Не сразу узнал. Где-то в подсознании крутится картинка из далекой юности. Танцплощадка возле ДК, горящие огни прожекторов, рев электрогитар из орущих во всю мощь динамиков. И три брата Кудавкиных заходят на «пятачок». Копны кудрявых волос, клеши необъятной ширины из полосатой ткани. Анатолий — старший...
Лесник валит осины. Подходя к огромной осине, мгновенным взглядом оценивает, в какую сторону валить. С визгом впивается бензопила в тугую древесину. Запил слева, залил справа. «Бойся!» Как в замедленном кино, падает ствол во всю тридцатиметровую длину. Гул идет понизу от ахнувшей махины.
Секунду лесник смотрит на Леху, оценивает. Лицо Алексея радостно вспыхивает: чует парень, что условно-досрочно прощен. Мгновенно в руке его, поблескивая сталью, оказывается топор. Падает подрубленный молоденький кленок. И вот уже Леха бегает за лесником, упираясь свежей слегой в стволы валимых деревьев. Иногда спиленным осинам некуда падать, и они стоят, поддерживаемые соседними кронами. Тогда Леха подводит под низ ствола слегу и мощными рывками дергает. Раз! Раз! Пошло дерево. «Бойся!» Ух!
Лесник прыгает в заведенный трактор. Этот МТЗ он сам собрал из металлолома. Но что Анатолий на нем вытворяет! Наезжает на полуметровые пеньки, чуть не опрокидывая «Беларусь», цепляет за стрелу распиленные стволы и с размаху кидает и стоящую телегу. Здоровенный Леха ловко, как кошка, прыгает на телегу, отцепляя дерево, и пулей слетает вниз. Трактор носится по просеке вперед-назад, иногда от тяжести прицепленного ствола встает на дыбы вертикально и вдруг, осилив, рывком падает на четыре колеса.
Толик вел в Башмакове парашютную секцию, у него за плечами больше сотни прыжков! Чувство страха у него давно атрофировалось‚ и браконьеров он ловит без ружья. Если он тебя в лесу застанет за незаконной вырубкой — положи топор и делай, что тебе скажут, беспрекословно. Не зли человека.
Полчаса — и телега забита бревнами. Теперь осину надо будет на коротыши расхватить. Главное, чтобы не красносердцевинным дерево оказалось. Как лесник по стволу сердцевину видит, гнилая она или нет? Ну, это его работа. Фабрика заплатит лесничеству за древесину 240 рублей за куб, что-то из этих денег попадет Анатолию, а он с Лехой поделится.
Дело у меня к леснику. Один «новый русский» ищет, кому перевозную пилораму компактную автономную продать. Умная штука. Прямо в лесу можно распилить дерево на брус, доски и вывезти готовый материал. Я сегодня, типа, порученец со своим интересом. Анатолий выслушивает. Задумывается на секунду. И отвечает странно:
— Поздно, мужик. Конец света скоро.
Я гну свое:
— Это шутки. А пилорама такая в лесу — золотая жила. Ты подумай.
— Да нечего думать. Я недавно с пришельцами разговаривал. Они сказали, наша Земля в космосе — вроде тюрьмы, тут все пороки собраны‚ страсти. Ее решили ликвидировать. А мне «зеленые» обещали, что на другую планетку заберут, когда тут дела совсем плохи будут.
Я даже не пойму, шутит он или серьезен. А Анатолий говорит:
— Лес — не мой собственный, брат. Знаешь, я никогда богато не жил, теперь и нечего начинать. Я не раб денег. Вот немного подкалымлю со спичечной фабрикой — сына в Пензу свожу: ему пятнадцать лет, а он еще с парашютом не прыгал. Сейчас прыжки не бесплатные, кучу денег стоят.
Кроме сына у Анатолия еще три дочки, а вырос он в семье, где их, детей, было пятеро. Действительно, зачем ему на седую голову начинать зарабатывать бешеные какие-то деньги? Как я рад, что есть на Руси пока люди, которые плевали с высокой колокольни на эти самые деньги, не все с ума посходили. Пожалуй, пошлю я коммерсанта с его пилорамой. Я что — брокер, что ли…
Нисколько не досадно, что в такую даль гонял. Когда еще попаду в этот медвежий угол. Автобусы сюда не ходят, телефона тут нет, а мобильные не берут. Раньше Поливаново было отделением госплемзавода «Красное знамя». А теперь какие-то москвичи все земли хозяйства взяли, фермы ремонтируют. Рабочих привозят и увозят. До села и его обитателей им дела нет. Фельдшерско-акушерский пункт давно закрыт, вывихи и переломы вправляет одна древняя бабка. Она же всю больницу заменяет. Людей в селе почти нет, от дома до дома десятки метров. Корова чья-то пасется прямо посреди улицы, и хоть в бок ей въезжай на «Москвичонке», хоть бибикай до посинения — она с дороги не уйдет. Луга стоят не кошены, в человеческий рост трава. Как тут живет лесной человек Лешка, где он бензин берет для своего двухколесного «ижака»? А сколько таких углов по России? Останутся ли вообще еще деревни какие-то через десять лет?
Кабы знать…
