К 100-летию знакомства
М.И. Цветаева. «Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы не задумываясь сказала: – Поэт.
Не улыбайтесь, господа, этого бы я не сказала ни о Есенине, ни о Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилёве, ни даже о Блоке, ибо у всех названных было ещё что-то, кроме поэта в них. Большее или меньшее, лучшее или худшее, но – ещё что-то. Даже у Ахматовой была – отдельно от стихов – молитва.
У Бальмонта, кроме поэта в нём, нет ничего. Бальмонт: поэт: адекват». И далее: «На Бальмонте – в каждом его жесте, шаге, слове – клеймо – печать – звезда – поэта»…
«Я часто слышала о Бальмонте, что он – высокопарен.
Да, в хорошем, корневом, смысле – да.
Высоко парит и снижаться не желает. Не желает или не может? Я бы сказала, что земля под ногами Бальмонта всегда приподнята, т. е.: что ходит он уже по первому низкому небу земли…
Когда Бальмонт в комнате, в комнате – страх.
Сейчас подтвержу.
Я в жизни, как родилась, никого не боялась.
Боялась я в жизни только двух человек: Князя Сергея Михайловича Волконского – и Бальмонта.
Боялась, боюсь – и счастлива, что боюсь.
Что значит – боюсь – в таком свободном человеке, как я?
Боюсь, значит – боюсь не угодить, задеть, потерять в глазах – высшего. Но что между Кн. Волконским и Бальмонтом – общего? Ничего. Мой страх. Мой страх, который есть – восторг…
Бальмонт – помимо Божьей милостью лирического поэта – пожизненный труженик.
Бальмонтом написано: 35 книг стихов, 20 книг прозы.
Бальмонтом, со вступительными очерками и примечаниями, переведено:
Эдгар По – 5 томов – 1800 стр<аниц>
Шелли – 3 тома – 1000 стр<аниц>
Кальдерон – 4 тома – 1400 стр<аниц)
– и оставляя счёт страниц, простой перечень: Уайльд, Кристоф Марло, Лопе де Вега, Тирсо де Молина, Шарль-Ван-Лерберг, Гауптман, Зудерман, Иегер “История Скандинавской Литературы” – 500 стр<аниц> (сожжена русской цензурой и не существует) – Словацкий, Врхлицкий, грузинский эпос Руставели “Носящий Барсову Шкуру” – 700 стр<аниц>, Болгарская поэзия – Славяне и Литва – Югославские народные песни и былины – Литовские поэты наших дней – Дайны: литовские народные песни, Океания (Мексика, Майя, Полинезия, Ява, Япония) – Душа Чехии – Индия: Асвагоша, Жизнь Будды, Калидаса, Драмы. И ещё многое другое.
В цифрах переводы дают больше 10000 печатных страниц. Но это лишь – напечатанное. Чемоданы Бальмонта (старые, славные, многострадальные и многославные чемоданы его) – ломятся от рукописей. И все эти рукописи проработаны до последней точки.
Тут не пятьдесят лет, как мы нынче празднуем, тут сто лет литературного труда».
Я привёл Вам лишь некоторые, на мой взгляд, наиболее эмоциональные отрывки из произнесённого М. Цветаевой 24 апреля 1936 года большого «Слова о Бальмонте» на вечере в Париже, посвящённом 50-летию творческой деятельности поэта. А рассказано это ей так подробно, чтобы побудить литературный цвет русской эмиграции материально помочь поэту.
«Господа! Годы пройдут. Бальмонт – литература, а литература – история.
И пусть не останется на русской эмиграции несмываемого пятна: равнодушно дала страдать своему больному большому поэту». Так закончила М. Цветаева своё выступление.
Цветаева и Бальмонт. Многолетняя, бескорыстная и сердечная дружба между поэтами уже давно изучена и исследована. Приведу здесь лишь 2 самые существенные, на мой взгляд, и полные работы. Ещё в 1992 году в журнале «Звезда» (№10, с. 180-187), целиком посвящённом 100-летию со дня рождения М. Цветаевой, известный литературовед К.М. Азадовский поместил большое и очень подробное исследование истории их знакомства. В 2014 году исследователь Т.В. Петрова в альманахе «Солнечная пряжа» (№8, с. 42-50) в статье «…Ветви сплелись, лес любви», параллельно прочтя «Записные книжки» М. Цветаевой, воспоминания Ариадны Эфрон и автобиографическую прозу Бальмонта, показала более полное и объективное представление о характере их отношений.
