Из родных мест я получал много писем. Мне писали и родные из дому, и товарищи. Отец был малограмотный, так что чаще письма приходили от Вани и Николая, иногда — от Зинаиды. Писала мне и Наташа. В начале июня она прислала письмо, в котором сообщила, что окончила семилетку и уезжает к тётке в Белореченскую, чтобы поступать в техникум. Наташа просила в Пантелеймоновку ей не писать, она сама отзовётся с нового места жительства.
Товарищи же присылали письма так много и часто, что я не успевал им отвечать. Чтобы никого не обидеть, стал писать под копирку, оставляя место для имени чистым, вписывал потом имена тех, кому отвечал — и отсылал. Так что за один раз я мог написать письма троим. Бывали, конечно, и казусы, когда письмо писал одному, а отсылал — другому.
Во второй половине июня мне пообещали дать отпуск, и я начал готовиться к поездке домой. Приобрёл себе два больших чемодана, купил в подарок отцу костюм, накупил материи и разных безделушек на подарки, чтобы никого не обидеть. Деньги у меня были — и по тому, довоенному времени, это были хорошие деньги. Офицерский оклад составлял тогда 760 рублей.
Дома я рассчитывал хорошо отдохнуть, но этому не суждено было случиться. 20 июня по служебным делам я был в городе Бресте. Мы получали новые стреляющие механизмы на пушки. Штабной офицер, который оформлял мне документы, посоветовал осмотреть город, благо, у меня было свободное время. Он познакомил меня с местным лейтенантом — лётчиком Евгением Рачкиным, который служил в авиаполку. Женя вызвался сопроводить меня на прогулке по городу.
У меня было часа три свободного времени, и мы прошлись по городу. Я зашёл в магазин и купил отцу часы (очень уж хотелось его порадовать), а Ване — красивую рубашку и перочинный нож с красивой наборной ручкой. Мы с Женей ещё погуляли, а потом я сел в поезд и ночью был уже в своей части. Утром, 21 июня, я получил в штабе отпускные документы, но денег в финчасти не оказалось, сам начфин уехал в округ за деньгами. Комполка сказал мне: «Ну вот, сегодня начфин привезёт деньги, вечером получишь отпускные, а завтра утренним поездом уедешь на Барановичи». Поезд на Барановичи из Граево ходил всего два раза в сутки — утром и вечером. И я остался.
Тем временем в полку усиленно проводились тактические занятия. За городом были вырыты пушечные окопы и погреба для снарядов. Были подготовлены окопы для орудийных расчётов и укрытия для тракторов. Вся техника находилась в полной боевой готовности. Война неумолимо приближалась, и в полку уже разучивали песню «Если завтра война, если завтра в поход», а немцы к границе всё подтягивали свою технику и живую силу. От нас уже не скрывали, что немцы могут объявить войну СССР, но чтобы так вероломно — этого никто допустить не мог даже в мыслях.
5. Великая Отечественная
В субботу 21 июня, во второй половине дня я получил отпускные и завтра утром готов был уехать домой в отпуск. Сегодняшний поезд уже ушёл, нужно было дождаться следующего. Вечером в нашей части показывали кинокартину «Великое зарево», и мы с ребятами пошли на фильм. Примерно на середине фильма, а это было около восьми часов вечера, заиграли «боевую тревогу», и наш полк со всей боевой техникой, за исключением новых тракторов с пушками, занял огневые позиции за городом. Поставили пушки в окопы, половину снарядов с прицепов занесли в погреба, а трактора поставили в укрытия. Бойцам там же разрешили устраиваться на отдых. Я проверил свою технику, всё было в порядке, и ушёл в расположение полка проверять оставшиеся единицы на боевую готовность. После этого направился к себе спать, чтобы утром не проспать поезд.
Никитин уже был дома. Мы с ним ещё посидели, поболтали ни о чём, попили чаю, а потом, часа в два ночи, отправились спать. Я ещё с полчаса ворочался, предвкушая поездку, а потом уснул. Проснулся от сильного грохота, сотрясавшего наше здание, и шума в коридоре. Быстро соскочил с постели, натянул брюки и надел сапоги на босу ногу. Часы показывали начало пятого. Портянки сунул в карман. Натягивая на себя гимнастёрку, увидел, что лейтенант Никитин всё ещё спит. Схватив его за руку, сильно тряхнул и крикнул: «Война!», ещё не зная точно, так ли это на самом деле. Схватил в руки автомат, портупею с пистолетом и бросился к выходу.
