1
На всем сорокалетнем пути евреев к свободе Всевышний неустанно подкреплял свои увещевания чудесами, которые, как это ни печально признать, воздействовали на богоизбранную паству, гораздо убедительней слов. Чудеса были поистине впечатляющими, одно затейливее другого, но чудо, сотворенное на самой границе Земли обетованной, явилось, помимо всего прочего, глубоко сущностным, хоть и не выглядело на первый взгляд столь же эффектно, как, например, истребление египетских первенцев, расступившееся море или провизия, падающая с неба. Перед лицом величайшего из своих пророков единовременно предстал ВЕСЬ, неисчислимый, «как звезды небесные»[1], еврейский народ. «…И не с вами одними заключаю я сей завет и сей клятвенный договор…»[2] Здесь были и те, кто появился на свет свободным и добрался до вожделенной цели, и те, кто познал рабство, свершил Исход и к этому времени, уже покинул бренный мир, и те, кому еще предстояло родиться и пережить все те испытания, которые непостижимый Создатель приготовил для них на ближайшие тысячелетия. Мироздание в этот день для вступающих в священный союз словно возвратилось к началу Творения: земное сомкнулось с небесным, границы пространства растворились, настоящее слилось с прошлым и будущим. Событие трудновообразимое, и можно лишь предположить, что подобное если и способно повториться, то, наверняка, только с приходом Машиаха.
Согласно традиционным переводам Священного Писания обращение Моисея к этому невероятному собранию вполне соответствует духу того, чему пророк самоотверженно посвятил последнюю треть своей жизни: «Все вы стоите сегодня пред Господом Богом вашим… Чтобы вступить тебе в союз с Господом Богом твоим и в клятвенный договор с Ним, который Господь, Бог твой, сегодня заключает с тобою…» Все выглядит вполне логично, если не принять к сведению, что глагол «лихрот» (לכרות), переведенный как заключать (договор), имеет также значение «разрубать»[3], а слово «ала» (אלה), переведенное, как «клятвенный договор», может означать и «клятву» и «проклятие». Не говоря уже о том, что это форма «бэалато» (באלתו) подразумевает ЕГО клятву, или ЕГО проклятие. В связи с этим речь Моисея не только обретает некий таинственный метафорический подтекст, но и порождает сомнение в смысловой равноценности переводов и Первоисточника.
2
Создание перевода ТаНаХа на греческий, названного впоследствии Септуагинтой, явилось, несомненно, краеугольным событием в истории всей христианской цивилизации. Повествование о нем в известном письме царедворца Аристея, пусть несколько пасторальное, но признанное большинством и древних и современных историков, очаровывает: Александрия в период расцвета эллинистической культуры, просвещенный властитель, заботящийся о пополнении своей богатейшей по тем временам библиотеки, семьдесят два еврейских мудреца, приглашенные в столицу со всевозможными знаками глубочайшего уважения[4].
Аристей повествует, что Деметрий Фалерский, основатель и хранитель Александрийской библиотекирекомендовал молодому царю Птолемею II Филадельфу, ставшему соправителем Египта, переписать, а также перевести на греческий законы иудеев, дабы иметь их в числе прочих манускриптов. А поскольку язык иудеев существенно отличается и от греческого, и от сирийского, было решено привлечь к переводу толковников из Иерусалима. Наряду с этим существует мнение, что инициатива организации перевода исходила от эллинизированной александрийской иудейской общины, где говорили по-гречески или, может быть, по-арамейски. Высказывается предположение, что инициатором перевода могло также быть Великое Собрание или Великая синагога (Кнесет ха-Гдола), совет мудрецов — религиозно-законодательная организация, возникшая в Иудее после возвращения из Вавилонского пленения[5] и осуществлявшая, в числе прочего, контроль за правильностью копирования священных книг. Это Собрание могло делегировать ученых иудеев в Александрию.