Сегодня я хочу как можно полнее проиллюстрировать их отношения, причём, их собственными словами.
Из письма Бальмонта Е.К. Цветковской от 14 июня 1916 года известно, что Бальмонт, приехав в Москву из Санкт-Петербурга, 13 июня 1916 года вместе со своим другом Владимиром Оттоновичем Нилендером, пришёл в гости к М. Цветаевой. Исследователи называют эту дату первой встречей поэтов.
Действительно ли это была их первая встреча, я, несмотря на все исследования, утверждать не могу. Судите сами о внимании М. Цветаевой к жизни и творчеству Бальмонта.
По имеющимся и известным на сегодня сохранившимся документам видно, что М. Цветаева уже с 15 лет серьёзно интересовалась творчеством К. Бальмонта. Так, на продававшейся в 2014 году с аукциона в Москве в Доме антикварной книги «В Никитском» книги Бальмонта «Будем как Солнце» (М., 1903) на авантитуле рукой М. Цветаевой написано: «М. Цветаева, Москва, весна, 1908 г.». На некоторых страницах пометы рукой Марины Цветаевой. В трёх хранящихся в МК РГБ, собранными в один переплёт, первых томах «Полного собрания стихотворений» (М., Т. 1-3, 1908) К.Д. Бальмонта (из библиотеки М. Цветаевой с её инициалами «МЦ») рукой Цветаевой отмечено 44 стихотворения в 1-м томе, 14 – во 2-ом, 27 – в 3-м. Рядом со стихотворением «Однодневка», посвящённом Мирре Лохвицкой, на полях рукой М. Цветаевой записано полностью стихотворение Лохвицкой «Лионель». На первом томе автограф М. Цветаевой вырезан, а на втором и третьем томе сохранился, соответственно «М. Цветаева / Москва, 13 февраля 1910 г» и «Марина Цветаева / Москва, 5-го мая 1910 г / (день появления кометы Галлея / и «алгебраического экзамена»).
Ариадна Эфрон позднее напишет: «Ни о ком – разве что о первых киноактёрах! – не слагалось до революции столько легенд, сколько рождалось их о Бальмонте, баловне поэтической моды. И юной Цветаевой он казался существом мифическим, баснословным».
Известно, что с М. Волошиным Цветаева познакомилась в конце 1910 года и, подружившись с ней, он ей впоследствии много и подробно рассказывал о своём друге К. Бальмонте и даже дарил его «картинки».
В 2-х письмах, из 21 опубликованного письма М. И. Цветаевой к М. А. Волошину, хранящихся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, имеются упоминания о Бальмонте. В постскриптуме письма от 23-го марта 1911 г.: «Можно ли утешаться фразой Бальмонта: “Дороги жизни богаты? Можно ли верить ей? Должно ли?”». В письме от 3-го ноября 1911 г.: «Над моей постелью все твои картинки. Одну из них, – помнишь, господин с девочкой на скамейке? – я назвала “Бальмонт и Ниника”. Милый Бальмонт с его “Vache” и чайными розами!».
В своём стихотворении 1913 г., посвящённом Майе Кювилье, М. Цветаева, в частности, также называет Бальмонта:
Макс Волошин первый был,
Нежно Майенку любил,
Предприимчивый Бальмонт
Звал с собой за горизонт…
В творчестве в 1915 году произошло их личное литературное пересечение на страницах журнала «Северные записки» (№1), где были опубликованы стихи М. Цветаевой «Байрону» и «Генералам 12-го года» и ряд «Индийских стихов» К. Бальмонта («Гимны к Агни» и др.).
Вернувшись в Москву в мае 1921 г. после 4-х лет отсутствия, А. Цветаева разговаривает с сестрой: «Да, Марина! Я хотела тебя спросить: так ты дружишь с Бальмонтом? Разве можно было подумать когда-то, после первого его прихода, когда мы притворились дурочками! Нет, именно тогда уже можно было понять, что друг. Помнишь, он уходя сказал своим мяукающим голосом: “В этот дом я буду приходить…” Очаровательный человек! Умилительный. Ни в чём ни на кого не похожий. Рыцарь!» (Анастасия Цветаева. Воспоминания. М., 1984, с. 593).