Дверь не открывалась, потому что коридор был забит людьми, спускавшимися со второго этажа. Женщины и дети плакали от страха и ужаса. От увиденного мороз по коже пошёл, и я понял, что не ошибся, это — война! Те, кто жил на втором этаже, сразу же, как только началась бомбёжка, бросились к парадному выходу, но с крыши дома, который стоял напротив, поляки встретили их шквальным пулемётным огнём, и все бросились к чёрному выходу, который шёл через наш коридор. Пулемётной очередью срезало сразу несколько человек. Среди погибших были женщины и дети.
От двери я бросился к окну, которое выходило во двор, и прикладом автомата с силой ударил по раме, забыв поставить автомат на предохранитель. Рама с треском вывалилась, и в тот же момент у меня над ухом прострочила очередь из моего же оружия. Я выскочил в оконный проём и уже во дворе метрах в пяти от меня разорвался артиллерийский снаряд. В нашем дворе штабелем были сложены ящики с боеприпасами, но к нашему счастью они были без боеголовок и ни один не взорвался. Вслед за мной в окно выпрыгнул и лейтенант Никитин. Больше я его никогда не видел. А люди со второго этажа всё шли и шли. Во дворе стоял плач и шум, кто-то кого-то искал, всюду царили паника и страх.
После разорвавшегося снаряда по двору разлился густой дым, который потихоньку рассеивался. Я бросился в парк, где стояли наши новые трактора с пушками. Техника уже была на ходу. По команде командира батареи колонна двинулась через ворота, ведущие в сторону города. Я подбежал к воротам и посмотрел вслед уходящей технике. И вдруг по головной машине с чердака близстоящего дома ударил пулемёт. Трактор как шёл прямо, так и врезался в угол постройки и заглох. Остальные трактора тоже были расстреляны поляками с чердаков и из окон домов.
Я бегом возвратился во двор и подбежал к складу боепитания. Там уже стояла толпа бойцов, просящих у завсклада выдать им пистолеты. Тот отказывался, ссылаясь на начальника, который запретил кому бы то ни было выдавать пистолеты. Я выслушал завскладом и отдал своё распоряжение: немедленно выдать оружие, которое просят бойцы, и патроны к нему. Бойцы вынесли из склада два ящика с пистолетами и патронами. Я снова бросился к воротам, ведущим в парк, и вслед услышал, как кто-то меня позвал: «Дядя Вася!». Оглянулся и увидел сына начальника штаба полка, мальчонку лет двенадцати, имени уже точно не помню, кажется, звали его Мишей. Он подбежал ко мне и попросил: «Дядя Вася, возьмите меня с собой!». Я спросил его: «А мама твоя где?». Он ответил: «А маму убили». У меня защемило в груди, но на раздумья времени не было, поэтому просто взял его с собой — туда, где ещё с вечера были установлены наши пушки.
Мы подбежали с парнишкой к изгороди, и я подсадил его. Он, схватившись руками за верхнюю доску, вылез на самый верх. Мне, чтобы сделать то же самое, пришлось несколько раз подпрыгнуть. Сверху, с изгороди я увидел, как по полю, засеянному рожью, отступала наша пехота, а за нею цепью шли немцы. Мы с мальчонкой соскочили с изгороди и, пригнувшись, побежали по ржаному полю в сторону нашей пехоты. Поле пересекала дорога, которую нам нужно было перейти. Мы перебежали через нее, как вдруг где-то рядом застрочил пулемёт. Я упал в рожь. Пулемёт умолк. Я осмотрелся по сторонам, мальчика нигде не было. Вдруг снова застрочил пулемёт, но он стрелял не в мою сторону, а немцы, которые шли цепью, попадали в рожь. Пулемёт всё строчил и строчил. Я выскочил обратно к дороге и увидел, что из пулемёта строчит Миша, а рядом лежит наш убитый боец. Я схватил Мишу за руку, и мы вместе с ним побежали по ржи в сторону балки, в которой были расположены наши пушки. Когда добежали, на душе стало легче.
Отступавшая пехота вышла за ржаное поле и заняла оборону. Когда я добрался до своих тяжёлых пушек, они уже вели ураганный огонь. Это была девятая батарея. Потом с наблюдательного пункта телефонист передал: «Прекратить огонь», задал новые координаты наводки, и прозвучала команда «Зарядить орудия». В течение минуты длилось молчание, а потом наш наводчик прокричал: «Забирайте всё, что можно, и отступайте по направлению через гору. Остановитесь в глубокой балке. Вас встретит начальник штаба».