Думаю, и то, и другое маловероятно, и последующие события — тому косвенное подтверждение. Похоже, что зачинщиком выступил сам властитель язычников Птолемей II, и руководствовался он не только и не столько гуманитарными устремлениями, иначе вряд ли бы согласился выложить за перевод баснословную плату — более чем 600 талантов, не считая щедрых даров и застолий[6]. Наверняка, образованный государь слышал ставшие уже легендами и, несомненно, обросшие устрашающими подробностями рассказы об Исходе из Египта, о катаклизмах, обрушенных на головы египтян непостижимым еврейским Божеством, об удивительных чудесах явленных Им в пустыне. Можно предположить, что монарха манил жгучий, граничащий с мистическим страхом интерес к таинственной силе Торы, полученной непосредственно из Божьих рук, написанной «черным огнем по белому огню» и, вопреки жестоким испытаниям, неизменно возрождавшей и объединявшей еврейский народ. Похоже, перевод Пятикнижия на греческий представлялся Птолемею самым действенным способом завладеть тайной его могущества.
Вряд ли Мужи Великого Собрания с радостью восприняли высочайшее повеление монарха-завоевателя. Однако, возможно ли было его проигнорировать? Талмуд повествует: «Царь Птолемей пригласил семьдесят два мудреца и поместил каждого из них в отдельном помещении. Никто из них не знал, для чего он приглашен. Царь лично навестил каждого из них и приказал: Переведи мне Тору учителя вашего Моше»[7]. Ситуация более, чем щекотливая.
Но мудрецы нашли выход.
Прежде всего, предъявили высокую цену. Переписка между египетским монархом и иудейским первосвященником Елеазаром, явилась фактически письменным договором о том, что в обмен на создание перевода Торы будет освобождено, то есть выкуплено из рабства за счет царской казны, более ста тысяч евреев, захваченных египтянами в плен. При этом обещано, что освобожденные, конечно же, продолжат самозабвенно служить династии Птолемеев. Забота о соплеменниках всегда была одним из основополагающих принципов иудаизма. Но это была лишь малая часть изысканного замысла…
3
«…когда работа была закончена, Деметрий собрал всё еврейское население туда, где работали переводчики, и прочитал им перевод вслух в присутствии переводчиков, которых так же, как и народ, принял с почестями из-за великих благодеяний, которые они привлекли на него. Они горячо похвалили Деметрия и побуждали его переписать весь Закон целиком и передать список их начальникам. После того, как книга была прочитана, священники и старейшие из переводчиков, и еврейская община, и начальники народа поднялись и сказали, что теперь, когда совершен столь превосходный и столь тщательный перевод, будет только справедливо, если он останется таким, каков он есть, и никакое изменение не будет внесено в него. И когда все выразили согласие с этим, они просили произнести проклятие согласно их обычаю на тех, кто внесет туда какое-нибудь изменение, или прибавив что-нибудь или изменив как-нибудь хоть одно слово из написанного, или опустив что-нибудь. Это было весьма мудрою предосторожностью для того, чтобы наверняка сохранить эту книгу неизменной на всё время в будущем (выделено мной И.Б,)»[8]. «Молодому царю Птолемею II Филадельфу не оставалось ничего иного, как благодарственно принять предложенный текст перевода — тем более, что возможные возражения и вопросы со стороны юного монарха были предупреждены рассказом Деметрия Фалерского о несчастиях, случившихся с историком Феопомпом и поэтом Феодектом. Впрочем, все эти уловки толковников и мистификация Деметрия нисколько не влияли на достижение главной цели, поставленной Птолемеем Сотером и Птолемеем Филадельфом: посредством перевода книг иудейского Закона обрести дополнительную опору царской династии, помимо македонского войска и египетского жречества, в период передачи власти от царя-отца царю-сыну»[9].