Подытоживая изложенное, я думаю, что так по-доброму относиться, отзываться и подробно изучать можно только человека, лично знакомого. Воспоминания А. Цветаевой без даты, но говорят о том, что это знакомство состоялось раньше 1916 года – я слабо верю, что две замужние женщины в возрасте почти 24-х и 22-х лет и имеющие своих детей в присутствии как минимум В.О. Нилендера «притворились дурочками» перед уже всемирно известным и незнакомым с ними поэтом?
Теперь об их бескорыстной дружбе. Бальмонт и Цветаева жили рядом, в районе Арбата: Бальмонт снимал квартиру в Большом Николопесковском переулке, 15, а дом Цветаевой находился в Борисоглебском переулке, 6. Они бывали друг у друга, навещали вдову композитора Скрябина, у которой собирался кружок людей, причастных к искусству. «Жили Бальмонты в двух шагах от Скрябиных, – вспоминала Ариадна Эфрон, – и неподалеку от нас… Зайдёшь к ним – Елена вся в саже, копошится у сопротивляющейся печурки. Бальмонт пишет стихи. Зайдут Бальмонты к нам – Марина пишет стихи. Марина же и печку топит».
Бальмонт был слабо приспособлен к житейским трудностям, а жизнь становилась всё тяжелее. Цветаева то и дело приходила к нему на помощь, хотя сама испытывала не меньшие лишения. Об этом поэт вспоминал с признательностью: «В голодные годы Марина, если у ней было шесть картофелин, приносила мне три». А в очерке «Где мой дом», вошедшем в книгу под тем же названием, писал: «…всё-таки мороз красив. Я весело иду по Борисоглебскому переулку, ведущему к Поварской. Я иду к Марине Цветаевой. Мне всегда так радостно с нею быть, когда жизнь притиснет особенно немилосердно. Мы шутим, смеёмся, читаем друг другу стихи. И, хоть мы совсем не влюблены друг в друга, вряд ли многие влюбленные бывают так нежны и внимательны друг к другу». Он относил Цветаеву к тем немногим людям, к которым его «душевное устремление» было так же сильно, как «остра и велика радость от каждой встречи с ними».
В свою очередь Цветаева вспоминала: «Бальмонт всегда отдавал мне последнее. Не только мне, всем. Последнюю трубку, последнюю корку, последнее полено. Последнюю спичку. И не из жалости, а из великодушия. Из врожденного благородства… Поэт не может не дать. Но ещё меньше он умел брать». И ещё: «С Бальмонтом мы, игрой случая, чаще делили тяготы, нежели радости жизни, – может быть, для того, чтобы превратить их в радость?».
Критик Георгий Адамович писал: «С Бальмонтом у Цветаевой было мало схожего в литературных приёмах, в стиле, во внешнем облике поэзии, но кое-что их объединяло. Оба неизменно давали понять, что, в качестве поэтов, они – люди особенные, и что “средь лицемерных наших дел и всякой пошлости и прозы”, говоря словами Некрасова, им жить и трудно, и скучно. Не случайно Цветаева любила Бальмонта и отзывалась о нём в самых хвалебных выражениях даже в те годы, когда поэзия его перестала уже кого-либо интересовать».
Объединяет этих двух поэтов-современников также то, что оба принадлежат к плеяде выдающихся русских романтиков XX столетия. Они сыграли огромную роль в поэзии Серебряного века – только, как верно было подмечено П.В. Куприяновским и Н.А. Молчановой, «Бальмонт был одним из зачинателей этой поэзии, а Цветаева завершала её». И хотя она считала, что не принадлежит ни к одному литературному направлению, всё же её творчество сформировалось на основе произведений предшествующих литераторов. И дружба с Бальмонтом держалась не только на личной приязни, душевном расположении, но и на понимании каждым из них ценности и яркой творческой индивидуальности другого.