Я схватил Мишу за руку, показал, в какую сторону бежать, и в приказном порядке отправил его туда, через гору, где должен был ждать нас начштаба. Командир батареи подал команду: «Заводи моторы!». Моторы завели, и трактористы стали разворачиваться, подъезжая к пушкам. Один тракторист в спешке подвернул трактор и опрокинул прицеп со снарядами. Фаркоп перекрутился. Тракторист попытался вытащить штырь, соединяющий трактор с прицепом, но тот не поддавался. Тогда водитель бросил трактор и убежал через гору. Три трактора подошли к пушкам, и обслуга начала носить из погребов снаряды. Я закричал: «Отставить грузить снаряды! Трогайте!». И тут два трактора заглохли. Двинулся только один трактор с прицепом и пушкой. Заглохшие трактора пытались завести заводными ручками, но они никак не заводились. Когда трактористы увидели, что первый трактор уже почти на горе, они побросали свои машины и вместе с командирами взводов и расчётами убежали через гору.
Я попытался их остановить, но у меня ничего не вышло. Тут вспомнил, что все пушки заряжены, подбежал к той, которая не была прицеплена к трактору, и выстрелил из неё. Потом подбежал к тем пушкам, которые были прицеплены к заглохшим тракторам, и выстрелил по очереди: сначала из одной, потом из другой. От орудийного грохота у меня звенело в голове и из левого уха пошла кровь. Снова побежал к той пушке, которая была без трактора, открыл затвор и снял стреляющий механизм. Быстро разобрал его на запчасти и разбросал их по балке. Потом побежал к трактору, который был ближе ко мне, с силой крутанул заводную рукоятку, и трактор завёлся с полуоборота. Быстро вскочил в него, включил первую скорость и, тронув с места, направил машину ровно на гору. Трактор легко пошёл, я выпрыгнул из него и тут увидел, как в первый трактор, который вёл тракторист, попал немецкий снаряд и его мгновенно охватило пламя.
Я подбежал ко второму трактору, несколько раз крутнул с силой ручку, и он тоже завёлся. Сел на него, дал газу и на второй скорости стал нагонять первый трактор. И только мы пошли на подъём, как вокруг стали рваться мины. На гребне холма стояла ветряная мельница. В прицеп первого трактора, в котором были снаряды, попала мина, и на нём загорелся брезент. Вторая мина попала в трактор. Он загорелся, вдобавок у него была повреждена гусеница. Трактор стало заворачивать вправо и он, горящий, пошёл прямо на ветряную мельницу. Та загорелась и пылала, как факел. Я взял метров на триста левее от мельницы и начал было уже ликовать, что мне удалось благополучно переехать через эту проклятую гору, как вдруг услышал вой мины. Ну, думаю, всё, мне конец. Пригнул голову к самым рычагам, и в этот момент мина попала в прицеп со снарядами. Осколки завизжали, решетя кабину трактора. Покрутил головой, пошевелил руками и ногами — боли нигде не чувствовалось, только в голове звенело от сильного взрыва и заложило уши.
Я выскочил из трактора и бросился бежать вниз с горы. Бугор на тракторе я уже перевалил, и теперь машина, скрежеща гусеницами, вместе с прицепом и пушкой быстро двигалась вниз, где находились наши отступившие бойцы. К великому счастью брезент на прицепе не загорелся. Первый трактор, который шёл с трактористом и загорелся от снаряда, уже дошёл до склона и начал спускаться вниз. Мотор у него заглох, и он двигался по инерции, под напором прицепа и пушки. Он разгорался, пока не взорвался бак с горючим и огонь не перекинулся на прицеп, в котором начали рваться снаряды, разметая прицеп и трактор. Итак, девятая батарея осталась с одной единственной пушкой, которую я спас.