Со временем потомки иерусалимских мудрецов стали воспринимать перевод Торы на другой язык как национальную трагедию, называя Септуагинту профанацией Священного Писания и уподобляя ее одиозному символу идолопоклонничества — Золотому тельцу[10]. «Восьмого Тевета, в дни царя Птолемея, когда Тора была переведена на греческий язык, тьма опустилась на мир и не прекращалась три дня»[11]. Переведенную Тору сравнивали с посаженным в клетку львом: «Прежде все трепетали перед ним и, завидев его, обращались в бегство. Теперь же все подходят к клетке, показывают на льва пальцем и спрашивают: «Где же его хваленая сила?»
Потомки, не исключая всех нас, могут быть совершенно спокойны — сила никуда не девалась — лев по-прежнему свободен и могущественен, а в клетку поместили искусно изготовленный, безобидный муляж. Напрасно среди ученых бытует мнение, что точное совпадение всех семидесяти переводов, о которых говорит Талмуд, и которое позволило Филону назвать их боговдохновенными — не более чем трогательная легенда. Переводы совпали, и совпали, потому что все они были дословными, а дословные переводы, как известно, часто искажают дух первоисточника. На это указывал еще Рамбам в наставлениях переводчику его произведений. Особенно когда речь идет о столь далеких по структуре языках, и, тем более, о поэтическом тексте. Таким образом, иудейские мудрецы нашли единственный способ закрыть доступ к тайным смыслам Торы, исключив при этом возможность любых претензий к точности перевода. Для пущей убедительности в текст были внесены незначительные изменения[12], а для пущей надежности постановили: придавать проклятью тех, особо въедливых, кто усомнится в добросовестности перевода и вздумает его исправлять. Так родилась Септуагинта, напоминающая пустотелую гипсовую копию, лишь на первый взгляд, подобную оригиналу. Началось нисхождение ТаНаХа к Ветхому завету.
4
Среди библеистов нет единого мнения о том, как выглядел текст Пятикнижия, послуживший основой Перевода семидесяти. И не только в смысле того, насколько он совпадал с дошедшим до нас канонизированным, т.н. масоретским текстом. Речь идет о способе его написания.
Одни считают, что по аналогии с другими письменными памятниками более позднего времени евреев и других народов, можно указать отличительные черты древнейшего еврейского ветхозаветного текста: все книги были писаны сплошным письмом, без разделения слов, без заглавных и гласных букв и знаков, без знаков препинания. Это предположение высказал еще Нахманид в своих «Комментариях к Торе». В пользу этой гипотезы говорят финикийские надписи, не содержащие деления на слова, а также и то, что многие варианты в библейских рукописях связаны с различиями в делении на слова.
Противники этой точки зрения утверждают, что «древние, семитические вообще и еврейские в частности, памятники убеждают в существовании знаков словоразделения в древнем библейском письме. Словоразделение встречается в древних письменных памятниках южных арабов, эфиопов, самарян, финикийцев, и выражается частью через пространственное разъединение слов, частью посредством точек и черточек — штрихов. Знак двоеточия, так называемый sof pasuk, разделяющий стихи и упоминаемый в древнейших еврейских памятниках»[13] «В большинстве кумранских свитков, написанных квадратным, «ассирийским» письмом, так же как и в средневековых кодексах, писцы разделяли слова при помощи пробелов — метод, широко использовавшийся начиная с VII века до н. э. в документах, написанных арамейским и квадратным письмом. На более раннем этапе, в документах, написанных формальным стилем «палеоеврейского» письма, слова разделялись при помощи очень коротких вертикальных черточек, а в более позднее время — с помощью точек. Такая система встречается в ранних надписях, написанных древнееврейским письмом»[14]
Рассмотрение этого вопроса, помимо филологических, текстологических и т.д. аспектов позволяет хотя бы приблизительно представить смысловое различие между иудейским первоисточником — ТаНаХом и христианским Ветхим заветом в общепринятом Синодальном переводе.
Есть все основания полагать, что свитки послужившие источником Септуагинты были написаны сплошным письмом (scriptio continua, лат.), иначе, зачем было бы привлекать мудрецов, да еще в таком количестве — при наличии словоразделения с дословным переводом справился бы любой переводчик, каковые, наверняка имелись при дворе Птолемеев и, вполне возможно, контролировали процесс.