Марина Цветаева нежно любила Константина Дмитриевича как поэта и как человека – ей дорог был в нём образ уходящей расы, невозвратного поколения отцов. Дочь Марины Цветаевой, Ариадна Эфрон, в своих воспоминаниях «Страницы былого» пишет: «Как возникла дружба Марины с Бальмонтом – не помню: казалось, она была всегда»; затем уточняет, что такая бесконечная дружба, «столь длительная, без срывов и спадов», вообще-то не была свойственна её матери; Бальмонт был исключением. Они оба были «максимальным выражением самих себя» – но в то же время «разностихийность, разномасштабность, разноглубинность их творческой сути была столь очевидна, что начисто исключала самую возможность столкновений: лучшего, большего, сильнейшего Марина требовала только от родственных ей поэтов».
В конце 1917 года Цветаева возвращается в Москву и происходит постоянное, тесное общение с Бальмонтом. Они встречались у общих знакомых (Гольдовских, Фельдштейна, Цетлиных), на различных поэтических вечерах и встречах.
В конце 1919 года М. Цветаева подарила Бальмонту своё стихотворение.
БАЛЬМОНТУ
Пышно и бесстрастно вянут
Розы нашего румянца.
Лишь камзол теснее стянут:
Голодаем как испанцы.
Ничего не можем даром
Взять – скорее гору сдвинем!
И ко всем гордыням старым –
Голод: новая гордыня.
В вывернутой наизнанку
Мантии Врагов Народа
Утверждаем всей осанкой:
Луковица – и свобода.
Жизни ломовое дышло
Спеси не перешибило
Скакуну. Как бы не вышло:
– Луковица – и могила.
Будет наш ответ у входа
В Рай, под деревцем миндальным:
– Царь! На пиршестве народа
Голодали – как гидальго!
Ноябрь 1919
Когда в июне 1920 г. Цветаева пришла на день рождения к Бальмонту, в записной книжке она сделала такую запись: «Пирог у Бальмонтов. – 53 года. – Бальмонт безумно торопится к Луначарскому, огорчает Елену <…>»; круг его знакомств весьма ограничен – поэт А. Кусиков («Сандро») «да мы с Алей», отмечая, что это и есть друзья поэта: «Каждодневные, – верные, из тех, к[отор]ых в любую минуту впустишь в комнату. Потом – потом вся Москва». А через 5 дней, 22 июня, во вторник – новая пронзительная запись: «Сегодня должны были уехать Б[альмон]ты, не уехали, эстонское правительство не пустило. Все эти вечера – проводы, третьего дня у Сандро, вчера у Скрябиных, дрожание над каждой минутой, разрывание души…». И далее – невыразимая горечь: с отъездом поэта за границу «для меня кончается Москва. – Пустыня. – Кладбище. – Я давно уже чувствую себя тенью, посещающей места, где жила…».
А. Саакянц так писала о взаимоотношениях поэтов: «С годами виделись всё реже, но дружба оставалась верной и нежной. О Бальмонте трогательные цветаевские записи в тетрадях; он, в свою очередь, вспоминал о том, что когда у Марины в доме оставалось 6 картофелин, три она приносила ему. Цветаева находилась ещё в Москве, когда Бальмонт уже приветствовал её из Парижа со страниц “Современных записок”, вспоминая их дружбу в тяжкие московские годы, – а главное, предварял её стихотворения, которые сам же устроил в журнал».
На своём сборнике «Марево», посланном Цветаевой в Прагу, Бальмонт сделал такую надпись: «Любимой сестре Марине Цветаевой с голосом певчей птицы. 1922, сентябрь. Бретань».
Цветаева и Бальмонт встретились после долгой разлуки лишь в конце 1925 года в Париже. И, несмотря на то, что поэт в те годы больше был вне города, предпочитая жить и работать на океанском побережье, их встречи и помощь друг другу стали более частыми.
М. Цветаева писала о К. Бальмонте неоднократно. «К тридцатипятилетию поэтического труда» на страницах журнала «Своими путями» (1925), в статье «Герой труда» (1925), в 1936 году на вечере, посвящённом 50-летию творческой деятельности поэта, читала эссе «Слово о Бальмонте». «То, что он, уже больной, говорил прошлую Пасху о пасхальной заутрене, у которой мы семь лет подряд стояли с ним, плечо с плечом, невмещённые в маленькую Трубецкую домашнюю церковь, в большом саду, в молодой листве, под бумажными фонарями и звёздами… – то, что Бальмонт, уже больной, говорил о Пасхе, я никогда не забуду».