Внизу, в балке нас действительно встречали начальник штаба полка и командир девятой батареи. Я подошёл к начальнику штаба и доложил о случившемся, рассказал, как пытался спасти технику и что из этого получилось. Он подошёл ко мне, взял мою руку в свои, потряс, а потом сказал: «Спасибо тебе за всё: за трактор с пушкой, за то, что не впал в панику, за спасение моего сына, ведь он бы сам из города не вышел и погиб бы так же, как и его мать». Командир батареи тоже подошёл ко мне, пожал руку и сказал: «Я бы хотел воевать с такими, как ты, а не с такими вот трусливыми растяпами, как мои», — и указал на своих командиров взводов, которые стояли чуть поодаль и всё слышали. Точно не знаю, было ли им стыдно за свою трусость, но страшно было всем — и мне в том числе.
Начальник штаба указал на карте, в каком месте комполка назначил общий сбор, и все двинулись в том направлении. Это было недалеко, возле небольшой высотки, где уже виднелись трактора и машины нашего полка. Там нас ждали командир и комиссар полка. Все батареи кроме девятой были на месте. Начальник штаба доложил о случившемся. Комполка подозвал к себе командира девятой и спросил: «Ну и где же твои пушки? И чем же ты думаешь воевать?». Командир батареи стоял молча и смотрел на комполка глазами, полными слёз. Командир полка, не дождавшись ответа, подошёл к нему, похлопал рукой по плечу и сказал: «Мы с тобой об этом после войны поговорим».
И кто мог знать в тот первый день войны, какой она будет и сколько человеческих жизней унесёт. Мы-то думали сначала, что это просто диверсия, что скоро командование подтянет войска и мы погоним немцев назад, но пока перевес был не на нашей стороне.
Потом комполка подошёл ко мне, пожал руку и сказал: «Спасибо, сынок, мне кажется, что я в тебе не ошибся. Я себе тебя таким и представлял». Мы двинулись дальше, наш путь лежал в сторону Белостока. При отступлении нас беспрерывно сопровождали немецкие самолёты, обстреливали из пулемётов и бомбили. От наших четырёх спаренных пулемётов, установленных на автомашинах, вреда им не было никакого. Пули, выпущенные из пулемёта по самолёту, летящему на бреющем, веером отскакивали от брюха самолёта. Мы поняли, что самолёты у фашистов бронированные и из пулемёта их не взять.
Однажды мы увидели, как в небе появился наш истребитель ЯК. Он вступил в бой с немецким разведывательным самолётом и сбил его, но тут появились три фашистских истребителя и наш «Ястребок» спикировал вниз и низко над землёй, едва не цепляясь за вершины деревьев, улетел обратно. Больше наших самолётов мы не видели. Отступили километров на 15 за Граево и за большим лесом заняли оборону. Здесь уже стояли пушки и гаубицы других артполков. В этот день много стреляли по преследовавшему нас врагу и снова отступали, потом снова занимали оборону и снова стреляли.
На третий день войны под городком Осовец мы заняли оборону за большим лесом. День клонился к вечеру. Стояли тихо, ожидая разведданных. Когда уже совсем стемнело, разведка доложила, что с противоположной стороны леса заняли огневую позицию фашистские батареи. Вот здесь меня ещё раз испытал командир полка. Вызвал в наспех подготовленный дзот, в котором с ним находилось ещё несколько командиров, и сказал: «Жалко мне тебя посылать, сынок, но я знаю, что лучше тебя это задание никто не выполнит», — и поставил передо мной задачу: подойти к позициям противника как можно ближе и, обнаружив его, подать сигнал ракетами, с очерёдностью: первая — белая, вторая — зелёная, третья — красная. Он продолжил: «Если что-то помешает тебе, своей ракетой попытается перебить твой сигнал и мы его не поймём, то ты во второй раз пускаешь сначала зелёную, потом белую и красную, и в третий раз — зелёную, красную, белую. Огонь откроем по твоей корректировке». И немного помолчав, добавил: «Но если боишься, то скажи сразу, ведь это очень опасно и ты можешь не вернуться. Это называется “вызываю огонь на себя”. Такой способ корректировки существовал в революцию, когда завоёвывали Советскую власть. Когда наша артиллерия начнёт бить, сразу беги назад». Я ответил: «Есть идти корректировать огонь. Разрешите идти».