Невозможно даже вообразить более грандиозное литературное произведение, чем Тора, записанная непрерывным письмом! Бездна смыслов и символов, образов и метафор, конгломерат жестокости и великодушия, предательства и самоотверженности, пучина тайн и премудростей, загадок и откровений. Неисчерпаемые пласты, скрытые за перестановкой букв, исчислением гематрии, извлечением скрытых текстов. «Вся Тора — это Имя Всевышнего»[15] Имя, отражающее Сущность. Имя длиной 304805 букв. Кто из смертных способен произнести Его? Кто из смертных способен постичь Его?
Неудивительно, что смысловая необъятность Пятикнижия со временем оказалась неподъемной для подавляющей части народа, предки которого получили его из рук Вседержителя. Так сама собой возникла необходимость укутать, спрятать Священный текст в одежды определенности, чтобы, во-первых, приблизить его к этому самому народу, и во-вторых, защитить Писание от всякого рода злонамеренных или, что не менее вредно, бестолковых инсинуаций. Появились знаки и способы разделения разделов, предложений и слов, позволившие конкретизировать повествование и завуалировать его многозначимость. К этому позже добавились знаки огласовки (некудот), нумерация разделов, стихов…
Только тайна Книги книг так и осталась неприкосновенной…
Сентябрь 2017 г.
Иерусалим
Семьдесят ликов Септуагинты
Послесловие Михаила Ривкина
Михаил Ривкин
Надо отдать должное автору: статья написана на высоком уровне, автор демонстрирует достаточно серьёзное знакомство с еврейскими и нееврейскими текстуальными источниками, а также с солидным корпусом исследовательской литературы, как популярной, так и достаточно академичной, умение тонко и смело анализировать многозначность и многогранность оригинала на иврите, умение обобщать и с неожиданной точки зрения освещать привычные и знакомые пасуки из Торы, хороший литературный язык. Достаточно скромная по объёму, статья охватывает широкий круг тем, явно выходящий за пределы декларированного в заголовке, что само по себе вовсе не плохо, при условии, что автор сумел бы яснее объяснить связь между темами и внутреннюю логику изложения. Но при этом главное достоинство: умение обобщать, широкий охват источников, интеллектуальная честность, смелые, но достаточно мотивированные выводы, не только текстуальные и филологические, но и религиозно- философские, делают статью интересной и достойной внимания широкой публики. Остановлюсь на мелких недочётах, не умаляющих нисколько ценности статьи, но требующих если не исправления, то, хотя бы внимания автора и читателей.
Главный вывод автора— о замене льва «муляжом», не бесспорен, но эстетически изящен и потому заслуживает внимания читающей публики. Но вот другая идея автора, то объяснение, которое он даёт «замене льва муляжом», т.е. идея о буквальном переводе с иврита на греческий, явно не выдерживает критики. Во-первых, «буквального», в узком смысле слова, перевода не существует вообще. «буквально» нельзя перевести даже газетное объявление о сдаче квартиры. Тем более нельзя буквально перевести Тору, которая содержит тысячи слов, описывающих специфические реалии Древнего Израиля, и которые, в принципе, не могут иметь точных эквивалентов в других языках. Но и те слова, которые выражают ритуально-культовые, а также абстрактные религиозные понятия, и потому могут иметь аналоги (как правило — не полные и относительные) в других языках, тоже невозможно перевести «буквально», в силу их многозначности в иврите. Переводчику нужно выбрать из множества значений одно, и ни один выбор не может претендовать на звание «буквальный перевод» с полным основанием.
Сам автор привёл убедительный пример этой полифоничности ивритского оригинала, неизбежно теряющейся в переводе, в первой части статьи. При этом он оставил читателю самому сделать окончательный вывод из сказанного, оборвав первую часть многозначительной недоговоренностью, многозначным умолчанием. И это вполне допустимо, но только не во вступительном абзаце.Читатель,по крайней мере, вправе ожидать, что ему объяснят связь этого предвкушающего, интригующего умолчания с последующим текстом.