«Бальмонту. (К тридцатипятилетию поэтического труда).
Дорогой Бальмонт!
Почему я приветствую тебя на страницах журнала «Своими путями»? Пленённость словом, следовательно – смыслом. Что такое – своими путями? Тропинкой, вырастающей под ногами и зарастающей по следам: место не хожено – не езжено, не автомобильное шоссе роскоши, не ломовая громыхалка труда, – свой путь, без пути. Беспутный! Вот я и дорвалась до своего любимого слова! Беспутный – ты, Бальмонт, и беспутная – я, все поэты беспутные, – своими путями ходят. Есть такая детская книжка, Бальмонт, какого-то англичанина, я её никогда не читала, но написать бы её взялась: – «Кошка, которая гуляла сама по себе». Такая кошка – ты, Бальмонт, и такая кошка – я. Все поэты такие кошки.
Юбилей Бальмонта во «Дворце искусств». Речи Вячеслава и Сологуба. Юбилярам (пошлое слово! заменим его триумфатором) – триумфаторам должно приносить дары, дарю тебе один вечер твоей жизни – пять лет назад – 14-го мая 1920 г. – твой голодный юбилей в московском “Дворце искусств”.
Потом я с адресом “Дворца Искусств”, – “От всей лучшей Москвы”… И – за неимением лучшего – поцелуй. (Второй в моей жизни при полном зале!)
Р.S. Милый Бальмонт! Не заподозри меня в перемене фронта: пишу по-старому, только печатаюсь по-новому.
М.Ц. Прага, 2-го апреля 1925 г.».
В своих суждениях Цветаева была и критична – в частности, говорила о «нерусскости» поэзии Бальмонта: «В русской сказке Бальмонт не Иван-Царевич, а заморский гость, рассыпающий перед царской дочерью все дары жары и морей. У меня всегда чувство, что Бальмонт говорит на каком-то иностранном языке, каком – не знаю, бальмонтовском».
В последний раз М. Цветаева встречает его – «старого безумного поэта с женою» – в июне 1939 года, за несколько дней до своего отъезда из Франции. Вернувшись в Москву, она находит Екатерину Алексеевну, жену Бальмонта, рассказывает ей о его жизни, дарит его фотографию, сделанную ей в Медоне (сейчас аналогичная фотография храниться в московском музее М. Цветаевой). К.Д. Бальмонт умер 23 декабря 1942 года в оккупированном фашистами городке Нуази-ле-Гран под Парижем, ничего не зная о трагедии в Елабуге.
В своём письме О.Е. Черновой-Колбасиной 29 февраля 1925 г. М. Цветаева, в частности, писала: «…связана с ним (с Бальмонтом – М.Б.) почти родственными узами», а узы эти, по моему мнению, идут с общей родины их предков – с шуйской земли. В «Истории одного посвящения» она писала: «Из села Талицы, близ города Шуи, наш цветаевский род. Священнический… оттуда мои поэмы по две тысячи строк и черновики к ним – в двадцать тысяч… Оттуда – сердце… несущее меня в гору две версты подряд… Пешее сердце всех моих лесных предков от деда Владимира… Оттуда (село Талицы), где я ни разу не была, оттуда – всё».
Сейчас ещё документально не установлено время и место рождения её деда Владимира Васильевича (ориентировочно – 1818 г.), но в то время его родители жили в Шуе и отец Василий Петрович Цветаев, с кого собственно начался этот род Цветаевых, служил дьяконом в Спасской церкви города.
Небольшое село Дроздово Шуйского уезда, с 1974 г. официально несуществующее, вошло в большую историю благодаря счастливому стечению обстоятельств, произошедших в середине XIX века. В настоящее время от села остался лишь Воскресенский храм, сельское кладбище, большой пруд и часть кирпичного остова земской школы…
«Село Дроздово, при колодцах, от уездного города находится в 9 верстах, от губернского во 117 верстах». «В 1859 г. число дворов 31 – число жителей муж. – 73, женщ. – 73». Церковь в Дроздове существовала с незапамятных времён. Уже 500 с лишним лет назад здесь был деревянный Воскресенский храм. В XVIII веке в селе появился второй храм, также деревянный – во имя Покрова Пресвятой Богородицы.