Комполка и все присутствующие пожали мне руку, пожелали счастливого возвращения. Мне выдали ракетницу, девять штук ракет, и я ушёл выполнять задание. В лесу было очень темно и сыро. Чтобы не сбиться с пути, я ориентировался по компасу. Идти было трудно. Ни одна веточка не должна была хрустнуть, а в темноте такое сделать сложно. Местами под ногами хлюпало, потому что местность была болотистая. Не знаю, сколько времени я шёл по лесу, но он стал редеть. Большие деревья кончились, и впереди появился молодой соснячок. В это время в небо взвилась белая ракета, я быстро стал за пушистую сосну. При свете ракеты увидел, что большой лес закончился и я как раз на территории немецкой батареи. Одна батарея располагалась на невысокой сухой возвышенности, несколько других стояли метрах в тридцати от меня — во ржи. Когда ракета погасла, я услышал смех немецких солдат и тихое пение. Метров на тридцать углубившись в лес, немного постоял и послушал. То в одном, то в другом месте немцы часто запускали ракеты. Я достал ракетницу и, дрожа от волнения, пустил три первые ракеты; белую, зелёную, красную. Немцы увидели мои ракеты и вслед за моей красной пустили белую ракету. Я ожидал огня с нашей стороны, но его не было. Наши не поняли моего сигнала. Четвёртой ракетой немец спутал все мои карты. Минут через пять я выпустил три следующих ракеты: зелёную, белую и красную, а немец опять пустил белую. Наша артиллерия продолжала молчать.
Я растерялся: и что же мне теперь делать? Ведь не скажешь фашисту: «Зачем же ты, гад, мешаешь?! Ведь у меня остался последний сигнал!». Он и на этот раз может мне помешать. А немец, очевидно считая, что это игра, тоже в неё включился. Скорее всего, он подумал, что это не советский корректировщик, а его пьяный соотечественник забавляется. Я, как было уговорено, в третий раз пустил зелёную, потом красную и немного подождал. И тут немец пустил белую — то, что мне и было нужно. Наша артиллерия открыла огонь. Сначала до меня донеслись глухие раскаты, похожие на гром, затем в воздухе зашумели снаряды. Недалеко от меня разорвался снаряд и забрызгал меня грязью. Когда снаряд падает на сухое место, то взрываясь, выбивает воронку и осколки летят над землёй, а когда он падает в болото, то осколки летят вертикально вверх, а вокруг образовывается мёртвая зона, где больше поражает взрывная волна. Я как раз оказался в таком месте.
Бросился бежать в лес — навстречу свистящим и воющим нашим снарядам, а на том месте, где я стоял несколько минут назад, уже вздыбилась от взрывов земля, валились деревья, визжали осколки, от газов после разрыва снарядов нечем было дышать. Я бежал, натыкаясь на деревья и большие кусты, падая в грязь и раздирая одежду в клочья. Погода стояла тихая, не было даже лёгкого ветерка, и гарь могла лишь оседать, притягиваясь к земле сыростью. Я пробежал метров сто, а может, и больше, а потом вдруг провалился в какую-то яму, погрузившись с головой в воду. Вынырнув, я понял, что попал в торфяной колодец. Мне было непонятно, кому и для чего он понадобился в лесу, когда вода по всему лесу выступает на поверхности. Старался стать на мыски, чтобы вода не попала в рот и уши. В этот момент снаряд мог поразить меня только прямым попаданием. Артиллерия то стреляла за лесом, то переносила огонь ближе, и снаряды иногда рвались совсем близко от меня.
Не очень хотелось покидать это укрытие: если ранит, то только в голову, тогда и мучений будет меньше. Стоять в этом колодце мне пришлось ещё где-то с полчаса, но они показались мне вечностью. А потом, когда артиллерия перенесла огонь на ржаное поле, я вылез из колодца и побрёл по лесу, не боясь, что могу быть убитым своим же снарядом. Меня пробирала сильная дрожь. После страха, который я перенёс за этот короткий промежуток времени, меня охватило такое безразличие, что я шёл не оглядываясь и не глядя по сторонам.
Из лесу я вышел в темноте немного левее нашего полка. Меня остановили какие-то бойцы и один из них, как и положено, окликнул: «Стой, кто идёт!». Я ответил: «Да иди ты к чёрту!». Они подбежали ко мне и стали спрашивать, кто я такой и что здесь делаю. Я сказал им, чтобы вели меня в 75-й ГАП. Мне показалось, что у меня спадают брюки, я хотел их подтянуть, и только тогда заметил, что у меня в руке ракетница. Сначала хотел выбросить её, но потом вспомнил слова комполка о том, что военное имущество нужно беречь, и положил её в карман.