Но нас первая часть интересует именно тем, что убедительно опровергает саму идею о возможности «буквального перевода». Так, глагол לכרות, если пытаться переводить его вне контекста, «буквально», имеет значение разрубать, и только это значение. Однако в идеоме לכרות הברית появляется новое значение: заключить завет, но при этом полностью утрачивается первичное или «буквальное» значение. Ничего удивительного в этом нет.В древности завет заключался посредством рассечения жертвенных животных на части, и последующих сложных ритуалов с этими частями, как это описано в Брейшит, гл. 15, в знаменитом завете с Аврамом. Так что буквально на иврите говорят не «заключить завет» а «рассечь завет», но это устоявшаяся идиома, и все понимают, что никто завет не «рубит» и не «режет», точно так же, как и мы. пользуясь различными идиомами, такими как «заключить союз», «включить в состав», «исключить» меньше всего думаем о каких-то ключах. Так что в этой части многозначность, к которой автор так стремиться, существенно «провисает».
Что же касается אלה, то, действительно, многозначность присутствует, и даже перевод Мосад а-Рав Кук ничего с этой многозначностью поделать не может: в Деварим 29:13 он переводит это слово как «клятвенный договор», а спустя шесть пасуков (Деварим 29:20) как «проклятие». В данном случае лучше всего было бы перевести это слово не как «клятвенный договор», не как «проклятие» (Пер. Мосад аРав Кук), не как «заклятие» (пер. Сончино), а как «санкция» , т. е. Как наказание, неизбежно следующее за любым нарушением Завета. Такой перевод далёк от буквальности, но именно он единообразно удерживает из множества значений ивритского слова как раз то, которое делает понятным и осмысленным весь абзац. В результате перевод должен звучать так «И не с вами одними заключаю я сей завет и сии санкции. \…\ И вот, как выслушает он слова санкций этих, он благословит себя в сердце своем, говоря: «мир будет мне, хотя буду ходить по произволу сердца моего \…\ И отделит его Г-сподь на злополучие от всех колен Исраэйля, сообразно со всеми санкциями завета, написанного в сей книге закона. » (Деварим 29:13, 18, 20). Так или иначе, даже эти два маленьких примера наглядно показывают, что ни о какой «буквальности» говорить не приходится, в принципе.
Тем более, невозможно перевести семьдесят два раза один и тот же текст одними и теми же словами. Не только семьдесят разных людей, но и тот же самый переводчик получат семьдесят разных версий. Попытка придать статус исторического факта.благочестивой христианской легенде (Клемент Александрийский, П в. н.э.) не выглядит очень убедительной. Смысл христианской легенды достаточно очевиден: Б-годухновенный статус ивритского оригинала переносится на греческий перевод. Это возможно только в том случае, если перевод был выполнен Святым Духом, т. е. Не скромным разумением переводчика, а Б-жественной инспирацией, аналогичной той, которая породила ивритский оригинал. Любопытно, что уже Бл. Августин рассматривал полную идентичность всех 72 переводов как Святоотеческое Предание, т. е. Признавал его канонический статус, но осторожно обходил вопрос о его исторической достоверности. Ещё интереснее та трансформация, которую претерпела легенда о 72-х идентичных переводах в Талмудической агаде (Масехет Софрим). Там так же упомянуты 72 Б-годухновенных и абсолютно идентичных перевода. Но вмешательство Всевышнего состояло именно в том, что все переводы несколько отступали от оригинала, при этом отступали абсолютно единообразно.