К началу XIX столетия обе церкви «пообветшали», и прихожане по благословению владимирского епископа Ксенофонта принялись за возведение каменной церкви в честь Воскресения Христова. «Строителем» (т.е. ответственным за строительство) церкви на приходском сходе был избран местный помещик титулярный советник Иван Тимофеевич Болотников. Интересно отметить, что его сын Пётр Иванович Болотников (1801–1829) был женат на Клавдии Ивановне, которая после смерти мужа во втором браке вышла замуж за К.И. Бальмонта. Вероятнее всего, что первой из семейства Бальмонтов посетила село Дроздово именно Клавдия Ивановна.
Воскресенский храм строился в основном на деньги крестьян с. Дроздово и окружающих деревень прихода, поэтому строительство длилось достаточно долго – около 15 лет. Освящение храма состоялось в октябре 1821 г. Эту почётную миссию по благословению архиерея выполнил благочинный священник г. Шуи о. Иоанн Флоринский. Храм был освящён во имя Воскресения Христова, а в зимней церкви был устроен Покровский придел.
Основной объём храма образован двухъярусным четвериком 5х5 саженей; храм был увенчан высоким пятиглавием с центральным световым барабаном и четырьмя «ложными» барабанами по углам. Важной частью храмовой композиции являлась тридцатиметровая трёхъярусная колокольня с купольной кровлей и шпилем. Вокруг храма была построена каменная ограда с красивыми арочными воротами.
В 1820-1830-е г.г. в приходе Воскресенской церкви, кроме села Дроздово, было 13 деревень. «Причта по штату положено: священник и псаломщик – годовой доход причта не превышает 580 р.». Подавляющее число прихожан относилось к крестьянскому сословию, также имелось несколько семей мещан и одна дворянская семья. Барский дом находился в самом селе, рядом с домами церковного причта. Хозяевами дома была семья дворян Небольсиных, здешних помещиков.
В 1840 г. усадьба Небольсиных была куплена штабс-капитаном Константином Ивановичем Бальмонтом (1802-1844), дедом поэта. Он жил здесь четыре года вместе со всей семьёй: женой Клавдией Ивановной, сыном Дмитрием (отцом поэта), дочерьми Александрой и Екатериной. В этом доме в семье К.И. Бальмонта родилось ещё трое детей: Людмила (1842), Елена (1843) и Николай (1844). Николай прожил менее года и похоронен на дроздовском погосте.
Первоначальное знакомство семейства Бальмонтов с селом Дроздово происходило, безусловно, при непосредственном участии их соседа – местного священника Архипа Побединского, служившего здесь с самого начала XIX века. Отец Архип был уже в годах и по состоянию здоровья в 1841 г. ушёл за штат. Духовное начальство на его место в августе назначило молодого священника, вчерашнего выпускника Владимирской духовной семинарии, только что женившегося Владимира Васильевича Цветаева.
Бальмонты и Цветаевы были в Дроздове соседями, без сомнения, часто встречались и общались, тем более что В.В. Цветаев был единственным священником в селе, семья Бальмонтов ходила на службу в церковь, исповедовалась у о. Владимира. Дружеские отношения священника В.В. Цветаева и помещика К.И. Бальмонта подтверждаются тем фактом, что Константин Иванович был восприемником (то есть крёстным) второго сына Владимира Васильевича. Цветаевы и Бальмонты фактически породнились на дроздовской земле, так как духовное родство (через участие в крещении ребёнка) тогда являлось не менее значимым, чем кровное.
Константин Иванович прожил в Дроздове недолго: 19 декабря 1844 г. он скоропостижно скончался «от простуды и горловой чахотки». Отпевал его о. Владимир Цветаев. Похоронен К.И. Бальмонт был у алтаря Воскресенского храма. На могиле родственники установили мраморную (по другим данным, чугунную) плиту, которая в 1920-е г.г. была украдена.