Меня сопроводили в мой полк. Навстречу вышел полковник Юрьев, командир полка, и сказал: «Ай-яй-яй, что я с тобой сделал. Да если бы это сейчас видела моя жена, она меня, ей-богу, убила бы. Ну ничего, сынок, молодец, что живой вернулся! Я думал, что уже никогда тебя не увижу, ведь мы били по твоей корректировке двумя полками из 72-х орудий». Мне принесли новое сухое обмундирование и 150 граммов спирта. Начав переодеваться в сухое, я увидел, что у меня всё тело чёрное от впившихся пиявок. И здесь, конечно же, не обошлось без врача, потому что оторвать их, не оставив на теле присосок, было невозможно. Врач сказал, что если они останутся в теле, буду очень долго болеть. По этой причине доктор никому не доверил это дело и снимал пиявок сам. После этого тело моё горело огнём ещё неделю. Я переоделся, выпил спирт и здесь же, в дзоте, уснул.
Утром меня разбудил комполка и сказал, что по последним разведданным разбито и сожжено шесть танков, более 50 пушек и уничтожен полк обслуживающего персонала. Установить точное количество убитых фашистов не удалось, потому что там половина лесного массива и всё поле смешано с землёй. В общем, за чем они к нам пришли, то и получили. А днём прилетели «Мессеры». Они поливали нас пулемётным огнём, бомбили позиции и улетали невредимыми, потому что наши зенитные пулемёты им никакого вреда не причиняли. Самолёты летали над нами на бреющем полёте, и мы видели их улыбающиеся лица. В груди закипали злость и ненависть к захватчикам. Зенитных пушек у нас не было, авиация на помощь не приходила.
Здесь мы простояли неделю, обеспечивая отходящим войскам коридор, а потом снялись и ушли к Неману. Остановились у железнодорожного моста возле города Осовец. Там уже стояло два полка: полк пехоты и полк артиллерии. Они, так же, как и мы, получили приказ оборонять мосты от противника, чтобы сохранить переправу для наших отступающих войск. Тут мы простояли около трёх суток. А наши войска шли и шли. Мы день и ночь били из пушек, отражая атаки наступающего врага. Фашисты старались бить нас и с воздуха, и с земли, но здесь нам было легче. Рядом с нами стоял зенитный полк, и он умело отражал налёты вражеской авиации. На наших глазах было сбито более десятка самолётов. Фашисты бомбили берега, отступающих на дорогах бойцов и понтонные переправы, а мосты не трогали, потому что они им самим были нужны. Мосты они надеялись взять голыми руками.
Получив жестокий отпор с нашей стороны, фашисты озверели и бросили на нас огромное количество танков, артиллерии и авиации. Мы не выдержали натиска и после тяжёлых боёв начали отступать. В первую очередь отступили кавалерия и автобатальоны. В районе моста скопилось огромное количество войск и военной техники. Дорога в несколько километров напоминала ползущую змею. Все спешили переправиться через мост. И вот над этим скопищем народа и техники стали летать «рамы» — немецкие разведывательные самолёты. Как только они улетали, тут же появлялись бомбардировщики. В первом заходе мы насчитали 27 штук. Они бомбили транспортный мост и наши огневые позиции. Погибло огромное количество народа. Началась паника. Вокруг стоял грохот от взрывов, крики и стоны раненых, скрежет горящей техники. На втором заходе мост разбомбили. Одна бомба упала на середину моста, и он рухнул.
Вражеские самолёты продолжили бомбить скопившиеся войска по обе стороны моста. Мы несли огромные потери и в живой силе, и в технике. По мосту в тот момент, когда его разбомбили, двигалось кавалерийское подразделение. Лошади тоже погибли. При этом налёте фашисты недосчитались трёх самолётов, которые сбили наши зенитчики. Вместе с военнослужащими шли и гражданские — семьи офицеров и поляки из бедных семей, которые верили, что Советы их защитят. На брезентовых тентах грузовых машин, в которых везли раненых, были нарисованы красные кресты, чтобы их было видно с воздуха. По Международной Конвенции их трогать было нельзя, а фашисты старались их разбомбить в первую очередь и на открытой местности устраивали за ними охоту. Не знаю, остался ли жив сын начштаба Миша. Отец отправил его с каким-то медсанбатом нашей отступающей части. С ним было ещё несколько детей военнослужащих, родители которых погибли. Детей посадили в машину уже на другом берегу Немана, так что они должны были выбраться из этого ада.