Немыслимо свести длительный процесс перевода многочисленных книг ТАНАХА на греческий, растянувшийся на века, к некоему одноразовому событию, как бы подробно и убедительно оно ни было описано в «послании Аристея». В лучшем случае, с максимальным допуском, нечто подобное могло иметь место при переводе Пяти Книг Торы. Остальные книги Септуагинты появаились в течение двух столетий, с начала третьего по начало первого вв. н.э. При этом Канон Септуагинты включает много книг, не вошедших в Масоретский какон: четыре книги Маккавеев, Премудрости Соломона, Юдифь, Тувия, Премудрости Иисуса, сына Сирахова, Вторая Книга Эзры, Третья Книга Эзры, Послание Иеремии, Послание Варуха. Более того, даже в переводе 24 канонических (масоретских) книг ТАНАХа имеются обширные интерполяции, особенно в Книге Эстер, но не только. Всё это однозначно указывает, что перевод на греческий был сделан с александрийского текста ТАНАХа, который кардинально отличался и от прото-Массоретского, и от того, который сохранился в Свитках Мёртвого Моря.
Очевидно, что в последние три века до н.э. существовали три конкурентных канона. Один из них был принят среди Прушим и Писцов, и, со временем, лёг в основу Масоретского. Второй был принят у Секты Мёртвого Моря, третий — в Александрии и среди связанной с Александрией многочисленной еврейской грекоязычной диаспоры, ставшей, позднее, первым резервуаром обращения для народившегося христианства. Все три какона имели среди своих адептов статус Б-годухновенных (а первые Пять книг — Б-годанных) текстов. И александрийские переводчики, разумеется, положили в основу своего перевода именно Александрийский канон. Настойчивые упоминания о том, что Толковники были приглашены из Иерусалима призваны затушевать сам факт существования разных канонов, совершенно немыслимый ни для христиан, ни для самой александрийской еврейской общины, ни для позднейшего раввинистического иудаизма. Б-годухновенным может быть только один-единственный вариант текста, поэтому от возможности существования конкурентных вариантов следует сразу решительно отмахнуться.
С легендой о Толковниках из Иерусалима тоже выходит неувязка: ни один еврей, живший в Ш в. до н.э. В Иерусалиме и относившийся к направлению Хассидим» (предшествениики Прушим), не умел читать и писать по гречески! Существовала, возможно, крошечная группа элиты, придерживающаяся эллинистической ориентации и связанная с высшим коэнским сословием (предшественники Цдуким), которые владели греческим языком на уровне «простого чтения и письма», но они были уже в то время безусловно отлучены и отвергнуты «Хассидим» и потому не имели никаких связей с Александрийской общиной. Перевод мог быть выполнен только местными, александрийскими жителями!
Что же касается идеи «непрерывного письма» в рукописях Торы, то она возникла как оправдание задним числом некоторых смелых мидращей, сознательно смыкающих разные слова Торы, или разделяющих одно слово надвое. Как указывает в приведённых им академических источниках сам автор статьи, нет никаких фактических подтверждений такой формы записи, даже в текстах куда более древних, чем Ш в. до н.э. Не имеется ни единого палеографического фрагмента, который хоть как-то подтверждал бы эту идею.