После 1844 г. Бальмонты жили в Дроздове лишь периодически. Затем дроздовская усадьба некоторое время была местожительством Марии Петровны Болотниковой (дочери Клавдии Ивановны от первого брака). 30 июля 1854 г. в Воскресенском храме состоялось венчание Александры Константиновны Бальмонт (старшей дочери К.И. Бальмонта) и Ивана Ивановича Титова, старшего чиновника особых поручений при владимирском губернаторе. Несколько лет семья Титовых проживала в дроздовской усадьбе.
После отмены крепостного права дом Бальмонтов сначала пустовал, а с 1881 г. там располагалось земское народное училище. Но связь Бальмонтов с селом Дроздово полностью не обрывалась. Дети навещали могилу К.И. Бальмонта и посещали местный Воскресенский храм. Дроздовское духовенство, в свою очередь, не забывало своих бывших помещиков-прихожан. Например, 15 августа 1889 г. состоялся крестный ход из Дроздова в гумнищинскую усадьбу Бальмонтов. В Пасхальную неделю 4 апреля 1890 г. «пожертвовано 2 руб. у Бальмонта».
Цветаевы уехали из Дроздова в Талицы в 1853 г. За 12 лет служения иерей Владимир Цветаев оставил о себе добрую память среди прихожан. Его усилиями была обновлена деревянная кладбищенская церковь. Каменный Воскресенский храм, покрытый тёсом, он перекрыл железом. В этой же церкви были переделаны полы, обновлены иконостасы и церковная утварь. Большой 45-пудовый колокол он заменил на ещё больший – весом в 102 пуда 30 фунтов (около 1800 кг).
Здесь, в Дроздове, в семье Цветаевых родились шестеро детей (из которых двое умерли в младенчестве и похоронены на сельском кладбище):
– Пётр (22.06.1842), священник в Шуйском уезде, продолжатель дела отца;
– Николай (1843–1847);
– Александра (1845–1846);
– Иван (04.05.1847), профессор Московского университета, директор Публичного и Румянцевского музеев в Москве, основатель и первый директор Музея изящных искусств на Волхонке (ныне Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина);
– Фёдор (29.08.1849), заслуженный учитель словесности в Шуе, затем в Москве;
– Дмитрий (30.01.1852), профессор Варшавского университета, доктор русской истории, управляющий Московским архивом министерства юстиции (ныне Российский Государственный архив древних актов).
В.В. Цветаев не забывал о Дроздове, о местах, где прошли его первые годы пастырского служения, где родились его сыновья. Известно, что в 1878 г. он пожертвовал в дроздовский храм государственный пятипроцентный билет номиналом в 100 рублей. После смерти Владимира Васильевича кто-то из его детей (вероятно, старший Пётр) несколько раз жертвовал деньги «за годичное поминовение родителей – иерея Владимира и Екатерины»…
Храм во имя Воскресения Христова закрывался во время Великой Отечественной войны, в 1946 г. был открыт вновь. Прослужил храм людям ещё полтора десятилетия, пока в 1961 г. не был закрыт окончательно (как тогда казалось). В конце 1960-х Дроздово стало «неперспективным» и судьба его была предрешена. В 1974 г. Дроздово официально перестало существовать.
Сначала в храме располагался склад, а потом церковь и вовсе была брошена. Разрушалась она потихоньку ветрами и дождями, а в особенности варварами. В 1997 г. была первая попытка его восстановления. Был частично обустроен тёплый придел церкви, восстановлена крыша на этой части. Через несколько лет храм опять стал бесхозным. В 2014 г. возникла новая надежда на возрождение Дроздова, уже не как села, но хотя бы как памятника истории и культуры. В настоящее время же закончены восстановительно-ремонтные работы на Воскресенском храме, завершился ремонт колокольни. В том же году восстановлен надгробный памятник К.И. Бальмонту, близ храма установлен восьмитонный памятный камень с мемориальной доской: «Здесь, в бывшем селе Дроздово, родился и жил Иван Владимирович Цветаев (16.05.1847-12.09.1913), основатель московского Музея изящных искусств (ныне музей имени А.С. Пушкина), отец Марины и Анастасии Цветаевых». И хотя данный текст далеко не идеален и не отражает всего наследия Цветаевых, но важный шаг в восстановлении исторической справедливости сделан. Пришло время собирать камни и восстанавливать узы …
За предоставленные материалы особенно благодарю Т.С. Петрову и Е.С. Ставровского.
3.09.2016 г.