Транспортный мост разбомбили, а железнодорожный, с пешеходной дорожкой — не тронули. Ниже по течению реки, за разбитым транспортным мостом, поляки построили дамбу шириной в три метра, через которую шла вода. Теперь мы эту дамбу использовали как переправу. По ней переправляли артиллерию на конной тяге. После бомбёжки осталось совсем мало лошадей, и всю артиллерию забрать не удалось. Переправили и несколько тракторов с орудиями. Те пушки, которые нам не на чем было везти, бросили прямо на огневых позициях. Я пробежал по ним, поснимал стреляющие механизмы, разобрав их на запчасти, и побросал в Неман. Мы отступили.
Из Осовца пошли в местечко Моньки, которое находилось километрах в десяти. Это был очень красивый городок. В центре стоял большой красивый костёл с железной оградой. Дорога проходила по окраине городка. Я ехал в автомобильной колонне на большом грузовике, гружённом снарядами. Следом двигалась артиллерия на конной тяге. Впереди верхом на коне ехал командир батареи. За батареями шли конные упряжки с зарядными ящиками, предназначенные для перевозки орудийных снарядов. Когда наша колонна, состоящая из грузовиков, поравнялась с костёлом, с его колокольни застрочил пулемёт.
Мы быстро повыпрыгивали из машин на противоположную сторону и попадали на землю. Я отполз от своей машины в лесок и побежал навстречу нашей артиллерии, идущей сзади через лес. Встретил их на самом въезде в городок, рассказал командиру батареи, что по нашей колонне стреляют с костёла. Командир тут же, прямо на шоссе приказал развернуть пушку и ударил из неё по костёлу. После шестого бронебойного снаряда купол колокольни рухнул. Наши бойцы побежали к костёлу и обнаружили, что стреляли из нашего «Максима». Возле него нашли трёх убитых поляков, один из которых был ксёндзом. Пулемёт был разбит, а трупы сильно изуродованы.
Мы двинулись дальше. Квартала через два нас снова встретили пулемётным огнём. На впереди идущей машине несколько человек погибли, остальные успели повыпрыгивать. Я забежал за стену одного из кирпичных домов, из-за которого стрелял пулемёт, и стал из-за угла искать глазами, откуда же он стреляет. А пулемёт строчил и строчил. И тут мне удалось обнаружить его. Он стрелял из-за ульев в саду. Хорошенько прицелившись из автомата, я дал по ульям длинную очередь и увидел, как пулемётчик, взмахнув рукой, упал.
Прячась за стену, я обошёл дом с другой стороны. За мной последовала группа бойцов, и мы увидели, что пулемётчик убит. Здесь я впервые увидел немецкий пулемёт с металлической пулемётной лентой. Мы забрали его с собой, как вещдок, что он уже отстрелялся. За Моньки мы прошли километров двадцать, но пошли не на Белосток, а взяли левее и вышли на Волковыское шоссе и остановились в лесу. Разведка донесла новые разведданные. Мы развернули свои пушки и заняли огневые позиции, но пока не стреляли. В это время наши передовые части оттеснили врага, и Осовец там, где остались наши пушки, снова был наш. Рано утром меня опять вызвал к себе комполка и дал новое задание. Я должен был взять с собой взвод бойцов, чьи пушки остались за Неманом, и, вернувшись к пушкам, забрать их. Потом, переправив по дамбе, вести пушки навстречу своим частям, которые тоже возвращались на старые позиции в лесу возле Осовца. В нашем распоряжении были танк КВ, бронированная автомашина и трёхтонный грузовик, на котором мы ехали. Мы, не теряя времени, погрузились и поехали на Моньки.
Перед нашим грузовиком шла бронированная машина, а сзади — танк. Двигались на расстоянии 25–30 метров друг от друга. Мы ехали с оружием наизготовку, чтобы нас не могли захватить врасплох и мы при случае могли незамедлительно вступить в бой. Мы въехали в Моньки и уже проехали с квартал, как по нашей машине из одного дома застрочил пулемёт. Водитель погиб, а машина, съехав в кювет, заглохла. Мы повыпрыгивали из нее. Танк КВ, на ходу развернув свою пушку, на ходу ударил бронёй в стену этого дома и скрылся с глаз. Всё произошло так быстро, что мы не успели сообразить, что произошло, а танк, ударив противоположную стену, выскочил с другой стороны. Дом закачался и рухнул, погребя под собой тех, кто в нас стрелял.