Септуагинта, разумеется, не является «идеальным переводом», ибо такового, в принципе, быть не может, в силу многозначности и полифоничности ивритского оригинала. Но если уж пытаться искать корень, некую общую причину недостатков Септуагинты, то он состоит именно в слишком вольном обращении с текстом (кстати, это обстоятельство косвенно ставит под сомнение все известные «баснословные» версии появления перевода). Слишком много новых терминов при описании культа, ритуала и вероисповедальных сюжетов, терминов, хорошо известных носителям греческого, и уже имевших в греческом общепринятую смысловую нагрузку, но никак не связанных с тем словом на иврите, которое нужно перевести. Слишком часто одно и то же слово на иврите переводится в разных местах по-разному, слишком мало транслитерации имён собственных, даже там, где это — наилучший выход из положения. В этом плане очень интересно сравнить Септуагинту с другим переводом на греческий язык, с переводом прозелита Аквилы Синопского, выполненным в первой четверти П в. н.э. Во-первых, этот перевод, безусловно, выполнен с Масоретского оригинала, точнее, с того прото-масоретского текста, который, с определёнными изменениями, был канонизирован столетия спустя и сегодня признан Масоретским. Во-вторых, Авкила, действительно, всеми силами стремился к буквальности перевода, именно потому, что в отсутствии таковой, в неточностях и произвольных словоупотреблениях хором обвиняли Септуагинту те, кто могли сравнить перевод с оригиналом, т.е. и александрийская община, и прозелиты (геры) из числа греков. Этот труд, от которого сохранились только фрагменты, — поистине образец усердия, ума и глубокой веры. Но вот буквальность просто «зашкаливает». Каждая частица на иврите передаётся соответствующим греческим словом, вне зависимости от того, есть ли в этом смысл. Это, естественно, вносит жуткую путаницу в греческий синтаксис, и делает перевод малопонятным, особенно при восприятии на слух, а ведь именно для чтения вслух во время молитвы перевод и предназначался! При этом в тех немногих местах, где автор отказывается от ограничений, которые сам на себя наложил, его перевод гораздо красивее и изящнее, чем Септуагинта.
О Синодальном переводе в рамках короткой статьи лучше было бы вообще не упоминать, а уж если упоминать, то объяснить читателю как именно, кем, когда и где он был создан, и отдать должное этому переводу: многие недостатки Септуагинты в нём были исправлены. По моему скромному разумению, это и сегодня один из лучших переводов ТАНАХа на русский язык, пожалуй — самый лучший. Стоило бы сказать хоть что-то о т. н. «еврейских» переводах на русский язык, тем более что «Мосад а-рав Кук» это практически дословно Синодальный перевод, а остальные переводы отличаются от него не слишком существенно.
Ещё раз повторим в заключение: статья поднимает много важных вопросов, хотя далеко не со всеми ответами на них можно согласиться. Читателя ожидает увлекательное интеллектуальное приключение, которое может стать первым шагом к серьёзному изучению проблематики перевода ТАНАХа на другие языки, и, в частности, перевода Семидесяти толковников.
Примечания
[1] Бытие (Берешит) 22:17. Здесь и далее в скобках указаны ивритские названия книг Пятикнижия.
[2] Второзаконие (Дварим) 29:13
[3] Необходимо отметить, что сам по себе глагол לכרות действительно имеет значение разрубать, но в идиоме לכרות הברית это слово приобретает новое значение: «заключить завет», но при этом полностью утрачивает своё первичное значение. Дело в том, что в древности по одной из версий договор заключался посредством рассечения жертвенных животных на части, и последующих сложных ритуалов с этими частями, как это описано в Бытие (Берешит) 15:9 – 18 при заключении Завета между Богом и Авраамом. То есть буквально на иврите говорят не «заключить завет» а «рассечь завет» – это устоявшаяся идиома. Однако нельзя отрицать, что за возникновением известных идиом кроется целый пласт таинственных древних обрядов, что открывает возможность для различных, порой невероятных толкований Священного текста, а особенное свойство ивритских слов обладать множеством, иногда даже противоположных смыслов – вообще тема необъятная. Кстати, в подстрочном переводе на греческий указано «завещаю союз» вместо: «заключаю союз» (http://manuscript-bible.ru/), что вполне возможно является еще одной уловкой мудрецов.
[4] См. напр. Игорь Вегеря. История Септуагинты
[5] Краткая еврейская энциклопедия (далее КЕЭ) т.1 кол.627-628
[6] Письмо Аристея Филократу, 27-28
[7] Талмуд, Мегила 9
[8] Письмо Аристея Филократу, 309-312
[9] И. Вегеря История Септуагинты
[10] Диспут Нахманида
[11] Мегилат Таанит
[12] Трактат Мегила 9а
[13] П. Юнгеров, Введение в Ветхий завет.
[14] Э. Тов, Текстология Ветхого завета.
[15] Книга «Зоар», Итро 87а
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer8-9-bukengolc/