Нам нужно было ехать дальше, но так как другого водителя не было, то за руль пришлось сесть мне. Опыта вождения у меня было маловато, но делать было нечего. Приехав в Осовец, мы оставили танк и автомашины на берегу, а сами пошли по пешеходной дорожке железнодорожного моста на другую сторону к своим пушкам. Пришли мы на то место, где вчера бомбили нашу кавалерию и автобатальон, и увидели жуткое зрелище. Множество лошадей прыгало на трёх ногах, а четвёртой либо не было совсем, либо была перебита. Похоронный взвод подбирал убитых и на носилках переправлял через Неман, чтобы похоронить в братской могиле. Повсюду валялись обломки разбитой и сгоревшей техники. Перед глазами стояла такая страшная картина, что от ужаса холодок бежал по спине. Здесь я встретил шофера нашего полка, у которого накануне разбомбило машину, и он с готовностью согласился сесть за руль вместо нашего погибшего товарища. Я отправил его на тот берег к машине.
Мы быстро отыскали свои пушки. Их никто не трогал. И перед нами встал вопрос: на чём их перевозить? Один из бойцов побежал в лесок и увидел там три трактора СТЗ-НАТИ. Прибежал и доложил мне об этих тракторах. Мы проверили их, и оказалось, что они на ходу и в баках достаточно горючего. Я завёл трактора, ездить-то на них кроме меня, пожалуй, и некому, а нам нужно увезти пять пушек. Подогнал один трактор, подцепил пушку и вместе с бойцами потащил её к переправе. И тут вспомнил, что командир взвода вместе со мной тоже учился водить автомобиль. Я остановил трактор, вылез из него и подошёл к нему, приказывая сесть в трактор. Тот стал отнекиваться, говоря, что не умеет ездить на тракторе, но я убедил его, что это не сложнее, чем водить машину. Он согласился и сел в трактор. Я включил ему первую скорость, показал, как включается муфта, и он поехал. На третий трактор я посадил бойца, который, как оказалось, до службы в армии работал трактористом.
Мы перетащили свои пушки к переправе, и теперь осталось самое трудное — перетащить их по дамбе на другой берег. Я очень боялся переправляться по дамбе, которую не видно из-под воды. Так можно погубить технику и людей. Это было рискованно даже для опытного тракториста. И я стоял и думал: что же делать? В это время к нам подошёл офицер с четырьмя бойцами и поздоровался. Я не видел, когда они подошли, а когда увидел, то очень обрадовался. Это были ребята из нашего полка: командир батареи и четверо трактористов, а для меня лучшего и быть не могло. На душе стало легко и спокойно.
Трактористы сели на трактора, и мы начали переправу. Две пушки переправили хорошо, а вот с третьей пришлось повозиться. Тракторист немного ошибся и трактор вместе с пушкой сорвался с дамбы. Трактор спасти не удалось, он скрылся под водой, а тракторист едва смог выбраться. Оставшиеся две пушки переправили без приключений. Потом пушки сцепили по две за трактор, одну за другой, и я отправил их к месту расположения полка. Теперь я решил найти себе машину и поехать в полковую ДАРМ (дивизионная артиллерийская ремонтная мастерская — Ред.), чтобы раздобыть там стреляющие механизмы для пушек. Я обошёл много брошенной техники, но так ничего найти не смог. Потом, пройдясь по берегу, увидел брошенный ЗИС, стоящий почти у кромки воды. Машина стояла передом к реке возле моста. В этом месте река была очень глубокая. Я сел в кабину и попытался завести мотор. Он немного почихал, а потом завёлся.
Я обрадовался, что у меня теперь есть машина. Долго не мог включить скорость: коробка грохочет, а скорость не включается и мотор сильно газует. Силой включил скорость, и машина с места рванула вперёд. Я хотел развернуть её, руль свободно вертелся, а машина не поворачивалась. До берега оставалось метра полтора. Я быстро открыл дверцу и на ходу выпрыгнул из кабины. Машина плюхнулась в воду и пошла ко дну. Тогда я решил найти себе что-нибудь другое. В одной из разбитых машин я обнаружил два велосипеда, собрал из них один и поехал на нём. Перевёл его по пешеходной дорожке через реку и последний раз оглянулся назад. На том берегу полегли мои товарищи, теперь они лежали в братских могилах. На душе были тяжесть и боль. Я уходил в неизвестность и не знал, что со мной будет завтра и выживу ли я в этой войне.
